Анна и Татьяна Аксинины
Крест на ладони
– Если бы искать стали позже, через год-два, то можно было бы шире смотреть, а так – не больше полугода разницы, иначе спрятать не удалось бы, – уверенно сказала мама.
Этот список оказался совсем не маленьким – 19 девочек. Марине не понравилось, что он был сделан в алфавитном порядке. «Лучше бы по дате рождения, тогда более близкие по возрасту оказались бы в середине. Хотя, может, придется его еще по каким-то признакам сортировать, лучше перебросить к себе и завести базу». Она, не откладывая, перекинула в ноутбук информацию с диска и стала просматривать. Но тут вернулся Дворжецкий, покупавший минеральную воду на дорогу, и позвал в машину. Продукты он не взял, только коробочку конфет для родственницы, так как, по его словам, «от обеда нам все равно не отвертеться».
Дорогой Марина держала перед глазами список, перечитывала, старалась запомнить имена и фамилии.
«Антипова Татьяна, Бауэр Лилия, Бугрова Антонина, Дитрих Эрика … »
– Евгений, почему так много немецких фамилий? Их сюда сослали?
– Да, в начале войны депортировали из Поволжья, они жили в лесхозе, он был рядом за речкой Песчанкой.
«…Леонгард Роза, Марченко Галина, Половкова Наталья, Рудых Лидия, Рудых Светлана… Это что же, близнецы? Нет – погодки, обе июньские, значит, обе – на подозрении… Савчук Ирина, Фишер Мария…» Через четверть часа она выучила их всех. «Только все ли попали в этот список? Ведь юристы «Сиблекса» уже работали над ним, но пока никого не нашли».
– Евгений, а как этот список составили? Не могли пропустить кого-нибудь?
– На Вашей дискете есть исходный список. Но могу дать ксерокопию.
На первом же светофоре, Евгений открыл папку с мультифорами и вынул листочек. Марина обратила внимание, как быстро он нашел его: не рылся, а посмотрел по реестру, и раскрыл на нужном месте. «Надо завести такой же порядок в моих папках», – решила она.
Это оказалась ксерокопия архивного документа «Список девочек, проживающих в д. Шабалиха, рождения с декабря 1949 по декабрь 1951», составленный секретарем и заверенный председателем Кузоватовского сельского совета 7 октября 1952 года. В нем было тридцать пять человек. Они были расположены по датам рождения. Марина стала сличать оба списка и нашла несоответствие. Целых четыре девочки не попали в малый список. Евгений был в курсе. Оказалось, что родители двух из них так и жили в Шабалихе, но категорически отрицали факт удочерения. Их слова подтверждали: в одном случае – соседи, в другом – родственники. Еще две девочки, Тамара и Галина Федосовы, родились в августе 1950 года. Марина сама догадалась, почему их исключили, но все же уточнила:
– А вот близнецы Федосовы – их проверяли? Они, наверное, очень похожие?
– Я точно не знаю, но сегодня посмотрим.
Марина не стала уточнять, где он собирается смотреть, так как список притягивал её внимание. Расположение по датам помогло ей определить, что все девочки, кроме Лиды Рудых, должны были пойти в школу в один год. Это тоже мама подсказала, что в школу тогда принимали только в полные семь лет. Фамилии, имена и даты были написаны от руки, ручкой с пером, которую макали в чернильницу: периодически линии становились тонкими и бледными, потом снова – четкими, жирными. Написание букв и цифр было не современным, упрощенным, а со всякими непривычными завитушками, точками. Перед каждой фамилией стояла более светлая и широкая (видимо, карандашная) «галочка», означавшая «проверена». А внизу было дописано другим почерком и тем же карандашом:
«Помимо списка проверена:
Степанова Елена, фев.51, без док-та, в гостях у Домниковой М. П. с матерью Степановой А.С., проживающей в с. Кузоватово».
И подпись проверявшего.
– Как же эта Степанова Елена выкрутилась без документа?
– Ну, что Вы, как можно? Без документа её бы в два счета забрали. Но её родители, проживавшие в Кузоватово, предъявили метрику на следующий же день, от нее и отстали. А у нас эта девочка на первом месте в списке кандидатов.
