Артур Кинк
Середина земли
– Машину видел? Шаху белую?
– Вообще? Или сегодня?
– Сейчас! Только что проехала.
– Не видал. И не слыхал. Мож показалося?
Я не стал отвечать. Показаться может тень в сумерках. Можно спутать пакет с голубем. А машина и человек, что с тобой говорит и жмёт руку – показаться не могут.
Я вернулся в дом, а Антон, как раз засобирался на выход.
– Серьёзно? Возьми пистолет, на всякий случай.
– Зачем он в лесу? Я же не по химмашу гулять иду. – сказал Антон и вышел за дверь. Без фонарика, без куртки. Даже без ножа, которым он хвастал в поезде.
Я скинул сумку, сделал круг по дому. Да, я не воспринимаю советы, да я упрямый, как баран, трепло и зануда, но я дотаскиваю до подъездов, заснувших во дворе пьянчуг, чтобы не замерзли. Подаю попрошайкам, помогаю старикам, женщинам и детям, кормлю щенят и котят. Пускай из-за этого меня считают лицемерным добряком. Пускай думают, что задабриваю судьбу. Или вообще, я просто дурак. Но я не позволю даже малознакомому человеку идти чёрт знает куда, чёрт знает с кем. А тем более своему другу.
Несмотря на дикую усталость, я собрался за считанные минуты, взял всё, что посчитал нужным и вышел во двор. Антон как раз стояли на дороге с Андреем. У последнего был налобный фонарь. Он был в резиновых сапогах и старенькой потёртой форме-горке.
– Ну что, лесники? Погнали! – окликнул их я из-за забора.
– О! Решил с нами – махнул мне Андрей. Он улыбался, но я чувствовал, что он явно не в восторге от моей компании.
– Тебе не холодно? – спросил я у Антона. На улице было прохладно. Здесь. В эту июльскую ночь, зябли руки и уши, а изо рта шёл пар.
– Не мужики, мне жарко.
– Не ной потом, горячий финский парень. Идём?
Мы двинулись вверх. По Ленина. Перед самым концом улицы, свернули во дворы, по узкой тропинке, между гнилых, кривых ограждений. По мусору, мягким полуразложившимся доскам и ломкому шиферу. Миновав последнюю развалюху, мы прошли по примятой деревенскими сапогами траве. Зеленая стена леса слабо качнулась, будто приветствуя нас. Андрей вынул из кармана кусочек хлеба и надел на ветку.
– Здравствуй лес. – кивнул он в пустоту, будто бы там стоял человек.
Я повторил за ним. Я не видел ничего дурного в языческих приметах и общении с природой. Даже наоборот, сам всегда здороваюсь с лесом или веду беседу с бездушной техникой. Антон тоже прохрипел что-то непонятное.
– Мой дед, помню, тоже всегда здоровался с лесом, когда мы ходили за грибами. И всегда оставлял гриб на веточке. Для белочки. – сказал я.
– Это прально! Лес должен знать с какими намерениями ты пришёл к нему. Если ты нуждаешься и попросишь, то он даст тебе и грибы, и ягоды, и жирного кабана. Если пришёл со злым умыслом, то можь и не выйти. Нечистому на голову падат шишка. Жадному, охотнику, что убиват ради забавы, а не для пропитанья. Вырубщику леса, который греется не от дров, а от электричества. Любопытного простачка лес предупредит. Если попал лицом или руками в паутину, дальше идти не стоит. Иди направо, налево или назад. Куда хош! Но маршрут смени. Тогда и беду минуешь и найдешь, что надо. Палками в норы не тычь. Решил взять что-то, цветок сорвать, или ягодку съесть, поблагодари, а если что в кармане есть, оставь взамен. А вот брать с земли гриб и вешать на ветку. Ну, представь, я пришёл к тебе домой с пустыми руками, достал у тебя из холодильника пузырь и презентовал его тебе же? Странно, не находишь?
