Андрей Коробов
Поломанный Мир
Ты – Киаф. Киаф Бога Снов. Заведомая угроза для всего мира, выстроенного Ложными Богами. Тебя захотят убить. За пригоршню монет, за косой взгляд или просто за то, кто ты есть, – неважно. Такова жизнь.
Понимаешь, правда в том…
Альдред почувствовал, будто первая любовь стала реальнее обычного. Будто чьи-то губы слегка, нежно и воздушно, ласково коснулись его уха. В несмелом, но трепетном поцелуе.
Раздался страстный шёпот:
– Правда в том, что отныне и впредь весь мир – твой враг. Пора понять и смириться. Если вдруг на твоём пути тебя и будут сопровождать друзья, не обманывай себя: это просто исключение из правил, дружба до первого перекрёстка.
Важно помнить об этом. Так у тебя будет на руках ключ к божественной силе. Прими себя нового – и тогда над тобой не будет никакой власти. Ни мирской власти, ни чувств, ни слабостей. Только стылая кровь, только холодный рассудок, только буйство крови. Мощь Аида.
– Я не этого хочу, – нерешительно пробормотал Альдред, опуская глаза.
– Но тебе это нужно, – строго сказал тёмный попутчик. – Думаешь, насмотрелся на кровь? О, нет! Её много не бывает. Даже если под ногами расстелится алым полотном целый океан крови. В конце концов, ты порождение Сокофона. Твоя стихия неразрывна с погибелью.
Неверные называют тебя отродьем Нефилимов, Дьяволом во плоти. Фанатики – Старшей Кровью. Для тех и других ты – ночной кошмар во плоти, существо высшее, не от мира сего. Так докажи, что они правы. Стань сильнее. Соответствуй.
Едва ли Альдред понимал, о чём толкует Мелина. Сказано же было, что правда откроется постепенно. Прошло бы немало времени, прежде чем слова призрака возымели практический смысл. Иного выбора, кроме как согласиться с возлюбленной сейчас, не было.
Безмятежность души и тела ещё надо заслужить. Ещё бы понять, как.
Пока он живой, в Новых Королевствах покоя ему не будет. Но это не повод вешать нос или давать себя убить.
Альдред встал и направился к трупу ключника, перешагивая через стол. Он широко расставил ноги, надавил ступнёй мертвецу на грудь, обхватил обеими руками древко колуна.
Вздохнув, Киаф пробормотала горько:
– Я начинаю ненавидеть себя и свою жизнь.
С этими словами он высвободил топор из пут плоти, надрывно кряхтя.
День сменялся ночью, но тяжкая судьба не позволяла просто лечь и забыться сном.
Тем более что в нём навряд ли было бы уютнее, чем наяву. Даже во сне Киафа!
Работы накопилось ещё невпроворот.
– Разве ты когда-нибудь переставал? – елейным голоском спросил призрак со значением. С каким бы апломбом Бог ни воспитывал Киафа, не мог над ним не поглумиться. Такова природа Сокофона, видевшего всё.
Обхватывая колун поудобнее, Альдред выдохнул и буркнул себе под нос:
– Действительно…
С этими словами он занес оружие над головой и опустил на шею трупа. Кровь окропила его бледное, изможденное лицо.
Глава 7
Перо с противным скрипом скребло по пергаменту. С влажным шелестом разносило чернила по грубой поверхности. И по мере того, как рассказ из первых уст наполнялся волнующими подробностями, – лишь стремительнее.
Этот пронзительный визг будто бы отчаянно пытался заглушить мертвецки тихий голос измождённого очевидца.
Тусклый огонь бедного ряда свечей вырывал из полумрака тронного зала лишь три фигуры: безучастного писаря, Верховного Персекутора и самого герцога.
Впрочем, помимо них во тьме еле-еле можно было различить силуэты дюжины гвардейцев, что были закованы в блестящие стальные латы. Безликие големы держались каменных стен, готовые в любой момент, по первому зову напасть на чужака.
И в том отец Энрико не имел и тени сомнений. Пока что воины просто не спускали с него глаз. Был тут и Зеркальный Рыцарь, телохранитель семьи Барбинов.
