Антон Краснов
Семь отмычек Всевластия
– Да не время для научных конференций! – рявкнул Афанасьев, выскакивая из горницы вслед за Эллером.
Пелисье тряхнул головой и направился следом. В трапезной остался один Поджо. Он печально смотрел на груду обглоданных костей, на очищенный от съестного стол и истово, с грустью, вздыхал.
Меж тем существо, известное по древнерусским преданиям как Змей Горыныч, сделало широкий развороти снова устремилось к заставе. Проклятый бомбометатель на спине чуда-юда уже держал в руках очередной сюрприз. Собственно, а чем могли ответить ему русичи? Противовоздушная оборона не входила в воинский минимум на Руси. А подстреливать громадного крылатого ящера из луков – это все равно что выходить на медведя с палочкой для ковыряния в зубах. Впрочем, Женя попробовал выстрелить. Он взял лук, выбрал стрелу с прекрасно заточенным наконечником, натянул тетиву и выстрелил. Тугой звук вспорол воздух. Стрела взвилась в воздух и неожиданно для самого горе-стрелка попала в брюхо Змею. Летающий танк даже не заметил этой неприятности. С громадной скоростью он налетал на заставу. Женя уже мог различить круглые красноватые глаза, поблескивающие бутылочным стеклом, и зеленоватые чешуйки на физиономии древнего гада. Всадник Горыныча бесновался, выбрасывая вверх руки, и выкрикивал:
– Мухудаджу! Мухудаджу!!
– А ну-ка! – раздался голос Эллера, и рыжебородый богатырь, размахнувшись, метнул свой молот в налетающего Змея. Бросок был точен и неотразим. Молот врезался в правую голову Горыныча, затрещала кость, огромная туша вздрогнула, и задрыгались короткие когтистые лапы, до того подобранные под брюхо. Задрожал, дергаясь, как перерубленная змея, длинный извилистый хвост.
Молот Мьелльнир с легким жужжанием вернулся обратно в руки Эллера.
Женя смотрел на манипуляции бородатого кандидата в боги, бормоча себе под нос:
– А что, если… почему нет? Скорость – приличная, и не факт, что Батый в Сарае. Ведь прилетела же откуда-то эта двухголовая летающая ящерица… Значит, где-то здесь поблизости должна быть база монголов… лагерь…
Между тем Эллер вторично метнул свой молот. Маневр и на этот раз оказался безотказен: волшебная железяка попала в бок Змея Горыныча, тот отчаянно задергал обеими головами и едва не сбросил своего седока. Лишь невообразимым усилием тому удалось вывести свой живой бомбардировщик из крутого пике.
– Балды! – кричал он. – Балды!
– Ах, он еще и обзывается? – пробормотал Женя, снова целясь в Змея из лука. – Вкати-ка ему еще, могучий Эллер!
– Балды! – неистовствовал седок Горыныча.
– Ах, вот ты как!! – взъярился рыжебородый. Господин Пелисье тронул плечо Эллера, уже изготовившегося для нового броска, и осторожно произнес:
– Простите, уважаемый Эллер Торович, но вы его не так поняли! «Балды» по-монгольски означает «стоп, хватит, достаточно». Это я запомнил из книжки… Он просит пощады!
Пелисье оказался прав. Туша оглушенного Горыныча с шумом повалилась на двор заставы, расплющив догорающую телегу и вздыбив клубы пыли. Со спины чуда-юда скатился маленький узкоглазый человечек в панцире из кожаных пластин поверх «чопкута» – плотного войлочного халата со стоячим воротником и осевым разрезом. Халат имел зеленоватый оттенок – под цвет змеиной чешуи. Человечек со всего маху растянулся на земле, не переставая кричать:
– Балды! Балды!
– Сам ты балда, скотина, – с досадой сказал Женя Афанасьев, бросая лук на пожухшую от огня траву. – Что он тут разлегся, этот твой двухголовый? Тут вам не Канары! Если он не очухается, то сам будешь его отсюда уволакивать! Эллер, засунь этому типу в мозги знание русского языка, а то мне не хочется влезать в его тарабарское наречие.