– Почему?
– По двум причинам. Её бабушка, Мария Петровна Домникова дружила с Еленой Ивановной Сушковой. А ходили они друг к другу по тропинке за огородами, то есть лесом. А вторая причина: кроме дочери Александры Семеновны, по мужу Степановой, у Домниковой был сын, Эдуард Семенович, и работал он председателем Кузоватовского сельсовета. Это его подписью заверен список.
– Да, вижу. Значит, он мог сделать ей новую метрику и вписать в журнал регистрации?
– Теоретически – мог. Если оставалось свободное место, мог внести задним числом. Почерк совпал, чернила – те же, не подкопаешься.
– Да, это – новая для меня версия, я не думала, что метрику могли подделать. Но ведь кроме родной сестры, Александры Степановой, кто-нибудь еще мог попросить Эдуарда Семеновича о подобной услуге: по-соседски или за деньги?
– Маловероятно. Уж очень велик риск для обеих сторон. Другое дело – своя семья.
– Вы, конечно, искали Елену Степанову, а почему не нашли?
– Мы, собственно, еще продолжаем её искать. Владимир Степанов, муж Александры, жил в Ташкенте, а здесь служил в армии. После армии поженились, жили сначала в Шабалихе, потом в Кузоватово, а вскоре переехали в Ташкент. Странно, что их кузоватовские соседки разошлись во мнениях, сколько же детей было у Степановых: одна говорила, что трое, другая, что двое. Позднее к Александре перебрался брат, а потом они и мать увезли в теплые края. Теперь это – другая страна, запрос послали, но нам ответили, что указанные лица на территории Узбекистана проживали до 1990 года. А куда выбыли и живы ли, неизвестно.
«Хорошо, если живы родители. А сама Елена могла несколько раз фамилию сменить. Ей же в прошлом году 51 исполнилось. Она старше мамы. У нее не только дети, но и внуки могут быть».
–Да, вы сказали, она на первом месте, а кто на втором?
–На втором и третьем – погодки Рудых. Это была многодетная семья, десять детей. Отец – скотник, мать – доярка. Они в том году погорели. Родители были на работе, за младшими присматривали старшие дети-школьники. При пожаре погибли двое детей, (а, может, и трое) и почти все получили ожоги. Рудых временно разместили в клубе, а он располагался напротив дома Сушковых. Документы им выдали с их слов уже после 5 октября.
– То есть, они могли сказать, что умерли не трое, а двое?
– Да, и никто их особо не проверял, тем более – самых маленьких. Даже комиссары к погорельцам отнеслись с пониманием: нет документов, потому что сгорели. Непонятно только, зачем им лишний рот, чужой ребенок, восьмой по счету?
– Да ведь у многодетных потому и много детей, что они любят их и не считают обузой. Может, просто пожалели девочку. Может, она к ним в клуб сама забрела. Или её бабушка успела привести.
– Ну, Марина, у Вас и фантазия! А я, признаться, думал, шеф просто от нечего делать в этой семье ищет.
– Ну, и что, нашёл?
– Пока – нет. Изо всей большой семьи в деревне остался один Павел Рудых, которому было в 52-м году всего 4 года. Пожар он помнит хорошо, а дальше, примерно до школы – провал в памяти. Родители уже умерли, другие дети – по всему свету разлетелись, он с ними не переписывается. Их после пожара осталось шесть сестер и два брата. Старшего брата уже нет в живых, а сестры, вроде бы, живы. Жена Павла обменивалась с ними открытками, но она умерла, а он даже адресов не смог найти. Сказал только, что Света в Прибалтике, а Лида – в Белоруссии, а может, и наоборот. Обе замужем, а новых фамилий не помнит.
– Он что – умственно отсталый?
– Да, есть немного.
– Жаль. И что же теперь делать?
– Да ничего не поделаешь, остается ждать откликов на публикацию. Кстати, был звонок от одной читательницы, преподавателя Университета. Она говорила о своей коллеге, некой Жуковой Анне Викторовне, мать которой родом из Шабалихи.
– А как девичья фамилия матери, не спросили?