Целиком закован в доспехи с бликующим напылением. Одна рука – на бастарде, покоившемся в ножнах. Вторая держит овальный щит из сарацинского стекла, порождавшего целый калейдоскоп отражений.
Он чуть опустил подбородок, натужно всматриваясь в инквизитора.
Шлем его повторял голову юного античного мученика-гармониста с терновым венком поверх кудрявой шапки волос. Изделие было вдохновлено статуей Святого Зенона, убиенного за непоколебимую веру в Противоположности.
Ни его имени, ни облика мутант не видел никогда. Впрочем, как и большинство при дворе Герцога Ларданского. Личность его была окутана тайной за семью печатями.
Зеркальный Рыцарь стоял возле трона феодала. Аккурат по правую сторону.
Окружённый недоброжелателями со всех сторон, без химеритовой дискармы Энрико – Энрико! – чувствовал себя всё равно что букашкой, которую вот-вот перетрут между пальцами.
Хроник самозабвенно документировал всё самое важное, тщательно отделяя зёрна истины от плевел никчёмных впечатлений в речах трансчеловека.
В Вальперге мастер слова находился лишь физически, умом же – следовал за Священной Инквизицией в обезлюдевшие кварталы чумного Города, встречая на своём пути чужую смерть и прочие ужасы мора.
Энрико Малатесту не покидало дурное предчувствие, пророчившее бездушную расправу: будто над его головой ни за что, ни про что повис меч слепого покарания.
Ревнитель веры опустил глаза к холодному полу, не в силах выдержать пристальный, всепожирающий взгляд молчаливого божьего помазанника в Ларданах.
Все они смотрят на него одного. Это потому что он не похож на них? Потому что когда выпытают все, нарежут его на ремни, как диковинную зверушку?
С тяжелыми думами исполнитель внеземного правосудия рапортовал, как мог: сбивчиво, ненароком путаясь в собственных показаниях.
Ему и раньше доводилось докладывать Освальдо Барбину о благой деятельности Церкви в Саргузах, об успехах и неудачах Священной Инквизиции в борьбе с ересью. Внутреннее смятение при этом ему было несвойственно.
Однако в свете последних событий пёс-альбинос на цепи Света и Тьмы уже не различал в фигуре местного владыки ни своего союзника, ни хотя бы единомышленника.
Всё тщетно. И всё изменилось так быстро.
Это был не иначе как волк в овечьей шкуре, себе на уме, не считавшийся с догматами, общими для всех.
Память сызнова, то и дело рисовала Малатесте картины, которые предстали перед выжившими ревнителями веры на пути в спасительный герцогский оплот.
Вобрав носом в себя пыльный воздух тёмного чертога, Верховный Персекутор цокнул языком и продолжил:
– Дворянскую резиденцию мы покинули примерно в четыре часа дня… Как только обезвредили тварей, засевших там в ожидании нас, выдвинулись к вам сразу.
Для писаря возобновление рассказа стало своего рода призывом к действию. Хроник наспех обмакнул кончик пера в чернила и вновь заскользил по пергаменту, строго передавая фактическую выжимку. Этот противный скрип… Он так больно ездил по чувствительным ушам альбиноса.
–… Нам повезло: солнце прогнало с городских улиц всех заражённых, и путь в крепость был свободен, Свет и Тьма миловали. Ни исчадья мора, ни маргинальные элементы нам не встретились. Саргузы будто вымерли. Дальнейшие события Вам известны, Ваше Благородие…
На это Освальдо Барбин разве что хмыкнул пространно. Очевидно, донесения Малатесты просто служили базисом для его собственных умозаключений.
Закончив с рапортом, Верховный приложил волевое усилие и вытянулся по струнке, спрятал руки за спину. Через «не могу» он всё-таки осмелился взглянуть прямо в глаза помазаннику Света и Тьмы на земле. В полумраке серые и грязные, как осенний лёд, глаза Барбина казались чёрными, людоедскими, даже демоническими.