Победитель Змея Горыныча, сильномогучий богатырь Эллер свет Торович, подозрительно покосился на слишком расхрабрившегося, забывшего, с кем говорит, Женю, но ничего не сказал. Повесил молот на пояс и, сделав несколько движений руками, вопросительно глянул на узкоглазого человечка в халате и «хуус хуяге», пресловутом монгольском панцире из кожаных пластин. Тот приподнялся с земли, а потом нерешительно встал на ноги и произнес – с акцентом, но, несомненно, на русском языке:
– Победил ты меня, богатырь! Вверяюсь воле твоей. Хочешь – казни, хочешь – милуй, но отец мой…
– Ладно, не надо тут родню склонять, – довольно агрессивно перебил его Афанасьев. – Ты лучше вот что скажи, татарин. Далеко ли отсюда становище хана Батыя? В Сарае он? Или тебе это неведомо?
– Ведомо, ведомо, – обрадовался узкоглазый человечек, и только сейчас Эллеру, Жене и Пелисье стало понятно, что это совсем молодой человек, лет восемнадцати, с едва заметной темной полоской пробивающихся усов над верхней губой, нежной смугло-розовой кожей. – Становище хана в двух перелетах отсюда. На берегу Дона-реки раскинулся его лагерь. Отдыхает великий хан после возвращения из земли Угорской.
– Два перелета – это сколько? – осведомился победитель Змея Горыныча, славный Эллер.
После оживленной дискуссии, сопровождающейся выкриками и небольшим рукоприкладством (Эллер ткнул кулаком в бок погонщика Змея), выяснилось, что два перелета – это примерно три часа пути по воздуху, если сидеть на спине Горыныча. Оказывается, Батый и не думал возвращаться в Сарай, потому что ханскую столицу только начали строить и жилплощади там чрезвычайно ограничены. Он раскинулся лагерем в донских степях и дал отдых войску и коням, которых, как известно, на каждого монгольского воина приходилось по три.
– Отлично, – сказал Афанасьев, – тут есть мысль. Твоя крылатая скотина очухается? – обратился он к монголу. – Эллер его здорово приложил. Молотом-то. Такой молот железо пробивает.
Молоденький воин возвел руки к небу. В этот момент Змей Горыныч, распростершийся на земле, пошевелился. Русские дружинники, подходившие к чудищу со всех сторон, выныривающие из-под телег, из копен сена, из разных укромных мест, резко отпрянули. Змей Горыныч приоткрыл правый глаз неповрежденной головы и уставился прямо на Эллера.
Рыжебородый дион презрительно усмехнулся и проговорил:
– Ну, что глазеешь, чудо-юдо? Али молота захотел? – Змей Горыныч тотчас же закрыл глаз. Отведать Мьелльнира еще раз он явно не желал.
Женя Афанасьев оглядел собравшихся дружинников, повернулся к Эллеру и Пелисье и произнес:
– У меня такая мысль есть. Сил на Перемещение у тебя не хватит ли, могучий Эллер?
– Поелику я не в своем мире, – начал тот, явно заразившись древнерусской пышной велеречивостью, – то сложно споспешествововать в столь мудреном деле…
– Значит, не получится, – прервал его Женя. – А я вот что думаю. Если Батый стоит лагерем у Дона, то до этого лагеря минимум триста километров, если в верхнем течении, и все семьсот, если в среднем. А если Батый в низовьях Дона, то черт его знает!.. В общем, я вижу один выход.
– Какой? – спросил Пелисье.
– Очень просто. Усесться верхом на Змея Горыныча и долететь. Вот, собственно, и все. Правда, тут есть нюансы. А сколько у этой твари посадочных мест? – обратился он к несчастно моргавшему черными ресницами монголу. – В смысле, скольких он может унести на себе?
– Последний раз уволок он трех жирных буйволов, – сказал молоденький монгол, – оплел их и сожрал с косточками вместе.
– Буйволов всех сразу, что ли?
– Унес их скопом. Всех троих.
– Отлично, – рассудил Афанасьев. – Вот это я и хотел услышать. Думаю, что при такой подъемной силе он без труда возьмет на борт и меня, и Эллера, и Пелисье, и даже Поджо с Тангрисниром. Если двое последних, конечно, сами не съедят Горыныча, а их аппетит вполне способен вдохновить их на такой отчаянный подвиг. Ну что, монгол… как тебя зовут?..
– Сартак, – озадаченно ответил тот.
