Андрей Снегов
Меняла
– Ты опять кричишь, – тихо сказал уже привыкший к моим ночным воплям Панин.
– Старые грехи не дают покоя, – я мрачно усмехнулся и отстегнул ремни.
Челнок пришвартовался, и мы протиснулись в маленький шлюз с массивным контейнером в руках. Стоя под теплыми воздушными струями дезинфектора, я мечтал. Грезил о долгожданном возвращении домой. Чек с кривоватой подписью, единица с множеством нулей – и ты человек. Можешь лететь куда угодно, проявлять независимость, надменно реагировать на тупые шутки окружающих, не боясь ни с кем испортить отношения, одним словом – можешь быть самим собой. И цена этому – всего ничего, жизнь мыльного пузыря с загадочным кристаллом внутри. Мои размышления прервал биппер, и внутренняя дверь бесшумно отъехала в сторону. Ступая по мягкому, податливому пластику, мы понесли контейнер с ирисом в лабораторию.
– Приветствую вас, – сухо сказал профессор Таками.
Он с закрытыми глазами сидел на пластиковом полу в позе Будды и меланхолично покачивал головой из стороны в сторону. На нем было ослепительно-белое кимоно, а вокруг раздавались звонкие колокольчатые звуки кото – японской тринадцатиструнной арфы.
Мы остановились напротив профессора. Я оглядел стеклянные шкафы, покрытый свежим пластиком и тщательно приготовленный для препарирования лабораторный стол, стоящую подле него тумбочку, на которой сверкали никелем острые грани медицинских инструментов, и в очередной раз утвердился в мысли, что у нынешнего заказчика не все в порядке с головой.
– Ириса привезли? – равнодушно поинтересовался Таками, не открывая глаз.
– Он в контейнере, – невнятно промямлил Панин и замолчал.
– Присаживайтесь в кресла, – японец открыл глаза и отстраненно уставился в одну точку. – Чеки лежат на столике.
Я обернулся и взял в дрожащие руки пластиковый квадратик с именной голограммой в правом верхнем углу. Рядом радостно воскликнул Панин. Когда я собрался произнести слова благодарности, в руках Таками появился бластер. Два неоново-синих плевка – и мы с Паниным недвижимыми мешками повалились в мягкие кресла. Оцепенение наступило мгновенно, по телу разлился ледяной холод, а язык беспомощно обмяк во рту. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, мысли стали медленными и какими-то неживыми, они нехотя ворочались в голове и клубились как дым, не давая возможности сосредоточиться. Японец применил парализующие заряды – это было единственное, что я четко осознал. Лежа спиной на кресле, я сквозь полуприкрытые веки мог видеть, что происходит в лаборатории.
Таками подошел к контейнеру и отстегнул герметизирующие замки. Сняв крышку, он с каким-то благоговейным трепетом достал обмякшее серое тельце и положил бесформенную массу на стол. Звездолет очнулся и начал наполнять тело воздухом, издавая характерное шипение. Японец повернулся к нам лицом, взял в руки бластер, и, переключив режим, выстрелил. Рядом грохнуло, пол содрогнулся, и запахло паленым мясом. Прощай Панин, подумал я, извини, что втянул тебя в эту авантюру. Захотелось крикнуть, заплакать от бессилия как ребенок, уткнуться в подушку и реветь, вспоминая друга, но даже мысли не слушались, они расползались и растворялись в мутном тумане, окутавшем разум. Таками опустил оружие и медленно подошел ко мне. Он наклонился, и я увидел узкие щелочки карих глаз, в которых плавала пустота.
– Ну здравствуй, ловец! – он криво улыбнулся. – Кажется, так называли в древности охотников за жемчугом?
Безмолвствуя, я беспомощной куклой лежал в кресле.
– Наконец, я поймал тебя, – процедил он, подавляя эмоции. – А любое плененное существо нужно внимательно изучить.
Японец картинно медленно двинулся вокруг кресла. Он с грацией кошки приближался, затем отдалялся, щурился, что-то беззвучно шептал, наклонялся, пристально разглядывал в профиль и анфас, и с необъяснимой настойчивостью снова и снова смотрел мне в глаза.