И тем не менее, в этот момент отец Энрико самозабвенно отбросил все страхи, преследовавшие его, – просто затолкал их, словно никчёмный хлам, в самые потаённые уголки своей души. Если в замке Вальперга суждено ему было пасть наконец, да будет так.
По крайней мере, это пресечет страдания, которые обещали ему последующие годы в Поломанном Мире. Он был бы рад ошибиться в своем предназначении как инквизитора.
У мутанта на уме вертелись всё те же образы. Они ввергали красноглазого пса Инквизиции в смятение.
И он, и его группа видели одно и то же, однако воспринимали едва ли одинаково.
Боевые товарищи под началом Армандо Коллеоне, обглоданные прямо до костей. Свыше сотни чумных чудищ, которые встретили повторную погибель под шквалом стрел. И всё это – прямо под стенами горной крепости!
Очевидно, гарнизон палец о палец не ударил, чтобы помочь воинам Противоположностей.
В пользу того говорил примечательный нюанс: весь инквизиторский сплав с останков ревнителей веры к их приходу успели снять.
И впредь было не разобрать, кому какие скелеты принадлежат.
Ещё до того, как последних инквизиторов Города впустили на территорию герцогской твердыни, подопечные Малатесты не постеснялись еле слышно выразить своё замешательство.
Их надежды на покой в неприступном оплоте власти рухнули в тот же миг, однако в сущности некуда им больше было пойти.
Только в пасть к дракону.
Или обратно в саргузский кошмар, где и оборвалась бы их жизнь.
Замолкли мечи Противоположностей лишь тогда, когда неподъёмные, титанические врата Вальперги пришли в движение, негласно приглашая их, что удивительно, внутрь.
Сам же отец Энрико хранил молчание – что тогда, что сейчас, на ковре у Человека в высоком замке. Как бы ни было тяжело осознавать: его преданный подчиненный, брат Армандо, пал жертвой не то герцогской прихоти, не то чисто человеческого страха.
И всё же, не повод роптать. Верховный Персекутор не питал иллюзий, быстро расставив точки над “i”. Просто сделал для себя неутешительные выводы.
Вдвойне неутешительные потому, что его идея-фикс и главное дело Священной Инквизиции в одночасье накрылись медным тазом. Именно так считал Энрико Малатеста.
«У людей Армандо были все шансы спастись. Но… Святый Хроза! Стрелки герцога ждали приказа, я не сомневаюсь. Их господин же и ухом не повёл. Лучники пустили залп только тогда, когда от наших бойцов остались рожки да ножки. Проклятье!..
В глазах Барбина мы – не больше, чем разменная монета. А Священная Инквизиция была ему нужна постольку-поскольку. Договор с ним обстоял предельно чётко: воины Противоположностей выполнят своё обязательство и устранят апостатов, он же, в свою очередь, возьмёт нас под своё крыло. А что на деле?..
Это я сплоховал. Сам. Под давлением обстоятельств я слишком спешил, беспокоился за своих и не удосужился даже подумать, почему он раз за разом вменял мне, что нужно ещё, помимо всего прочего, доставить в Вальпергу как можно больше инквизиторского сплава, заклинаний, фантомной пыли.
Церковный Арсенал – только он представляет ценность для Герцога. Зачем именно наше оружие ему – не так важно. Сам бы он в Саргузы спускаться не стал – больно надо лезть в это зловонное пекло. Нужны были простачки со стороны, которые бы и так за милую душу доставили всё снаряжение в крепость! Результат налицо.
Нас обвели вокруг пальца. Легко и непринуждённо. Странно другое: почему-то мы всё ещё живы. Почему-то нас не спешат списывать со счетов…»
И действительно, прослеживалась неприкрытая разница между тем, как бойцы герцога поступили с людьми Коллеоне, отрядом Кьяры и группой Верховного.
Последним, по крайней мере, дали пройти под главной аркой Вальперги. Другое дело, приём псов Инквизиции не отличался радушием.
Хлебом-солью воинов Света и Тьмы встречать и не думали. В них видели не героев религиозного конфликта. Не эталон праведности гармонистов и пример для подражания. Не светочей, которые озаряют своей стойкостью тьму, повисшую над Саргузами.