– Сартак… Спартак… «Динамо» Киев…
– В Киеве я не был, – поспешно вставил щуплый Сартак, отворачиваясь. – Киев брали без меня. В Киеве я… не был…
– Я тоже, – сказал Афанасьев. – Ну что же… давай реанимировать твою тварь. Надеюсь, Эллер его не угробил. Горы-ы-ыныч!!
Огромная туша птеранодона-мутанта не шевельнулась. Зато из поруба воеводы послышался шум, вылетела сорванная с петель дверь, и на пороге появился воевода Вавила Оленец. Он чуть покачивался. Волосы его были всклокочены, нос красен, веки припухли от сна.
– Это… почему такой шум?! – пробормотал он, однако его слова раскатились на весь двор. – Это… пошто разбудили?
В этот момент его осовелый взгляд коснулся громадной туши Змея Горыныча, простершейся во дворе, и Вавила пробормотал:
– Наверное, очень крепкие меда пил… Что-то у меня в глазах… это… двоится? – добавил он, тыча пальцем в головы чудища. – Покуда… Ммм… Я?.. – обернулся он к выросшему за спиной неизменному Гриньке.
– Точно так, ты, воевода-батюшка, – почтительно доложил тот. – А это Змеище Горынчище, которого сразил-повоевал могучий богатырь Эллер, сын Торов.
– Вот что, почтенный воевода, – сказал Женя Афанасьев. – Тут такое дело. Нужна нам телега. Какая-нибудь приличная телега и много ремней кожаных сыромятных. Хотим прикрутить ими телегу к спине Змея и усесться туда, как в корзину. А иначе соскользнем и свалимся с небес на землю. А парашютов в вашем времени не предусмотрено.
Воевода Вавила не понял юмора. Единственное, что он уразумел, – так это то, что с медами надо быть поосторожнее. Выпил – и уже среди бела дня на двор падают Змеи Горынычи! Еще выпил – количество змеиных голов удвоилось. Еще выпил – заскакали во все стороны зеленые черти, кривляясь и гримасничая. Воевода Вавила Оленец поморщился и, повернувшись к своим дружинникам, махнул им рукой:
– Тащи телегу, дружинушка хоробрая!
– И ремней сыромятных покрепче…
– И ремней! – Воевода махнул рукой и, сев на траву, во все глаза стал разглядывать распластанное на земле чудище.
Глава шестнадцатая
ХАН БАТЫЙ И ЕГО СЕМЕЙСТВО
1
– Замыслил я дело большое, удалое, молодеческое. – Женя Афанасьев и Жан-Люк Пелисье одновременно уставились на воеводу Вавилу, изрекшего эти слова. Первое лицо заставы уже проявило свою непредсказуемость. От него можно было ожидать чего угодно, особенно под парами медов хмельных, ароматных, голову кружащих. К тому же в отличие от многих из своей дружины он оказался абсолютно бесстрашным человеком. Вокруг Змея Горыныча он ходил с тем деловым и горделивым видом, с каким заядлый автомобилист расхаживает возле своей «ласточки», любимой машины. Несколько раз он даже пнул «покрышки» – отвесил с десяток пинков по бокам Горыныча. Тот, конечно, был мало склонен терпеть такое непочтительное обращение и, верно, сожрал бы воеводу вместе со шлемом, кольчугой и двумя литрами хмельного меда, булькающего в его желудке, кабы не Эллер и его грозный молот Мьелльнир. К тому же у Змея болела челюсть, и когда воевода взялся осмотреть ее, то выяснилось, что рыжебородый дион снес чудищу три зуба и вышиб левый клык.
Тем временем воины заканчивали подготовку «пассажирской кабины». Сначала робко, а потом все смелее и смелее орудовали они на спине Горыныча, и через час здоровенная телега из-под провианта была намертво закреплена между крыльев Змея, прикручена прочнейшими кожаными ремнями.
Вот тут-то воевода Оленец и заявил о том, что «замыслил он дело».
– Хочу проведать Батыище, – заявил он, – сказать, что не перепились… тьфу!.. не перевелись на Руси богатыри, добры молодцы. Лечу с вами.
– К Батыю? – спросил Афанасьев.
– К нему, поганому!