– Обижаешь, начальник! – перешел на блатную интонацию Евгений, и Марина засмеялась, так это вышло неожиданно и забавно. – Конечно, спросил. Подруга не знает фамилию ее матери, и точный возраст – тоже. Но про Анну Викторовну сказала, что она родилась в январе семьдесят четвертого, ей двадцать восемь, как и мне, всего на две недели старше. Примерно подходит. Она завтра приедет из Омска и позвонит в контору.
«Какой дотошный, все выспросил! Отличный у меня помощник, – порадовалась Марина и даже слегка возмечтала. – Хорошо бы мать Жуковой оказалась Степанова или Рудых!» Но, боясь сглазить, сказала другое:
– А как насчет остальных кандидаток?
– Все остальные – на четвёртом месте, проходят по версии: «внезапная смерть ребенка, не зафиксированная официально».
«Да, в тоталитарном государстве это весьма сомнительно. Это на родине Эндрю Сушкова не требуют документы ребенка ни в детском саду, ни в школе. Там ребенка можно любым именем назвать. Но мы будем думать, что шанс есть. А иначе – не стоило все это затевать».
* * *
«Вот так деревня!» – в который раз воскликнула про себя Марина. Шабалиха поражала своим цветущим благоустроенным видом. Строгие ряды типовых одноэтажных домов из белого кирпича или бруса утопали в зелени на асфальтированных улицах. В центре деревни были даже тротуары, обсаженные подстриженным кустарником. Здесь располагались контора, школа, детский комбинат с целым парком за оградой, поликлиника, почта.
Женя провез её и на окраинную улицу, где стояло несколько домов попроще. Он показал, где был дом Сушковых, а где – Домниковых, последний на улице. Их огороды и сейчас выходили в сосновый лес и имели калитки. Марина прошлась от «от Домниковых до Сушковых» и обратно по лесной дорожке. Это заняло от силы минут пять, даже ребенок не потратил бы много времени. Заросли малины, крапивы и лопухов вдоль заборов могли бы спрятать от недобрых глаз и не такую кроху. Клуб по-прежнему был рядом с бывшим директорским домом, но он был перестроен и теперь выходил фасадом на соседнюю улицу, ближе к центру деревни. Марине чего-то не хватало, она завертела головой, беспокойно озираясь:
– А где же была школа? Должна же была где-то на этой улице быть школа.
– Да, вон там, наискосок, где сейчас почта. А как вы догадались?
– Потому, что Сушкова с женой арестовали прямо в школе.
…Сушковых «взяли» прямо в школе. Машина подъехала к крыльцу, из нее вышли хмурые люди в шинелях и быстрым шагом направились внутрь. В деревне такие машины просто так не появлялись. Сердце пожилой женщины, стоявшей у калитки дома с маленькой девочкой, сжалось от страха. Елена Ивановна торопливо пошла вглубь усадьбы, где был выход в лес. Здесь у столбика калитки со стороны леса была неглубоко закопана жестянка из-под чая. Она достала маленький сверток, развернула, на ладони блеснул золотой крестик. Елена Ивановна поцеловала его, надела цепочку на шею ребенка, спрятала крестик под пальто. Перекрестила, обняла на прощанье ребенка и сказала: «Ляля, иди к бабе Маше! Иди, а то плохой дядя заберет». Девочка в коричневом пальтишке и таком же капоре послушно пошла по знакомой тропинке, а женщина поспешила войти в дом, на ходу расстегивая пальто. Ей надо было протянуть время…
Или это было так?
… Елена Ивановна торопливо подошла к дереву у плетня, где была неглубоко закопана жестянка из-под чая, и достала из нее маленький сверток, развернула, на ладони блеснул золотой крестик. От калитки её окликнула испуганная женщина: «Елена Ивановна! Возле школы – машина». – «Тише, я знаю, возьмите, пожалуйста». Одной рукой передала ручку ребенка, другой – цепочку с крестом: «Иди, Ляля, к тете Ане, а то плохой дядя заберет». Женщины поспешно разошлись: одна вошла в клуб, вторая – в дом…
– Ну и что, что их арестовали в школе?!
