Сергей Арно
Живодерня

Доктору Добирману донесли по его каналам, что Китаец сильно недоволен медленно протекающей работой с "возвращенцами", и доктор прилагал усилия (огромные усилия). Ему была известна судьба тех, кем Китаец становился недовольным. Немудрено было и койку занять на своем же отделении, а доктор Пинчер взялся бы за лечение, не посмотрев на то, что это его папочка. Тем более у них в роду такое уже случалось, во всяком случае один раз, когда он сам по приказу КГБ собственноручно "лечил" своего отца. История была мрачная и не очень понятная: отец Александра Лазаревича, заведовавший отделением, вдруг по непонятной причине передал часть документации на особо недовольных жизнью диссидентов (тогда их с переменным успехом лечили на этом отделении) в западные средства массовой информации. Разразился международный скандал. Преступление по тем временам неслыханное. Так и осталось загадкой – получил ли он за них деньги или совершил предательство по идеологическим соображениям помутившегося разума. Но когда об этом стало известно в органах, перетрудившемуся доктору предложили отдохнуть, а заодно и обследоваться. Александру Лазаревичу тогда доверяли и назначили на место подернутого безумием бывшего начальника, то ли не обратив внимания на отчество и родственные связи, то ли умышленно устраивая проверку. Но так или иначе отец оказался пациентом сына. А кагэбэшник каждую неделю наведывался с кульком яблок, – следил за тем, как мятежного доктора лечат. И результаты лечения были налицо. Так что компетентные органы удовлетворились работой нового заведующего отделением. Поэтому впоследствии направляли к нему особо сложные случаи диссидентоза. Компетентные органы знали, что доктор Добирман не подведет. И доктор знал твердо, что и его сыночек, работающий на отделении под его началом и носящий материнскую фамилию Пинчер, тоже не подведет. И если у него появится возможность, переодев папеньку в смирительную рубашоночку, нежно перевести его из кабинета в палату, он непременно воспользуется таковой и, не моргнув глазом, со всей сыновней любовью "свернет" бедного папеньку с ума. Не то что сам Александр Лазаревич. Ведь он, когда колол своего мятежного папу "лекарствами", плакал ночами и приходил на работу с красными глазами. О, сентиментальность! Этот не такой, он еще будет издеваться! Другое поколение. Эти бессердечные выросли! Как будто мимо них прошло все хорошее и благородное… И вздыхал горестно доктор Добирман, оставшись наедине с собой. Растил его, воспитывал… Эх!..

Прошел, наверное, час. Илья, заметив подозрительный взгляд Хари, метаться перестал, а зашел в палату и, сев на кровать, попробовал рассуждать спокойно. Сначала он ужаснулся мысли, что Сергея привезут в дурдом, но потом вспомнил о способностях своего друга крошить кирпичи и челюсти. Да они вдвоем здесь такой шухер наведут!.. И прорваться вдвоем будет несравненно легче. Ну они теперь устроят этим мерзавцам!

Поуспокоившись, Илья снова вышел в коридор. Конечно, он понимал, что уколами любого человека можно довести до идиотского состояния, но все же надеялся на способности Сергея находить выход из любого положения. И потом, ведь их теперь будет двое.

Илья остановился у первой палаты. Там текла своя жизнь – в своем измерении и со своим времяисчислением. Уже знакомый, с опухшим лицом, человек, спустившись с кровати, опять смотрел на Илью. Илья вдруг представил, что это зеркало и что это он сам (только по ту сторону решетки) глядит из прошлого на себя теперешнего. Решетка психиатрички – зеркало времени… И было жутко Илье, но он смотрел, не отрываясь смотрел в эти глаза… в свои глаза. Он потерялся, как в детстве, когда долго-долго смотрел в глаза своего отражения в зеркале, уже не понимая, где он… Тогда тоже было страшно, но не так, как сейчас, другим страхом.

Бригадир у окна внезапно свирепо взвыл, разрушив незримую связь, и Илья с облегчением отошел от клетки. И тут дверь отделения распахнулась, и Кирилл с другим санитаром торопливо внесли на носилках человека, крепко замотанного в смирительную рубашку; на голову ему был надет холщовый мешок, так что видом своим он напоминал замотанную бинтами мумию или кокон гигантской бабочки.