Пелисье, который в этот момент тянул ремень вместе с молоденьким монголом-погоншиком Сартаком, видел, как дрогнули и поползли его черные брови и сверкнули глаза. «А молодчик-то опаснее, чем кажется, – подумал француз. – Это сейчас он кроткий и на посулы щедрый, а как попадет в свою стихию – так держись! Только деваться нам некуда… С другой стороны, этот Эллер, кажется, может запугать кого угодно! И в стане Батыя, быть может, сумеем поставить себя уважительно…»
Послышался недовольный вопль козла Тангриснира. Прожорливая тварь пыталась вцепиться своими зубищами в крыло Змея, но Эллер дал козлу такого пинка, что тот отлетел на три сажени и врезался в баню. С такой силой, что баня раскатилась по бревнышку. Краснобай Гринька смотрел на это диво и хлопал глазищами. Сартак подошел к Жене и, пряча глаза, тихо сказал:
– С миром ли вы к великому хану? Если со злом, то прикажет он казнить и меня, и вас. Тогда не повезу – убейте меня здесь.
Афанасьев с досадой прищелкнул языком. Долго же монгол думал! Впрочем, Женя ответил без колебания:
– С миром.
Между тем бравый воевода Вавила выстроил своих молодцов и, хватанув из чаши хор-р-р-ошенький такой глоток меда, прохаживался вдоль строя и приговаривал:
– Ну! Кто хочет удаль молодецкую потешить, меня, воеводу, порадовать? Кто поедет с нами в Орду на чуде-юде многоглавом, Змее Горыныче огнедышащем? Что, кишка кишке от страха панихиду поет? Ну! Кто хоробр, кто хват, выйди из строя!
Красноречивый Гринька раскрыл было рот, чтобы ответить за всех, но тут какой-то шутник кольнул его сзади стрелой, и Гриньку вынесло вперед.
– Аа-а-а-а!
Он оказался прямо перед Вавилой.
– Молодец! – воскликнул воевода. – Хвалю! Богатырь!
– Ты, Вавила Андреич, слишком не усердствуй, – посоветовал Афанасьев. – А то Змей нас всех не поднимет. У нас и так груза хватает: нас четверо, да вас уже двое, да монгол, да козел Тангриснир – скотина тяжелая, мясная. Ты и Гринька нам сгодитесь, а вот более людей и не надо.
– Да мы бы и сами справились, – сказал Эллер. Воевода Вавила Оленец уже набрал было воздуху в грудь, чтобы возражать, однако тактичный Пелисье опередил его:
– Всем места хватит. А в Орде каждый русский человек полезен будет. Тем более ты, храбрый воевода, лично знаком с ханом Батыем. А такие знакомства дорогого стоят.
– Главное, чтобы не попасть хану под горячую руку, – заметил Афанасьев, влезая в «кабину». – А вдруг попадет вожжа под хвост и решит он нас всех казнить, вместе со Змеем Горынычем и Сартаком. Ух ты! – воскликнул он, оглядываясь вокруг. – Да тут, я смотрю, с комфортом можно разместиться. Ну что? Диспетчер дает «добро» на взлет? Лайнер набирает высоту? Да не бросай ты Тангриснира на меня!
Последние слова относились уже к Эллеру, забросившему своего рогатого подопечного на спину Змею и едва не придавившему козлиной тушей Женю. Все шестеро «змеелетчиков» и козел Тангриснир наконец оказались в «кабине». Сартак привычно расположился у основания шеи Змея. Здесь было укреплено седло своеобразной формы, позволявшее седоку свесить ноги промеж Горынычевых голов и в то же самое время гарантированно не упасть. Управление живым летательным аппаратом производилось при помощи длинного шеста с несколькими шипами различной формы. Очевидно, укол каждого из шипов означал определенную команду.
Воевода Вавила, верно, чувствовал себя, как Юрий Гагарин перед первым полетом в космос. По всей видимости, он был готов лететь хоть в ад, лишь бы испытать неведомое ему доселе ощущение. Он даже попытался было произнести прочувствованную речь перед своей дружиной, но Эллер не дал ему этой возможности. Он перегнулся вперед, толкнул в спину монгола Сартака и рявкнул убойным басом:
– Поехали!!!