– А если, – заговорил Антон. – К примеру, я приехал в лес зарыть труп. Лес в меня шишкой бросит, или поблагодарит за дар?
– Лес не судья. И не прокурор. Ты пришёл не с пустыми руками. А значит обиженным не уйдешь. Труп не мусор, не бутылка, и не пластиковая вилка. Он вреда не принесёт лесу, одну пользу.
– Ослепительная простота выводов. По мне, так лес такой же судья, как люди. Берёт взятки. Бросил окурок – сгинул в чаще. Зарыл бедолагу – ушёл с корзинкой. Старик с копеечной пенсией украл булку хлеба – получил пять лет, депутат украл миллион у государства, получил новую должность и виллу в Майами. – ответил я.
– Это другая категория взаимодействия. Мы тебе о человек-природа, а ты нам о человек-человек. Вот если в государстве есть нефть – это для него хорошо. А если она есть в море, то всяких зверюшкам и рыбкам – это не найс. – встал на защиту корыстного леса Антон.
– Они же не государство! Если тебя нефтью обмазать, ты тоже спасибо не скажешь. А если золота в задницу напихать, то и Форт-Ноксом ты не станешь!
– Так вот и лес не государство! О чём мы тебе уже десять минут толкуем. – вякнул Андрей и все замолчали.
За разговорами, мы уже ушли достаточно далеко от села, и я не заметил, как вход скрылся, а утоптанная трава шла уже не линией-тропой, а отдельными выхваченными клоками. Пока мы спорили, я не замечал ничего вокруг себя. Обычно, даже сидя во дворе на лавочке я прислушиваюсь к каждому шороху, слежу за каждой тенью. Но здесь, меня будто хитростью отвлекли от моих бдений.
Трава была высокой, влажной. Земля чвакала под ногами, будто жадно объедала нам подошвы беззубым ртом. Ноги вязли и проваливались, как в илистом дне озера. Антон шёл впереди, за ним Андрей с фонариком, который был совершенно бесполезен. Мрак поглощал его свет почти полностью, оставляя лишь жалкий луч, что не достигал ни земли, ни ближайших деревьев и веток, а лишь мешал, ослепляя, когда его носитель вертел головой. Духота и влажность усиливались. Прелый мох раздражал нос и горло. Туман обволакивал нас до пояса. Я не видел даже спин впереди идущих. Лишь шорох брезентовых штанов Андрея, помогал мне понять, что я не отстал и не свернул.
Я напрягал глаза, щурился, моргал, пытаясь привыкнуть к темноте, но лучше бы я оставался в ней, ориентируясь на шорох брезентовых штанов. Так как то, что я увидел, снова бросило меня в омут животного необъяснимого страха. Все. Абсолютно все деревья были голыми чуть больше, чем на половину. Только на макушках были хилые хвойные лапы или зеленые иголки. До наших голов и немного выше, стволы были голыми, с иссохшими обрубками веточек и изъеденными паразитами, редкими шишками. Не то обгорелые, не то сгнившие, эти деревья, росли не вверх, не в бок, не клонились, не сплетались, а были согнутыми под ровными углами. Прямыми, острыми и тупыми. Такое бывает с одним деревом. С двумя. На определенной территории. Но здесь. Все видимые растения, были такими. Утолщения на сгибах походили на те крупные, отёчные суставы у местного населения, при общей худобе. Угловатые, скрюченные, покалеченные. Будто кто-то специально не давал вольно расти им вверх, а насильно предавал эти немыслимые геометрические формы, чтобы те походили на символы или буковицы. Мокрая трава, что хватала за шнурки сменилась скользкими, острыми камнями.