– А его мать – дома. Она должна была заметить эту машину, чтобы успеть спрятать ребенка. И, может, уничтожить какие-нибудь записки, письма, документы. А куда, интересно, делась метрика Елены?
Евгений, слегка опешивший от внезапного проявления «женской логики», засуетился:
– У меня нет! То есть, её нет в описи изъятых при обыске документов. Можете сами посмотреть, – он быстро достал из машины свою папку.
«Нет метрики, значит, сожгла? Или она её ребенку в карман сунула? Или отдала в руки этой многодетной матери?»
– Спасибо, я помню, что её не нашли. Дайте лучше список детей с семьями. Или просто скажите, как звали мать десяти детей? Анна?
– Нет, она – Антонина Захаровна. А что?
– Так, ничего, мысль мелькнула… А у этого Павла Рудых, «родни не помнящего», дети есть? Где они?
– Не знаю, здесь не написано. Но адрес указан, можно к нему заехать, спросить.
Идея оказалась плодотворной. Во дворе Павла Рудых они встретили его дочь, Олю, которая складывала наколотые дрова из кучи в поленницу. Оля оказалась вполне сообразительной и даже чересчур разговорчивой. Тут же сообщила, что она из троих детей младшая, а старшие совсем обнаглели, как уехали в город, так глаз не кажут. А ей приходится и свой дом вести, и отцу помогать по хозяйству. Оля читала «Теле-семь» и за вознаграждение обещала перерыть хоть весь дом, но найти фамилии и адреса всех своих теток.
– А как я вам передам?
– Вот, позвоните по телефону, договоримся.
Марина заметила мелькнувшее у девушки разочарование.
– Если за три часа успеете, то сегодня.
– А деньги сразу? Так вы заедьте еще! А я прямо сейчас начну искать! Ну, папаша! Не голова, а пим дырявый! – ворчала Оля, направляясь к дому.
– Если мы у бабушки три часа прообедаем, то на мамин ужин места не хватит, – заметил Евгений, открывая дверцу Марине.
– Пожалуйста, заедем еще к дому Сушковых, – попросила Марина.
Она еще раз медленно прошла от углового дома Домниковых до огорода Сушковых. Лес начинался прямо здесь, за огородами: сосновый бор с редкими березами и кустами. «Странно, Сибирь – а ни одной елки нет. Понятно, что нет дубов и каштанов, но елки где же?» Сейчас лес был пронизан солнцем, пестрел цветами, звенел птичьими голосами. Но Марина вглядывалась в него, представляя серое небо, потемневшие от дождя стволы сосен, голые кусты и пожухлую траву. Каким страшным он был для заблудившегося ребенка! Она заметила совсем узенькие тропинки, ведущие в лес от каждой из трех калиток. «Здесь целых четыре развилки: от каждой калитки и от угла. Ребенок мог ошибиться, свернуть не туда, особенно в ненастный день».
– Женя, а куда ведут эти дорожки?
– Та, что от угла – к мосту через речку, видите, там крыши просвечивают – это молочный комбинат, а раньше был лесхоз. А эти, по-моему, просто в лес, там и кончаются, по ним за ягодами ходят, грибами.
«Кто встретил её в лесу? Уж, наверное, не волк! Ведь как искали, а не нашли даже клочка её одежды. И крест, этот единственный в своем роде крест, никогда бы не попал к людям, если бы девочка пропала. Правильно, что мы расширили круг, не только ближние соседи, это мог быть любой житель деревни. Теоретически – любой. А на деле, конечно, не каждый бы рискнул ради чужого ребенка пойти против власти. Часто пишут, что все были доносчики, все жили в страхе. Так, да не совсем. Просто люди жили. И были – всякие, и были – люди».
Размышления Марины были прерваны появлением со стороны леса женщины. Словно подтверждая слова Жени, она несла маленький бидончик с земляникой и букет полевых цветов. Она подошла по средней тропинке к калитке и кинула на незнакомых людей вопросительный взгляд:
– Здравствуйте! Вы кого-то ищете?
На вид ей было лет сорок, одета скромно, да и усадьба за некрашеным штакетником не блистала роскошью. Марина шагнула вперед:
– Добрый день! Мы ищем кого-нибудь, кто помнит Домниковых или Сушковых, они здесь рядом жили.
