Андрей Снегов
Меняла
Глаза вампира
Муар. Серая муть, окутавшая все вокруг. И разноцветные всполохи – пляска огней на балу масок…
Маски. Диковинные маски, проплывающие мимо меня, улыбающиеся и смеющиеся в клочьях сигаретного дыма…
Шум. Гулкие, ритмичные удары, от которых дрожит пол. И кровь толчками бежит по венам, и ноги сами собой пускаются в пляс, и руки вздымаются вверх, тщась обнять небо, скрытое за светящимися огнями прожекторов…
Я материализуюсь в танцующей толпе, двигаюсь в такт музыке, пою, запрокинув голову и расставив в стороны руки, и ритм нанизывает меня на тонкую пульсирующую иглу, и грудь разрывается от недостатка кислорода, и сердце стучит все быстрее и быстрее. Грохот его ударов наполняет пространство, заглушает рокот динамиков, глаза испускают мерцающий свет, и голос плачущей скрипкой звучит под бетонными сводами…
Я вижу ее глаза. Радужные разводы вокруг расширенных в полутьме зрачков. Они переливаются калейдоскопом цветов, пронзают дымную мглу, выжигают черные дыры в моем сердце. И все пустеет вокруг, есть только я и она, музыка и огни, ночь и любовь, ярко вспыхнувшая сверхновой. Я иду, влекомый радугой ее глаз, плыву, огибая безликие тела, и мы сближаемся, танцуя. Руки сплетаются над головой, тела дрожат словно под напряжением, а кожа жаждет ласки чужих губ и ловит обжигающие прикосновения длинных каштановых локонов.
– Какие необычные глаза! – шепчу я и наклоняюсь для поцелуя.
– У всех вампиров такие! – слышу в ответ и вижу улыбку. – Но помни, лишь вампир может увидеть радугу в глазах вампира!
Она смеется, и разноцветные радужки полыхают яркими огнями в обрамлении длинных ресниц.
– Ты жаждешь поцеловать кровопийцу? – она снова смеется и прячет губы, прижимаясь ко мне бархатной щекой.
– Сгораю от желания! – перекрикиваю музыку и целую маленькое ушко. – А вампир спрячет клыки?
– Клыки? – она отстраняется и удивленно смотрит на меня: в ее глазах кружат осколки радуги. – Какие клыки? Ты начитался россказней о кровососах, чесноке и осиновых кольях?
Смеется, обнажая два ряда жемчужно-белых зубов.
– Не верь, я инициирую тебя поцелуем!
Я ловлю прикосновение ее мягких губ, и наслаждение захлестывает меня, захватывает в бешено вращающийся водоворот страсти, несет к водопадам, что разбиваются в сверкающую пыль на дне каньонов неосуществленных желаний.
– Ты красив, – говорит она, снимая черную маску с моего лица. – А голос твой также прекрасен как лик? Арию мистера Икса споешь, если уж им нарядился?
– Ты начиталась театральных программ и жаждешь услышать мой голос? – улыбаюсь, отвечая иронией на иронию. – Я – охотник на вампиров, спрятавший глаза за маской, а душу в черную мишуру одежд. Я пришел за тобой!
И снова поцелуй, и снова полет над толпой, пульсирующей в ритме танца как многоцветная медуза в океанских водах. Ее ладони жгут спину сквозь тонкую ткань костюма, а зубы оставляет на губах глубокие, саднящие от удовольствия раны. Она пахнет Кензо, молодостью и страстью.
– Пойдем отсюда!? – шепчу я, спрятав губы в шелковых прядях каштановых волос. – Я так давно искал тебя!
– Ты когда-нибудь занимался сексом, танцуя в толпе?
– Нет! – соврал я и опустил руки к массивной застежке на ее широком кожаном поясе.
– Не моргай. Смотрим друг другу в глаза. И пусть весь мир подождет!
Она положила маленькие ладошки мне на плечи, и увлекла к ближайшей колонне. И слова пропали куда-то, канули в Лету, растворились в звуках чарующей мелодии, сменившей монотонный ритм быстрого танца. Зал Титаником поплыл на виду у звезд, пришедших на смену цветным прожекторам. И мы на палубе. Сгораем от нестерпимого жара желания. А рядом холодный айсберг реальности. Белеет прямо по курсу, грозя гибелью нашему еще не родившемуся чувству.