Лишь угрозу. Просто потому, что четверка ревнителей веры выплыла на берег здоровых людей из моря чумных миазмов, полного хрустальных акул.
Животный страх каплями стекал с наконечников болтов: напротив мечей Противоположностей выстроилось порядка тридцати стрелков с тяжёлыми арбалетами, со стен выглядывали лучники, также державшие стрелы наготове.
Одно неверное движение, и средь бела дня польётся стальной дождь.
Ни одному из четырех выживших такое обращение не пришлось по душе. Однако и сделать что-либо супротив они не могли. Кьяра и “Медуза” подевались куда-то – не докричаться.
Даже просто вякнуть невпопад было бы чреватым. В глубине души каждый из них понимал: ничего лучше ждать не придётся, как бы в итоге ни вышло.
Даже сорвиголова из Орши был вынужден охладить свой пыл и не дёргаться.
Только Малатеста оставался в состоянии что-либо противопоставить своре боязливой замковой солдатни.
Но он отдавал себе отчёт: это не то, с чего стоит начинать выстраивание переговоров.
Просто встал, как вкопанный, понимая: они в западне. Шаг влево, шаг вправо – расстрел.
К нежданно-негаданным беженцам из Мёртвого Города вышел капитан местной гвардии, представлявший герцога. Принюхавшись к пришельцам, он поморщил нос в отвращении: воняли они точь-в-точь как сама погибель. Или же сточная канава – всё одно.
Однако это не тот душный серный запах, который приписывали чумным больным, и уж тем более – не кисло-солёный, что разносила моровая саранча.
И тем не менее, доверенное лицо Барбина властным тоном приказал инквизиторам побросать оружие.
Даже когда инквизиторский сплав и химерит с лязгом упали на каменные плиты, капитану гвардии было мало того, чтобы убедиться в отсутствии опасности.
Он велел им раздеться, причём – целиком и полностью. Ревнители веры метали в бойцов герцога молнии осуждения, но подчинились приказу, не имея право выбора.
За инквизиторской бронёй падала уставная униформа и прочая одежда. Особенно туго пришлось Жаклин Аземе. Девушка зарделась и даже тихонько рычала, видя глумливые усмешки на пустых лицах арбалетчиков. Однако стажёрка прекрасно понимала, что без этого не обойтись, и потому пересилила своё монашеское целомудрие.
Командир бойцов повязал маску из тёмного сукна, после чего обошёл каждого из инквизиторов по отдельности.
Он изучал тела на предмет воспаления лимфоузлов и прочих гнойников. Ничего больше его не интересовало. К счастью для рыцаря-монахини.
Необъяснимо, но каким-то чудом хрустальная напасть обошла воинов Света и Тьмы стороной. Более того, стоя нагими в объятиях прохладного горного воздуха, никто из них даже разок не закашлялся, не зачесался, как умалишённый.
Ревнители веры прошли проверку на вшивость сквозь унижение. Как если бы этого было мало, их погнали, словно кучку чумазых свиней, к стене, где после долго и упорно обливали ледяной водой из староимперских резервуаров.
Так – вплоть до тех пор, пока последняя сажа, оставшаяся на коже, не сошла на нет, являя белу свету небывалую свежесть и чистоту.
Мечи Противоположностей извивались, как ужи на сковородке, постепенно привыкая к жгучему холоду, и бесправно наблюдали за тем, как прямо при них изымаются инквизиторский сплав и химерит, а униформа и бельё нещадно предаются огню от греха подальше.
Иными словами, к воинам Света и Тьмы отнеслись, как к скотине.
Даже объяснять, в чём дело, ни один из бойцов не удосужился. Всякий вопрос, пущенный между делом, остался без ответа.
Но кто были эти угнетатели? Такие же оскотинившиеся ларданцы – разве что из соображений собственной безопасности. В общем и целом, разница между обитателями Вальперги да безумцами Мёртвого Города была невелика. Одних до животных низвёл страх перед незримой опасностью, вторых – постоянная борьба за выживание.
Лишь после «бодрящего душа» в замковом гарнизоне взыграла какая-никакая гуманность. Инквизиторам всё-таки выдали новую одежду – аляповатую, не по размеру, из того, что было.