– Я ищу, где прячется твой разум! – прошептал он на ухо, приблизив свое лицо к моему, а затем снова заглянул в глаза. – Скольких Ирисов ты убил за десять лет?
Меня как током прошибло. Я не знал правильного ответа. Миллионы раз я задавал себе этот вопрос. Этот и еще один. Ради чего? Их было много, убитых мною – не меньше десяти тысяч. Сверкающие голограммой кредитки за радужные переливы ириса.
– Всех вспомнил? – прошипел Таками.
Ответом ему был мой остановившийся взгляд.
– Когда вы впервые высадились на планете, никаких ирисов там не было. А затем они неожиданно появились. Тебя не смутила столь странная перемена? – Таками глухо рассмеялся, запрокинув голову. – Какие же вы, люди, глупые! Ты так ничего и не понял? Представь себе, что существует разум настолько древний, что возраст его тебе не скажет ни о чем. Замечу лишь, что он пережил рождение и смерть многих звезд. Этот разум тебе чужд. Его представители не способны к размножению, не нуждаются в технике и технологии, они лишь созерцают. Созерцают и размышляют. Однажды к ним приходит понимание, что планета, на которой они обосновались в последний раз, медленно умирает – одна из ее звезд становится пульсаром. Но древний разум должен спастись, спастись, во что бы то ни стало. И вдруг на планете появляются люди. Они еще младенцы, неоперившиеся птенцы, молодая раса, интеллект которой находится в зачаточном состоянии. Они – дети, даже по сравнению с шишигами. А что нужно детям? Конечно, красивые игрушки! По-моему, на Земле есть растения, которые привлекают животных яркими плодами и с их помощью расширяют ареал обитания. И древний разум привлек людей. На основе генокода шишиг он создал существ, которых Вы назвали звездолетами или ирисами, сотворил радужную приманку, которая должна была сработать. И она сработала. Вы спасли всех: просто вывезли с умирающей планеты в качестве сувениров и украшений. А сегодня ты доставил на борт корабля последнего представителя той древней расы.
Таками сделал паузу, явно наслаждаясь произведенным эффектом.
– Окенит, за которым вы охотитесь – это мозг, а ирис – лишь оболочка, в которой он существует. Мозг – симбионт, он может приспособиться к любому биологическому носителю, а может его и создать. Шишиги – это материал, разумный материал, который использовали окениты для строительства приманки – ирисов. Вас, людей, усовершенствовать не потребовалось, вы – идеальные носители! – Таками снова улыбнулся. – Разве что, продолжительность жизни увеличить, да способность к регенерации восстановить.
Он подошел к лабораторному столу и взял в руку скальпель.
– Когда-то маленький японский мальчик проглотил радужный шарик и понял, что убил его ты. Его и еще тысячи таких же, как он. Наш мозг очень хорошо взаимодействует с человеческим. Поэтому ты должен знать, каково быть убитым человеческой рукой.
Таками замолчал и уверенно вонзил скальпель в трепещущее тельце ириса.
– Прощай, ловец! Через пару часов ты осознаешь, насколько мелким и бездарным было твое существование, ощутишь всю мощь древнего разума, вольешься в него, привнеся новый опыт и знания, – сказал Таками и раскрыл ладонь.
В желтой морщинистой ладошке лежал окенит, вырезанный из только что пойманного ириса.
Когда японец поднес радужную жемчужину к моим губам, ужас прошел. Он уступил место холодной уверенности, что человечество рано или поздно переварит окенитов, растворит их в своей массе и использует себе же во благо, уж таковы мы, самый молодой разум в Галактике. А симбионты, разбросанные волею судьбы по просторам вселенной, постепенно исчезнут, сгинут в небытие, и тогда останутся лишь воспоминания о самом красивом украшении, которым когда-либо владело человечество.
Мы – идеальные носители разума лишь потому, что всегда сохраняем собственную индивидуальность и неповторимость, сохраняем общность желаний и стремлений, даже будучи порабощенными. Соответственно, любого поработителя ждет только одно – ассимиляция.
Именем Христа
Колизей гудел словно растревоженный улей. Пятьдесят тысяч патрициев в белых тогах подобно снегу на горных склонах покрывали все три яруса древнего амфитеатра. Они перекликались, узнавая друг друга, орали девизы и нетерпеливо топали ногами, чтобы ускорить начало представления.
