Аристотель
Метафизика. 2024
Часть 2
Обсуждается концепция причинности и утверждается, что не может быть бесконечного ряда причин и следствий. Аристотель подчеркивает, что каждая вещь должна иметь первопричину, и что конечные причины не могут продолжаться бесконечно. Приводятся примеры, чтобы показать, что каждая причина должна иметь предшествующую, и в конечном итоге необходимо прийти к первому принципу, который является основой всех последующих причин.
***
Но очевидно, что существует первый принцип, а причины вещей не являются ни бесконечным рядом, ни бесконечно разнообразными по виду. Ведь ни одна вещь не может происходить из другой, как из материи, ad infinitum (например, плоть из земли, земля из воздуха, воздух из огня и так далее без остановки), ни источники движения не могут образовывать бесконечный ряд (например, на человека действует воздух, на воздух – солнце, на солнце – страх и так далее без предела). Точно так же и конечные причины не могут продолжаться ad infinitum, – ходьба ради здоровья, это ради счастья, счастье ради чего-то другого, и так одна вещь всегда ради другой. И с сущностью дело обстоит аналогично. Ибо в случае промежуточных сущностей, у которых есть последний термин и предшествующий ему термин, предшествующий термин должен быть причиной последующих. Ибо если бы мы должны были сказать, какой из трех терминов является причиной, мы должны были бы сказать первый; конечно, не последний, ибо последний термин не является причиной ни одного; и даже не промежуточный, ибо он является причиной только одного. (Безразлично, один промежуточный или несколько, и неважно, бесконечны они или конечны по числу). Но в бесконечных сериях и вообще в бесконечном все части, вплоть до нынешней, одинаково промежуточны; так что если нет первого, то нет и причины.
Не может быть и бесконечного процесса вниз при начале в направлении вверх, так что вода должна происходить из огня, земля из воды, и таким образом всегда должен возникать какой-то другой вид. Ибо одна вещь происходит от другой двумя способами – не в том смысле, в котором «от» означает «после» (как мы говорим «от Истмийских игр происходят Олимпийские»), но либо (i) как мужчина происходит от мальчика, путем изменения мальчика, либо (ii) как воздух происходит от воды. Говоря «как мужчина происходит от мальчика», мы имеем в виду «как то, что стало быть, от того, что становится» или «как то, что завершается, от того, что достигается» (ибо как становление находится между бытием и небытием, так и то, что становится, всегда находится между тем, что есть, и тем, чего нет; Ибо учащийся – это человек науки в процессе становления, и именно это имеется в виду, когда мы говорим, что из учащегося делается человек науки); с другой стороны, происхождение из другой вещи, как вода происходит из воздуха, подразумевает разрушение другой вещи. Вот почему изменения первого рода не обратимы, и мальчик не происходит от мужчины (ибо не то, что происходит, становится чем-то, что происходит в результате того, что происходит, а то, что существует после того, как происходит; так как день тоже происходит от утра в том смысле, что он происходит после утра; вот почему утро не может происходить от дня); но изменения другого рода обратимы. Но в обоих случаях невозможно, чтобы число терминов было бесконечным. Ибо термины первого рода, будучи промежуточными, должны иметь конец, а термины второго рода превращаются друг в друга, ибо уничтожение одного из них есть порождение другого.
В то же время невозможно, чтобы первая причина, будучи вечной, была уничтожена; поскольку процесс становления не бесконечен в направлении вверх, то то, что является первой вещью, через уничтожение которой нечто появилось, должно быть не вечным.
Далее, конечная причина – это окончание, причем такое, которое не ради чего-то другого, но ради которого все остальное; так что если должен быть последний предел такого рода, то процесс не будет бесконечным; Но если такого срока нет, то не будет и конечной причины, а те, кто придерживается бесконечного ряда, устраняют Благо, сами того не ведая (впрочем, никто не пытался бы ничего делать, если бы не собирался прийти к пределу); не было бы в мире и разума; разумный человек, по крайней мере, всегда действует ради цели, а это и есть предел, ибо конец – это предел.
Но и сущность не может быть сведена к другому определению, более полному по выражению. Ибо первоначальное определение всегда больше определения, а не последующего; и в ряду, в котором первый член не имеет требуемого характера, последующие также не имеют его. Далее, те, кто говорит таким образом, разрушают науку, ибо она невозможна, пока не придешь к не поддающимся анализу терминам. И познание становится невозможным, ибо как можно таким образом постичь бесконечные вещи? Ведь это не похоже на случай с линией, делимость которой не имеет конца, но которую мы не можем мыслить, если не сделаем остановки (по этой причине тот, кто проводит бесконечно делимую линию, не может считать возможности отрезка), но и вся линия должна быть постигнута чем-то в нас, что не переходит от части к части.