А после – так и быть, погнали обедать в отдельном бараке, наспех обустроенном под столовую для новоприбывших мечей Противоположностей.
Изначально в здании явно предполагалось разместить куда больше людей, и это умозаключение наводило отца Энрико на противоречивые мысли.
Персекуторы предпочли не разговаривать друг с другом и просто хлебали баланду, искоса поглядывая на гвардейцев, за ними смотревших.
Умберто Эрколи относился к происходящему спокойнее, чувствуя себя в большей безопасности, чем на улицах Мёртвого Города.
Якуб Вронски отличался особой злопамятностью – даже самые агрессивные звери не могли похвастаться тем же. Он простить издевательства не мог. И если подвернётся шанс, обязательно заставит обидчиков пострадать. Ему. Просто. Нужна. Возможность.
Что же касается стажёрки, она к еде не притрагивалась. Лицо её стало белее снега. Интуиция подсказывала Верховному Инквизитору: бывшая монахиня не могла выкинуть из головы то надругательство, через которое её заставили пройти.
Быть может, в мыслях бывшая участница священного похода пыталась замолить перед Противоположностями это грехопадение – в первую очередь, со своей стороны. Не зная о ней ничего, мутант имел полное право заблуждаться.
На приём пищи отводилось около часа. Однако не успел обед закончиться, как за Верховным пришёл капитан гвардии. С собой он привёл троих рослых помощников, знаменующих собой теплящееся недоверие к цепным псам Инквизиции.
Первый среди Персекуторов был вынужден бросить до горечи солёное гороховое месиво на половине миски и проследовать за командиром гарнизона в тронный зал для отчёта.
Оставляя за собой прочих ревнителей веры, чья судьба для него осталась покрыта мраком тайны и недосказанности.
И вот он здесь. Стоит, не имея ни малейшего понятия, встретит ли завтрашний день с головой на плечах. Совершенно беспомощный.
Безмолвный хроник закончил составление документа, тихонько опустил перо в чернильницу и, повернувшись к феодалу, писклявым голоском объявил:
– Всё готово, Ваше Благородие!
Продолжая сверлить взором альбиноса, Освальдо Барбин сказал угрюмо:
– Ты знаешь, что делать. Можешь идти.
Отвесив нижайший поклон своему владыке, писарь в спешке, но с надлежащей аккуратностью собрал все принадлежности и посеменил в сторону выхода.
Малатеста мимолётом бросил на него недобрый солдатский взгляд, подстегнув пошевеливаться. Покинув тронный зал, коренастый грамотей потерялся в коридоре.
Как только топот учёных сандалий стих, помазанник Света и Тьмы вздохнул еле слышно и протёр глаза. В силу преклонного возраста формальности феодальной жизни утомляли его донельзя. Особенно – на фоне катастрофы вселенского масштаба.
И всё же, с отцом Энрико они не закончили.
Герцог убрал руки со стола и уселся в своём драгоценном кресле вальяжнее некуда. Одарил ревнителя веры неприятной, жеманной улыбкой. Его поза сквозила осознанием собственной власти и безнаказанности.
Момент затянулся. И на то имелись причины…
Глава 8
Длительная пауза изрядно давила на разум Верховного Персекутора.
Он сопел и без конца шастал взглядом, пытаясь в телодвижениях Освальдо Барбина отыскать разгадку собственной судьбы.
Потомок Усмирителя Сарацин был на три головы ниже Верховного Персекутора – ещё и потому, что старость неуклонно сплющивала его ближе к бренной земле.
А вообще, потомки Синебрада просто-напросто деградировали. Всему виной политика и браки с влиятельными династиями Равновесного Мира: многие из них кривые и косые, прошедшие через хотя бы одно кровосмесительное поколение.
Барбины уже не были теми плечистыми богатырями, которыми покоряли Юг Илантии. Теперь они невзрачные, низкорослые и слабосильные физически сморчки. Если бы не титул, среди простых людей их род бы очень быстро прервался. Они бы попросту не смогли реализовать злобу, присущую их горячей крови. Пусть и разбавленной, но горячей!