Иуда IV – Цезарь-Именем-Христа восседал на мраморном троне в Императорской ложе Колизея и лениво жевал финики. Он без видимого интереса рассматривал заполненные людьми трибуны и подсчитывал в уме доходы, получаемые корпорацией Флавиев от гладиаторских боев. А сегодня прибыль, должно быть, особенно велика, думал Цезарь: цена билетов на последнее состязание тысячелетия доходила до миллиона сестерциев. Право трансляции по телевидению выкупила Священная Церковь, подарив Флавиям еще несколько миллиардов.
На представление в честь юбилея рождества Христова собрался цвет Римской Империи. Все авиабилеты и номера в лучших гостиницах Рима были забронированы еще год назад, когда он, Император Иуда IV, объявил об открытии гладиаторских игр. Именем Христа были открыты игры в его же честь, игры, которые две тысячи лет назад Иисус запретил навсегда. «А если Иисуса подвергнуть анафеме? Объявить отступником, сославшись на имя Христово? Толпа проглотит? Должна проглотить!» – подумал Иуда, затем желчно усмехнулся и протянул руку за очередной порцией фиников.
Он скучал. Уже давно изведав все удовольствия мира, Иуда полностью себя растратил, и теперь лишь пустая, выпотрошенная оболочка заменяла некогда жизнерадостного и веселого человека. Он поглощал чувства и эмоции окружающих как вампир, доставлял горечь или радость, страдание или ликование, но сам не чувствовал ни того ни другого. И теперь он сознательно продлевал ожидание других, оттягивал феерическое зрелище, привычно скучая на мраморном троне. Когда топот и крики зрителей на трибунах начали напоминать грозовые раскаты, Император взял в правую руку белый платок и лениво взмахнул им. Амфитеатр ответил оглушительным ревом «Вива, Цезарь!», вырвавшимся из тысяч глоток.
Зазвучало пронзительное многоголосье труб, и волнообразный гул приветствий утих, сменившись гробовой тишиной. Неожиданно на арене появился человек, наряженный Хароном. Опираясь на деревянный посох, он медленно зашагал к центру амфитеатра. С каждым шагом фигура его росла, становилась все больше, меховой плащ свободно развивался в воздухе, достигая краями нижних ярусов, а кожаные сандалии оставляли гигантские следы, которые тут же заполнялись песком, поземкой струящимся по арене. Тишина в зале сменилась вздохами изумления: Харон остановился в центре Колизея, посох его был похож на ствол столетней секвойи, а сам он возвышался на пятидесятиметровую высоту, почти подпирая остроконечной шапкой полупрозрачный купол театра. Во взгляде Императора Иуды IV впервые за много лет читался живой интерес к происходящему, он сидел на троне, подавшись вперед, и изумленно наблюдал за представлением.
– Ваше святейшество! – обратился Иуда IV к Папе Римскому, восседавшему на троне из черного дерева подле него. – Может быть, Святой Церкви попросить помощи у Флавиев? Тогда иконы будут плакать, лики чудотворцев оживать, а статуи вещать верующим о царстве божьем, воцарившемся на земле? – Было бы забавно! – император расхохотался и положил руку на плечо Папе. – По крайней мере, мы заставим Флавиев поделиться доходами с нами. Ну и со Святой Церковью, естественно!
Иуда снова засмеялся и подмигнул Святейшему.
– Святая Церковь не забудет заслуг Цезаря-Именем-Христа! – подобострастно ответил Папа и перекрестился, но Император уже был поглощен действом, разворачивающимся на арене.
– Свободные граждане Империи! – заговорил Харон, и его низкий бас, обильно сдобренный инфразвуком, заполнил пространство древнего цирка. – Сегодня особенный день. День Рождества Христова и последний день уходящего тысячелетия. Древнее пророчество обещает второе пришествие Сына Божьего на грешную землю. Чтобы вспомнить, как начиналась история нашего мира, мы вернемся на два тысячелетия назад и увидим легионы Иисуса, штурмующие стены Вечного города!
