Артур Кинк
Середина земли
Глава 8. Изменение сознания.
Я приходил в себя мучительно долго. Я спал, кажется, по шестнадцать часов в сутки, прерываясь на жидкий больничный суп без мяса, кашу на воде и разбавленный компот. Я слушал беседы стариков в палате о давлении и простатите. Мой диагноз звучал так: Множественные ушибы мягких тканей, перелом третьего и четвёртого ребра справа, закрытые переломы пяточных костей. Закрытый перелом левого лучезапястного сустава. Сотрясение мозга первой степени. И отравление угарным газом в результате пожара.
Меня перевели из ЦРБ в военный госпиталь в Чите в конце недели. Там я узнал, что за вождение в нетрезвом виде меня лишили прав и приговорили к штрафу в десять тысяч рублей. Ко мне заходили мужчины и женщины в одноразовых халатах поверх формы и пару человек в штатском. Они задавали разные вопросы, ответ на которые был всегда один: во время ежегодного отпуска, предоставляемого военнослужащему, я ушёл в запой. Ничего не помню, но вину свою признаю и готов нести ответственность. Ещё через неделю меня перевезли на Урал. Пяточные кости срослись неправильно. И наши уральские военные светилы, хаяли на чём свет стоит, дальневосточных лекарей. Мне ломали и снова сращивали кости четыре месяца. Военный суд откладывали и откладывали. Посетители перестали приходить ко мне, за исключением матери. Она уверяла меня, что всё образуется. Что штрафы не критичны и что я легко найду работу на гражданке. За два дня до выписки ко мне пришла бабушка Антона. Обычно, она была весьма импульсивной старушкой, и я думал, что она переломает мне ещё какие-нибудь кости, но лишь обсудила со мной новости и пригласила на поминки. От неё я узнал, что Антон числиться среди погибших при пожаре, возникшем в результате стихийного бедствия и схождения оползя на станции Аянской.
После выписки меня отправили в Уктусский санаторий поправлять здоровье. Пить минералочку и заниматься лечебной физкультурой. Затем был суд, где все как один зарекались, какой я трудоголик. Из армии меня не выгнали. Через два года я заключил ещё один контракт на три. А потом ещё один.
Екатеринбург, 22 мая, 2021 г.
Каждое утро я просыпался в шесть утра и шёл на службу. Стоял в нарядах, ездил на учения, пил водку, не пропускал дней рождений, скидывался на роды и похороны, ходил на новогодние корпоративы. Я съехался с одной девушкой. Она была немного похожа на Настю, в её человеческом облике, но спустя год мы расстались, и я был этому рад. Основной причиной нашего расставания была водка. Много водки. Я пил каждый день. Я начинал ещё с утра. Вместо кофе к бутерброду. Затем на работе в обед. По рюмахе с мужиками или же в одно лицо, запиравшись в кабинете или служебной машине. И пол литра на ночь. Для сна. Потому что стоило бы мне закрыть глаза трезвым, факелы, кровавые ритуалы и убийства крутились словно на повторе в моей голове. Луч болезного приносящего лишь зло и смерть зелёного света забирал моего лучшего друга. Деревенский старик деспот, что по трупам своих сыновей и дочерей взошёл на вершину сопки, стреляет в то, что за гранью его понимания. Костяной трон. Плесень. Грибок. Мрак. Ссохшиеся деревья. Чужие измерения, холодные и жестокие.
Алкоголь стал терять так необходимый мне эффект на первом году последнего моего контракта. Я пил водку как воду. Я не пьянел, а воспоминания становились всё ярче и реалистичнее. Я прятал их как мог. Я пытался выдать их за сцены из триллера. За кошмарные сны. Однажды я выставил помойной ведро в коридор и оставил дверь распахнутой на всю ночь. На утро ведро было пустым, и я не мог врать себе, что это не подъямыши. Соседи ненавидели меня за это. Они скандалили, даже вызывали полицию, но те лишь смеялись на их заявление, что я неправильно выношу мусор. Они думали, что я прикармливаю уличных собак в нашем подъезде, но это были не собаки. Я прекрасно знал, что это не собаки. Моё отношение к видениям медленно менялось. Я не боялся их самих. Я терпеть не мог себя, за те решения, которые принимал в них. Тогда я и заставил себя записать всё. От начала до конца. Чтобы понять, где я ошибся. Где оступился. Когда изменил своим принципам.