Санитары пронесли его в палату, за носилками шел довольный Чукча; он радостно потирал руки, предвкушая удовольствие. Илья на некотором расстоянии, чтобы не попасть под горячую руку, поспешил за ними вслед.

С носилок "кокон" грубо перебросили на кровать.

– Главное – экологию беречь, Илюха! – воскликнул Кирилл-эколог, снова пребольно хлопнув его по плечу, и вместе с товарищем ушел из палаты.

Чукча радостно суетился вокруг вновь прибывшего. Сверток шевелился и мычал. Группка сумасшедших зевак скопилась вокруг кровати в предвкушении интересного зрелища. Пришел Харя; распихав зрителей, занял самое хорошее место. Приговаривая, Чукча стал развязывать мешок, но узел был затянут слишком туго, и Чукче никак не удавалось распутать его.

– Он Чукча обижал, однако! – приговаривал он, стараясь над узлом. – Теперь Чукча обижать его будет.

– У-у-у? – замычал Харя, спрашивая Чукчу, почему так долго.

– Сейчас. Чукча ноготь сломал, – ответил тот.

Человек в мешке мычал, вертел головой – видно, Чукча делал ему больно своими стараниями. Догадливый Харя достал из кармана халата складной нож и протянул коллеге.

– У-у-у…

Чукча перерезал веревку и снял мешок. Взлохмаченный, небритый человек ворочал по сторонам глазами, глядя вокруг с ужасом и изумлением. Но это был не Сергей, а совсем какой-то другой, незнакомый Илье человек. Рот его был заклеен скотчем.

Чукча любовно похлопал человека по небритой щеке.

– Ты Чукча обижал – учиться заставлял. А Чукча и так шибко ученый. Теперь тебя учить будет…

Чукча схватил несчастного за нос и сжал ноздри, перекрыв доступ кислорода. Человек побагровел, замотал головой, с силой втягивая ртом воздух, отчего лента, залепившая рот, натягивалась до прозрачного состояния. Чукча отпустил нос, дав сделать несколько вздохов, потом опять зажал ноздри…

Навеселившись всласть и нарадовав Харю, он с треском отлепил пластырь вместе с прилипшей к нему щетиной. Человек закричал от боли, но тут же стал глубоко дышать, озираясь кругом. Лицо его сделалось красным и потным от натуги, на лбу проявилась толстая вена.

– Ну как? – близко-близко к его лицу склонился Чукча. – Ну как, Чукча твою мать?!

– Чукча, – плачущим голосом с хрипом заговорил лежащий человек. – Я разве обижал тебя когда-нибудь, Чукча… – Он хотел еще что-то сказать, но голос его сорвался, из глаза скатилась слезинка.

"Господи! Это же Малюта, – узнал наконец Илья. – Как же он изменился: осунулся, поседел…"

В палату скорым шагом вошел сам доктор Добирман. Больные расступились.

– Я знал о вашем существовании, – тихо заговорил Малюта, глядя на врача. – Знал, что вы под меня копаете…

Он хотел еще что-то сказать, но доктор слушать его не захотел, а, повернувшись к Чукче, приказал:

– В кабинет ко мне. Быстро!

И так же стремительно удалился из палаты.

Харя подошел к Малюте, взял его за туловище, легким движением вскинул бывшего хозяина на плечо, как бревно, и вынес вслед за врачом.

Чукча ушел, психи разбрелись кто куда; только Илья так и стоял на месте. Он был уверен, что должны привести Сергея, и теперь разочаровался. Вернулись тревога и страх. Из столовой послышался звон посуды – начинался ужин. Аппетит у Ильи в последнее время был плохой, но он насильно впихивал в себя паршивую больничную пищу, зная, что это необходимо. Когда за ним придет Сергей, силы потребуются. Но теперь… теперь в мозг снова врезалась мысль о побеге. Но как?! Значит, нужно искать возможность украсть ложку. Илья решительным шагом направился в столовую.

Сегодня Чукча был внимателен как никогда, или так только казалось Илье. Ужин прошел безрезультатно.