Тем не менее, на фоне своих родственников и предков Освальдо стоял особняком.
Белая ворона.
Молва рисовала правителя Ларданов как праведного гармониста, каких на свете раз-два – и обчёлся.
Человеколюбца, который делал всё, чтобы территория, вверенная ему Противоположностями, не знала горечи нищеты. По крайней мере, повальной.
Даже можно сказать, этот Герцог слыл морализатором, насаждавшим правильные устои везде и всюду. Словом, образ имел для него немаловажное значение.
Как и Синебрад в стародавние времена, он держал иноверцев из Аль-Логеда в ежовых рукавицах. Единственное отличие: позволял им жить бок о бок с истинными почитателями Света и Тьмы, приносить пользу вопреки расхождениям в вере.
Недаром говорили, он – благороднейший среди благородных. Кроме того, в достаточной мере находчивый и сообразительный. Тонкие черты лица и широкий лоб как бы поддакивали этому портрету, что был дан феодалу его свитой.
Один лишь взгляд, безнадёжно тяжёлый взгляд, словно нерушимый кулак внеземного правосудия, выдавал его деспотичную натуру, характерную для власть имущих.
Сколько бы Освальдо Барбин ни пытался приблизиться к простому люду или хотя бы притвориться, он оставался вне круга сирых и убогих по праву своей знатной крови.
Герцог относился к вверенному народу также, как мальчишка с лупой – к муравьям на солнцепёке. Ибо знал: его воля вершит судьбы тысяч душ. Так оно и вышло в итоге.
И теперь, поскольку стена между Церковью и Престолом, поддерживаемая архиепископом, рухнула, как карточный домик, последние инквизиторы также попали в мглистые лапы его господства, данного Противоположностями.
Причём – совершенно бесповоротно.
Как продукт Церкви Равновесия, Верховный Персекутор ни в какую не мог что полюбить, что понять земных наместников Света и Тьмы над мирянами. Другого пошива люди. Себе на уме, кто бы что ни говорил.
Все они, начиная от самого императора Священной империи Луров и заканчивая благородными корольками вроде Барбина, были далеки от того романтичного образа, что предписывала Дюжина Столпов.
Тем не менее, эту роль сыграть кто-то праведнее просто не мог: ангелы во плоти не занимают престолы надолго, вытесняемые худшими из худших.
Малатеста считал, можно сколько угодно хаять феодала и ему подобных, сути вещей это не изменит. Пока твоя жизнь не попадает в поле интересов поистине «больших людей», о них можно и не вспоминать.
Но вот отец Энрико опять почувствовал себя никчёмной пешкой на шахматной доске. В ночь грязных слёз он хотя бы знал, за что сражался…
Величину личности определяет борьба за что-то, не за кого-то.
Те остаются в тени, как правило. Чем бы дитя ни тешилось…
В кои-то веки герцог Ларданский удосужился нарушить установившуюся тишину. Будто и не подписывал смертный приговор отряду Коллеоне.
Как если бы не поругал честь мечей Света и Тьмы, Освальдо Барбин в совершенно миролюбивой и сострадательной манере заявил:
– Что ж, позвольте мне выразить искреннюю благодарность, отец Энрико. Будьте уверены, сведения, которые Вы любезно предоставили нам, помогут разрешить случившийся кризис. К счастью, Свет и Тьма не оставили наш Город, раз уж лучшие, достойнейшие воины его таки добрались до нас в добром здравии…
Не понимая, к чему клонит старый Герцог, мутант лишь хлопал растерянно глазами. В мыслях он считал мгновения, отведённые ему на этом свете.
Впрочем, радоваться альбиносу было рано.
– За вашу победу над магами-язычниками я бы хотел поблагодарить Вас отдельно. Это значительный вклад в грядущую реставрацию Саргуз…
«Как если бы все эти смерти значения не имели!»
Освальдо Барбин сложил пальцы рук домиком. Да так, что кремовые перчатки его из лайковой кожи отозвались протяжным скрипом.