Харон замолчал и ударил посохом о землю. Песок в месте удара разошелся кругами, арену заполнил протяжный гул, и трибуны древнего Колизея мелко задрожали. Харон приблизился к большим воротам, трижды стукнул в них гигантским посохом и исчез, растворился в воздухе, как тает облако пара в жаркий летний день.
Ворота медленно отворились, и из зияющей черноты на ярко освещенную арену начали выходить гладиаторы. Гремя металлическими доспехами, они шли отрядами по десять человек, а впереди на белом коне ехал Иисус. Зрители, наконец, очнулись от оцепенения, закричали приветствия. Раздались рукоплескания, перешедшие затем в громоподобный шум.
Сверкая богатыми доспехами, гладиаторы сделали круг по арене и остановились перед императорской ложей. Громкие звуки рога прекратили овации, бойцы простерли вперед правые руки и, подняв взоры к Императору, повторили нестройным хором: «Цезарь-Именем-Христа, идущие на смерть приветствуют тебя!».
После этого сотня гладиаторов разместились по кругу у края арены. В центре же овальной площадки возникло облако дыма. Когда оно рассеялось, стали видны деревянные постройки древнеримских окраин и преторианцы, стоящие на страже города.
Началась кровавая битва. Гладиаторы сражались настолько ловко, что создавалась видимость тщательно отрепетированного спектакля. Вот только кровь, трупы и отрубленные конечности на арене были настоящими. Разделенные на два лагеря бойцы бились неистово, с яростью диких зверей крушили друг друга, рубили вчерашних друзей и врагов, ломали мечи о тяжелые доспехи и, поверженные, падали в песок.
Разгоряченные битвой, зрители вскочили со своих мест и дружными криками встречали каждый удачный удар меча, трезубца или копья. Они участвовали в сражении всем сердцем, всей душой, они выли и стенали, рычали и молотили кулаками о каменные скамьи, они упивались смертью, дышали ею, с наслаждением втягивая ее запах раздутыми от возбуждения ноздрями.
Иуда IV смотрел на гладиатора, играющего роль Иисуса и размышлял о том, что помогло ему две тысячи лет назад не только выжить после распятия, но и победить несокрушимые легионы Империи. «И вспыхнули глаза его неземным светом, и все узрели в нем Бога Единого, побросали оружие, поклонились ему и благословили на вечное царствие» – вспомнил Император слова из Библии и криво улыбнулся. Если отбросить фиговый листок, на котором описано чудо, якобы совершенное Христом, останется лишь сермяжная правда жизни: власть над людьми – это сплав воли и оружейной мощи.
Власть! Какой дивной музыкой звучит это простое и короткое слово. Иуда IV всегда мечтал о власти. Она горела путеводной звездой, манила призрачным холодным светом, и он шел к ней долгие годы, стремился всем существом, жил только мыслями о ней, и путь его был залит кровью, отмечен изменами и жестокостями, пытками и вероломством.
Власть! Она наскучила ему, раздавила непомерной тяжестью, превратила в живого мертвеца, но он по-прежнему видел мир лишь сквозь ее призму, и собственное существование казалось без нее невозможным.
Иуда IV заерзал на мраморном кресле с электрическим подогревом и положил в рот еще один финик. А чего добился Иисус, думал он. Иисус не хотел власти и сам отдал ее в руки Иуде – первому Цезарю, творящему Именем Христа. В итоге все вернулось на круги своя: рабы стали рабами, патриции – патрициями, а императоры получили ту полноту власти, которую имели всегда, правя от имени Бога и по его поручению.
Император отвлекся от размышлений и обратил погасший взгляд на арену.
Песок был залит кровью, завален человеческими внутренностями, обрубками рук и ног, обломками оружия и гладиаторских доспехов. Трупы валялись по всей арене, гладиаторы-преторианцы были повержены, а в центре сгрудились оставшиеся в живых из армии Христовой.
– Долго еще? – устало спросил Иуда у распорядителя игр.
– Цезарь, осталась лишь заключительная схватка, – испуганный распорядитель дрожащими руками теребил локоны парика. – Затем Вы наградите победителя деревянным мечом и освободите его от рабства!