Мы шли, а несчастным деревьям, коим природа не давала не умереть, не цвести и зеленеть, не было конца и края. Лесные звуки, сменились на хруст и грохот камешков под нашими ногами. Я успокаивал себя, что это просто феномен природы. Как пьяный лес, или геометрически ровные поляны посреди чащи. Как ущелья, каньоны и горные системы, в которых находят очертания лиц или животных. Так же, как дети из-за плохого питания и недостатка витаминов, страдают рахитами, так и этот лес, из-за плохой почвы, резко-континентального климата, сырости и прочих факторов, стал таким уродливым. Только это не успокаивало. Любой логический довод, звучал в моей голове, как чепуха, которой, я пытаюсь оправдать своё невежество и заглушить не просто недостойный мужчины страх, а инфернальный липкий ужас, что проникает в голову, и старается заполнить собой все пустоты и уголки. Обволочь собой каждую рациональную мысль, а затем потопить.
Дабы прекратить смотреть на эти юродивые, переломленные деревья, я уставился в экран своего телефона. От его яркости, меня слегка ослепило. Часы показывали десять минут третьего. Мы ходим здесь уже чуть больше трёх часов, хотя мне показалось, что прошло минут сорок. Я ещё раз взглянул на часы. Двадцать пять. Едва ли кончилась минута, как я заблокировал и снова разблокировал экран. От усталости и бессонной ночи, мне начало казаться, что лес двигается. Не весь полностью, а отдельные корни и стволы. Будто ожившие, они мелькали и прятались за другими. Неподвижными. Выглядывали. Скрежетали по камням. Звук скатившегося камешка за спиной, заставил меня дернуться, как удар током.
Там не было никого, но мне точно не показалось. Как и долбанная шестёрка с её водителем. Антон тоже начал озираться по сторонам, сгорбившись и втянув шею. Один Андрей упорно игнорировал шорохи и стуки, что явно издавал не ветер, не белка и не птица, коих здесь похоже вообще не водилось.
– Мужики, кажется, нам пора возвращаться. – сказал я.
– Жека! – обратился ко мне Андрей, будто не слышал моего предложения. – Пойдём поссым.
Мы отошли с почерневшей прогалины к безобразным деревьям. Звук молнии ширинки, и шум струи о камни эхом разносился со всех сторон.
– Не верти башкой, кроссы обоссышь.
– Ты ничего не видел? Кто здесь водится?
– Кого тут только не водится. А ты очкуешь?
– Глупо быть самонадеянным, ночью в лесу.
– И не только в лесу. Ты, наверна, видал, дику собаку. У них недалеко отсюда норы. Или просто показалося. Опять.
– Когда я служил срочку, я любил пошутить и часто стоял в нарядах по двое, а то и по трое суток, из-за этого. Когда долго борешься со сном, начинаешь видеть всякое. Нереальное. А служил я как раз здесь. Под Читой. И вот хожу я вокруг части с пустым автоматом. Туда-обратно. Песенки напеваю чтобы не уснуть. Вокруг снег лежит, холодина, а зайти погреться, да горячего выпить, можно только раз в час. И вот, облокотился я на сугроб. Глаза сами закрываются, и в темноте. В небольшой лесополосе у части. Вижу что-то приближается. Собак там тоже много шастало. Мы их перловкой прикармливали. Но псины мелкие все были. Дворняги, а та, что ко мне идёт огромная. Черная, лохматая. Я ей – стой, кто идёт? Думал испугается. Куда там! Встала в метрах двадцати от меня. А глаза красные. Я автомат пустой скинул. Стой, говорю, стрелять буду. А за ней ещё. За каждым кустиком по паре красных глаз. А я с автоматом без патронов. Не знаю, что делать. То-ли бежать, то-ли докладывать о проникновении, то-ли в штаны срать. Я в караулку забежал, в окно смотрю, никого. Мужики ржут надо мной. Адские псы, говорят, Жека, по твою душу пришли, за то, что ты с картошки много срезаешь.
– И ты до сих, после стольких лет, так и не узнал, что это было?
– Может показалось, может козы приблудились. К тому же, в наряде я вторую ночь стоял, и перед этим накосячил и работал. Так что не спал суток трое.