Но если бы виды причин были бесконечны по числу, то и познание было бы невозможно; ведь мы думаем, что знаем, только когда установили причины, а то, что бесконечно по сложению, не может быть пройдено за конечное время.
Часть 3
Эффект речи на слушателя зависит от его привычек и предпочтений в языке. Люди ожидают определённый стиль общения, и если он отличается, это может вызвать непонимание. Привычный язык воспринимается как более понятный, а точность в аргументации может вызывать разные реакции: одни ценят её, другие считают излишней. Важно, чтобы слушатель был подготовлен к восприятию различных видов аргументации, так как одновременно искать знание и способ его передачи невозможно.
***
Эффект, оказываемый речью на слушателя, зависит от его привычек; ведь мы требуем тот язык, к которому привыкли, а тот, что отличается от него, кажется не соответствующим, а каким-то непонятным и чужим из-за своей непривычности. Ведь именно привычный язык понятен. Сила привычки проявляется в законах, в которых легендарные и детские элементы преобладают над нашими знаниями о них, благодаря привычке. Так, одни не слушают оратора, если он не говорит математически, другие – если он не приводит примеров, третьи ждут, что он приведет в качестве свидетеля поэта. И одни хотят, чтобы все было сделано точно, а других точность раздражает либо потому, что они не могут уследить за связью мыслей, либо потому, что они считают ее мелочностью. Ведь точность имеет такой характер, что как в торговле, так и в споре некоторые люди считают ее подлостью. Следовательно, человек должен быть уже обучен тому, как воспринимать каждый вид аргумента, поскольку абсурдно искать одновременно знание и способ достижения знания; и нелегко получить даже одно из двух.
Точность математики требуется не во всех случаях, а только в случае вещей, не имеющих материи. Отсюда следует, что метод естественных наук не таков; ведь предполагается, что вся природа имеет материю. Поэтому мы должны сначала выяснить, что такое природа, ибо таким образом мы увидим, что рассматривает естественная наука (и принадлежит ли она к одной науке или к нескольким, чтобы исследовать причины и принципы вещей).
Книга III
Часть 1
Для достижения желаемой науки необходимо сначала определить ключевые темы для обсуждения, включая различные мнения и упущенные моменты. Важно четко изложить трудности, чтобы затем можно было свободно развивать мысли и решать проблемы. Трудности в мышлении указывают на «узлы» в предмете, и без их предварительного изучения невозможно продвигаться вперед. Люди, которые не обозначают трудности, рискуют заблудиться в своих поисках и не осознавать, нашли ли они то, что искали.
***
Для того чтобы получить науку, к которой мы стремимся, мы должны сначала перечислить предметы, которые следует обсудить в первую очередь. К ним относятся как другие мнения, которых придерживались некоторые люди по определенным вопросам, так и любые другие моменты, которые, как оказалось, были упущены. Для тех, кто хочет избавиться от трудностей, выгодно хорошо их изложить, ибо последующая свободная игра мысли предполагает решение предыдущих трудностей, а развязать узел, о котором не знаешь, невозможно. Но трудность нашего мышления указывает на «узел» в предмете; ведь если наша мысль испытывает трудности, то она подобна тем, кто увяз, ибо в любом случае дальше идти не представляется возможным. Поэтому следует заранее изучить все трудности, как по причинам, которые мы изложили, так и потому, что люди, которые спрашивают, не указав сначала на трудности, подобны тем, кто не знает, куда им идти; кроме того, человек иначе не знает даже, нашел ли он то, что ищет, или нет; ибо такому человеку конец не ясен, тогда как тому, кто сначала обсудил трудности, он ясен. Кроме того, тот, кто выслушал все аргументы спорящих, как если бы они были сторонами в деле, должен быть в лучшем положении, чтобы судить.