– Давайте скорее, меня уже мутит от этой вони! – Цезарь с бешенством отшвырнул ногой абак с финиками. – Я утомился от вашего дрянного спектакля!
Распорядитель в страхе скрылся за дверью, и арену вновь заволокли клубы дыма. Зрители обсуждали представление, и шум их голосов был подобен реву океанского прибоя в сильный шторм.
– Свободные граждане Империи! – глас Харона зазвучал из-за кулис, перекрывая гул трибун. – Сегодня, когда мы празднуем окончание старого и начало нового тысячелетия, Император Иуда IV дарит всем нам величайшее зрелище – битву Иисуса и Тита Луция Вера – полководца преторианцев, оборонявшего Рим две тысячи лет назад.
Под режущие слух звуки горнов из противоположных ворот на арену вышли два гладиатора: Иисус и Вер. Оба они были в богатых, украшенных чернью и эмалью доспехах, головы их защищали причудливой формы шлемы, мечи и щиты покрывала затейливая золотая вязь. На шлеме Иисуса красовался плюмаж из белых перьев, а на шлеме Вера – из черных.
Воины двинулись навстречу друг другу, и их фигуры начали увеличиваться в размерах. Колизей затаил дыхание, было слышно, как скрипит песок под ногами гладиаторов, как при каждом их шаге скрежещут доспехи, как стучат щиты о металл нарукавников.
Когда гладиаторы дошли до середины арены, они возвышались до третьего яруса амфитеатра. Воины остановились друг перед другом, повернулись к императорской ложе и, выбросив вперед двадцатиметровые лезвия мечей, отчеканили: «Цезарь-Именем-Христа, идущие на смерть приветствуют тебя».
– Распорядителя ко мне! – бледный Иуда разглядывал золотые завитушки на огромных клинках, парящих в воздухе у самого его носа, побелевшие губы тряслись от страха, а лицо потеряло краски и напоминало маску комедианта с пустыми прорезями для глаз.
– Император! – запыхавшийся распорядитель застыл подле трона на коленях.
– Как это устроено?! – Иуда пытался скрыть панику, выказывая неуемную злость. – Гладиаторы сейчас трибуны на части порубят!
– Цезарь, это всего лишь голограммы, они не опаснее миражей в пустыне!
– А почему Колизей при каждом их шаге трясется и вибрирует?
– Император, под поверхностью арены установлены мощные сабвуферы, а над третьим ярусом – динамические генераторы звука, – распорядитель неуверенно улыбнулся. – Создается полный эффект присутствия, эти технологии были разработаны специально к нынешним Играм.
Император презрительно поджал дрожащие губы и молча повернулся к арене.
Гладиаторы опустили мечи и приняли боевые стойки. Заиграли трубы, и под оглушительный рев трибун начался бой. Первые пять минут, как и положено, были разведкой сил и способностей противника. Бойцы наносили легкие, скользящие удары, применяли не слишком сложные приемы и финты, узнавая друг друга. Болельщики начали разочарованно кричать, улюлюкать и даже свистеть. Тогда Иисус провел серию сложных выпадов и завершил их, оглушив противника ударом острого края щита о разукрашенный шлем.
Зрители восторженно взвыли: капли крови, каждая размером с апельсин полетели на трибуны, исчезнув лишь у самой их кромки. Преторианец взревел и, гремя доспехами, пошел в наступление. Каждый шаг исполина отзывался дрожью каменного амфитеатра, поднимаемые огромными ступнями облака песчаной пыли шквалом летели к нижним ярусам и, достигнув их, бесследно исчезали перед испуганными патрициями.
Огромный меч со свистом рассекал воздух над головами зрителей, они инстинктивно пригибались и закрывались руками от сверкающего лезвия. Иисус принимал удары на щит, медленно отступая, а когда его тяжелые доспехи нависли над зрителями первого яруса, сделал кувырок вперед и ударил Вера щитом по левой ноге.
Пошатнувшись, тот опустился на колено и попытался обезглавить катящегося по земле соперника. Но Иисус проворно вскочил на ноги и выставил перед собой щит, который тут же разлетелся в щепки.
