Антон Краснов
Семь отмычек Всевластия
Глава двенадцатая
НЕ ТЫ, БРУТ?!
1
Наутро Астарот Вельзевулович Добродеев хватился Васягина первым. Он тотчас же развернул обширные поиски пропавшего, в результате чего на свет божий были явлены галлы Факс и Сифакс, у которых были найдены часы пропавшего сержанта марки «Полет». Тщетно Сифакс пытался доказать Добродееву, что этот «амулет» якобы привезен из Галлии и вот уже несколько поколений переходит от деда к отцу, от отца к сыну.
Добродеев выпустил фразу, которая не была понята встрепанными галлами. Инфернал сказал:
– Только не пытайся мне доказать, что твоим папашей является галл по имени Картье, тоже выпускающий вот такие амулеты! Качество у них повыше, конечно, прямо скажем…
Наконец удалось выяснить, что галлы отвозили Васягина в центр Рима. Удалось даже припомнить, что куда-то к Палатинскому холму. Более точно Факс и Сифакс сказать не могли, потому что пили до утра и память отшибло начисто.
– Та-ак, – мрачно протянула Галлена, – если мы не найдем его сегодня до вечера, то у него все шансы остаться тут навсегда. Предлагаю привлечь к делу твоих сородичей, Добродеев.
– Они и вам не чужие, – буркнул инфернал, – не по происхождению, так по той причине, что ими правит ваш батюшка. Кстати, он уже и здесь, в это время, возглавляет нашу расу. Вот только обратиться к нему мы не можем. Выбились из формата своего времени.
– Проще надо быть, Добродеев, – сказала Галлена, – тогда люди к тебе потянутся.
– Люди? – отозвался тот. – От людей, как я посмотрю, вообще один вред. Вот теперь изволь искать этого Васягина во всем Риме! А городок, между прочим, немалый! Полмиллиона граждан и еще два миллиона рабов в Риме и окрестностях проживает. И как среди всего этого скопища найти одного типа, к тому же редкого болвана!
– Резки слова твои, – проговорил вдруг Вотан, уже отделавшийся от своей вчерашней сонливости. – Но несправедливы они. Ничто не делается в мире просто так. И если судьбе угодно было свести нас, дионов, с этими людьми, именно с этими, и никакими более, —значит, в этом есть своя высшая предопределенность. Когда соревновался я в мудрости с мудрейшим из великанов, многоумным и многошумным Вафтрудниром…
За спиной Вотана Боровича зашевелилась Галлена и привычным жестом заткнула свои уши.
Правда, старый бог вскоре предложил нечто конструктивное. В длинной и витиеватой речи, излагать которую тут не будем по соображениям экономии времени, он предложил найти Васягина, включив свои сверхвозможности. Конечно, здесь, в чужом времени, Вотан был куда слабее, но он утверждал, что сил хватит, чтобы «прощупать» местонахождение Васягина.
– Если он еще жив, – мрачновато добавил старый дион.
После этого он уселся в углу и, надвинув шляпу глубоко на лоб, сложил руки на груди. Его единственный глаз закрылся. Добродеев отпустил ремарку: «Шаманит дедок!» – и направился по своим инфернальным делам уточнять, какова ситуация вокруг покушения на Цезаря. Галлена осталась с Вотаном. Спешить было некуда: Цезарь должен был выйти из своего дома в половине одиннадцатого.
Наконец Вотан Борович зашевелился. Он распахнул свой глаз и, мутно таращась на Галлену, изрек:
– Нет со мною моего ворона Мунина. Он покружился бы над городом сим и, повинуясь мне, сел бы на голову пропавшему человеку.
– Значит, жив он?
– Жив, – отозвался Вотан. – Жив, но чувствую я недоброе. Чувствую его в сем городе, и чем ближе буду к нему, тем сильнее будут вращаться стрелы сии.