После ужина принесли Малюту, уже переодетого в пижаму. Он был без сознания (или спал). Потом пришел Чукча и сделал спящему укол в ногу, но Малюта даже не пошевелился. Илья смотрел на этого человека и не мог поверить, что когда-то трепетал от ужаса перед ним, настолько Малюта был жалок.

Наутро, как всегда, Илью увели в процедурную. Он уже привык к этому. И снова: "На что жалуетесь?", и снова – неприметная дверца… И снова небытие на два часа и неизвестность. Илья пробуждается сидящим на своей кровати. Теперь он даже не старается припомнить, что происходило с ним за дверью процедурной, зная, что это бессмысленно.

Кровать Малюты была пустой, но это не интересовало Илью – половина дня все равно проходила для него в полуреальном состоянии. В обед, вспомнив о плане побега, Илья хотел украсть ложку, но ему снова не удалось, и он подумал, что во время ужина будет действовать более решительно.

После обеда Чукча, поддерживая под руку, привел Малюту. С ним что-то случилось: передвигался он с трудом и смотрел кругом мутными бессмысленными глазами.

– Будешь вспоминать, хозяин сказал. Чукча бить тебя может. – Ударом кулака в бок Чукча опрокинул Малюту на койку.

Малюта, прижавшись к железной спинке кровати, с ужасом смотрел на Чукчу. Глаза его были широко открыты. Никогда Илья не видел таких испуганных, беспомощных глаз.

– У-у! – пугнул Чукча, притопнув ногой, но безвредно для Малюты. Тот только крепче вжался в металлическую спинку кровати и вдруг тихонько заскулил.

Чукча на прощание, не в силах отказать себе в удовольствии, пнул Малюту в ногу и ушел. А Малюта так и остался сидеть на месте, тихонько скуля.

Илья с жалостью смотрел на этого доведенного до крайней степени страха и горя человека. Пожалуй, в таком состоянии Малюта был очень близок к безумию. Илья, лежа на своей кровати, не решался заговорить с Малютой. Да и о чем? Глядя на этого когда-то могущественного человека, Илья задавался вопросом: чем же так быстро умудрились довести его до такого жуткого состояния? Он так и сидел, не двигаясь, а только ворочая глазами то туда, то сюда. А через час пришел Чукча со шприцем и сделал Малюте укол. Должно быть, укол был болезненным, потому что Малюта стал снова поскуливать от боли, лег на кровать и плотно накрылся одеялом, его знобило.

Илья размышлял о побеге. Маршрут побега он уже обдумал. В конце коридора была комната свиданий. Одна дверь из нее вела в кабинет врача, другая – на лестницу и, значит, на свободу. Навряд ли ночами больница охраняется усиленными нарядами. Что из нее красть? Смирительные рубашки? Значит, по лестнице Илья спустится вниз, откроет дверь и… здравствуй, свобода! Конечно, предстоит перебраться через бетонный забор. Илья видел этот забор из окна столовой. Но из окна это казалось ему несложным. И уж тогда… План побега был прост и рассчитан на элементарное везение. Но более подробно разработать его Илья не мог. Оставалось надеяться на удачу.

На ужине все было как всегда: дежурные-сумасшедшие разнесли миски с кашей, раздали ложки. Чукча, словно император, стоял, сложив на груди руки и взирая на подчиненный придурковатый народ. Шум стоял неимоверный. Вкладчики тащили свои миски в фонд "Ку-ку", Мавродяй без зазрения совести уплетал то, что приносили. С ним за столом сидел счастливый обладатель трех мисок каши: сегодня была его очередь нажраться. Шум, гам, стук посуды… Все это было Илье на руку. Уловив момент, он сунул алюминиевую ложку за пояс пижамных брюк. Он рассчитал сделать это в конце ужина, когда безумный народ, закончив трапезу, начинает выходить, и рассчитал очень удачно. Быстро сдав миску, он затесался в очередь выходящих.

Илья был вне себя от счастья. Первая часть плана удалась. Ликуя в душе, восхищаясь своей ловкостью, он направлялся к своей палате. Скорее! Скорее спрятать ложку под матрас!.. А ночью, завтра же ночью!..

Мощный толчок в плечо выбил Илью из равновесия. Он ударился плечом о стену – пугливые придурки бросились врассыпную.