Веру не оставалось ничего, кроме как сражаться, стоя на коленях и прикрываясь щитом: кость левой ноги в районе щиколотки была полностью раздроблена. А Иисус все сыпал и сыпал тяжелые рубящие удары сверху, заставляя трибуны содрогаться при виде меча, надвигающегося на них из-под мерцающего силового купола. Вер отбивался с чудовищной яростью, отводил щитом страшные удары и сыпал ответные с удвоенной скоростью. Но силы его быстро таяли, каждый отраженный выпад отзывался мучительной болью в искалеченной ноге и мутил ускользающее сознание.
Наконец, Иисус, найдя слабое место в обороне лишенного мобильности соперника, зашел с левого фланга и с грацией танцовщика нанес изящный боковой удар. Сжимая холодеющей рукой меч, обезглавленный Вер покачнулся и с грохотом завалился набок, орошая арену фонтанами крови.
«Иисус! Иисус!» – скандировали восторженные трибуны, и зрители выбрасывали правые руки вверх в одном ритме с оглушительными криками. Иуда впервые за много лет испытал чувство упоения от боевой схватки, он с восторгом разглядывал колоссальную фигуру Иисуса-гладиатора, стоящего в центре Колизея с поднятым вверх мечом.
– Цезарь! Пора проводить награждение! – распорядитель возник перед Иудой, держа в руках обитую красным бархатом шкатулку.
Иуда IV в сопровождении охраны шел по узким внутренним коридорам Колизея, и гулкое эхо орущих трибун не давало вымолвить ни слова. Через несколько минут они остановились у железной двери с надписью «Студия XX». Император вошел в большое помещение, разделенное на две части толстой стеклянной стеной. Половина его была занята какой-то аппаратурой и множеством людей, сидящих в креслах у светящихся экранов. За стеклом на желтом песке лежало обезглавленное тело Луция Вера, а рядом стоял Иисус, потрясающий высоко поднятым мечом в такт крикам зрителей.
– Цезарь, сейчас Вы войдете в студию, и Колизей увидит Вас на арене, увеличенным в двадцать пять раз, – распорядитель с гордостью провел рукой по пульту, мигающему разноцветными лампочками. – Гладиатор снимет шлем и станет на колени, а Вы медленно опустите на его правое плечо меч и подарите ему свободу.
Распорядитель открыл шкатулку и вручил Императору меч из черного дерева, на котором золотом было выведено: «Дарующий свободу».
– Заберите у гладиатора оружие! – приказал начальник охраны Иуды.
Один из операторов что-то сказал в микрофон, и Иисус-гладиатор отбросил клинок в сторону.
Цезарь вошел в студию и остановился перед победителем.
– Гладиатор, Империя и Цезарь-Именем-Христа приветствуют тебя! Сними шлем и назови свое имя!
– Иисус, – промолвил воин и обнажил голову.
Длинные темно-русые волосы рассыпались по плечам и печальный взгляд, идущий из глубин синих как небо глаз, остановился на Цезаре. Иуда IV ждал, пока воин преклонит колени, но тот медлил. По привычке Император хотел накричать гневно, потребовать повиновения, даже рот открыл, но вдруг осекся: вокруг раба возникла туманная дымка, а сам он был распят на грубо сколоченном кресте. Холодный пот прошиб Иуду, он тряхнул головой и отогнал страшный морок.
– Именем Христа народ Рима и Цезарь даруют тебе свободу! – хрипло произнес растерянный Цезарь и вручил деревянный меч гладиатору.
Раб взял его в руки и, глядя прямо в глаза Иуде, поднял высоко над головой, чем вызвал очередную вспышку оваций на трибунах.
Цезарь-Именем-Христа будто завороженный смотрел в густую лазурь сияющих неземным светом глаз, в темных зрачках которых плавало отражение ужаса, сковавшего бледное лицо Императора.
– Не упоминай всуе имя мое! – мягко произнес Иисус и ударил Иуду наливающимся сталью мечом.
Зрители на трибунах Колизея, вмиг утонувшие в оглушительной тишине, в оцепенении смотрели на отрубленную голову Императора, катящуюся по арене. Его глаза удивленно таращились на мелькающую круговерть праздничных тог и побелевших от страха лиц.
«Они вспоминают грехи свои» – подумал Иуда IV, и свет в его глазах померк навсегда.