И он распахнул огромную ладонь. В ней лежали часы «Полет», отобранные Добродеевым у недовольных галлов. Вотан Борович хотел сказать, что по мере приближения к Васягину стрелки часов станут крутиться все быстрее и быстрее, пока не сольются в одно неразрывное мелькание и не лопнет стекло, закрывающее циферблат. Впрочем, Галлена поняла все это и без слов. Дионам не обязательно употреблять слова…
2
Цезарь вышел из дома, накинув широкий теплый плащ с капюшоном поверх белой сенаторской тоги и пурпурной накидки. Капюшон скрывал под собой лавровый венок, который по решению сената Цезарь имел право носить всегда и везде. Не успел он выйти на улицу, как из-за угла шмыгнула темная фигура и, быстро сунув ему в руку записку, прошелестела: «Берегись, о счастливый диктатор!» – и исчезла. Цезарь развернул записку и прочитал: «Сегодня на заседании сената тебя хотят убить! Не ходи, о божественный Юлий!»
Цезарь вздохнул и медленно пошел по улице. Ему нездоровилось. Более того, для полубога он чувствовал себя совсем уж неважно. Впрочем, он не боялся ни за себя, ни за свое здоровье: даже не взял с собой охраны. Записка с предупреждением, только что поданная ему неизвестным, была уже восьмой запиской подобного содержания за последнее время. «Наивные люди, – думал Цезарь, – неужели они думают, что я настолько глуп и…» Кто-то коснулся его плеча, и очередной доброхот сунул в руки диктатора уже целый пергамент. Цезарь даже не стал разворачивать его. Он и так прекрасно знал, о чем пойдет речь. Ему уже давно прожужжали все уши предложениями оберегать свою жизнь. Сегодня утром и жена, благонравная Кальпурния, принялась причитать, говоря, что он не должен выходить из дома. И хитрый Спуринна, прорицатель, замучил советами остерегаться мартовских ид. «Ну что же, твои иды пришли, а я еще жив», – сказал ему сегодня Цезарь. «Да, пришли, но не прошли», – многозначительно ответил тот.
«Эх, дурни, дурни, – думал Цезарь, – если бы мне сейчас молодость Брута и свежесть Кассия, то я бы не стал тащиться по улице, как старый мерин!»
Дойдя до сената, он, как полагается, принес в жертву нескольких животных, но не добился никаких благоприятных знаков. Больше того, в жертвенном животном не удалось найти сердца. Это было самым дурным и самым дурацким предзнаменованием. Цезарь вздохнул.
За его плечом маячил Спуринна, бормоча что-то на ухо, и Цезарю вдруг захотелось, как то бывало в буйной молодости, съездить ему разок кулаком по назойливой физиономии. Впрочем, он не успел этого сделать. У стены заклубилось какое-то смутное сияние, и Цезарю почудилась размытая фигура. Фигура погрозила ему пальцем и опять растаяла. «Лары расшалились, – подумал властитель. – Желудок, кстати, тоже пошаливает. Хорошо бы дойти до курии и не забыть, зачем я туда вообще иду. Не забыть бы!..»
В сенате Цезарь сел на свое место и оглянулся. Позади него стояла статуя Помпея, злейшего врага диктатора, давно павшего в борьбе с Цезарем. «Нехорошо, – подумал Цезарь, – как-то… неудачно».
Сенаторы приветствовали своего повелителя стоя. Несколько сотен сенаторов уселись на свои места, а стайка фигур в белых тогах потянулась к креслу, где сидел Цезарь. Среди них Юлий увидел Брута, как-то не по-сенаторски крутившего головой (с накинутым на нее капюшоном) и прижимавшего ладонь к щеке, будто у него болели зубы. За Брутом шел Кассий, имевший тоже весьма помятый вид. К тому же под глазом у Кассия виднелся внушительный кровоподтек, который тот тщетно пытался скрыть умащиваниями и втираниями.
За Кассием громоздился толстый, но очень подвижный сенатор по имени Каска, который уже несколько раз мог быть исключен из законодательного собрания за пристрастие к азартным играм и склонность запускать лапу в казну. Лапы у сенатора Публия Каски были красные, волосатые и пухлые.
