Андрей Егорович Киселев
Росток любви
– Проблемка у нас пока на переднем плане, не до веселья.
– Вот, когда проблемы, тогда и надо веселиться, чтобы все враги от зависти сдохли. Помочь я тебе всегда рад, недаром шафером вашим с Катюхой был. Если надо кого на дыбы поставить, только скажи, всю Москву перевернём! Да что Москву? Всю страну и НАТО в придачу!
– Для этого случая надо маршалом хотя бы быть, друг, а лучше главнокомандующим страны или НАТО.
– Ты же, Жора, у нас самый умный всегда был, поэтому-то тебя в Грузию и отправили, чтобы не учил народ вышестоящий уму-разуму. А теперь влип куда-то.
– И на старуху бывает проруха, Иван Матвеевич, если знать, где упасть, плащ-палатку бы с бушлатом подстелил.
– Не тяни вола, говори, в чём беда?
– Боюсь я, что тебе это боком может выйти, генерал!
– А я пуганый и в семьдесят девятом у дворца Амина, и во Вьетнаме в семьдесят пятом, и в Эфиопии многократно. Урал ведь за заслуги был перед Отечеством.
– Бородовского знаешь такого?
– Олигарха что ли?
– Его, родимого.
– Как не знаю, пол армии продал по цене металлолома, а неофициально, сколько получил, одному чёрту известно.
– От него-то мы и прячемся тут.
Генерал на минуту задумался.
– Эй, солдатик, принеси мне телефон, пожалуйста! Водку унеси обратно! – обратился он к парню в поварской одежде, несущему новый графин водки.
– Есть!
Через мгновение Иван Матвеевич давал приказы в принесённую трубку:
– Быстро мне роту Смирнова сюда в боевой выкладке с арсеналом! Найди мне начштаба срочно, пусть позвонит по мобильнику!
– А его-то зачем? – заинтересовался полковник.
– Сейчас узнаешь!
Мы сидели, забыв про желание выспаться.
– А ты, Иван, что задумал? – спросила молчаливая ранее Екатерина Ивановна.
– А женщинам надо пойти развлечься литературой или телевизором, пока мужчины воюют!
– Что? Война началась? – не успокоилась она от такого ответа.
– Пока нет, но подготовку сейчас организуем.
– Матвеич, может, лишнее это? – занервничал Георгий Николаевич.
– Дай-то, Бог! Бережёного Бог бережёт!
Я давно ёрзал на стуле от желания скорее добраться до компьютера, но было неудобно оставлять всех. Всё же я обратился к родителям:
– Мы с Ирмой отойдём ненадолго, мне надо бы почту посмотреть.
– Да и мне надо развлечься у телевизора, так что покидаю вас, спасибо за отличный завтрак! – отодвинув от себя чашку допитого чая, удаляясь из-за стола, произнесла Екатерина Ивановна.
– Всегда, пожалуйста, Катенька! – ответил Матвеич.
Зазвонил его сотовый телефон:
– Так, берёшь из группы захвата лучших бойцов с десяток, пусть залягут на въезде к брусчатке, докладывать о каждом транспорте, сам сюда мухой! – и выключил трубку. – А вы что? – обратился он к нам. – Компьютеры направо по коридору.
Мы ушли со скоростью света. Ирма присела рядом со мной, чтобы видеть монитор. Я входил в почту на компьютере военного ведомства впервые в своей жизни, хотя разницы не ощутил. Было одно сообщение: «Президент изучил, дал поручения разобраться, потребуются оригиналы в срочном порядке до вечера. Куда прислать представителя?».
Сначала нахлынула радость, а потом подозрение, что оригиналы могут уйти по другому назначению. В сонной голове давила усталость, но мысли бегали, как шальные. Надо было вновь принимать решение, не зная можно ли доверять отправителю. Я составил новое сообщение: « Чем-то можете подтвердить намерения президента?» Вопрос глупый, конечно, но я нажал «отправить».
Мы стали ждать ответа, который, как ни странно, пришёл тотчас же: « У Бородовского идут обыски, заведено дело под контролем генерального прокурора. Пока тот на свободе, действуйте тайно. Оригиналы нужны, заверьте для себя копии нотариально. Представителя направим в удобное для Вас место. Будьте осторожны!» Я составил своё сообщение: «Мне нужно определиться с местом передачи документов. Сообщу дополнительно. До связи».