Змей Горыныч безмолвно поднялся на короткие кривые мощные лапы, двинулся прямо на ворота и, снеся верхнюю их поперечину, вырвался на простор. Здесь он развернул широченные крылья, ускорил бег, подпрыгнул раз-другой, а на третий оторвался от земли и…
– Уу-у-ух!!! – завизжал воевода Вавила. – Аки птица горняя летим по небу! Одолели чудо-юдо, покорилось оно нам, а за победу и выпить не грех!
– Наливай, – тихо процедил Афанасьев сквозь зубы. Еще со времен жрецов Ару и Месу и ушлого пастофора Менатепа понял он, что ни в одном из миров не следует отказываться от местной выпивки…
2
– Значит, нужен вам жеребец, на котором ездил сам Бату-хан великий, – сказал Сартак. – Ну что ж, за удаль он может пожаловать вас сей наградой, ибо стада хана неисчислимы.
– Нужен нам только тот конь, на котором ездил он сам.
– Это уже труднее. Хан любит своих коней, а больше всех любит он своего черного Курултая.
Женя хотел возразить, что не сам Курултай нужен им, а только хвост его, но подумал, что Сартак, мягко говоря, не поймет. Потому он перевернулся с боку на бок, отодвинув храпящего воеводу Вавилу, и устроился поудобнее. Воевода на пару с Поджо накушался меду ядреного, хмельного, и спал уже второй раз на дню.
– К закату бы долететь, – проговорил Сартак. – Скажи мне, богатырь, – обратился он к Эллеру, – как тебя зовут-величают? Хоть я и молод, а много видал. Но таких, как ты, змееборцев, – не видывал.
– Это у него потомственное, – заметил Пелисье. – Его батюшка тоже был змееборец. Конфликтовал с мировым змеем Ермунгандом.
– А кто был твой батюшка? – спросил монгол. Эллер надулся от важности:
– Звали его Тор Одинсон, громовник. А в здешних краях известен он как Перун.
Гринька, который в отличие от воеводы Вавилы Андреича бодрствовал, выпучил глаза.
– Был он великий воитель и грозный бог, – гордо продолжал Эллер, – и я с братом ему под стать.
– У меня тоже есть брат, – похвастался Сартак, – из ваших краев. Недавно победил он войско свеевnote 21, а потом одолел тевтонские рати.
Женя насторожил слух. Эллер, упивавшийся не только медом Вавилы, но и самовосхвалением, пропустил фразу молодого монгола мимо ушей. Он продолжал разглагольствовать о доблестях, о подвигах, о славе своей собственной и своего отца, безбожно при этом привирая. Сартаку не удавалось вставить и словечка. Лишь однажды он попытался сказать, что его отец тоже довольно известный герой своего народа, но Эллер в этот момент перешел к тщательному разбору персоны своего деда, Вотана Боровича Херьяна, потому проигнорировал и это.
Женя все чаще посматривал в сторону Сартака. Когда поток бахвального красноречия рыжебородого диона иссяк, Сартак сказал осторожно и с легким оттенком лести:
– Чудны и удивительны деяния, о которых ты рассказываешь. У моего народа тоже есть человек, способный творить дела если не равные твоим, то достойные славного героя. Мы зовем его Укротитель, потому что это он дал нам власть над Змеями.
– А что, Горыныч не один? – не выдержал Афанасьев и хлопнул ладонью по громадной туше Змея.
– Никто не знает. Число Змеев известно лишь Укротителю. Мой отец называет его Аймак-багатур, в переводе на язык русов – «богатырь, стоящий целого войска».
Женя выдохнул и в промежутке между двумя ударами сердца спросил:
– А кто твой отец?
Сартак, казалось, не слышал вопроса. Он спокойно продолжал:
– Прошло три по десять и еще восемь лун, как Аймак-багатур пришел к нам. (Три по десять и еще восемь – тридцать восемь месяцев, больше трех лет, машинально сосчитал Афанасьев.) Все в Орде слушают его, и даже отец порой преклоняет слух к его советам.
Он ходит в коротком красном халате с загадочными письменами, и сами Змеи слушают его. Он славен не только в бою и мудрости, но и в потехе. Дал он монголам новую забаву, в которую отец наверняка захочет сыграть с вами.