Чукча приставил к его носу поцарапанный кулак (руку ему утром случайно поцарапал душевнобольной, когда он его усмирял). Илья стоял, прижавшись спиной с стене, и смотрел то на поцарапанный кулак, то в лицо Чукче.

– Чукчу с первого жеста понимать надо,-промолвил Чукча и ударил Илью в живот.

Илья согнулся от глухой боли. Господи! Неужели заметил?!

– Ну! Чукча ждет, – донеслось до согнувшегося Ильи.

– Врач… меня бить… запретил… – ответил Илья. – Я все врачу скажу… – Через силу разогнувшись и заметив в глазах Чукчи раскаяние, Илья осмелел. – Он тебя понизит до уборщицы.

Чукча, казалось, был напуган не на шутку. Он постоял молча перед Ильей и, подумав, сказал уже без угрозы в голосе:

– Чукча случайно тебя задел. Отдай ложка.

Илья достал нагретую на животе ложку и протянул Чукче. Тот взял и пошел в столовую, где дежурные гремели посудой.

"Как он, сволочь, заметил, – подумал Илья, направляясь в палату. – Теперь все пропало… Все! Теперь он, гад, будет за мной следить и шагу не даст сделать…"

Задумчивый Илья даже не заметил, как оказался у своей кровати.

– Илья Николаевич, это вы? – услышал он слабый голос Малюты.

Он лежал, свернувшись калачиком под одеялом и глядя на Илью широко открытыми глазами. Илья, сунув руки в карманы пижамной куртки, остановился перед ним.

– Неужели они вас тоже запихали в психушку?

– Как видишь.

– Если бы вы знали, как я страдаю. Ведь они пытали меня электричеством. Они бесчеловечны. – В голосе Малюты послышались слезы. – Я боюсь, понимаете, боюсь.

Илья присел к нему на край кровати.

– Я не знаю, чего они от меня хотят,-заплакал Малюта. – Я не понимаю… Они говорят, что я был у чуди… – Малюта схватил Илью за руку, в его глазах появились ужас и мука. – Это правда, Илья Николаевич? Скажите, правда?!

– Да, похоже на то, – глядя на него, с печалью проговорил Илья.

– Но почему?! Почему я ничего не помню?! – Малюта изо всех сил ударил себя по лбу. – Почему! – Он ударил снова и снова. – Ведь они запытают, замучают меня!..

Он смотрел на Илью полными ужаса и слез глазами.

– Да нет, ты еще вспомнишь, – успокаивал его Илья. – Обязательно вспомнишь…

– А вы видели?

– Что видел? – Илья наклонился поближе.

Малюта посмотрел на него широко открытыми глазами и тихо, еле слышно прошептал:

– Этих. Видели? – Щека его вздрагивала.

– Да кого "этих"? – Илья склонился к нему еще ближе.

– Ну, этих – из первой палаты.

– Видел, но…

– И я таким буду… Скоро буду.

Из глаз его потекли слезы.

Илья глубоко вздохнул, этот ужас был знаком и ему. Очень хорошо знаком, и он давно знал, что придет время и он станет десятым обитателем…

– Да нет, что ты, Малюта. – Илья дружески положил руку ему на плечо. – Ты вспомнишь, обязательно.

– Нет, я знаю, что окажусь среди них. Но ведь вы не бросите меня? – Малюта вцепился в руку Ильи. – У меня никого нет на этом свете. – Малюта глядел на него с надеждой.

В душе у Ильи что-то дрогнуло. Он заморгал быстро и, отвернувшись, сглотнул ком в горле.

– Конечно, нет. Конечно, не оставлю…

Ведь он был так же одинок здесь.

– Эй! Чукча сердиться будет. Почему на чужой койке в чуме сидишь? – Через палату к ним шел Чукча. Илья тут же встал. – Ты, Малюта, теперь Чукча слушаться должен. Иначе покалечу тебя. Моя шибко умный стал: анатомия знает. Будешь вспоминать, Чукча трогать тебя не будет. И ты, – кивнул он Илье, – ложка еще раз украдешь, буду колоть сера тебе в зад, однако. Доктор сказал.