В две тысячи двадцать первом году моя мать отвела меня в больницу. Она хотела лечить меня от алкоголизма. Но никто не поставил мне диагноза – алкоголик. Мне делали УЗИ и брали кровь на анализы. Я был полностью здоров, но врачей всё же смущали мои пожелтевшие склеры. Ни гепатита, ни цирроза выявлено не было и меня с моими жёлтыми глазами отправили к окулистам. Но я не пошёл. Не пошёл даже тогда, когда проснулся однажды утром и не мог разглядеть своих рук. Я был напуган ровно час. Часа мне хватило, чтобы понять, что это временное вяление. Что-то внутри меня подсказывало, не обращаться к врачам, а просто лежать и ждать. За слепотой пришла лихорадка. На ощупь, еле волоча собственные ноги я передвигался по квартире. Я то лежал в ледяной ванне, то заворачивался во все одеяла и простыни, что смог найти. Я не брал трубку. Я не открывал двери, как бы в них не долбились. Я побоялся посмотреть в зеркало, когда зрение вернулось ко мне. Оно было куда лучше моего прежнего. Мне было комфортно как в темноте, так и на свету. Мне не нужно было больше поворачивать головы, чтобы разглядеть что-то слева или справа. Кости ещё ломило, когда я решился покинуть свою квартиру. Я взял комплект ключей Антона, надел куртку, чтобы закрывала руки, которые потеряли цвет человеческой кожи и тёмные очки. Я доехал на метро до Уралмаша, прошёлся по дворам и вот, спустя несколько лет, я вновь оказался в квартире своего друга. Вся стенка была завалена алюминиевыми банками из-под пива и энергетиков. На верхней полке среди книг стояла фотография в рамке с чёрной полоской. Я вынул её и сунул между книгами. Это фото для покойников. Для тех, чьи кости были оплаканы и зарыты под крестом или гранитным памятником. А Антона не зарывали. Его кости нигде не лежат. Я был уверен, что он сидит на своём костяном троне, среди иных измерений и сотрясает нашу планету своим хвостом. Он устремляет один глаз в прошлое, другой в будущее. Поглощает своей пастью плоть низших существ и в целом не тужит. Я видел это в своих видениях, стоило им только дать волю и перестать с ними бороться и заливать спиртом.
Я сделал то, о чём он меня просил. Я выложил его книгу в открытый доступ. За двести девятнадцать рублей. А потом, написал, перечитал и отредактировал все свои воспоминания. Им я цены не присвоил. Грош цена мемуарам того, кто предал свои идеалы. Кто помогал всем, даже если не просили, а потом просто решил остановиться. Ведь возможно в тот момент, кому-то реально нужна была его помощь. Я перестал себя ненавидеть за содеянное. Корить и поедать. Я проиграл всю долбанную войну, на которую меня не призывали. Я писал несколько суток подряд. Изредка выходя в магазин и сообщая знакомым, что жив и здоров. Когда я закончил последнюю главу и уснул, то увидел заросшую сухой полынью железную дорогу. Отвесные скалы с причудливыми геометрическими формами. Сопки и обугленные хаты с просевшими фундаментами. Мне не нужно было не времени, ни карт, ни навигаторов, чтобы знать, куда ведут эти сны.
Я взял две полторашки уральского мастера, лапшу и билет на поезд Москва-Чита. Попутчики и проводники брезгливо поглядывали на мои жёлтые глаза, убеждая себя, что я болен гепатитом, циррозом или другой заразой, напрочь игнорируя их свечение. А я не надевал для них очков. Не натягивал рукава по самые пальцы и не пытался больше содрать чешую ножом или картофелечисткой, как делал это в самом начале, заметив изменения. Я перестал увечить себя и полностью отдался новым чувствам, мыслям и воспоминаниям. Ностальгической тоске по временам, где я не был, измерениям, которые ещё не наступили или давно сменились. На безымянной станции под Читой, где мы стояли всего две, минуты я сошёл и пересел на попутки.
Станция Аянская, 1 июня, 2021 г.
Железная дорога совсем ушла в землю. Среди земли и гниющих опавших листьев, я мог видеть редкие фрагмент рельсов и шпал. Увядшая трава по пояс редела, срезы сопок образовывали яму, в которой лежала станция. Чёрные от копоти дома, по самые окна ушедшие в почву. Размытая, крестом лежащая просёлочная дорога. И запах. Сырости. Но не тот, что вызывает тошноту. А влажной древесины, зачинающегося дождя, прорвавшейся трубы с кипятком в подвале. Убогие не восстановленные после пожаров дома, глядели на меня своими пустыми разбитыми окошками. Но деревня не казалось брошенной и мёртвой, как в первый раз. Она была наполнена звуками, запахами, шорохами, а самое главное чувствами. Тишина в эфире, которая не давала мне покоя, которое будила потерянность и одиночество, глушилась яркими болезненными видениями, прорвалась яростью, страстью, ненавистью, радостью, любовью, торжеством и безумием, от которого мне было на удивление спокойно.
У разбитого колодца, полностью заросшего мхом, играли двое детей. Не человеческих детей. Их щупальца, глаза, чешуйки и причудливая форма костей не были такими уродливыми, как у людей, чьё сознание подвергалось паразитизму из иных измерений. Они смотрелись гармонично, угрожающе и восхитительно. Их тела не ломались, не изувечивались. Их тела сформировались из семени иного измерения.
Ещё пара таких поколений, и Орион, Аркутр, Сириус, Жрецы гипербореи и даже лишенные рассудка звери, станут ужасающими и немыслимо прекрасными в истинном обличии.
На скамье у сгоревшего забора, сидело две лордозно изогнутые женщины. С островыспуающими лопатками и суставами. Неестественно изогнутыми ногами, выболевшей чешуёй и не до конца прорвавшимися сквозь кожу, дополнительными глазами.
Это не приносило им боли или беспокойство. Они громко гоготали и быстро разговаривали, но мне обязательно было их слышать. Я чувствовал их эмоции и мне самому становилось так же весело, а потом я почувствовал возмущение. Они подбежали активно замахи мне руками и закричали:
– Ты Женя? Женя из Петербурга?
Меня это не задело. Я на самом деле был из очень далёкого измерения, но по привычке ответил:
– Я Женя из Екатеринбурга.
– Наконец-то! Тебя уже все заждались!