Заходило солнце. Внизу блеснула излучина реки, и тотчас же Змей Горыныч, повинуясь Сартаку, пошел на снижение. Перед глазами путешественников расстилался огромный монгольский лагерь. Неисчислимые табуны лошадей, сотни и тысячи юрт, а посреди всего этого – громадный светло-пурпуровый шатер, словно облитый свежей кровью в лучах заходящего светила.
– Шатер отца, – горделиво показал Сартак.
– Да кто твой отец?
Сартак обернулся, и Афанасьев впервые увидел, как углы его узкого рта раздвигает улыбка. Молодой монгол ткнул Змея шестом и ответил:
– Мой отец – великий владыка и полководец, могучий Бату-хан, чьи силы неисчислимы.
– Черт побери! – воскликнул Афанасьев. – Ну конечно! Хан Сартак, сын Батыя, христианин и побратим Александра Невского! То есть, – поправился он под недоуменным взглядом Сартака, – будущий хан и будущий… христи… В общем, вот так.
– Ты умеешь прорицать будущее? – спросил юный монгол и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Могучий Укротитель, славный Аймак-багатур, тоже умеет прорицать. Он предсказал отцу взятие Киева и Чернигова, а моему побратиму (ты верно назвал его имя) Александру – победу над тевтонами на озере, закованном в лед.
– Оставим исторические экскурсы, – вмешался Пелисье. – Монгольский лагерь!.. Мы на месте. Воевода Вавила, Поджо, пробуждайтесь! Приехали. Не верю своим глазам, – тихо добавил он, покачивая головой с нарастающей амплитудой.
Змей Горыныч приземлился в пятидесяти метрах от ханского шатра. Последний – шатер – был размером с небольшой стадион. Наверное, в нем могли бы поместиться полторы-две тысячи человек. Место посадки чудища тотчас же было оцеплено сотней воинов из личной охраны хана.
«А что, если этот Сартак скажет сейчас порвать нас на куски, – мелькнула в голове Афанасьева тревожная мысль, – тогда никакой Эллер и его наследственный молот Мьелльнир нам не помогут».
Наверное, он переоценил коварство Сартака. Сын Батыя соскользнул с покорно приникшего к земле Змея Горыныча и, сказав несколько слов кэшиктэнам – гвардейцам, входящим в личную охрану хана, исчез за пологом гигантского шатра. Монгольские воины стояли неподвижно, даже не глядя в сторону Змея и его пассажиров, хотя вид крылатой громадины с прикрученной к спине целой телегой (явно русской постройки!), бесспорно, был любопытен.
– Пошел ябедничать папаше, – произнес Пелисье по-французски, дабы быть уверенным, что его никто не поймет. – Не люблю я этих азиатов. Нет, я не расист, просто у нас в Париже сейчас столько негров и арабов, что не знаешь куда деться чистокровному французу.
– Тоже мне чистокровный, – буркнул Афанасьев по-русски, – наполовину кацап. А этот хан Батый – суровый родитель. Я бы своего сына с таким чудищем, как Горыныч, да еще на Русь, ни за что не отпустил бы! Впрочем, монголы стояли за то, чтоб подрастающее поколение было закаленным.
– Никогда не видел такой рати! – сказал заметно протрезвевший воевода Вавила, водя осовелыми глазами вокруг себя. – Даже в Суздальской земле, где под началом Коловрата бился я с…
Дружинник Гринька поспешно дернул его за рубаху.
Из шатра вышел Сартак. Он успел переодеться и теперь был в роскошном алом халате, расшитом золотыми цветами. Сын хана сказал:
– Великий хан желает зрить вас.
Батый сидел на золотом ханском престоле, символе его власти. Властелин Золотой Орды оказался сухоньким человеком неопределенного возраста и довольно-таки неопрятного вида, с узким морщинистым лицом и черными глазами, зарывшимися в складках желтовато-смуглой кожи. А ведь ему, припомнил Афанасьев, в данный момент еще нет и сорока лет. По вискам хана свешивались туго свитые сальные косички, а на его голове виднелся головной убор, напоминавший перевернутую вазу для фруктов. Ваза была из золота и обильно изукрашена самоцветными камнями.
– На колени! – рявкнул начальник Батыевой охраны, здоровенный монгол в узорчатом кольчужном панцире явно китайского производства, которому разве что не хватало надписи «Made in China». Правда, в те времена все китайское считалось свидетельством наивысшего качества, в отличие от российской действительности образца XX века.