Мои руки уже проникли к ней под рубашку, пальцы ласкают соски, напрягшиеся и затвердевшие от жестких прикосновений, а язык не покидает ее губ, влажных, полураскрытых свежим розовым бутоном. Ее пальчики на моем теле. Ногти. Прикосновения остро заточенных бритв к незащищенной коже. Я опускаю ладони и расстегиваю жесткий ремень, придерживая брюки. Она выгибает спину, я чуть приседаю и вхожу в нее, прижимаясь спиной к холодному мрамору колонны. Медленные покачивания в такт музыке. И пусть смотрят все, пусть видят, пусть чувствуют, как нам хорошо…
– В детстве ты мечтал о полетах, – не прекращая ритмично двигаться, прошептала она, – мысли твои нестройным рядом теснились в неразвитом мозгу, ты хотел ДРУГОЙ жизни и ДРУГИХ ощущений?!
Она улыбнулась и поцеловала, не отрывая взгляда от моих, светящихся от наслаждения глаз.
– Ломая руки, ты вырывался из железных оков обыденности, стремился куда-то, – Она резко дернулась в сторону, и боль раскаленной иглой пронзила тело. – Не бойся. Я просто играю с тобой. Как кошка с мышкой…
– Или мышка с кошкой, – я сладко улыбнулся, пролив яд на слабый росток взаимной симпатии. – Прелесть в неведении…
И снова поцелуй, и снова ее глаза, чарующие, баюкающие разум, сковывающие волю. В них кружились водовороты цветовых бликов: голубая лазурь плавно сменялась насыщенной бирюзой, в которой тонули ярко-красные лепестки, песочные вихри заметали океанскую синь, а изумрудная зелень переходила в вишневые и коричневые аккорды. Мы были в плену у наслаждения, оно длилось и длилось. Уже закончилась песня, уже гремели вокруг стройные ритмы в четыре четверти, а мы все не могли остановиться. Когда наслаждение стало нестерпимым, сознание подернулось рябью, и сладкая истома наполнила тело. Я безвольно повис у нее на плечах.
Боль… Губы отзываются резкой болью…
Жест… Я отталкиваю от себя девчонку, и она тут же исчезла в танцующей толпе…
Кровь… Капает из прокушенных губ и ложится красными кляксами на белоснежную майку…
Вино… Шатаясь и неуклюже лавируя между танцующими телами, я бреду к огням выхода…
Такси… По шахматному полю на оранжевом фонаре гуляют пешки и ферзи…
– Вам куда? – хитроватый прищур и дымящая сигарета в руке, уверенно покоящейся на руле.
– Большая Якиманка.
– Пятьсот. У тебя вся майка в крови.
– Это – моя кровь, едем!
Усталость… Ничего не соображая, падаю в машину и сливаюсь с неудобным сидением. Усталость и увядание. Меня мутит от выпитого, ночные огни за грязными окнами сливаются в светящиеся полосы и исчезают за поворотами…
– Приехали, вылезай.
Дом… Смятые купюры исчезают в широкой ладони, я слышу урчание мотора за спиной и ищу цель – обшарпанную дверь подъезда. Монотонно переставляя ноги, поднимаюсь по древним ступеням. Поворот. Еще поворот. Кто планировал эти лестницы? Дверь надсадно заскрипела, и я оказался в своей квартире. Десять шагов до кровати. Здравствуй белое безмолвие…
Сон… Я лечу над землей. Усеянный звездами полог ночи держит тонкие нити, привязанные к моим рукам и ногам. Из-за черной линии горизонта встает солнце, нити начинают плавиться и растягиваться, я камнем падаю на переливающийся кроваво-красный диск. Свист воздуха и писк летучих мышей…
Пробуждение… Открываю глаза и рывком сажусь на кровати. Липкий холодный пот покрывает все тело, меня трясет как в лихорадке, мысли беспорядочно плавают в голове, рвутся и склеиваются, рождая невероятные картины и образы. На чердаке пищат летучие мыши и мешают мне спать…
Свет… Подхожу к окну и отдергиваю штору. Свет тысячами раскаленных иголочек вонзается в глаза, проникает в мозг и, кажется, в самое сердце. Закрываю ладонями лицо и отскакиваю в спасительный полумрак комнаты…
Вино… Только хорошее грузинское вино. Ахашени. Много вина. Потом ночной клуб и девчонка с радужными глазами. Только вампир может увидеть радугу в глазах вампира. Я опускаю голову. Майка пропитана уже запекшейся кровью. Бурые пятна на простынях и подушке…
Ванная… Первобытный ужас наполняет меня. В зеркале мертвенно-бледное лицо и водянистые глаза в глубоких, обрамленных морщинами впадинах. Нос стал крючковатым, губы опухли и посинели. Только черные волосы не изменили свой цвет. «Я инициирую тебя поцелуем», – говорила девчонка. Но вампиров не бывает, не существует! Это все сказки, сказки для устрашения маленьких детей! Я в отчаянии срываю майку и вижу тело, еще недавно накачанное и упругое, а теперь дряблое и морщинистое, покрытое тонкой сеточкой вен…
Слезы… Тяжелые капли медленно тянутся вниз, свистят как бомбы в полете и с грохотом разбиваются о кафельный пол. Я зажимаю ладонями уши и кричу во весь голос, но летучие мыши на чердаке пищат громче. Я врезаюсь лбом в зеркало, и дождь из сверкающих осколков окутывает меня. Но крови нет. Есть только буро-зеленая субстанция, забрызгавшая сверкающие грани.