– Многие, ошибочно думают, что, если не спать, обязательно будут глюки и поедет крыша. Но это не совсем так. Мозг человека – как приёмник. Когда бодрствуешь, принимаешь одни сигналы, а когда спишь другие. А за твой эфир в это время, каждую минуту, идёт война. Чем дольше бодроствуешь, тем больше сигналов, что посылаются к тебе во время сна, вступают в этот бой. Если ты слышишь, или видишь что-то, чего в твоём привычном эфире быть не должно, значит это открылось вещание другого измерения. Чем больше ты сможешь принять сигналов, чем шире эти каналы, тем выше измерение. Если находиться в правильном месте, в правильное время то можно принять очень сильный сигнал и даже переместиться к его источнику. Штаны застегни.
Я уже давно перестал мочиться, но всё ещё стоял с расстёгнутой ширинкой, придерживая джинсы. Я хотел бы возразить, назвать всё это чушью, но вспомнил того парня в поезде, с его волшебными карточками, измерениями и вибрациями космоса. Они явно не знакомы и однозначно бедны для сектантов. Но суть их мыслей сводиться к одному.
За спиной снова раздался звук. На этот раз громкий. Будто все камни, под нашими ногами, полетели вниз по склону, а со всех сторон диким, болезненным воем зашлись собаки. Фонарик Андрея моргнул дважды и погас.
– Не оборачивайся. – Андрей положил мне руку на правое плечо. – Ни на минуту не забывай о том, что ты защищён зеркальной сферой. Ты находишься внутри неё. Не выходи.
Я попытался сбросить с себя руку Андрея, но тот вцепился в меня железной хваткой, такой сильной, что боль пронеслась до самой пятки. Видимо, он надавливал пальцем на какие-то нервы или жилы, что меня скрючило так, будто эта деревенщина был мастером боевых искусств. Едва устояв на согнувшихся от боли ногах, я всё же смог развернуться и дать Андрею в дыхло. Он подпрыгнул от удара и уже не держался, а просто повис на моём плече, пытаясь просунуть свои пальцы мне под ключицу. Я пнул его ногой, снова упал на колени и перекинул его через свою спину. Благо моя масса была куда большего его. Андрей шлепнулся на камни, рука его, наконец соскользнула. Он надорвал рукав моей куртки и теперь, пытался подняться по трещащей ткани, как по канату, но мне было не до него. Исчез Антон. Исчезло и то, что рыскало и обвивало костлявые стволы мёртвых деревьев. Но звук и отвратительный запах, были настолько сильными, будто что-то стояло передо мной на уровне протянутой руки. В лицо мне дунул порыв ветра и вони, как если бы мимо меня пронеслось что-то громадное. Я почти почувствовал, как что-то холодное, шершавое и склизкое, словно змеиная кожа, мазнуло мне по руке. Шавки всё ещё оглушительно завывали.
– Помощники мои, призываю вас, Архангела Самуила и Михаила, Аштара Шерана, и всех, кто слышит меня, призываю вас на помощь. Прошу, защитить души наши и сопроводить их. Защитить наше энергетическое пространство. Амень! Амень! Амень! – принялся верещать Андрей. Не поднимаясь с каменистой земли и вскидывая руки к верхушкам убогих деревьев, и читал эту странную молитву снова и снова. А я стоял как истукан, посреди выжженого пятна и пытался увернуться, от невидимого существа, что носилось вокруг нас.
– Слева! – крикнул Андрей. И безо всяких раздумий, как на учебном полигоне, я упал и перекатился. В том месте, где стоял я, с сильным грохотом подпрыгнули камни. Собаки сменили вой на лай. Безумный лай, наполненный страхом и беспомощностью.
Разбрасывая камни, я на четвереньках добрался до Андрея, поднял за куртку, как кота за шкирятник и толкнул к тропе. На бегу, он все ещё бормотал молитву и держался за живот, куда я его ударил. Я оборачивался, несколько раз в поисках Антона, но его не было. Как только мы отошли отлить, он испарился и больше не появлялся в поле зрения. Камни сменились, на вязкий мох и траву, бежать стало тяжелее, но я не смел даже обернуться на те костлявые деревья и поляну черных от сажи камней. Я резко развернулся так, что Андрей в меня врезался, а затем дал ему ещё раз, уже в рожу, чтобы он перестал вопить свои молитвы.