Воины подтолкнули путешественников щитами, сбивая их в одну кучу и пригибая за плечи. Афанасьев еще и подумать не успел, как следует поступать в таком случае, как могучий Эллер и проснувшийся Поджо одним коротким усилием расшвыряли не самых слабых монгольских воинов. Эллер открыл было рот, но Женя, поняв, что дальнейшее неповиновение смерти подобно, выступил вперед и сказал по-русски:
– Прости, о хан, что не валимся в ноги. Из далеких мы краев, а там такое неведомо. Хотели мы видеть тебя, владыку мира.
Батыя все происходящее, кажется, только позабавило. Он склонил голову набок и заговорил высоким, почти писклявым и очень неприятным на слух голосом:
– Слышал я, что вы отважны и храбры. Дерзнули схватиться со Змеем и обороть его. Сын мой Сартак рассказал, как вы его удивили. Ну что же, такие храбрецы заслуживают моего благоволения. И вот вам первая моя милость: вы доживете до завтрашнего рассвета. А там посмотрим.
– Второй раз милуешь меня, великий царь? – спросил воевода Вавила.
Батый прищурил и без того узкие глаза и воскликнул:
– Ба, кого я зрю! Рус из Коловратовой рати!
– Цепок ум твой, великий хан, – сказал чертов начальник охраны, – я тоже узнал этого руса. Прикажешь отрубить ему голову, или разодрать лошадьми, или посадить на кол… или будет твоя особая воля?
– Особая, – изрек Батый. – Не казню пока. Позабавиться желаю. Сказал мой сын, что желаете получить вы коня моего любимого.
«Да не любимого, а любого, на котором сидела твоя тощая задница», – подумал каждый из стоящих перед ханом путников из XX века. Батый продолжал визгливо:
– Дам я вам коня. Отдам своего любимого Курултая главному из вас, вот тебе! – Палец Батыя указывал на Эллера. – А всем остальным подарю по резвому коню из моих табунов, отсыплю золота вволю, а впридачу любую девушку из пышнотелых и сластолюбивых полонянок моих. Но для этого должны вы потешить меня, могучего хана: должны вы завтра поутру победить моих воинов в любимой моей забаве, которую дал мне муж моей дочери Туракины, славный Аймак-багатур, многоумный Укротитель! Называется та забава «футэбэ», и есть у вас вечер, чтобы узнать ее, и ночь, чтобы отдохнуть телом и душой к ней. Выставляю я против вас своих людей, и во главе их будет стоять мой сын Сартак и мой зять Аймак-багатур. Вы же должны к завтрашнему утру создать свой «аймак»-отряд: шесть человек и три лошади должны входить в него. Лошадей я вам дам, – тут хан Золотой Орды премерзко ухмыльнулся, показывая желтые крупные зубы, – а что до людей, то вас тут и так шестеро!
– Мы не поняли, хан, – сказал Эллер, – что это за забава?
– Сартак вам расскажет и покажет, – коротко ответил хан. – Если выиграете вы, то получите коней, деви золото, а если нет… э! – воскликнул он и прищелкнул пальцами. Все поняли, что фантазия у хана богатая и лучше не спрашивать, что может последовать за этим «э!». – Идите! Ныне хочу зреть танцы… не до вас мне!
Откинулся полог, и пред узкие глаза Батыя выпорхнули обнаженные до пояса танцовщицы, облаченные в одни темные шаровары из легкой ткани, стянутые на поясе шнурком. Над нежными локтями золотые браслеты, на груди – тяжелые ожерелья, причудливый убор в волосах… Даже Пелисье, повидавший на своем веку и «Мулен Руж», и бесстыдные стрип-дансинги злачных районов Парижа и Амстердама, почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Что уж говорить о Гриньке, отродясь не видывавшем столь возмутительных излишеств! Хан перехватил взгляды и что-то быстро сказал Сартаку, уже не обращаясь напрямую к нашим героям. Погонщик Змея Горыныча распрямился с понимающей улыбкой и язвительно сказал соискателям ханской премии:
– Отец говорит, что вас шесть и их шесть. Завтра выиграете у меня и у Аймак-багатура – будут девицы ваши со всем, что на них сейчас есть, самоцветами и золотыми браслетами. А уж если нет – то…
В его улыбке определенно читалось, что лично он, Сартак, сын хана Батыя, в победу Эллера, Афанасьева и компании не верит вовсе.