Вернувшись в зал, мы обнаружили, что в нём не было ни души. С улицы были слышны какие-то звуки, похожие на перекличку. Шашлык остывал на деревянном подносе в центре стола.
– Вот вы где? – послышался за спиной голос вошедшей в зал Екатерины Ивановны, – А я вас ищу, чтобы поделиться новостью из телевизионных программ. По всем каналам показали, что в офисах Бородовского проходит проверка и изъятие документации. Самого его нигде нет, но идут поиски. Есть неподтверждённая информация, что он отбыл в Лондон или другой город Европы.
– Это очень интересно. А где Георгий Николаевич? – спросил я.
– Он вместе с генералом командует войсками на улице. А вот и он сам.
В зал вошёл полковник, взял кружку с полки и зачерпнул воды из бочки, подняв крышку, затем залпом выпил и выдохнул:
– Ну, всё! Люди расставлены, проинструктированы. Этот начштаба достал уже, не положено, видите ли! Я и сам знаю, а что делать? Сдаваться что ли? Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Если что, разжалуют нас вместе с генералом в рядовые. Кать, будешь с рядовым-то жить?
– Быстрее бы, на службу ходить не пришлось бы. Отдыхали бы в своё удовольствие на даче. Внуков скоро нянчить надо будет, так что самое время.
– Тогда всё как надо!
Вошёл генерал:
– Так, разбрелись все по комнатам, голов не высовывать! С поста сообщили, что сюда три джипа катят с московскими номерами. Возможна заваруха. Филат, умеешь? – спросил он, протягивая пистолет Макарова.
– Приходилось общаться.
– Тогда возьми, спрячь сзади за пояс. Там самое лучшее место, не выпадет и не выстрелит по наследственным органам.
– Знаю.
– Ну, всё, рассредоточиться! – скомандовал генерал, одновременно включаясь в разговор по рации, – Какие документы? А где ещё два джипа? Ищите! Отвлекают. Этих вяжите за попытку незаконного проникновения на военный объект.
Я попытался сказать ему, что надо кого-то отправить в Москву с документами:
– Просят назначить место и время для передачи их представителю.
– Понятно, зачем приехали эти гаврики! Позже решим, давай отобьёмся сначала, боюсь, жарко будет. Уходите внутрь быстрее!
Где-то недалеко раздались автоматные очереди. Я взял за руку Ирму и потянул за собой в кабинет с компьютером, который оставался включенным в Интернете. Вскоре послышался взрыв гранаты. Как на войне! Выстрелы уже не прекращались. Настоящая пальба по живым мишеням. Звякнуло стекло в окне кабинета. Ничего себе, куда пули долетают! Мы инстинктивно пригнулись и сели на корточки.
Зазвенели ещё стёкла, но иначе. Я увидел запрыгивающего на подоконник человека атлетического телосложения в чёрном костюме, в белой рубашке с чёрным галстуком. В его руке был автомат, которым он разбил окно, а теперь направил на нас. Прикрывая собой Ирму, я выстрелил ему в грудь, и он стал падать обратно. Его автомат неожиданно застрочил снизу вверх, пока тот не выпал из окна. Меня ужалило в бок и в грудь, и я начал куда-то падать, смутно разбирая предметы. Почему-то отчётливо я смог рассмотреть лишь следы от автоматной очереди на потолке. «Привет!» – подумал я, когда начало темнеть в глазах.