Все перечисленные достоинства не мешали Публию Сервилию Каске занимать должность народного трибуна.
– Цезарь, – обратился к диктатору сенатор Тиллий Цимбр, известный своим мотовством и на днях заложивший за сто тысяч сестерциев два дома, – я хотел бы попросить тебя…
Он быстро взглянул поверх плеча Цезаря и увидел, что там появился Каска с кинжалом в руке. Тиллий Цимбр превозмог жуткую дрожь в толстых варикозных ногах и продолжал:
– Хотел попросить за своего брата, которого ты, Цезарь, присудил к галерам за то, что он…
– Погоди, Тиллий, – прервал его диктатор, – о каком брате ты говоришь? Уж не о сыне ли твоей тетки Аспазии, недавно устроившем вакханалию в театре и зарезавшем трех актеров и обезьяну?
– Ты не прав, повелитель Рима, – проговорил Тиллий Цимбр, – обезьяна осталась жива, а один актер умер еще до того, как мой брат к нему прикоснулся. Его хватил апоплексический удар. Так что я думаю, что с моим братом можно бы обойтись помягче, принимая во внимание его былые заслуги и преданность, которые…
– Об этом и речи быть не может! – отмахнулся Цезарь.
Заговорщики обступили его, закрывая от остальных сенаторов, продолжавших мирно сидеть по своим местам и заниматься кто чем: дремать, ковыряться в носу, читать, жевать, беседовать, похмеляться или пререкаться. Между тем толстый Каска подбирался к Цезарю со спины. Брат Каски, Гай Сервилий, расталкивая брюхом сенаторов, приближался к Цезарю спереди. Тиллий Цимбр, проклиная на чем свет стоит себя и тот момент, когда он согласился участвовать в этом представлении, занудно тянул:
– Великий Цезарь, я…
При этом он принялся хватать диктатора за руку повыше локтя, и Цезарь отмахнулся от него со словами:
– Полегче, Цимбр, полегче! Это уже насилие!
Толстый сенатор Каска, злодей в белой тоге, подкрался со спины и взмахнул уже кинжалом, целясь в Цезаря, как вдруг чья-то рука перехватила запястье заговорщика. Кинжал угодил все-таки в плечо Цезаря и пробил тогу. Белая ткань окрасилась кровью, по лезвию кинжала прокатилась струйка… Сенатор Каска получил мощный удар в солнечное сплетение, согнулся и рухнул к ногам статуи Помпея. Человек в белой тоге вырвал кинжал из волосатой лапы Каски и, потрясая конфискованным оружием, проговорил:
– Изъято на месте преступления, Цезарь! Этот жирный упырь только что хотел ударить тебя кинжалом!
– Брат, помоги! – захрипел Каска, корчась на полу. Его толстый брат, однако же, не спешил на помощь. Что-то явно не укладывалось у него в мозгу. Вместо Гая Сервилия Каски в толпу сенаторов ввинтился Кассий и, воткнув бешеный взгляд в спасителя Цезаря, заорал:
– Ты что, дурень! Брут, ты в своем уме?!
– Тамбовский волк тебе Брут, – последовал немедленный ответ.
Изумленный Цезарь, повернувшись, окинул взглядом сенатора, который только что обезоружил Каску. Сенатора ли?.. Неизвестный откинул капюшон белого осеннего плаща, в котором пришел в курию сената, и все увидели человека… который, несомненно, был очень похож на Брута, особенно на подвыпившего и похмельного Брута, но при ближайшем рассмотрении никак не могущий являться упомянутым Брутом.
– Не ты, Брут?! – выговорил Юлий Цезарь.
У кого-то из сенаторов-заговорщиков из-под тоги выпал кинжал и, звеня, покатился по ступеням. Повисло молчание, и даже слышно стало, как храпел, полулежана своем месте, один из сенаторов в зале, не принадлежавший к заговорщикам. Слышно было и то, как другой незаговорщик спросил у третьего: «Чего это там у них?» – «А, Тиллий Цимбр хотел просить за своего братца-головореза, наверное, и получил по морде за наглость!»