– А я скажу, что ты меня бьешь, от этого я и вспомнить не могу, – припугнул Илья.

Чукча задумался. Что-то там происходило в его голове, но вот что?

– Чукча тебя не бил, – додумавшись, сказал Чукча.

– И если ты Малюту бить будешь, – осмелел Илья, – я скажу доктору.

– Малюту можно, однако. Малюту доктор не запретил.

– А если ты его бить будешь, я скажу, что ты и меня бил, – обнаглел Илья.

– Чукча тебя не бил, – настаивал санитар.

– А я скажу, что бил…

Их пререкания могли бы продолжаться долго, если бы посланный дурик не сообщил Чукче, что в третьей палате у больного приступ. И Чукча отправился за смирительной рубашкой.

– Спасибо тебе! – с чувством сказал Малюта. – Я никогда… – Голос его пресекся, он замолчал.

Илья лег на свою кровать. На сердце навалилась тяжесть: стало жалко себя, окружающих сумасшедших, которых никто не любит, – захотелось плакать. Вспомнилось детство, то, как он отдыхал в деревне у бабушки… Тогда его любили. А здесь?! Все эти люди лишены любви, поэтому несчастны…

Илья не заметил, как уснул. Снился ему Парикмахер, прибитый к стене. Несмотря на торчащий из горла штырь, он силился что-то сказать и размахивал руками. Илья его не боялся – он подошел к прибитому и, стоя перед ним, пытался вникнуть в смысл его жестикуляции.

Проснулся Илья уже глубокой ночью. Отделение спало, кроме одного кого-то, шлявшегося по палате между кроватей бесцельно. Малюта был в бреду и говорил что-то невнятно, потом вдруг затянул неизвестную песню, прервал ее, опять заговорил…

Илья встал, разделся, расстелил постель, лег. Сквозь матрас что-то давило – лежать было неудобно. Илья хотел встать и посмотреть, что мешает ему уснуть, но поленился и, перевернувшись на другой бок, уснул.

На следующий день Малюту дважды уводили к врачу. Неизвестно, что с ним там делали, но Чукча приводил его в плачевном состоянии. Кроме того, на ночь ему снова сделали укол серы, вероятно сильно увеличив дозу, потому что всю ночь он стонал.

Прошло несколько дней. Малюта совсем перестал походить на себя. Если раньше он часто плакал, то теперь сидел целыми днями на кровати или ходил с больными по коридору, что-то случилось у него с координацией – порой он не мог взять в руку предмет, который задумал, а за обедом не всегда попадал в рот ложкой. Словом, в Малюте стали происходить процессы, за которыми Илья следил с ужасом, предполагая, что когда-нибудь и его ждет нечто подобное. Он видел, что его жалеют, словно оставляя на потом, как лакомство.

Всякий раз, ложась спать, Илья чувствовал что-то твердое под матрасом, но, уже лежа в постели, ленился вставать: таблетки, которые теперь давали ему на ночь, расслабляли мускулы и волю. Однажды он все-таки совершил над собой огромное усилие, встал и отогнул матрас, но на панцирной сетке кровати ничего не обнаружил. Тогда он прощупал матрас и явственно ощутил твердый предмет. Илья обнаружил в наматраснике дырку, сунул туда руку и достал…

– Боже мой! – прошептал Илья, не доверяя зрению, не веря в счастье.

Это была обломанная ложка, как раз готовая для побега – хоть сейчас иди открывай все двери подряд. Илья оглянулся по сторонам и быстро сунул ложку на прежнее место.

Судьба наконец смилостивилась над ним, подсунув то, о чем он мечтал.

"Теперь нужно бежать, – думал Илья, лежа на кровати. – Уж теперь, точно, убегу…"

Но мутнели глаза…

Утром, проснувшись, Илья испугался, что вчерашняя находка попросту примерещилась ему, сунул руку в дыру наматрасника.

Ложка была на месте.

Глава 3
ИГРА В ДУРАКА

Дурачок с высоким лбом и густыми бровями, идиотски улыбаясь, сел на койку рядом с Ильей.

– А я тебя раньше где-то встречал, – сказал дурачок, подмигнув и пригладив брови.