Девушки поднесли к губам флейты и задвигались. Скользя тонкими пальцами по дырочкам флейт, они играли нежно и умело. Полилась тонкая, приятная мелодия, в легких изгибах женских тел возник медленный танец. А русов, дионов и Афанасьева с Пелисье вытолкнули из шатра.
Аудиенцию можно было считать законченной.
3
– А в чем соль, я что-то не понял? – встревоженно прогудел Вавила Оленец.
– Сейчас придет к нам в юрту Сартак, все объяснит, – проворчал Жан-Люк Пелисье.
Французский археолог оказался неплохим пророком: полог юрты, в которой разместили незваных гостей, вошел Сартак и коротко проговорил:
– Идем за мной. Буду рассказывать.
Под пристальными взглядами десятков тысяч глаз татаро-монгольского лагеря Сартак повел всю шестерку на берег Дона. Здесь, в небольшой низине, было расположено то, что Афанасьев принял сначала за гигантский ринг. Прямоугольное пространство примерно сто на шестьдесят метров было огорожено громадными, грубо вырубленными кольями, вбитыми в землю на расстоянии пяти метров один от другого. На колья были намотаны мощные, во многих местах проржавевшие цепи, так что через образовавшуюся ограду не смог бы протиснуться даже самый худой и самый сильный человек. Высота кольев от навершия до земли составляла примерно полтора человеческих роста. По углам огороженного пространства были вбиты четыре самых мощных кола, на каждом из которых была укреплена прочная площадка, сколоченная из толстых досок.
Проникнуть внутрь оцепленного пространства можно было только через двое ворот, расположенных друг напротив друга. По отмашке Сартака рослый воин открыл мощную решетку, и сын хана со спутниками вошли внутрь.
Огороженный прямоугольник земли выглядел угрожающе. Почва здесь была не такая, как снаружи: истоптанная, сбитая, совершенно без растительности и в каких-то бурых разводах.
В дальних концах этого то ли ристалища, то ли капища были укреплены прямоугольные же деревянные конструкции, напоминающие уменьшенные футбольные ворота; только вместо сеток висели цепи.
– Здесь, – выразительно сказал юный монгол, – мы будем состязаться в игре, которой научил нас Аймак-багатур, великий Укротитель, муж моей сестры. Называется она «футэбэ», как сказал вам мой отец, великий хан. Играют в нее только настоящие мужчины. Участвуют две стороны. С каждой играют шесть человек и три коня. Главный снаряд – черный шар из каучука. Цель игры: с помощью собственной ловкости, верхом или пешком, как можно больше раз затолкать шар во врата.
И он показал пальцем на деревянные конструкции – помесь виселицы и футбольных ворот.
– Но это же… – изумленно пробормотал Пелисье. – Это же… футбол, только на жестокий кочевой лад! Ворота, каучуковый шар… мяч! «Футэбэ»… Разве слово «футбол» монгольского происхождения? Я всегда думал, что английского.
– Вам известна эта игра?! – воскликнул Сартак. – Тем лучше. Я не люблю ронять много слов попусту. Встретимся завтра. Да! Дайте имя вашему аймаку… отряду. Мой отряд называется «Сартак» – в честь его повелителя!
И сын хана удалился с поля раскачивающейся кавалерийской походкой.
– Дожили! – буркнул Женя. – «Сартак» (Золотая Орда)! Если бы тут был наш мент Васягин, то мы выставили бы против ханского отпрыска команду «Динамо» (Древняя Русь)!
Чья-то громадная тень скользнула над жутковатым футбольным (точнее, «футэбольным») полем. Все задрали головы и увидели до боли знакомые крылатые очертания. Правда, это был не тот Горыныч, потому что у него была одна голова. Змей пролетел над головами друзей и приземлился у самого берега Дона. Впрочем, Эллеру, Афанасьеву и компании уже было не до него.
– Честно говоря, – рассуждал Женя, – даже не знаю, что сказать. Что нам завтра устроят? От этого узкоглазого затейника Батыя можно ожидать все что угодно. Вон какие аттракционы на Руси устроил! И теперь это «футэбэ»!