Наконец Цезарь вскочил со своего места и, бросившись к лже-Бруту, увлек его за статую Помпея. Здесь божественный диктатор свирепо шмыгнул носом и спросил:
– Ты кто такой?
– Я, Цезарь…
– Нет, Цезарь – это я!!
– Я, Цезарь, хотел сказать, что тебя собрались убить, – доложил сержант Васягин, а это был именно он. – Мне удалось раскрыть этот заговор. Во главе его стоят твой друг Брут, потом Кассий и еще какая-то сволочь. Они – исполнители. Правда, не удалось установить имени заказчика. Но теперь, когда этот жирный боров был обезврежен мною при попытке убить тебя, ему не отмазаться!
– Ты кто такой? – повторил Цезарь.
– Меня зовут Васягин. Я из милиции, – проговорил сержант и глупо улыбнулся.
– Из милиции?note 14 – произнес Цезарь. – Тебя что, прислал претор Лепид?
– Да нет. Я сам пришел.
– Ты удивительно похож лицом на Юния Брута. Ты не из ларов?
– Вы хотите сказать, что я нечистая сила? – обиделся Васягин. – Да нет, есть у нас черт Добродеев, вот он, как у вас тут говорят, лар натуральный. А я – человек. Просто я вчера подумал, что…
Все, что подумал накануне сержант Васягин, было изложено в довольно путаной и косноязычной манере Гаю Юлию Цезарю. Васю Васягина выручала его необразованность и непосредственное отношение к жизни. Любой мало-мальски грамотный человек, верно, сошел бы с ума от сознания того, что он говорит с Цезареми, только что спас ему жизнь. Вася Васягин с ума не сошел: не с чего было особенно сходить-то. Он знал только то, что он должен был это сделать: спасти Цезаря. Васягин рассказал, как сегодня ночью два пьяных галла, Факс и Сифакс, довезли его до дома Брута, где раб-привратник молча впустил его в дом и даже не предпринял попытки вышвырнуть вон. Почему раб повел себя именно так, до Васягина дошло потом, когда он увидел Брута и… свое отражение в зеркале. Неизвестно, сколько злых шуток сыграла природа при рождении Васягина, только несомненно одно: он был как две капли воды похож на сенатора. Оба были примерно одного роста, одного сложения, одного возраста (лет по двадцати семи). И – лицо. Черты лиц Брута и Васягина были идентичны. Необразованный российский мент неожиданно для себя открыл, что у него, Васи, чисто римский тип лица: орлиный нос, рельефные скулы, сильный подбородок. Правда, римлянин был поухоженнее, но распушенный образ жизни, который вел уважаемый Брут, нивелировал разницу.
В схватке друг с другом и Васягин, и его древнеримский оппонент порвали всю одежду, перемешав клочки. Подоспевший пьяный Кассий тюкнул по голове Марка Юния, приняв его за Васягина. У настоящего Брута оказалось сильно разбито лицо, так что его не опознали.
Один из рабов отвез Брута в Субуру и оставил в одном из притонов под надзором лекаря-алкаша, а лже-Брута облобызал Кассий и предложил немедленно выпить. Впрочем, Вася Васягин пить не стал, а, войдя в роль, приказал рабам отправить Кассия на покой в одну из спален дома, а сам принял горячую ванну и, окончательно придя в себя, стал разрабатывать план действий. Увлеченный конструированием своих последующих оперативных мер, он не заметил, как наступило утро. Кассий убрался к себе домой, а Васягин стал готовиться к походу в сенат… Сначала он хотел связаться с Добродеевым, Галленой, Вотаном Боровичем и новоявленным соратником, декурионом Манлием Бальбом. Но потом решил действовать самостоятельно. Наверное, не последнюю роль сыграл выпитый натощак бокал золотого кипрского вина. По сравнению с ним все то, что употреблял в своей жизни Вася Васягин, казалось жидкостью для снятия лака.