– Это, что, сука, такое?!
– Я не знаю! – крикнул он и ослепив фонарём, пнул в ногу. Мы вновь оказались на земле. Сил у меня уже не осталось, к тому же, этот ублюдок, светил мне в глаза, и я промахивался с ударами. С каждым разом, мне всё тяжелее было подниматься. Голова кружилась, свет фонарика мерк, а уши заложило, как при взлёте на боинге. Андрей, ломая ветки, пытался убежать. Я достал пистолет и два выстрелил два раз в темноту, на шум. Промахнулся.
Валяться в кустах больше было нельзя. Либо вернется Андрей с половиной своего села меня добивать, либо то, что напало на нас в лесу. Та невидимая зловонная тварь. Я решил идти в обход деревни, ползти вдоль упавших и покосившихся заборов. К старым путям. Оттуда уже вызвать полицию, спасателей, военных. Кого угодно.
Тело не хотело меня слушаться. Я не понял, как потерял один кроссовок, и теперь полз в носке. Натыкаясь на ветки и кусты, запинаясь о мусор, в полной темноте, я ободрал себе все ладони, наткнулся на колючую проволоку, наступил на что-то острое, скорее всего на ржавый гвоздь. Словно пьяного меня бросало из стороны в сторону и шатало. Изо рта моего шёл пар, но наделе же мне было невыносимо жарко. Лицо и шея горели, спина не разгибалась. В очередной раз упав, споткнувшись о доски, я уже не мог найти в себе силы подняться. Будто огромный валун прижимал меня к земле, а ноги и руки парализовало.
Я не уснул, не потерял сознание. Я всё видел и слышал. Меня нашли Тихон, что с чесоткой и его подружка Алёна со свежеразбитой мордой. Я едва ли понимал, что они говорят, на своём жутком диалекте. Лишь это:
– Давай, моя-то! Ногами-то шевели! – гнусавила над ухом Алёна. А Тихон приговаривал:
– Ну ты и нажрался!
Пока я висел на их плечах, как мешок с говном, они тащили меня обратно. В сторону дома. Я не мог сказать не слова, в рту всё пересохло, а язык не ворочался, поэтому я и вправду мычал, как бухой. В голове смешалось всё. Дурацкие воспоминания, чужие лица, геометрически отвратительные деревья. Я не мог отличить ни ветхие хаты одну от другой, ни Тихона, от Алёны или от бочка с водой. От смены картинок перед глазами меня мутило. Я то выпадал во тьму, то меня ослепляли вспышки яркого света и круги, мелькавшие перед глазами.
Я пролежал на кровати до рассвета пялясь в потолок. Пытаясь вспомнить, зачем я здесь и куда собирался. В голове, казалось, гуляет только одно перекати поле. Мне не хотелось ни есть, ни пить не разговаривать. На меня напала какая-то апатия и абсолютное бессилие. Я не мог двигаться. Не волновало меня ни то, что я без связи, не то, что произошло вчера в лесу. То, что мне нужно поставить отметку о прибытии, то, что товарищи и родные сидят у телефона, слыша лишь то, что абонент не доступен. Меня раздражал солнечный свет, которого здесь и так было немного. Я чувствовал себя столетним стариком, который вот-вот заснёт в кресле, под новости и больше не проснётся. Когда скрипнула входная дверь, я даже не смог повернуться. Будто сквозь толщу воды, я слышал чужие шаги и скрип половиц. А когда я увидел лицо Антона, нависшее над собой, то едва не лишился последних скудных чувств. Оно было мертвецки бледным и прозрачным словно тонкая плёнка. Сине-зелёные вены проступали через кожу. Склеры были багровыми, из-за лопнувших капиляров, а зрачки сжались в чёрные точки. На волосах, губах, бровях и щеках запеклась кровь. Кажется, ему той ночью, больше нас досталось от той невидимой твари. В глазах помутнело от увиденного и на меня нашло полуобморочное состояние.