Темнота…
***
Меня будит писк летучих мышей. Я открываю глаза. Потолок непривычно высок, а кафельный пол необычно жарок. Я поднимаюсь и только начинаю думать о том, что нужно пройти в спальню, как оказываюсь перед кроватью. Муха, случайно залетевшая из летней уличной жары в спасительную прохладу старого дома, падает на пол, сбитая мной. Обернувшись, я успеваю увидеть последний дюйм ее смертельного полета. Хищно раздув ноздри, запрыгиваю на подоконник. Разбитое стекло обрушивается с четвертого этажа, и внизу слышатся крики испуганных людей. Я смотрю в ночь.
Я никогда не видел ее до этого. Только тьму и неяркий свет фонарей. А теперь НОЧЬ и ЗВЕЗДЫ. И симфония звуков расцветает на тонких как луч барабанных перепонках. Я слышу, как в сотне километров от меня летит в темноте сова. Ее крылья со свистом рассекают воздух, взрезают его, как нож – масло, прессуют и давят, платя за возможность полета. А в трещинах дороги растет трава. Она тихо тянется из-под земли, со скрежетом, с надрывом взламывая асфальт. В окне напротив ярко-красной звездочкой полыхает кактус, расцветший в руках заботливой бабульки. Сама она тихо спит в старой металлической кровати, распространяя вокруг себя ореол умиротворенной старости.
Хрустальность восприятия мира. Я вижу любое движение во тьме, ловлю каждый звук, чувствую самый слабый запах и двигаюсь быстро, как кошка, нереально быстро. Сделав обратное сальто, оказываюсь у шкафа с одеждой. Огромное зеркало пусто – в нем меня нет.
Я кладу ладонь на стекло и впитываю тепло всей поверхностью кожи. Шаг до выключателя, щелчок, вспыхнувший свет, поворот головы. В зеркале снова нет моего отражения.
Бросаюсь к ящику письменного стола и среди прочего хлама нахожу пыльный и исцарапанный «Polaroid». Отвожу руку с фотоаппаратом на полметра от лица и нажимаю кнопку. Вспышка слепит меня, отзывается болью в глубинах разума, я отбрасываю фотоаппарат и закрываю глаза ладонями. Разноцветные всполохи, светящиеся точки и линии беснуются на экране зашторенных век.
Когда способность видеть возвращается, я подбираю наливающийся цветом пластиковый квадратик и вглядываюсь в проступающее изображение.
Красивое и совершенное, как будто выточенное искусным скульптором лицо. И глаза. Сверкающие радугой глаза вампира.
Экзамен
Больше всего на свете не люблю возвращаться. Не люблю уезжать от моря, солнца, пляжей, веселья и беззаботности в душный, прокопченный автомобилями и заводами город. Асфальт серой петляющей лентой расстилается под колесами моего Пежо между вздымающейся к небесам кавказской грядой и простирающейся к уровню моря пропастью. По старинным преданиям на вершинах кавказских хребтов, в окружении белых снегов и невесомых, пуховых облаков живут ангелы, а глубины каменистых ущелий – прибежище бесов. Сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление…
Карминно-красный форд неожиданно вылетел из-за поворота, прошел юзом и понесся мне навстречу, осыпая сидящую на обочине молодую девушку градом песка и щебня. Вслед за фордом показался огромный туристический автобус, перекрывший массивным оранжевым корпусом встречную полосу и мой единственный путь к спасению. Слева – горы и безразмерная туша автобуса, справа – пропасть и девушка на обочине, впереди – испуганные глаза молодого водителя форда, летящие в меня свинцовыми пулями с лязгом и грохотом корежащегося металла…
– Он виноват, точно! Скорость 140 – он не успел притормозить! – маленькое рогатое существо с веселой мордочкой и черной косматой шерстью стояло у искореженных останков Пежо и громко кричало, абсолютно по-человечески тыча правым копытцем в мою сторону. Я же лежал на обочине, изломанный и исковерканный прямым столкновением и полетом сквозь лобовое стекло.