…У Юлия Цезаря был богатый жизненный путь. Тот, кто в этом сомневается, может почитать уважаемых историков, Светония и Плутарха. Но более глупой и более эксцентричной истории ему не приходилось слышать уже давно. Сначала он слушал Васягина хмуро, потом начал улыбаться, а под конец, когда Васягин принялся описывать манипуляции пьяного Кассия, связывающего Брута, засмеялся. Улыбался он и тогда, когда Васягин сунул ему мятый листок бумаги с заявлением на русском языке. К слову, в Риме о бумаге тогда не имели ни малейшего представления.
Из-за статуи Помпея воровато выглядывали озадаченные заговорщики.
– Судя по твоему акценту, ты не римлянин, – сказал Цезарь, выслушав Васягина, – хотя сходство твое с сыном Рима удивительно. Ты прознал о заговоре и хотел спасти меня. Это хорошо. Плохо другое. Поневоле ты расстроил мои планы. Дело в том, что ты хотел узнать, кто является главным вдохновителем убийства Цезаря. О том, что меня могут убить, весь Рим говорит вот уже один Юпитер знает сколько. Нет, не Брут, не Кассий возглавляют заговор. Тебе приходилось бывать в театре? – Сержант Васягин, лишь однажды ходивший в областной театр оперы и балета со своей сожительницей Леной и позорно заснувший на балете «Щелкунчик», отрицательно мотнул головой. Цезарь продолжал:
– За то, что ты сделал почти невозможное, я скажу тебе то, что не сказал бы никому другому. Это – я… я заказал свое убийство. Эффектную, кровавую, роскошную театральную постановку.
Сержант Васягин снова мотнул головой и, сглотнув, произнес:
– Ты… ты сам? Но… но зачем?
– Очень просто, – объяснил Цезарь. – Я считаюсь почти богом. Мой род Юлиев идет от Юла, сына Энея, в котором текла кровь богини Венеры. И я знаю, что я не просто человек, что я выше, чем человек. И что же? Божественный Юлий, потомок богов, владыка Рима, в один прекрасный день может превратиться в полудохлую развалину, страдающую потерей памяти, старческими психозами, поносом и кашлем! Недавно на заседании сената у меня было помрачение. Я не могу себе позволить хоть на день быть таким, каким я иногда видел себя в зеркалах своего дома!
Сержант Васягин пробормотал:
– Но, Цезарь… Вот в моей стране, у нас был президент… правитель, который иногда, верно, забывал, как его зовут. И ничего! Его даже на второй срок выбрали.
– Меня тоже трижды избирали диктатором, – проговорил Юлий Цезарь сурово и печально, – последний раз пожизненно. А правитель твоей страны, о котором ты сейчас говорил…
– Он уже не правитель. Он ушел в отставку. Живет на пенсии. Может, и тебе, Цезарь, уйти в отставку, уехать далеко отсюда и жить спокойно. Ну, пчел там разводить. Мемуары напишешь, получишь гонорар… В теннис поиграешь. А, его же еще не изобрели, – бормотал Васягин, – ну, попросишь кого-нибудь, чтобы специально для тебя теннис изобрели.
– Нет, – качнул головой Цезарь, тронул пальцем висок, чтобы не покосился венок на голове, и тут обнаружил, что венок не лавровый, а – дубовый. – Кстати, если ты из милиции, то ты должен знать, что выборами на этот год Бруту вручена городская претура. Так что ты бил почти что своего начальника.
Васягин понял, что городская претура – это что-то вроде ГУВД Рима. Цезарь снова пощупал венок и опять убедился, что он дубовый. Что за чудеса? Дубовый венок давали за спасение человека, римского гражданина. Опять шутки ларов, способных превратить лавровый венок в дубовый? Цезарь медленно стянул с головы венок и проговорил:
– Ты только что спас меня. За это ты должен быть награжден дубовым венком. Возьми его. А теперь, человек, так похожий на сына Рима, беги отсюда! Потому что через минуту я отдам приказ тебя убить. Ты узнал мою тайну, и ты не удержишь ее в себе.