Илья, не отвечая, глядел – в никуда. Он полюбил вот так сидеть, ссутулившись, по-женски сдвинув ноги и положив на колени замком сжатые до белизны пальцы, глядеть на любой предмет, не изнуряя себя мыслями.

В последние дни о нем словно забыли: в процедурную не вызывали, давая только обычный набор разноцветных таблеток, то ли решили, что довели его мозг до идиотического состояния, то ли отвлеклись другими более важными делами, а вероятнее всего, дали передышку перед новой психической атакой.

– Я гляжу – знакомый человек. Ты на Пряжке лежал?

Илья молчал, не двигался и никак не давал понять, что слышит дурачка.

– Нет, правда, – продолжал, лучезарно улыбаясь, дурачок, каждую секунду пролистывая общую тетрадь у себя в руках. С этой тетрадкой он пять минут назад приставал к санитару, потом еще к кому-то из больных, принуждая прочитать в ней что-то. – Ведь мы в одной палате лежали. Тебя Илья зовут. Помнишь?..

Илья не помнил, как лежал на Пряжке. Илья смотрел вперед, не имея ни сил, ни желания общаться с пришлым дурачком.

– Ну, вспоминай, – не давал покоя жизнерадостный человек. – Помнишь, друг у нас еще был – Серегой звали? В тубзике на подоконнике курили, как на крыше в голубятне…

В палату заглянул санитар Чукча с засученными рукавами докторского халата и внимательно осмотрел присутствующих в палате больных. Увидев его, дурачок сорвался с места и, подбежав к санитару, стал листать перед его носом тетрадь и воодушевленно показывать в ней что-то написанное. Но санитар не обратил на него внимания. Огорченный дурачок проводил его разочарованным взглядом и снова возвратился к безучастному Илье.

– Ну, вспоминай, – голубятня…

Дурачок толкнул его локтем.

"Что он пристал, стервец? – не поворачивая головы, лениво подумал Илья. – Чего ему надо? Скорее бы обед…"

И словно по велению Ильи, в столовой зазвенели ложки. Все больные спешно начали покидать палату – нужно было успеть запастись хлебом, иначе не достанется.

Илья тоже пошел на обед.

После обеда и приема лекарств Илья снова сидел у себя на кровати. Поприставав с тетрадкой ко многим, но ни у кого не найдя понимания, активный дурачок снова подсел к Илье на освободившуюся от Малюты кровать.

– Ну как, вспомнил?

Илья молчал.

– Вот, погляди, что у меня в тетрадке написано. Я за всеми пишу. Болезнь у меня такая. У меня карандаш есть.

Он показал карандаш. Открыв перед Ильей свою тетрадь, человек с лучезарной улыбкой стал тыкать пальцем, указывая строку, которую следовало прочитать. Строки эти были разбросаны по странице в полном беспорядке, и если читать все подряд, то не несли читателю никакого смысла, но…

– Вот, прочитай.

"Свинцов передает привет…" – прочитал Илья не без удивления, человек ткнул пальцем в другую строчку: "Я из… ополчения Свинцова… Он тебя разыскивает…"

– Ну как? – улыбнулся дурачок. – Теперь вспомнил?

Илья встал и вышел в коридор.

"Не-ет! – думал он, разгуливая взад-вперед по коридору. – Не-ет! Больше меня не обманете. Хоть десять "подсадных уток"… Хватит насмехаться надо мной, доктор Добирман! Слишком дешевый трюк – Илья на него больше не попадется!.. Хватит с меня этой сволочи Кирилла! Не-ет!.. Нужно бежать! И как можно скорее…"

Илья, все больше возбуждаясь, ходил по коридору, полностью погрузившись в свои мысли, никого не замечая. В последнее время Илья находился в состоянии либо полной апатии ко всему окружающему, либо крайнего возбуждения, часто даже ни с чем не связанного – без особой на то причины. Но не сейчас. Сейчас причина была. "Подсадная утка" вызвала у Ильи обратную реакцию… Они, конечно, не знали, что теперь он не доверяет никому! Только себе!