– Домникову бабу Машу я хорошо помню, только она давно уехала. А Сушковы? Какие Сушковы? Не те, про которых в газете писали? Ой, вы, наверное, про них информацию собираете?– Женщина заметно оживилась, глаза её заблестели. – Вы зайдите к нам, поговорите с мамой, она точно помнит всех соседей. Только она болеет, лежит, – глаза её погрустнели. – Рак печени, уже оперировали, посмотрели – и зашили. Теперь на обезболивающих живет. А лекарства такие дорогие… А правда, что… – она смешалась, и Евгений поспешил ей помочь.
– Да, наша фирма платит вознаграждение за ценные сведения.
– Сразу или потом?
Женя молча вынул конверт и продемонстрировал его содержимое.
– Ну, так пойдемте, что же мы стоим! – она торопливо шагнула в калитку и повела гостей по тропинке через длинный огород, сначала – мимо ровных рядов картошки, потом между грядок. На ходу она вполоборота оглядывалась, словно боялась, что гости исчезнут. – Меня Тамара зовут, Тамара Ивановна, маму – Раиса Никитична, а вас как?
Еще одна калитка отделяла огород от двора, где бродили разномастные куры, возглавляемые рыже-пестрым петухом. На перилах крыльца сидела серая в полоску кошка и, чудом сохраняя равновесие, умывалась лапкой. «Гостей намывает», – вспомнила примету Марина.
…Выйдя на улицу, Марина на миг задохнулась от солнечного света, свежего воздуха, радостного чириканья воробьев. Все это так сильно контрастировало с обстановкой у постели умирающей женщины, которая даже не знала, что обречена! Было неловко выспрашивать Раису Никитичну – худую, изможденную, пожелтевшую, полулежащую в подушках. При виде нее Марине просто хотелось извиниться и уйти, но Тамара смотрела так жалобно, а сама больная проявила такой живой интерес, что они остались и поговорили. Оказывается, Тамара читала и обсуждала с матерью газетную статью, и сейчас Раисе Никитичне совсем не трудно было переключиться на события пятидесятилетней давности.
Новой информации было не так уж много, только кое-какие уточняющие детали: как жили Сушковы, с кем дружили. В 1952 году Рае Иванкиной было 12 лет. Она хорошо помнила директора школы, который был учителем математики и физики, и его жену, которая вела русский язык, и их маленькую дочку, которую они называли Леночкой, а бабушка – Лялей. Они все были такие вежливые, спокойные, особенно – бабушка. Никогда голоса не повысит, не крикнет на ребенка. Вот и ребенок поэтому был тихий, послушный, улыбчивый.
Марина, хотя и читала приметы ребенка, тут же задала вопрос:
– А на кого была похожа девочка?
– Не могу точно сказать, да вам это и не поможет. Ведь ребятишки израстают и меняются. Вон Томочка моя, была сильно похожа на свекровь: глаза голубые, головка белая, как одуванчик. А выросла – волосы и глаза потемнели, и нос изменился, стала на меня похожа, вот посмотрите. Тома, иди сюда!
– Что, мама? – сразу прибежала из кухни дочь. Марина и Женя послушно оглянулись на нее. Увы! Сходства между женщиной в самом соку и её иссохшей мамой было мало. Но оба кивнули разом, как по команде.
– Томочка, может, чаю гостям соберешь? – но гости решительно отказались, и Раиса Никитична продолжила.
– Я хорошо помню, что Леночка была светленькая, слегка кудрявенькая, но это еще неизвестно, какая потом стала. Может, как бабушка – голубоглазая блондинка, может, как отец – темнорусая с серыми глазами, может, как мать – кареглазая, волосы черные.
Бабушка дружила с Домниковой Марией Петровной, у той икона была, так она там тайком молилась. А тайком, чтобы у сына неприятностей не вышло, могли с работы выгнать. Елена Ивановна давала подруге медицинские и кулинарные советы, а Мария Петровна ей – сельскохозяйственные. Им, хоть и учителя были, приходилось и кур держать, и поросенка, и огород сажать. В деревне без этого – хоть с голоду помирай. Старушки часто ходили в гости друг к другу, и Леночка, конечно, знала тропинку за огородами и бабу Машу, которая сшила ей куколку. С Домниковыми они и Новый год встречали, с её сыном и дочерью.