Услышав это заявление, сержант Васягин едва не выронил кинжал, отобранный им у сенатора Каски. Хорошенькое дело! С риском для жизни спасаешь римского правителя, и тут же оказывается, что все не так, что тебя сейчас накажут, что тебя сейчас прикончат!.. Цезарь повернулся к нему спиной и, обогнув статую Гнея Помпея, вышел к сенаторам.
Сержант Васягин остался один с открытым, как у выброшенной на сушу рыбы, ртом.
«Кажется, сейчас будут меня гасить, – мелькнула мысль, – нашелся спасатель!.. Чип и Дейл в Древнем Риме!»
3
– Это Помпеева курия, где сегодня собирается сенат, – сказала Галлена, протягивая руку по направлению к высокому зданию с массивными бронзовыми дверями и портиком. Ступени каменной лестницы были украшены орнаментами. На входе в курию полы были выложены мрамором нежного молочного оттенка с дымчатыми прожилками.
Вотан Борович, еще глубже надвинув на глаза шляпу, проговорил:
– Чувствую я, что наш человек здесь находится. Сей предмет, – он разжал пальцы, показывая васягинский «Полет», – ясно дает мне понять, что мы правильно устремляем стопы свои.
– Ну, еще бы, – проговорил Астарот Вельзевулович Добродеев, который по случаю такого торжественного момента, как готовящееся убийство Цезаря, приоделся даже в латиклавию – тогу с широкой пурпурной каймой – традиционное облачение сенаторов.
Правда, как показало ближайшее будущее, никто не сумел оценить великолепия избранного им наряда. Потому что на входе стояли преторианцы во главе с двумя декурионами, и вступать с ними в полемику было чревато. Именно в силу этих причин Галлена применила TOT же прием, каким в Древнем Египте воспользовался Альдаир. Она накинула на себя и на двух своих спутников покров невидимости. Вотан Борович порывался было внести свой вклад в дело маскировки, однако же дочь Лориера – босса всех ларов, бесов, демонов, просто инферналов – не позволила. От бывшего бога, давно перешагнувшего пенсионный возраст, вполне можно было ждать чудачеств. А Галлена не хотела осечек. Ее можно понять: один уже начудил, теперь, не дай великие боги, и второй набуянит. А уж от третьего, гражданина Добродеева, можно было ждать чего угодно. И потому Галлена сделала по-своему.
– Он здесь, – ворчал Вотан, глядя на убыстряющийся бег стрелок, – и что, да подскажет мне вельва, ему тут надо?
– А эти люди вообще непредсказуемые существа, – сказал Добродеев, шествуя по коридору в сенатской тоге и испытывая скрытую досаду от того, что никто не может созерцать его в этом великолепии, кроме двух дионов. – Сколько живу, столько в этом убеждаюсь. Здрасти-и! – Он раскланялся с туманной тенью, выросшей прямо из стены. – Соплеменники клубятся! – пояснил он Галлене. – Я, кстати, тоже могу на время становиться невидимым. Только сейчас, к сожалению, никак. Я ведь не в своем времени. А вот они нам помогут, если, конечно, Васягин не помешает. А он мо-о-ожет!
Тут же кандидат сатанинских наук пожалел о том, что не получает жалованья еще и в провидческом отделе компании «Vade Retro, Satanas & Со». Прямо на него из-за колонны выбежал человек в белой тоге, в котором при ближайшем рассмотрении был опознан сержант Васягин. За ним гнались трое преторианцев, вооруженных короткими мечами. Со лба Васи ручьями тек пот. Физическая подготовка у преторианцев, возможно, была получше.
Часы на ладони Вотана Боровича жалобно звякнули, треснуло и разлетелось стеклышко.