Ближе к вечеру, я уже не мог открыть глаза. Печку никто не топил, но мне было жарко как в бане. Лихорадка, какой у меня никогда не было.
В детстве, мать отправляла меня в школу, неважно, есть ли у меня температура, что объявили штормовое или отменили занятия младшеклассников из за морозов. В армии, я мылся холодной водой, а бывало, что в наряде на проходной, меня по пояс заносило снегом. После всех этих приключений, я заработал себе нехилый иммунитет и мог, наверное, гулять зимой в плавках и даже не чихнуть. Меня не брали новомодные свиные и птичьи гриппы. Я не мог, так нелепо подхватить простуду посреди лета. И уж тем более слечь настолько сильно.
Антон заставлял меня пить воду и клал холодную тряпку на рожу. Но мне не становилось лучше. Я перестал различать голоса. От любых запахов меня тошнило и рвало желчью. Цупсман что-то говорил мне, но я не мог вникнуть в не единое слово. Будто бы он говорил со мной на чужом языке. В дом вошёл ещё кто-то. Скорее всего Андрей. Свозь пелену жара и сонливости, я слышал, что они вели беседу на повышенных тонах. Но суть ускользала от меня.
Я вновь заснул и оказался дома. В Екатеринбурге. Ничего особенного я не делал. Бродил по своей квартире, по родным дворам. Болтал со знакомыми и незнакомцами. Заходил в привычные магазины и пивнушки, а потом мои улочки начали пустеть. Деревья осыпаться и ссыхаться, газоны вянуть. Высотки, домики, магазинчики, все здания начали уходить под землю, гнить, покрываться мхом и распадаться. Асфальт на глазах превратился в вязкую грязь. Я вернулся сюда. К этому дому. Поднялся на крыльцо и проснулся.
Я обнаружил себя на полу, совершенно голым, в позе морской звезды. В каждой ладони, на ногах, животе и груди у меня лежало по КФСке. Той дурацкой карточке, что Цупсман выиграл в карты. Вонь всё ещё преследовала меня. В горле саднило от рвоты, но в целом, я мог пошевелиться. Мог видеть, слышать и думать.
Мышцы болели так, будто я разгрузил вагон, в потом этот вагон меня переехал. Поднявшись, я наспех оделся в разбросанную грязную одежду, подхватил сумку и бросился прочь из дома. Я хотел убежать как можно дальше отсюда, пока мои ноги вновь не отказали, а сам я не упал без сил и сознания.
Мой телефон не включался, а небо здесь в низине, в яме, окружённой сопками и лесом, всегда было затянуто серой густой пеленой. На улице не было ни единой души. Засаленные пустые окошки убогих хат, были безжизненны. Ни скрипа калитки, ни дымка из печной трубы. Но я знал, что сейчас утро. Знал, что сегодня суббота, а значит приедет маршрутка и увезёт меня отсюда. Хоть на колёсах, хоть пешком, хоть ползком по гравию, я выберусь отсюда. Я решил это до себя.
За несколько минут я добрался до края станционного посёлка, взбежал по насыпи к старым железнодорожным путям и увидел его. Белый микроавтобус.
Белая газель ждала не у проселочной, дороги, а в двух ста метрах от железной дороги. В поле. Водитель Толян предпочёл ехать по ямам и выбоинам, но сделать остановку как можно дальше от этого места. Станции он явно боялся больше, чем ремонта подвески.
Возле машины стояло четыре человека. Настя и трое мужчин, что попались мне идущими с охоты. Все четверо обернулись на меня и посмотрели так, будто знали, какой страх одолевает меня, и что я готов на всё, лишь бы убраться отсюда.