***
Странное ощущение нескончаемой темноты, где нет тела, нет движений, есть только чёрный сон без обозначений, хотя мозг что-то думает, решает, но сам по себе. Эта чернота кажется нескончаемой. Почему-то ясно, что это где-то на том свете. Так темно. Что со мной? Где я? В ответ ничего, лишь чернота, кажущаяся вечной. Где Бог? Наверное, пока не до меня. Так долго тянется время, только неизвестно, в каком ритме оно идёт. Проходят минуты, дни или годы? Не ясно. Мыслей много, но они кажутся напрасными из-за того, что ничего не происходит. Нет ощущения будущего, лишь мысли и чернота. Глаза, хотя нет, не они, а сам мозг видит тьму, но невозможно ведь смотреть на одно и то же вечно. Нет звуков. Нет воздуха, поэтому нет дыхания. Нет тепла или холода, потому что температура отсутствует, как ощущение чего-либо, нет запахов, но есть фантомное чувство невидимого предполагаемого контура собственного тела, которое не болит и не имеет заполненного объёма. Время идёт в ожидании перемен, но по-прежнему остается довольствоваться возможностью лишь мыслить в кромешной темноте.
Вдруг появились три деревянных люка, сколоченных из грубо обтёсанных досок, на стене, похожей на угольный пласт. Подумалось, что и на том свете не всё качественно делают. Где-то в мозге послышались чьи-то слова: «Выбирай! В какой пойдёшь?» Странное дело. Как можно выбрать, не зная, что за ними, какая жизнь? В ад или в рай? Наверное, надо выбрать средний. Возможно, там не так хорошо, как в раю, но может быть не так плохо, как в аду. Делать нечего, средний, так средний. А может,… Хотя выбор сделан, надо же к чему-то прийти… Да с какой стати?! Какие ящики?! Какой выбор?! Что-то во мне закипело с такой злостью, до бешенства, что я начал драться с окружающей чернотой, каким-то образом двигая невесомыми руками, пытаясь вырвать своё предполагаемое тело из объятий тьмы с остервенением и гневом, на которые только способен.
Меня что-то резко отбросило из черноты, я почувствовал воздух и очнулся, жадно вдохнув, словно впервые. Вдруг появился свет, но не яркий, хотя я смог увидеть Ирму, сидевшую рядом со мной. Видимо, этот вдох произошёл ещё там, в темноте, потому что она никак не отреагировала, а лишь спокойно держала мою правую руку своей и, сидя, дремала. Её голова лежала на крохотной подушке поверх спинки стула. Меня удивило то неудобное положение, в котором сидела Ирма. Странным показалось и то, что она не лежит рядом и её голова не на моём плече, как обычно. Чувствовалось тепло от её ладони, даже жар, словно моя рука была заморожена, а теперь оттаивает. Я попытался пошевелить пальцем, но он не слушался, как чужой. Всё же мне удалось им овладеть, и Ирма вздрогнула:
– Ну, слава Богу, очнулся! Филат, ты меня слышишь?
Я попробовал сказать, но губы шевелились, а язык, будто приклеенный, лишь издавал какое-то шипение. Она дала мне воды. Какая вкусная вода! В точности такая же, как в селюковском лесу из родника. Рот от живительной влаги начал расклеиваться:
– Ирма, родная моя, я по тебе соскучился, – прошептал я и почувствовал жаркие капли, текущие по моим щекам из моих глаз.
Она тоже плакала и, вся мокрая от слёз, целовала меня в губы и щёки, в нос и в глаза.
– Милый мой, как ты меня напугал! Разве можно было так долго не просыпаться.
– Я спал?
– Без сознания.
– Что со мной? Я не могу пошевелиться.
– Тебе пока нельзя, но скоро ты поправишься.
Только с этого момента я начал вспоминать всё, что произошло. Я чувствовал, что мои мысли выходили из невесомости. Если в темноте мне всё слышалось через мозг, то теперь, как все люди, я воспринимал звуки ушами. Я слышал лёгкий писк аппаратуры, к которой был подключен, движения и голос Ирмы, шумы за окном и за дверью моей реанимационной палаты. Когда я ощутил вновь собственное тело, меня начала донимать боль в груди и в спине, в боку и в голове.
***
Мне регулярно делали уколы, ставили капельницы, закидывали в рот горстями таблетки, вливали воду, после чего я мгновенно засыпал. Шло время, но каждый день я видел Ирму. Она, по сути, жила в больничной палате рядом со мной. Я был очень слаб и, как ни старался, не мог ей уделить много времени. После пяти или десяти слов, сказанных ей, я проваливался в сон от усталости и действия лекарств, иногда слушая её слова уже отдалённо, а, возможно, они мне снились. Но в один прекрасный день я проснулся рано утром бодрым, словно в меня кто-то вкачал энергию.