– Стоп! – такой же рогатый, но белый и с крыльями за спиной не-знаю-кто стоял напротив черного и спорил с ним. – Парень ничего не мог сделать, он просто ехал по своей полосе, я забираю его к нам!
– К вам? – черный застучал копытцами об асфальт. – Никогда! Ситуация пятьдесят на пятьдесят, пусть решает Большой Совет!
– А в это время его душа будет томиться в безвременье, в пустоте! – белый крылатый козленок впервые обратил взор своих светящихся зеленью глаз на мою скромную персону.
Я медленно приподнял голову над асфальтом, затем присел и поднялся на ноги. Рядом на асфальте осталось лежать то, что раньше было моим телом. Разноцветные козлята прервали спор и уставились на меня.
– Ты – тень, тень самого себя в безвременье, – белый козлик печально посмотрел на меня, и крылья за его спиной затрепетали. – Мы решаем куда тебе отправляться: в ад или рай.
– А как же страшный суд? – наивно спросил я.
– Его нет уже лет двести! – оживился черный бесенок. – И это наша заслуга, аггел ты недоделанный! – все внимание чертяки переключилось на белого собрата. – Демократы чертовы!
Я закрыл глаза, ущипнул себя, затем помотал головой, открыл глаза и встретился со взглядом двух пар вытянутых по вертикали зрачков, в которых читалась вполне человеческая ирония. Я осмотрелся вокруг. Оранжевый автобус с тонированными стелами застыл в движении, вот только внутри не было ни души, а вокруг валялись изломанные остатки форда и моего пежо.
– А что с водителем форда? – спросил я у рогатых.
– Уже в Аду, – осклабился Бесенок, смешно цокая копытцами.
– Давай дубль? – предложил Ангел. – Посмотрим, что у него получится?!
– ДУБЛЬ ДВА! – зазвучал хор козлиных голосов, и мир закружился в пьяном танце.
Асфальт серой петляющей лентой расстилался под колесами моего Пежо между вздымающейся к небесам кавказской грядой и простирающейся к уровню моря пропастью. Сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление…
Карминно-красный форд неожиданно вылетел из-за поворота, прошел юзом, и ракетой понесся мне навстречу. Я нажал на педаль тормоза, но влетел в испуганные глаза водителя форда…
Две козлиные рожицы, склонившиеся над моими останками, продолжали спорить.
– Он ничего не сделал! – бесенок торжествующе скалил желтые кривые зубы. – Ничего! Он мой!
– Нет! Он не успел даже опомниться, давай еще дубль? – ангел с сомнением посмотрел на черного коллегу и встретил в его глазах неуверенность и сомнение.
– ДУБЛЬ ТРИ! – зазвучал хор козлиных голосов, и мир закружился в пьяном танце.
Сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление, тормоз, поворот, газ, сцепление…
Карминно-красный форд неожиданно вылетел из-за поворота, прошел юзом и понесся мне навстречу. Автобус слева оранжевой стеной корпуса заслонил гору и единственный путь к спасению. Я поехал между ним и фордом. Мою машину отбросило на ограждение дороги, а туристический автобус, круша бордюры и деревья вдоль дороги, медленно, как во сне покатился в пропасть…
– Он не виноват, он пытался спасти себя. В Книге Откровений это не запрещено! – с дрожью в голосе мямлил ангел.
– Он мой, ты проиграл! – торжествовал бесенок.
– Он спасал девушку, она могла погибнуть при повороте вправо. Дубль? – белый козлик плотоядно посмотрел на то место, где сидела девушка.
– Давай еще один! – чертенок обреченно махнул копытцем.
– ДУБЛЬ ЧЕТЫРЕ! – зазвучал хор козлиных голосов, и мир закружился в пьяном танце.
Карминно-красный форд неожиданно вылетел из-за поворота, прошел юзом и понесся навстречу. Мне было жаль себя, но я не смог убить девушку на обочине. Ее расширенные от ужаса небесно-голубые глаза… Автобус смял мою машину как консервную банку и с воем и скрежетом потащил ее остатки по дороге перед собой.
– Ну, ты убедился? – черный козленок торжествующе уставился на белого. – Он мой!