Первая проблема касается предмета [1], обсуждаемого нами в вступительных замечаниях. Она заключается в следующем: относится ли исследование причин к одной или к нескольким наукам [2], и если к одной, то должно ли оно исследовать только первые принципы субстанции или также принципы, на которых все люди основывают свои доказательства, напр. можно ли в одно и то же время утверждать и отрицать одну и ту же вещь или нет, и все другие подобные вопросы [3]. И если данная наука занимается субстанцией, то занимается ли одна наука всеми субстанциями или несколькими, и если несколькими, то все ли они сходны, или одни из них должны называться формами Мудрости, а другие чем-то иным? [4] И это тоже один из вопросов, которые следует обсудить: следует ли говорить, что существуют только разумные субстанции или помимо них есть и другие, и относятся ли эти другие к одному виду или существует несколько классов субстанций, как предполагают те, кто верит и в формы, и в математические предметы, промежуточные между ними и разумными вещами. [5] Мы должны, как мы говорим, выяснить эти вопросы, а также то, касается ли наше исследование только субстанций или также существенных атрибутов субстанций. [6] Далее, что касается того же самого и другого, подобного и непохожего и противоположного, а также предшествующего и последующего и всех других подобных терминов, о которых диалектики пытаются спрашивать, начиная свое исследование только с вероятных предпосылок, – чье дело выяснять все это? Далее, мы должны обсудить существенные атрибуты самих этих вещей; и мы должны спросить не только о том, что представляет собой каждый из них, но и о том, всегда ли одна вещь имеет одну противоположность. [7] Опять же, являются ли принципы и элементы вещей классами, или частями, присутствующими в каждой вещи, на которые она делится; [8] и если они являются классами, то являются ли они классами, которые предицируются приблизительно от индивидов, или высшими классами, напр. Например, является ли животное или человек первым принципом и более независимым от отдельного экземпляра? [9] И мы должны спросить и обсудить в особенности, существует ли, кроме материи, какая-либо вещь, которая является причиной сама по себе или нет, и может ли она существовать отдельно или нет, и является ли она одной или несколькими. И еще: существует ли нечто помимо конкретной вещи (под конкретной вещью я подразумеваю материю с чем-то, предицируемым ей), или же не существует ничего помимо, или же в одних случаях существует нечто, а в других – нет, и что это за случаи [10]? И снова мы спрашиваем, ограничены ли принципы числом или видом, как те, что в формулах, так и те, что в субстрате; [11] и одинаковы ли принципы тленных и нетленных вещей или различны; и все ли они нетленны, или тленны те, что в тленных вещах. [12] Далее, есть вопрос, самый трудный из всех и самый недоуменный: являются ли единство и бытие, как говорили пифагорейцы и Платон, не атрибутами чего-то другого, а субстанцией существующих вещей, или же это не так, но субстратом является что-то другое, – как говорит Эмпедокл, любовь; как говорит кто-то другой, огонь; в то время как один говорит вода, а другой – воздух. [13] И снова мы спрашиваем, являются ли принципы универсальными или подобны отдельным вещам, [14] и существуют ли они потенциально или реально; далее, являются ли они потенциальными или актуальными в любом другом смысле, кроме как в отношении движения, [15] ибо эти вопросы также представляли бы большую трудность. Далее, являются ли числа, линии, фигуры и точки своего рода субстанциями или нет, и если они субстанции, то отделены ли они от чувственных вещей или присутствуют в них? [16] В отношении всех этих вопросов не только трудно овладеть истиной, но нелегко даже хорошо продумать трудности.
Часть 2
В данном тексте обсуждается вопрос о принадлежности исследования причин к одной или нескольким наукам, а также о том, как принципы могут сосуществовать, если они не противоречат друг другу. Утверждается, что существуют вещи, к которым не применимы все принципы, особенно в контексте неизменных объектов. Принципы изменения и блага не могут существовать в неизменных вещах, так как они связаны с целью и действием, которые предполагают изменение. В математике, например, не используются такие причины, как «потому что это лучше или хуже», что подчеркивает отсутствие подобной демонстрации в этой науке.
***
Итак, сначала о том, о чем мы уже говорили: принадлежит ли одной или нескольким наукам исследование всех видов причин? Как может принадлежать одной науке знание принципов, если они не противоречат друг другу?
Кроме того, существует множество вещей, к которым относятся не все принципы. Ибо как может принцип изменения или природа блага присутствовать в неизменных вещах, ведь все, что само по себе и по своей природе является благом, есть цель и причина в том смысле, что ради него другие вещи как возникают, так и существуют, и поскольку цель или назначение есть цель какого-то действия, а все действия предполагают изменение; так что в неизменных вещах этот принцип не мог бы существовать, как не могло бы существовать и благо само по себе. Вот почему в математике ничего не доказывается с помощью такого рода причин, и нет ни одной демонстрации такого рода – «потому что это лучше или хуже»; более того, никто даже не упоминает о чем-либо подобном. По этой причине некоторые софисты, например Аристипп, высмеивали математику; ведь в искусствах, даже в промышленных, например в плотничестве и сапожном деле, всегда указывается причина «потому что это лучше или хуже», а в математических науках не принимается во внимание ни благо, ни зло.