– Так! – всплеснул руками невидимый Добродеев. – Ну что я говорил? Вот и пожалуйста! Вот и получите! Мало нам солдат у входа, так он еще троих за собой тащит!
Сказав это, ушлый инфернал изящно подставил ножку пробегавшему мимо него римлянину. Тот кубарем полетел наземь. Двое других продолжили свой бег, не обращая внимания на потерю бойца. Галлена недоуменно глянула на Добродеева и проговорила на русском языке:
– Что-то тут не то, дорогой мой чертик! – Добродеев скривился, и тут же из-за колонны прямо на него шагнуло существо. Существо было облачено в короткую серую тунику то ли из шерсти, то ли из очень похожего на шерсть материала. На плечах его болталась собачья шкура. Несмотря на то что шкура не подавала признаков жизни, голова собаки, лежавшая на плече существа, активно облизывалась длинным языком.
– Ага, лар-хранитель! – догадался Добродеев. – Наверное, это ему поручено достать кинжал с кровью Цезаря. Старик Аудио/Видео не обманул! Ну, соплеменник! – торжественно обратился он к представителю древнеримской инфернальной братии. – Как там у нас дела?
Лар ответил тихим шелестящим голосом, как заговорила бы снимаемая с конфетки обертка:
– Договор наш расторгается. Цезарь еще жив. А ты говорил, что в этот момент он будет уже мертв. Какой-то чужой помешал состояться тому, что предначертано.
– То есть… – сказала Галлена, – мы не получим кинжала?
– Нет, – прошелестел лар, тая. От него уже остался мягкий серый туман, когда до ушей дионов и растерянного инфернала донеслись заключительные слова: – Даже если Цезарь умрет через пять минут, я не в силах находиться около него.
Галлена настолько потеряла контроль над собой, что полог невидимости рассеялся. Добродеев активно замахал руками и принялся отчитывать уже ретировавшегося лара:
– Нет, ну это понятно! Твое дежурство по курии уже закончилось, да! Но…
– Я сам пойду! – вдруг взревел Вотан, оглядываясь вокруг. – И заберу то, что не могут доставить нам твои ничтожные соплеменники!
– Погоди, – остановила его Галлена. – Ты погляди!.. – На них снова мчался сержант Васягин. Курия была обнесена по периметру балюстрадой, по которой можно было сделать полный круг. Примерно метров двести. Сержант Васягин преодолел это расстояние, показав не то чтобы рекордный результат… Но одно то, что ему удалось перехитрить двух охранников, свидетельствовало в его пользу. Сержант Васягин, в грязной уже тоге, с дубовым венком набекрень, мчался к дионам и Добродееву, отчаянно скользя по мраморному полу, и кричал:
– Я!.. Я теперь понял! У меня!.. У меня!..
– Что у тебя? – спросила Галлена с досадой.
– Кинжал! С кровью Цезаря! Когда этот жирный тип по имени Каска ударил его сзади, он поцарапал ему плечо! На кинжале осталась кровь… кровь Цезаря! Она самая! Он, кстати, немного ваш родственник, Галлена, и ваш, Вотан Борович! У него прапрапрабабушка была Венера, а она, наверное, из ваших! А этот Цезарь и гусь же!.. Еще тот гусь этот Гай Юлий! Оказывается, он сам готовил свое убийствоnote 15! Красиво хотел с политической арены уйти! А мне в пятом классе поставили двойку за то, что я сказал… будто Цезарь…
– Малоинтересно то, что ты говорил в пятом классе, – перебил его гражданин Добродеев. – Ты и сейчас ничего умного не можешь сказать. Ну вот! Я так и знал! Эти три легионера гонятся за нами! Придется немного подраться… Устроили тут цирк, понимаешь ли! Ну да, конечно, меня можно обижать, – заскулил он, глядя на подбегающих легионеров. На их свирепых лицах определенно читались отнюдь не пацифистские намерения. – А я так не хотел пачкать свою новую тогу!