Ирма спала в недавно кем-то принесённом кресле. Её губы на бледном похудевшем лице казались ярче обычного, хотя она не пользовалась помадой, кроме гигиенической. Я так соскучился по ним. Мне хотелось подняться, подойти к ней, поцеловать. Под глазами были заметны синие круги. Руками она как бы придерживала округлый животик.
Через окно ярко светило солнце, но его лучи не мешали ей продолжать спать. Я постарался пошевелить руками, и они не испытывали затруднений. Меня удивило, насколько они похудели, стали бледно-жёлтыми. Начиная приподниматься в постели, я ощутил лёгкое головокружение, но это не останавливало меня, и мне удалось сесть. Жуткая боль резанула грудь, но постепенно из острой превратилась в тупую, что было легче терпеть. Оглядевшись в палате, которая оказалась реанимационной, я глянул на окно и чуть не ахнул. На стекле красовались узоры, нанесённые зимними морозами.
«Господи! Уже зима? Сколько же я тут провалялся? Я совсем забыл про ребёнка, Боже мой! Она же беременна, а я тут лежу. Надо вставать!» – думал я, стягивая с себя одеяло. Но ноги не слушались. Начав снимать их с кровати руками, я снова почувствовал резкую боль в боку и груди, но, перетерпев, поставил их на пол. Вдруг раздался звон металлической посуды под кроватью. Я понял, что ногами задел «судно», видимо, поставленное туда для меня.
Ирма мгновенно проснулась и подскочила ко мне, положив руку на плечо:
– Филатик, милый, тебе нельзя вставать!
– Почему?
– У тебя могут швы разойтись.
– Какие швы? – не понял я.
– После операции.
– Мне что всю осень до самой зимы делали операцию?
– Тебе сделали семь операций.
– Представляешь, я совсем забыл про ребёнка! Ведь ты беременна, а я тебя мучаю здесь!
– Ты ложись, не сиди! С ребёнком всё хорошо, и я не мучаюсь, а жду, когда ты пойдёшь на поправку.
– Я обязательно выздоровею, Ирма!
– Конечно! Врачи тоже так считают. Я сразу так и говорила, что у тебя всё будет хорошо! Ты ложись.
Дверь открылась, и в палату вошла женщина в белом халате.
– Что тут у нас? Это кто сидит на кровати, а? Больной Семёнов, сейчас же укладывайтесь! Мы не для того Вас лечили, чтобы Вы всё испортили!
Я, превозмогая боль, тихонько прилёг.
– Здравствуйте! Я Наталья Юрьевна – Ваш лечащий врач. Вижу, что не зря мы с Вами столько возились, если вставать пытаетесь. Как себя чувствуете, где болит? – спросила она и присела рядом со мной на стул.
Сложно было однозначно сказать, где именно болит, и я указал рукой на места, откуда только что исходила дикая резь.
– И спина, – добавил я.
– Ну, дорогой Вы наш, не всё сразу. С того света Вас практически вытаскивали, а Вы: спинка болит!
Она расстегнула на мне белую рубашку, на которой не было воротника, и посмотрела вместе со мной на швы, сняв какие-то ватные конструкции, оголяя тело. Оно было похоже на старый измазанный волейбольный мяч времён папиной юности с крупными швами и со шнуровкой в середине. Пахнуло йодом и ещё чем-то медицинским.
– Ну, молодой человек, я не перестаю удивляться! Вас надо, как экспонат, показывать, на котором бы все учились выздоравливать! – восхитилась Наталья Юрьевна.
– Заживает? – спросила Ирма.
– Да, всё хорошо! Через два-три дня отправим из реанимации, хватит уже здесь место занимать!
– В общую? А как же я? – расстроилась моя жёнушка.
– Будете навещать. Проверим двигательные функции, – врач то сгибала, то разгибала мне поочерёдно ноги.
– А отдельной палаты нет? – не могла смириться Ирма.
– Пошевелите пальцами правой ноги. Хорошо! Левой! Отлично! Не болит? – обратилась ко мне Наталья Юрьевна, оставив вопрос Ирмы без внимания.