Но если существует несколько наук о причинах, и для каждого принципа существует своя наука, то какая из этих наук должна считаться той, которую мы ищем, или кто из людей, владеющих ими, обладает наиболее научным знанием о предмете, о котором идет речь? Одна и та же вещь может иметь все виды причин, например, движущей причиной дома является искусство или строитель, конечной причиной – функция, которую он выполняет, материей – земля и камни, а формой – определяющая формула. Если судить по нашему предыдущему обсуждению [17] вопроса о том, какую из наук следует называть Мудростью, есть основания применять это название к каждой из них. Поскольку она наиболее архитектонична и авторитетна, а другие науки, например рабыни, не могут ей противоречить, то наука о цели и благе имеет природу Премудрости (ведь все остальное – ради цели). Но поскольку она была описана как имеющая дело с первыми причинами и тем, что в высшем смысле является объектом познания, то наука о сущности [18] должна иметь природу Мудрости. Ибо поскольку люди могут познавать одну и ту же вещь различными способами, мы говорим, что тот, кто знает, что такое вещь по тем свойствам, которые она имеет, знает более полно, чем тот, кто знает ее по тем свойствам, которых она не имеет, и в самом первом классе один знает более полно, чем другой, и тот знает наиболее полно, кто знает, что такое вещь, а не тот, кто знает ее количество или качество или что она может по природе делать или делать с ней; и далее во всех других случаях также (т. е. когда возможна демонстрация). т. е. там, где возможна демонстрация) [19] мы считаем, что знание каждой вещи присутствует, когда мы знаем, что она есть, например, что такое возведение прямоугольника в квадрат, т. е. что это нахождение среднего; и точно так же во всех других случаях. И о становлении, и о действии, и о всяком изменении мы знаем, когда знаем источник движения; а это иное, чем конец, и противоположно ему. Поэтому, казалось бы, исследовать эти причины по отдельности должно принадлежать разным наукам [20]. Но что касается отправных точек доказуемости, то это тоже спорный вопрос, являются ли они предметом одной науки или нескольких. Под отправными точками доказательства я подразумеваю общие убеждения, на которых все люди основывают свои доказательства, например, что все должно либо утверждаться, либо отрицаться, что вещь не может одновременно быть и не быть, и все другие подобные предпосылки; вопрос в том, занимается ли ими та же наука, что и субстанцией, или другая, и если это не одна наука, то какая из двух должна быть отождествлена с той, которую мы сейчас ищем. -Неразумно, что эти темы должны быть предметом одной науки; ибо почему для понимания этих вопросов должна быть особенно подходящей геометрия или любая другая наука? Если же это в равной степени относится к каждой науке и не может относиться ко всем, то науке, изучающей субстанции, не более, чем любой другой науке, свойственно знать об этих темах. Ведь мы и сейчас знаем, что представляет собой каждый из них; по крайней мере, даже другие науки используют их как привычные. И если существует доказательная наука, которая ими занимается, то должен существовать их основной вид, и некоторые из них должны быть доказуемыми атрибутами, а другие – аксиомами (ибо невозможно доказать все вещи); ведь демонстрация должна начинаться с определенных предпосылок, касаться определенного предмета и доказывать определенные атрибуты. Отсюда следует, что все доказываемые атрибуты должны принадлежать к одному классу; ведь все демонстративные науки используют аксиомы. Но если наука о сущности и наука, занимающаяся аксиомами, различны, то какая из них более авторитетна и приоритетна? Аксиомы наиболее универсальны и являются принципами всех вещей. И если это не дело философа, то кому же еще принадлежит выяснять, что в них истинно и что неистинно? [21]
Вообще, все ли вещества относятся к одной науке или к нескольким? Если последнее, то к какому виду субстанций следует отнести данную науку? С другой стороны, неразумно, чтобы одна наука занималась всеми. Ведь тогда бы существовала одна наглядная наука, занимающаяся всеми атрибутами. Ведь каждая демонстративная наука исследует в отношении некоторого предмета его существенные атрибуты, начиная с общих представлений. [22] Поэтому исследовать существенные атрибуты одного предмета, начиная с одного набора представлений, – дело одной науки. Ибо предмет принадлежит одной науке, а предпосылки – другой, будь то той же самой или другой; так что и атрибуты исследуются либо этими науками, либо одной, производной от них [23].