"Бежать! Бежать!.." – истерически билось в мозгу. Он словно пробудился от сна, голова прояснилась. Илья собрал в кулак весь остаток воли…

Вот, оказывается, в чем таилась основная опасность – в расслаблении, когда становится безразлично – бежать или оставаться. Опасность – в апатии. Зная, что в его матрасе спрятана ложка и он может в любой момент (когда ему заблагорассудится) покинуть больницу, Илья успокоился. Может быть, завтра убегу, чего-то мне спать сегодня хочется… А может, лучше послезавтра… Куда спешить?.. Иллюзия свободы – вот что чуть не сгубило его. Кажущаяся свобода выбора.

Возможно, так было и с тем, кто ценой невероятных усилий украл эту ложку для побега. Вот так же и он успокоился тогда, думая, что главное дело сделано. Остальное ерунда – убегу завтра… или нет, лучше послезавтра… Когда захочу. И лежа на матрасике с ложкой, он ощущал себя хозяином жизни и своей свободы… А ему, между тем, кололи укольчики, давали для выздоровления таблеточки… А потом он начал забывать о таящейся в матрасе ложке, потом забывать выходить в туалет, потом забывать свое имя и где находится… пока его, совсем лишенного разума, не перевели в палату номер один…

Да, могло так быть. Так и было.

По временам Илья заглядывал в первую палату. Вонь и вид сумасшедших уже не вызывали в нем никаких чувств. Даже ставший десятым обитателем палаты Малюта, ползающий по кровати и с энтузиазмом выискивающий в белье "маленьких человечеков"…

Началось это у Малюты около недели назад. Последнее время его интенсивно кололи и надолго уводили к врачу. Однажды ночью он поднял Илью с кровати и стал перекапывать его белье в поисках, как он говорил, "маленьких человечеков". Илья испугался, что он может добраться до ложки, поэтому сказал Малюте, что все "человечеки", построившись, ушли к нему на кровать, и Малюта до утра ловил их в своем постельном белье. Поймав "человечека", он сворачивал ему головенку или живьем проглатывал, но Илье показывать не хотел. Продолжалось это до тех пор, пока утром приглашенный санитаром врач, взглянув на Малюту мельком, не велел перевести его в палату номер один. Вероятно, что-то надорвалось в мозгу Малюты. Надорвалось и в Илье. После перевода Малюты он особенно остро и болезненно ощутил одиночество. Он чувствовал какую-то связь с этим глубоко несчастным, но ставшим самым близким ему человеком. Ведь столько раз Илья заботился о нем, уговаривал не падать духом, уверял, что все еще будет хорошо… Да и не Малюту он уверял, а самого себя. Утешая слабого, он укреплял себя… Теперь Илья остался один, а Малюта ловит "человечеков" в той страшной палате, откуда нет возврата и выхода.

И сейчас, словно пробужденный незнакомым подсадным дуриком, Илья ощутил в себе силу, какой не ощущал давно.

"Бежать! Бежать! И не завтра, а прямо сегодня ночью. Нужно заставить себя. Иначе…"

Илья остановился перед клеткой. Голый, жуткий бригадир наводил порядок, раздавая больным палаты затрещины.

К вечеру чрезмерная энергия Ильи поуспокоилась, но бежать он решил твердо, поэтому после ужина, когда выдавали таблетки, он, изловчившись, припрятал таблетку под язык, а потом сплюнул ее в унитаз. Харя, привыкший к дисциплинированности Ильи в приеме лекарств, не заметил этой хитрости.

Илья не спал. Он вслушивался в ночные шумы и голоса отделения. Он не знал, что ночью продолжается жизнь. Не на всех психически больных действовало снотворное, некоторые наоборот от него возбуждались и бродили взад-вперед. Шныркий горбун, выбравшись из-под кровати рядом с Ильей, завел странный свой рассказ про подземных жителей; и снова Илья заслушался, казалось ему, что нечто подобное он уже где-то слышал или читал. Возможно, горбун пересказывал какой-то увлекательный фантастический роман. Потом горбун ушел, и Илья остался ждать глубины ночи.

Дождавшись (как он думал) позднего времени, он встал с кровати и вышел в туалет. В коридоре, напротив первой палаты, стояла раскладушка. На ней спал ночной санитар. Илья уже заметил давно, что Чукча и Харя бродят по отделению только в дневное и вечернее время, а на ночь дежурить заступает другой человек.