С Рудых они не дружили, те жили далеко, за водокачкой, да и что им за компания – скотник и доярка? Но после пожара принесли какие-то вещи, целый узел, хоть и у самих лишнего не было. А дружили еще с ветеринаром дядей Сашей, он через дорогу рядом с клубом жил. Его жена, такая красивая татарочка с косами на голове, была завклубом и привлекла Галину Игнатовну в самодеятельность, она была запевалой в хоре. Тогда все праздники отмечали в клубе: сначала – собрание, доклад директора, награждение передовиков, потом – концерт самодеятельности, а вечером – танцы под баян. Дядя Саша и его жена по очереди играли. Хорошие люди были, всегда в праздник соседских ребятишек карамельками угощали. А своих детей у них не было. Они потом переехали в самый Новосибирск. Повезло дяде Саше: через родственников на ипподром устроился, – а то из деревни только в армию можно было уехать, да вот еще, как Сушковы. Рая хорошо запомнила арест Сушковых, хотя взрослые старались не вспоминать об этом.
– Когда узнали, что Леночка пропала, мать плакала, отец был очень бледный, а бабушка – самая спокойная. Стояла, выпрямившись, такая статная, в длинном пальто, на седых волосах шляпка старенькая, сверху – платок. И молча губами шевелила, молилась, наверное. Весь народ собрали и повели в лес. Искали допоздна, даже с фонарями, и на второй день – тоже. Солдат было мало, своего начальства – тоже, кто-нибудь мог найти и спрятать девочку. Да только потом была проверка всех детей, тут-то как быть? И почему вы думаете, что она жива?
«Потому, что существует крест», – подумала Марина, но ответила иначе:
– Скорее, надеемся.
Она преувеличенно благодарила Раису Никитичну, спросила разрешения опубликовать её рассказ. Измученная болезнью женщина слабо улыбнулась.
* * *
Только выходя из машины у красивого нестандартной постройки дома, Марина спохватилась:
– А какие, собственно, у Вас здесь родственники и чем они занимаются?
– У меня здесь бабушка, Татьяна Аркадьевна, и дядя, мамин брат. Бабушка сейчас на пенсии, а всю жизнь проработала в школе.
– Мне думается, что дом великоват для учительницы.
– Да, верно. Мой дедушка был директором этого совхоза, этого образцового хозяйства, – он сделал широкий жест рукой, приглашая полюбоваться, – и все, что вы здесь видите, – плоды его труда.
Татьяна Аркадьевна оказалась очень бодрой моложавой старушкой, в меру полной, аккуратно одетой и причесанной. Она сначала накормила гостей сытным обедом (Марина еле справилась с салатом и тарелкой борща, а от второго отказалась) и только после чая разрешила перейти к делу, ради которого они приехали. Журнал «Кредо» она читала в гостях у дочери. В счастливое спасение девочки она не верила, но готова была помочь поискам. Она достала целую стопку альбомов, нацепила очки, делающие её похожей на сову, и принялась за обстоятельный рассказ. Сама она не была свидетелем ареста. Ложниковы приехали в Шабалиху летом 1954 года, когда дед Евгения получил должность директора совхоза.
– Вот здесь мы в ателье снимались перед отъездом, Женечкиной маме всего 3 годика. Справа – мой брат, а слева – Владимир Петрович. Он в новом костюме, только что купленном, до него все 5 лет учебы в гимнастерке проходил.
– У него тут награды, он что, воевал?
– Да, успел, его призвали в 44-м, а в институт поступил после демобилизации. Когда мы познакомились, я была на первом курсе Пединститута, а он – на втором в Сельхозе, моя подруга училась с ним в группе. Он такой был героический, в орденах, характер очень напористый, устоять было невозможно. Мама возражала, но мы расписались, и я привела его домой. Потом родилась Ларочка, было, конечно, трудновато. И здесь поначалу – тоже, деревня была глухая, шоссе не было, от станции – десять километров проселочной дороги. Летом пешком ходили, а зимой – на санях ездили. Мама сначала у нас не жила, пока мы новый дом и баню не построили, а только летом гостила. Я пошла на работу в школу, а дочку отдала в детсад.