Он испытующе поглядел на отца Энрико:
– Однако это вовсе не значит, что впредь Герцогство не нуждается в Священной Инквизиции. Наоборот, каждый воин Света и Тьмы на счету…
Неужели? Армандо Коллеоне и прочих это не касалось? Только мутантов и тех простых смертных, что шли в довесок?
«Да. Слышали бы это павшие…»
И всё же, стоило признать: риторика герцога скорее успокаивала, нежели вызывала волнение. Шанс поправить, что еще можно, у Священной Инквизиции не отбирали – уже хорошо. Уже есть надежда добраться до Альдреда Флэя. Где бы он ни был…
Все страхи Малатесты разом испарились, будто неупокоенная душа в свете восходящего солнца. Однако в то же самое время его разума коснулось противоречие: разница между ним и Армандо Коллеоне была понапрасну упущена из виду. Самым деликатным образом.
И хотя Верховный Персекутор уже знал герцога достаточно хорошо, в суете мирных дней он едва ли мог распознать, в чьих руках находится Юг Илантийского Полуострова.
Так или иначе, мысли альбиноса уткнулись в самую острую, свежую боль его. С надеждой в голосе он промямлил нерешительно:
– Вы хотите сказать…
Герцог Ларданский ненавидел, когда его перебивали подчинённые. Однако из уважения и благоговения перед фигурой отца Энрико, акцентировать внимание на просчёте инквизитора он не стал. Просто поднял мягко руку с растопыренными пальцами и покачал головой, как бы говоря: «Я не закончил».
Верховный Персекутор осёкся и мигом проглотил конец своей фразы: даже если убивать его подопечных не собираются, не в том он был положении, чтобы перечить помазаннику.
– Не существует на свете заболеваний, которые бы не были посланы Светом и Тьмой в наказание за содеянные нами грехи. В этой жизни или в предыдущем воплощении, ибо всё едино. Тенденция каждого отдельного недуга хорошо описана. Болезни же – своего рода земные врата в геенну огненную, уготованный человеку после смерти…
“Да, ещё раз да. Тысячу раз “да”. Только вот эта болезнь воссоздана проклятым Богом Смерти. Богом дельмеев!”
Отец Энрико прищурился, в глубине души поражаясь тому бреду, что изливался из ниточных уст Освальдо Барбина. Кто бы ни растолковывал феодалу Дюжину Столпов, он отличался опасным вольнодумством.
– … Я склонен считать, что с мором, который прокатился по Саргузам, – всё то же самое. Кто бы что ни думал или говорил, правда такова, – продолжал герцог.
Он знал правду, а окутывал всё флёром внеземного рока. Так ему было выгоднее. С ним осталось не очень много людей. Незачем их было повергать в ужас перед лицом Пантеона. Вот только самому Энрико сказки рассказывать было бессмысленно.
Присутствующие оставались в сладком неведении судилища Противоположностей.
– Единственное, эта новая напасть зверствует куда более всеобъемлюще, чем та же лепра, чахотка, гонорея или диарея. Свет и Тьма низвергли заразу на нас вовсе не за то, как неумело мы обращаемся с нашими телами, нет.
Тогда?..
– Он карает нас за грязь наших помыслов, не иначе. Вы не находите?
– Прошу прощения, Ваше Благородие, я не понимаю… – фальшиво пробубнил Верховный Персекутор, шаркая каблуком об ковёр.
Из-за пелены замешательства он и представить не мог себе, как ему «повезло».
– Ну как же! – удивился Барбин, всплеснув руками от негодования. – Я ухаживал за Городом, будто дотошный садовник, что с любовью взращивает благоухающий рододендрон. Но моих усилий, увы, оказалось недостаточно, чтобы внешний порядок в Саргузах привёл и к порядку в головах его жителей. С виду наша жемчужина процветает, но изнанка-то – гниль, да и только. Жаль это признавать.
Знал бы он, что происходит в прибрежных городах Вестании, Кордугала, Бештии, молвянской Дельмеи и Келган прямо сейчас…
– Но как ты ни держи людей в узде, сколько стражи ни расставь по районам, душа неуклонно стремится к греху из соображений низменных потребностей и желаний тела. Или шёпота из Тонкого Мира – всё одно. Это касается всех – от осознавшего себя мага до сироты, который помышляет подрезать чужой кошель. Кому-то удаётся преступить священные писания, а кто-то – лишь сладко грезит, но сути дела это не меняет.