– Нет, он даже водителя форда спас! – уперся белый. – Давай последнее испытание. Давай? – он умоляюще уставился на черного. – Если ошибемся, не видать нам следующей ступени…
– ДУБЛЬ ПЯТЬ! – зазвучал хор козлиных голосов, и мир закружился в пьяном танце.
Форд красной молнией пронесся слева от меня. На мгновение накатило ощущение дежавю. Забавно, впечатление, что это уже было, не отпускало меня в течение нескольких секунд полета в пропасть. Взрыв разметал обломки автомобиля и мои сомнения по дну пропасти. Ужасно, что вместе со мной погибла ни в чем не повинная девушка, сидевшая на обочине…
Покинув собственные горящие останки, я увидел огромного дьявола. Точнее, увидел существо, похожее на то, которое у нас любят изображать на картинах и в кино, величая не иначе как «дьявол». Коричнево-зеленое тело с редкими клочками шерсти, бугры мускулов под бородавчатой кожей, рога и копыта, хвост с пикой на конце – стандартный персонаж из детской сказки или фильма ужасов.
– Что здесь, происходит? – кричало демоноподобное существо, потрясая кривоватым посохом. – Кто задействовал темпоральные установки? – он нацелился посохом на козлят. – Кто, я спрашиваю?!
Козлики дрожали как осиновые листья, шерсть на загривках встала дыбом, глаза, красные у одного и зеленые у другого, посерели от ужаса и четырьмя оловянными плошками горели во свете дня.
Отвечать! – рявкнул демон и с грохотом ударил копытом об асфальт.
В выбитой лунке появилась черная жаба, держащая в скрюченных лапках белую распустившуюся розу.
– Наставник, – проблеял белый козленок, – мы не могли прийти к единому мнению.
И указал мелко трясущимся копытцем на меня.
Демон резко обернулся, и я увидел бородавчатую козлиную морду. В лицо дохнуло смрадом и гнилью. Вдруг очертания дьявола поплыли, и через несколько секунд он превратился в ангела – румяного юношу в белой тунике и с крыльями за спиной.
– Вы извините, двоечники сдают экзамен, – ангел указал пергаментом, зажатым в изнеженной руке на съежившихся от страха козлят. – В качестве компенсации я предлагаю вам бессрочное проживание в том месте, которое вы называете раем небесным. Без всяких предварительных и отлагательных условий! – со значением добавил он поставленным голосом телевизионного диктора.
Благочестие и великодушие снизошли на лицо ангела, сделав его похожим на многочисленных собратьев с картин Микеланджело.
– Не согласен, требую более значительной компенсации! – я с вызовом уставился на ангелоподобного. – Или пусть решает Большой Совет!
Я надеялся, что фраза из разговора козлят не окажется пустым звуком.
– Большой Совет, – ангел усмехнулся. – Зачем сразу Большой Совет, давай договоримся!
Саркастическая усмешка превратила его в испорченного херувима. Белые крылья за спиной растворились в воздухе, туника сменилась на деловой костюм-тройку, босые до этого момента ноги оказались обуты в лаковые туфли от Hugo Boss.
– Договоренность может быть только одна, – сказал я, почему-то не чувствуя страха, – вы сохраняете мне жизнь в том месте, которое мы именуем грешной землей. Без всяких отлагательных условий!
– Наглость – второе счастье, так, кажется, у вас говорят?
Лицо херувима посерело, сморщилось и стало похожим на уродливую морду огромной летучей мыши. Шикарный костюм превратился в кожистые крылья, а туфли – в когти на скрюченных птичьих лапах.
– Будь по-твоему! – с шипением выдохнул монстр. – Но больше не попадайся мне на пути!
Он обернулся и хищно склонился над трясущимися от страха козлятами.
– Завтра оба с родителями ко мне в школу, испытание вы не прошли, остаетесь на второй год! – проревел он, схватил за шиворот обоих и полетел в горы, со свистом рассекая разреженный воздух огромными крыльями.
Больше всего на свете не люблю возвращаться. Не люблю уезжать от моря, солнца, пляжей, веселья и беззаботности в душный, прокопченный автомобилями и заводами город. Еще больше не люблю, когда двигатель глохнет в горах при сорокаградусной жаре. Я медленно, используя инерцию движения, вырулил на обочину и остановился рядом с довольно симпатичной девушкой, сидящей на сумке с вещами. Рядом, обгоняя по встречной полосе туристический автобус, пронесся какой-то сумасшедший на красном форде.
– Вы в двигателях разбираетесь? – спросил я девушку, выходя из машины. – Если – да, то возможно, мы не умрем здесь от жары…