– Бабуля, ты меня извини, но Марину Николаевну интересует не история нашей семьи, а поиски человека, – вмешался внук.
– Да, конечно, – Татьяна Аркадьевна поскучнела и заторопилась, – я только хотела сказать, что с 1954 года в школе работала: сначала учителем русского языка и литературы, потом – завучем, а последние 30 лет – директором.
– Евгений Сергеевич не прав, мне очень интересно. Ведь и у меня бабушка работала директором школы.
– Что вы говорите? – она опять заулыбалась. – То-то мне в Вас что-то родственное почудилось. Наверное, речь, манеры… «В век всеобщего одичания частный всплеск обучения».
– У Вознесенского, по-моему, – наоборот: «век всеобщего обучения».
– Так это же было тогда, в семидесятых… Кажется, я опять отвлеклась, но мне вдвойне приятно помочь культурному человеку. Вот здесь в шкафу у меня альбомы со всеми выпускниками. Какой год вас интересует?
– Дети, которые пошли в школу в пятьдесят седьмом и в пятьдесят восьмом.
– Это какой год выпуска получается? 1967-й? Да, 1967-й и 1968-й. Они уже учились 10 лет, а перед ними теряли еще год на производственное обучение, трактор изучали. Представляете? И девушки – тоже. Вот они, смотрите, о ком рассказать?
Марина уже достала список, но заглядывать в него ей не было нужды:
– Федосовы Галина и Тамара и Рудых Лидия.
– Федосовы – вот, рядышком стоят, их не забудешь, такие похожие. Они на Новый год, помню, делали костюм «Графини Вишни», первый приз получили. А Лида Рудых год пропустила, слабо подготовлена была, и пошла в школу с младшей сестрой Светой, – Татьяна Аркадьевна перевернула страницу и уверенно показала на светленькую девушку в первом ряду.
– Лида еле-еле 8 классов осилила, а Света хорошо училась, изо всей семьи одна в техникум поступила.
Марина с Евгением многозначительно переглянулись: наследственность!
– А где сейчас девочки Рудых, не знаете? Может, с кем-то переписываются?
– Простите, не знаю. Сначала у них отец умер, потом самый старший – Костя, а все девочки разъехались, и мать забрали. Недавно кто-то говорил мне, что Антонина тоже умерла. Больше про Рудых ничего не могу сказать. А что касается остальных, то у меня есть все фотографии с первого класса, но только класс «А», в нем Ларочка училась. А девятый и десятый уже один был.
Татьяна Аркадьевна взяла другой альбом и по списку Марины показала почти всех девочек, припоминая что-нибудь о каждой. Для удобства она вынула три фотографии: первого и девятого «А» и десятого «Б», – изредка заглядывая в свои записи на оборотной стороне. Категорически она исключила только двух.
– Испалова Галя – настоящая казашка: глаза раскосые, волосы прямые черные. Только она одна из ваших подозреваемых осталась в деревне. Она за Сережу Ситникова вышла, вот он, троих детей родили. А еще Фишер Маша, она – копия своей матери: рыжая, кудрявая, в веснушках. Но я думаю, что среди немцев вообще можно не искать. Они жили обособленно в лесхозе за речкой, туда от крайних домов было минут 20 ходу. Женечка, дружок, – ласково обратилась она к внуку, – поставь еще чайку, что-то в горле запершило, отвыкла много говорить.
Евгений послушно отправился на кухню. Марина обратила внимание, что все немецкие девочки, кроме одной, оказались в классе «Б», и спросила об этом.
– Просто им удобнее было в одном классе, чтобы вместе ходить в школу и из школы. А Роза Леонгард жила в самой деревне. Её мать в конторе уборщицей работала, ей дали комнату в бараке.
– В бараке? – ужаснулась Марина.