Что вершит судьбу человечества в этом мире? Кто или что угодно, только не они сами. Люди не приближали Седьмую Луну. Не могли знать, чем это обернется. Это была закономерность, которая поставила их в новые условия. Им только и оставалось, что найти своё место в Поломанном Аштуме…
– С приходом Чёрной Смерти какая-то часть этих несчастных полегла сразу. За своё инакомыслие. Другие же – встали под знамёна кровожадной рати, дабы продолжить вершить правосудие. Тем более, что хаос, накрывший Город, развязал грешникам руки и дал им разгуляться вволю. Перед часом расплаты…
«Милостивые Противоположности… – сокрушался про себя отец Энрико, округлив глаза по пять сольдо. – Этот безумец… Он что, пытается оправдать мор? Так, что ли?..»
– Я очень щепетилен в выборе приближённых, но даже мне свойственно ошибаться ввиду сердоболия. Большинство тех, кто остался в крепости с началом эпидемии, действительно не познало чумную печать Света и Тьмы. Те же немногие, кто таил зло до поры до времени, пали замертво под гнётом болезни. Мы избавились от них.
И теперь наш Илоев Ковчег чист, в нём нет ни одной души, придерживающей греховный помысел до удобного случая. Судный День для Саргуз уже настал, и если так, мы спокойно переживём его здесь. А после – восстановим Город, как только он окончательно очистится от скверных умов. На пока меня больше волнует Провинция. К этому вернёмся позже…
«Скверных умов? Это какая-то шутка, да?» – бесновался Малатеста, не подавая виду. И тем не менее, он всё больше убеждался: Свет и Тьма лишили своего помазанника здравого смысла, и тот выжил из ума безнадёжно. Ненадёжный союзник, пропащий лидер.
Освальдо Барбин рассмеялся недобро, пряча глаза, и, как если бы зрел прямо в душу мутанта, пояснил:
– Вы только вдумайтесь, отец Энрико: только четверым воинам Церкви Противоположности позволили добраться до моего Ковчега последними! Благо, “Медуза” прибыли первыми. Как раз вовремя. До Вас к нашим вратам приходили и другие, но…
Герцог поджал губы и всплеснул руками, как бы извиняясь. Фальшь. Плевать на уважение. Альбиносы – точно такие же подданные его. Овцы гениального пастыря.
Говорить прямо о чужой смерти Барбин что тогда, что сейчас не решался, как если бы так накликал на себя гнев Противоположностей.
– Да, Ваше Благородие. Я всё видел… – предельно холодно пролепетал Верховный Персекутор, стараясь абстрагироваться от факта, что кости под стенами Вальперги принадлежали лучшим из людей.
Его Корпусу. Его братьям по вере и оружию. Его друзьям.
– Я надеялся, среди вас будет больше достойных гармонистов. Мне жаль, – беспечно говорил старик, бесстрастно глядя в глаза альбиносу. – Чумная орда всё расставила по местам.
Зеркальный Рыцарь позволил себе хмыкнуть. Герцог и ухом не повёл: телохранителю было позволено многое. Тот мог выразиться под час яснее, желчнее и искромётнее, чем придворный шут. Но предпочитал молчать. Ибо молчание – золото.
Едва осознав, куда вляпался, Малатеста тут же смекнул, что именно хочет от него услышать умалишённый фанатик-феодал.
Выпустив со свистом воздух через ноздри, первый среди персекуторов склонил голову к груди и заговорил в попытке оправдать Корпус:
– Так и есть. Но все они, так или иначе, полегли при исполнении. Так решили Противоположности. О тех, кто был с братом Армандо, судить я не берусь…
«Негде в Саргузах искать спасения. В низинах – моровая напасть, в горах – авторитет старика, потерявшего последний свет разума. Отсюда некуда бежать…»
Может, и есть, да только не по его честь.