У Толяна не было ни капли схожести с местным населением. Он представлял из себя высокого, здоровяка, неопределенного возраста с залысинами. Смуглый, с чёрными волосами и носом с горбинкой. Он неохотно отвечал односложными «да» и «нет». Не пускал на переднее сидение и не выходил из машины. На многочисленные просьбы Насти, помочь ей затащить несколько клетчатых баулов, он даже не реагировал. От салона отделялся глухой самодельной перегородкой.
Я поздоровался, и Толян, удивлённо кивнув, даже повернулся и приоткрыл свою импровизированную перегородку, чтобы рассмотреть меня. А я в свою очередь, заглянул к нему. На зеркале болтались чётки, панель украшали иконки с изображением полумесяца.
Помогать Насте пришлось мне. Сумки были тяжелые, но мягкие. Скорее всего набитые той одеждой, что валялась всюду в её доме. Мужики втащили в газель тушу, завернутую в плёнку, и салон наполнился запахом мяса и крови.
Мы двинулись по бездорожью. Газелька прыгала, кренилась из стороны в сторону и буксовала, пока, наконец, мы не вышли на трассу. Только тогда, Толян опустил стёкла и позволил себе закурить.
Чем дальше мы уезжали, тем лучше мне становилось. Тошнота ушла, голова перестала болеть, а мысли встали на место. Чувство чужого худого взгляда на затылке и необъяснимое беспокойство остались там.
На трассе появились другие автомобили, фуры. Забытые, гиблые поля, гротескные скалы и деревья-кости, сменились пусть запущенными, но всё же зелёными полями. Рожью, березами, голубыми покатыми сопками. На залитых летним солнцем просторах показались стада коров, что лениво жевали траву и любопытно пялились на автомобили. Мелкие посёлки и деревушки, проносившиеся мимо окон, выглядели самобытно, просто, а главное не зловеще. Проезжая мимо них я не чувствовал угрозы или отвращения. Пахло скотиной, свинарниками. На заборах и крышах грелись толстые коты. Собаки облаивали проезжающих. Детвора носилась на велосипедах по обочине. Подростки пили пиво из трёхлитровых баклашек, на изрисованных граффити, бетонных остановках.
Трактора, экскаваторы, грузовики, дорожники, отложившие отбойники и усевшиеся на перекур. Вышки и столбы. Знаки. Гаишники. Связь нормализовалась и я, наконец, мог прочесть накопившиеся сообщения, ответить на пропущенные звонки, почитать последние новости. Мои бывшие сослуживцы, что ждали меня в отпуск, завалили меня звонками, на сайте знакомств, мне ответило целых пять девушек. Мужики и Настя сошли в Романовке. Моей конечной остановкой было Беклемишево, откуда я междугороднем автобусе, собирался доехать до Читы.
Когда все аяновские сошли, Толян включил радио шансон, позволил себе бормотать под нос ругательства на власть и плохие дороги.
Поняв, что первым он не беседу не начнёт, я пересел к самой перегородке и начал:
– У нас в ебурге тоже дороги отремонтировали так, что мама не горюй. Ливневок хоть жопой жуй, вода не в одну не утекает. В центре ещё ничего, если не считать площадь девятьсот пятого, а вторчик, химмаш, виз – мрак. Во дворы не заехать. Вот, перед моим отъездом, на Шаумяна, на перекресте, пробокс по самую морду в асфальте ушёл. Люк открытый закатали по весне, а в июле уже всё дождями размыло.
Толян упорно игнорировал меня, изредка поглядывая через зеркало заднего вида, насколько позволяла ему прозрачность перегородки.
– Я не выездной, по службе. – я не оставлял попытки разговорить Толяна. – Да и всякие моря-пляжи, ол инклюзивы меня не очень привлекают. Я природу люблю. Вот, каждый отпуск езжу в деревни, на источники, по горам лазаю. В прошлом году Пензенскую область глядел. Город сам видел. Красивый. До Сурского жаль не доехал. Всё планировал, мечтал на Байкале побывать. А тут товарищи старые, в Читу позвали. Ну я, не я, чтобы упустить возможность местные красоты посмотреть. Деревня деревне – рознь. На западе и ваши, небо от земли. В Харагуне с поезда сошёл. Познакомился с парочкой туристов, и к ним прилип. Они на Витим двинули, а я вот в Аяновке оказался. Или в Аянке? Как правильно?