Далее, имеет ли наше исследование дело только с субстанциями или также с их атрибутами? Например, если твердое тело – субстанция, а также линии и плоскости, то знать их и атрибуты каждого из этих классов (атрибуты, которые доказывают математические науки) – дело одной и той же науки или другой? Если одной, то и наука о сущности должна быть демонстративной; но считается, что нет никакой демонстрации сущности вещей. А если из другой, то какой будет наука, исследующая атрибуты субстанции? Это очень сложный вопрос [24].
Далее, должны ли мы сказать, что существуют только разумные субстанции, или есть и другие, помимо них? И являются ли субстанции одного вида или их несколько, как говорят те, кто утверждает наличие как Форм, так и промежуточных веществ, с которыми, по их словам, имеют дело математические науки? В каком смысле мы [25] говорим, что Формы являются причинами и субстанциями сами по себе, было объяснено в наших первых замечаниях о них; [26] в то время как идеальная теория представляет трудности во многих отношениях, наиболее парадоксальным из всех является утверждение, что существуют некоторые вещи помимо тех, что находятся в материальной вселенной, и что они такие же, как и разумные вещи, за исключением того, что они вечны, тогда как последние являются тленными. Ибо они говорят, что есть человек-в-себе, лошадь-в-себе и здоровье-в-себе, без дальнейших оговорок, – процедура, подобная той, что была у людей, говоривших, что есть боги, хотя и в человеческом обличье. Ибо они не представляли ничего, кроме бессмертных людей, равно как и платоники не делают Формы ничем иным, как вечными разумными вещами.– Более того, если мы будем представлять помимо Форм и разумных вещей промежуточные между ними, у нас возникнет множество трудностей. Ведь по тому же принципу, кроме линий-самостей и чувственных линий, будут линии, и так с каждым из других классов вещей; так что, поскольку астрономия – одна из этих математических наук, кроме чувственного неба будет еще и небо, а кроме чувственного – солнце и луна (и так с другими небесными телами). Но как мы можем верить в это? Неразумно даже предполагать, что эти тела неподвижны, а уж предполагать, что они движутся, и вовсе невозможно. И точно так же с вещами, которые рассматривает оптика и математическая гармоника. Ведь они также не могут существовать отдельно от чувственных вещей по тем же причинам. Ведь если существуют разумные вещи и ощущения, промежуточные между формой и индивидом, то, очевидно, будут существовать и животные, промежуточные между животными-в-себе и тленными животными.– Мы могли бы также поставить вопрос, в отношении какого рода существующих вещей мы должны искать эти дополнительные науки. Если геометрия будет отличаться от мензурации только тем, что последняя имеет дело с вещами, которые мы воспринимаем, а первая – с вещами, которые не воспринимаются, то, очевидно, будет существовать наука, отличная от медицины, промежуточная между медицинской наукой-в-себе и этой отдельной медицинской наукой, и так с каждой из других наук. Но как это возможно? Ведь кроме ощущаемых здоровых вещей и здорового-в-себе должны быть еще и здоровые вещи. И в то же время не верно даже то, что мензура имеет дело с ощутимыми и тленными величинами, ибо тогда она погибла бы, когда погибли они. И астрономия также не может иметь дело ни с ощутимыми величинами, ни с этим небом над нами. Ибо ни ощутимые линии не являются такими линиями, о которых говорит геометр (ведь ни одна ощутимая вещь не является прямой или кривой в том смысле, в каком он определяет «прямую» и «кривую»; ведь обруч касается прямого края не в точке, а так, как говорил Протагор в своем опровержении геометров), ни движения и сложные орбиты на небе не похожи на те, о которых говорит астрономия, ни геометрические точки не имеют той же природы, что и реальные звезды. -Некоторые утверждают, что эти так называемые промежуточные звенья между формами и воспринимаемыми вещами существуют, однако, не отдельно от воспринимаемых вещей, а в них самих; перечислять невозможные результаты этого взгляда было бы слишком долго, но достаточно рассмотреть следующие моменты: -Неразумно, чтобы это было так только в случае этих промежуточных звеньев, но очевидно, что формы также могут быть в воспринимаемых вещах; ведь один и тот же счет применим к обоим. Далее, из этой теории следует, что в одном и том же месте находятся два твердых тела и что промежуточные тела не являются неподвижными, поскольку они находятся в движущихся воспринимаемых вещах. И вообще, с какой целью можно было бы предположить, что они действительно существуют, но существуют в воспринимаемых вещах? Ибо последуют те же парадоксальные результаты, о которых мы уже говорили; кроме неба будет еще и небо, только оно будет не отдельно, а в том же месте, что еще более невозможно.