Сделав удачную вылазку в туалет, Илья снова улегся на кровать, повернувшись на бок, сунул руку в дыру наматрасника и достал алюминиевый обломок. Держа под одеялом в руке обломанную ложку, он испытывал восторг и радость, чувства, давно им забытые. Ведь в руке у него была зажата свобода. В то же время был страх. Вот лежит он сейчас в постели – ему уютно и тепло, а там, на свободе, неизвестно что – холод и, быть может, голод… Но Илья гнал от себя крамольные мысли.

Он не заметил, как уснул, совсем ненадолго опустившись в небытие. Но вздрогнул от ужаса, что проспал, и сел на кровати. Было тихо, даже самые неугомонные шизики утихомирились. Значит, пора!

Илья оглянулся по сторонам, тихонечко спустил на пол ноги, надел тапки и, крадучись, вышел в коридор. Ночной санитар спал – Илья слышал его храп. Он прижался к стене спиной и медленно, приставными шажочками, стал продвигаться к двери комнаты для свиданий.

И вдруг откуда ни возьмись появился придурок. Он отличался на отделении от прочих тем, что в точности повторял за кем-нибудь понравившееся ему действие. Дурачок тоже прижался спиной к стене и тоже, как и Илья, приставными шагами вслед за ним стал продвигаться к комнате свиданий.

Дурачок в планы Ильи, конечно, не входил. Илья отошел от стены и, поглядывая на дурачка, сделал вид, будто направляется в другую сторону. Повторюшка-дурачок сделал по инерции еще два шага, но ему в одиночку играть стало неинтересно, и он пошел в палату спать.

Сумасшедший несколько сбил серьезный настрой Ильи.

Илья, уже не таясь, тем более что в коридоре никого не было, подошел к двери и приложил к ней ухо. За дверью было тихо. Илья сунул обломанный конец ложки в отверстие для ручки и повернул. Сначала у него ничего не получилось, но потом он сообразил, что поворачивает не в ту сторону. Замок щелкнул, дверь приоткрылась, в щель потянуло сквозняком. Илья резко распахнул ее, быстро вошел в помещение для свиданий и захлопнул дверь.

В темноте Илья прижался спиной к закрытой двери, учащенно дыша; сердце рвалось наружу. Было страшно и радостно одновременно. Глаза постепенно привыкли к полумраку помещения. Отдышавшись, Илья на цыпочках подкрался к двери, которая, по его предположению, вела на лестницу, из-под нее пробивалась слабая полоска света. Тут он остановился и приложил ухо к двери. Ему послышался шум шагов. Илья решил переждать, пока пройдут. Он подошел к кабинету врача и приложил ухо. В кабинете было тихо. Илья нащупал пальцем отверстие для ручки, сунул туда ложку и повернул. Дверь отворилась. В кабинете никого не было. Как и на отделении, на стене горела дежурная лампочка.

Илья бесшумно закрыл дверь и на цыпочках подошел к столу. На нем лежала стопка пухлых папок, на спинку стула был брошен докторский халат и шапочка. Илья взял одну папку, на ней стояла фамилия "Мамаев", на следующих – "Ахапкин", "Поляков…"

– Это же мое дело, – прошептал Илья.

Он хотел развязать тесемочки папки, но передумал. Снял со стула белый халат, надел его. Халат был длинноват. Илья закрутил рукава (так-то лучше), застегнул, надел на голову белый докторский убор и взял под мышку папку со своим личным делом.

Теперь вряд-ли кто-нибудь примет его за дурика. А в таком виде из больницы ускользнуть – пара пустяков.

Илья тихонько подошел к выходу, но остановился, прислушиваясь. Ему почудилось, что из-за двери процедурной доносятся голоса. Он на цыпочках подкрался к двери и приложил к щели ухо.

– …Но это и не так важно. – Илья узнал голос Александра Лазаревича. – Теперь мы знаем, что он жив. Как мог ошибиться Малюта, ума не приложу. Никчемный человек, даже мертвого от живого отличить не смог. Ну да черт с ним. Но память блокируется удивительно прочно. Я уверен, что сила этого психотропного оружия фактически безгранична.