Ответом мне послужил бранный вопль Толяна и визг тормозных колодок. Я успел лишь мельком разглядеть огромные колеса камаза, прежде чем газелька со скрипом, подпрыгнула на дороге и следующим стал калейдоскоп серого неба и деревьев. Я успел, вцепиться в кресло, перед тем как мы перевернулись в первый раз. Мои ноги подлетели к потолку, и я заехал себе в нос, своим же коленом. Во второй раз, мне в голову прилетела моя сумка, я ослабил хватку и меня швырнуло в конец салона. Со всех сторон на меня сыпались стёкла и мне казалось, что не удары о салон, а именно шквал осколок убьёт меня. Нас подбросило последний раз. Битое стекло опало на тот бок, где находилась дверь. Моя сумка, болталась в воздухе, зацепившись ремнём за одно из кресел. Оргалитовая заслонка от пассажиров, раскололась на две части и вылетела и то, что я увидел в кабине заставило меня вскрикнуть. Панель была почти не тронута. Даже иконки не свалились со своих мест. Через лобовое стекло, насквозь, вошла огромная сухая ветка. Обхватом чуть больше моей ноги. Её расщеплённый конец, выходил с обратной стороны кресла, намотав на себя частички кожанной дешовой обивки, шофёрской жилетки и крови самого Толяна, с какими-то полусгустками, полулентами, кроваво-бордового цвета. Я понимал, что уже ничем не смогу помочь ему. Но и спасаться бегством, бросив мертвеца здесь, я не мог. Я застыл на месте, как заледеневший лист, не успевший облететь. Но лишь на секунду. Услышав снаружи голоса, я пополз к перекошенному окну. Снаружи стоял мужчина, что истошно орал в прижатые ко рту кулаки, не смея отвести взгляда от ужасной кончины водителя.
Ко мне подоспели ещё двое мужчин, которые уже помогли мне выбраться из газели.
Все трое были в рабочих запыленных комбинезонах и дорожных жилетках с отражающими полосками.
Мужики уложили меня на землю и принялись в панике метаться, то ко мне, то к водителю того самого камаза, который всё ещё бился в истерике, кусая кулаки.
Я не пострадал. Разве что пару раз приложился головой, спиной, да извозился в крови с изрезанных ладоней. Первыми прибыли ГАИшники, скорая запаздывала. Из их односложных, тупых фраз, я понял, что мой водитель, Толян, вылетел на встречку под камаз, пытался вырулить, не справился с управлением и улетел с дороги. Периодически, они подходили ко мне, щупали пульс на шее, спрашивали не тошнит ли меня и могу ли я шевелиться.
Фельдшера скорой помощи прибыли только через час. Меня погрузили на холодную клеёнчатую каталку, измерили давление, перевязали руки и повезли на рентген головы в местный ФАП.
Всё это время я прибывал в неком состоянии невесомости. Глядел на суетящихся медсестёр и врачей, и не понимал, зачем они кричат, носятся со своими чемоданчиками, трогают меня за руки и шею, задают глупые вопросы тошнит ли меня и когда в последний раз я мочился. Их простые вопросы и просьбы: лечь, встать, не дышать, следить за молоточком я выполнял покорно. Подавал им полис и паспорт, а когда ответил, откуда я ехал, пожилой врач с красным носом и тучная неповоротливая сестра переглянулись и боязливо поморщились. Сотрясения выявлено не было и без письменного отказа от вмешательств и других уговоров, меня отпустили, вернув все документы, и проводили с теми же подозрительными взглядами. Попадать в гражданскую больницу или полицию мне не положено.