– В спине отдаёт немного.
– Это скоро пройдёт. Когда снимем швы, займёмся лечебной физкультурой, процедурами. Если всё будет хорошо, то к Новому году успеете домой. А в отношении отдельной палаты не ко мне, а к главному врачу, пожалуйста!
– А можно его покормить? – поинтересовалась Ирма.
– Сегодня пусть на витаминчиках посидит, соки, воду, чаёк сладенький можно. Завтра начнём с диетического стола. А пока пусть организм не напрягается от нагрузок, и спать надо больше. Сейчас сестра придёт, сменит повязки, накормит лекарствами и спать! До утра и без меня не вставать! – строго сказала лечащий врач.
– А туалет здесь далеко? – заволновался я.
– Больной, до завтра Вам это не грозит, не беспокойтесь, судно не потребуется. А Вы жены стесняетесь?
– Как Вам сказать?
– Всё с Вами ясно, молодой человек, давайте выздоравливайте, до свидания!
– До свидания, – ответили мы с Ирмой ей вслед.
Вскоре пришла медсестра и занялась моим лечением конкретно с помощью шприцев, капельницы, обработки швов, повязок. Таблетки я смог выпить сам. Жена попыталась напоить меня, но мне было важно для себя всё сделать самостоятельно.
Медсестра ушла, и я спросил у Ирмы:
– А что было дальше?
– Когда?
– После того, как меня ранило. Все живы?
– Всё скоро затихло. Папа с генералом попали под служебное расследование, но сейчас всё закончилось пенсией. Не удалось отцу походить в генеральских погонах. Спасло, что из подчинённых никого не задело. Дело замяли, но из армии выгнали.
– А документы?
– Их забрали люди из Москвы от ФСБ. Бородовский в Лондоне запросил политического убежища. В газетах про него каждый день пишут, что он и как. Тобой следователь прокуратуры интересуется и из ФСБ. Звонят постоянно, справляются о твоём здоровье, волнуются, можешь ли ты говорить.
– Ясно. Как родители?
– Они вместе со мной здесь много раз дежурили у тебя, твои тоже здесь в Москве, вчера были тут. Прохор и Инга, как узнали, тоже приехали. Живут у нас. К тебе часто приезжали. После обеда жди в гости всю компанию.
– Здорово, а я в зеркало себя не видел даже.
– Сейчас принесу.
Ирма сняла со стены висящее зеркало и поднесла ко мне. На меня из него посмотрел худой человек с бледным лицом.
– Не очень.
– Я тебя вчера вечером брила. Слава Богу, что у тебя бритва такая хорошая. А причёску тебе твоя мама делала всё время.
Между прочим с мытьём головы, как положено! Так что выглядишь ты отлично, худой только, но это дело поправимое.
– Я сейчас засну, – что почувствовал, то и произнёс я.
– Спи, родной.
Так приятно было слышать любимый голос, засыпать под него, как во время медового месяца.
После обеда, сразу после моего пробуждения, ко мне пришли сначала Инга и Прохор. В больницу впускали не более двух посетителей одновременно, поэтому родственники входили поочерёдно. По счастливым лицам было видно, что их радовала встреча со мной. Инга тоже демонстрировала округлость живота, словно доказывая, что в их семье не теряли времени зря.
– Привет, братишка! Ну, слава Богу, а то я уже места себе не находил из-за тебя, – затараторил Прохор, – ты нас не пугай больше! Мама уже без корвалола и пустырника жить не может. В церковь каждый день ходит молиться, а ты всё лежал без признаков жизни. Пора оклематься, понял?
– Да уж, ты в политику больше не лезь, пожалуйста! – продолжила тему Инга. – Нам ещё массовых расстрелов не хватало. Рассказывай, как себя чувствуешь?
– Жив, как видите! Думал сначала, что умер, а, оказалось, нет. На днях переведут в общую палату.
– Нет, уже договорились об отдельной палате, – сказал Прохор, – сегодня папа с главным врачом встречался и решил проблему. Так что лечись рядом с молодой женой, но смотри её не напрягай. Ей хватило переживаний, веди себя культурно, в кому не входи, бредить тоже ни к чему, а то что-нибудь не то брякнешь.