– Это совсем не то, что вы подумали. Это был такой большой дом, с общим коридором и комнатами, что-то вроде сельской малосемейки. Там селили приехавших временно или одиноких. Их потом всех в новые дома расселили. Так некоторые не хотели с соседями расставаться. Нина Матвеевна Зарубина, например, одинокая была, воспитательницей работала, только в одном доме с Леонгард соглашалась жить. Даже свою очередь пропустила на расселение. Очень уж она Розу полюбила. Роза – такая хорошая, светлая девочка, всем нравилась. Вот здесь лучше видно, они с Ларочкой вдвоем сняты. Они дружили и в школе, и в институте, а потом жизнь развела их, а жаль. У Ларочки в школе было много друзей, но самые близкие подруги – это Роза и Галя. Вот здесь они в десятом классе.
– Какая Галя, Марченко? – припомнила Марина, беря фотографию.
– Нет, Галя Петухова… или Петрова? Надо же, забыла! Она позднее приехала, классе в пятом, тогда народу много прибыло. Владимир Петрович производство расширял, дома строил, и зарплату платил хорошую. Пришлось по три класса открывать. Еле-еле помещались, пока новая школа строилась. А вы там на обороте посмотрите.
Марина пробежала глазами по ровным строчкам фамилий, нашла и прочитала:
– Петрушина Галя.
– Конечно, Петрушина! Вот склероз проклятый! Знаете анекдот: как называется болезнь, при которой не помнишь, чем болеешь?
Марина рассеянно кивнула, не слыша, что ей говорили, потому что следующим в списке шел Боря, тоже одноклассник Жениной мамы. А фамилия его оказалась – Шугай.
«Борька–пропойца, «труп из Шабалихи», учился в том самом классе, где, может быть, училась девочка, которую разыскивает богатый родственник. Это – неспроста! Надо срочно сообщить Пете!» Марина во все глаза смотрела на фотографию, но не проронила ни звука. Дело об отравившемся пьянице приобрело совсем другую окраску. «Тайна следствия» – прозвучали в её голове грозные слова и как замок повисли на губах. Она ласково улыбнулась Татьяне Аркадьевне, продолжавшей что-то рассказывать об успехах своего мужа, дочери и внука. Евгений вернулся с чайником и налил бабушке чаю.
– Спасибо, Женечка! А Вы, Марина Николаевна, еще чай будете?
– Нет, нам пора ехать. Большое вам спасибо, Татьяна Аркадьевна! Вы нам очень помогли. Вы позволите взять эти три фотографии, чтобы скопировать?
– Конечно, берите! – охотно согласилась хозяйка. – А Женя потом привезет, лишний раз к бабушке заглянет.
Татьяна Аркадьевна проводила гостей до калитки:
– Счастливого пути! Да не забудьте сегодня в 5 часов посмотреть на Ларочку на четвертом канале!
Марина поняла, что пропустила какую-то часть монолога старушки, но согласно покивала:
– Да-да! Обязательно.
Поглощенная стремлением скорее увидеть Петю, она не сразу поняла, почему Евгений остановился у какого-то дома. Только увидев идущую к машине девушку, вспомнила про поручение, данное Оле Рудых. Оля вынесла записную книжку матери и тетрадный листок, на который она переписала страничку с буквой «Р». Здесь под заголовком «Рудых» были аккуратно записаны все родственники мужа с датами рождения, новыми фамилиями и адресами.
– Вот, я все переписала, а книжку себе оставлю, на всякий случай.
Евгений тщательно сверил записи и выдал награду. Девушка довольно заулыбалась и долго махала рукой вслед машине. У Марины при виде конверта возник вопрос. Она спросила Евгения:
– А с чего этот мистер Сушкофф так упорно ищет Елену, деньги тратит? Он что, такой сентиментальный? Сделал бы запрос в Инюрколлегию, а раз не нашли – успокоился.
– А, так значит, Вы не знаете про завещание.
– Что именно я не знаю?
– Про эту деталь Сушкофф рассказывал нашему московскому шефу при личной встрече. Василий Сушкофф в завещании не просто выделил сумму для наследников брата, а определил долю капитала, прибыль с которого должна ежегодно им выплачиваться.