– А я бредил?
– Да было дело, наслушались мы всякого, но расскажи, как ты умудряешься свою речь в бреду контролировать? Ведь ни слова матом не сказал! Всё про любовь к своей Ирме, – удивлялся Прохор.
– Я вроде бы матершинником никогда не был, а хорошее слово и кошке приятно. Ваши-то как дела? Вас, смотрю, можно поздравить с приятной ношей! Кого ждёте-то? Мальчика или девочку?
– Спасибо, Филат, – поблагодарила Инга, – все по приметам предвещают мальчика.
– Я думаю, – ответил Прохор, – что будет девочка, потому что всегда о дочке мечтал, а потом о мальчике. А уж кого Бог даст, того в люди выводить станем. Ты-то сам кого ждешь?
– Мне сон приснился, что мальчик и ещё много детей.
– А мне приснилось, что девочка у меня будет, я с ней уже, как с девочкой, разговариваю, – вставила Ирма, поглаживая свой живот.
– Девочка тоже замечательно! – поддержал её я.
– Ладно, брат, нам надо место родителям уступить. Сквозь слёзы вперёд себя нас пропустили. Давай лечись, чтобы был здоровым отцом и мужем!
– Филат, ты, если что, звони. Мы в любой момент всё, что надо, привезём, не стесняйся, – пожимая мне руку, убеждала Инга, – не скучай, мы скоро вновь приедем. До встречи.
– До свидания, ребята! – попрощался я.
– Пока, пока! – помахала рукой Ирма.
Затем пришли родители. Мама часто начинала плакать. Папа настраивал меня на скорое выздоровление:
– Крепись, сын, у нас в семье все стойко держались!
– Я, сынок, за тебя молюсь. С Божьей помощью всё хорошо будет. Вот и Ирма у тебя такая молодец, всё время с тобой. Я приду к тебе, а она возле тебя неотрывно. Полчаса подремлет и снова за тобой ухаживает, то обтирает, то водичкой напоит, причешет волосы. Хорошая она у тебя, береги её.
– Знаю, мама. Вы бы мне принесли краски, кисточки, листы ватмана, – неожиданно для себя и всех присутствующих сделал я заказ.
– Хорошо, сын, завтра привезу всё, – пообещал отец.
Мы долго прощались. Мама снова плакала. Папа её успокаивал, объясняя, что я не умер и скоро буду здоров.
К приходу родителей Ирмы я устал так, что начинал засыпать. С трудом, поддерживая беседу, я всё же заснул на полуслове и спал до самого утра следующего дня.
Мне снились поля, реки, горы, мосты, деревни, над которыми я пролетал на высоте птичьего полёта. Ощущение невесомости было такое же, как в состоянии, когда я был в темноте, но теперь мне удавалось перемещаться в светлом небе, видя яркую красоту окружающего бытия, чувствуя собственную жизнь, радостную, всеобъемлющую, наполненную движением, без одиночества, потому что рядом со мной, держась за мою руку, летела Ирма. Понимая, что это лишь сон, я совершенно явно ощущал тепло, исходящее от её руки. Проснувшись, я нисколько не удивился, увидев, что держал в своей руке хрупкую ручку моей возлюбленной.
***
Утром меня осматривала Наталья Юрьевна. Держа в руках молоточек невролога, она простукивала различные точки моего ослабленного организма, переворачивая его, двигая конечности, щупая руками болевые места, проверяя швы.
– Попробуем встать, но очень медленно, – сказала она.
Помогая вместе с Ирмой моей попытке подняться на ноги, она положила мою руку себе на плечо, как и моя жена. Я понял, что стал таким лёгким за проведённое в больнице время, что две хрупкие женщины смогли легко удерживать меня. Стоять на ногах мне удалось, хотя мучили по-прежнему боли. Немного успокоившись, я сделал первый шаг, затем второй.
– Слава Богу! – сказала Ирма.
– Но ходить много нельзя! Наступайте осторожно, не торопясь, никаких резких движений, – предостерегала Наталья Юрьевна.
– К Вам пришли! – сказала заглянувшая в палату медсестра, и в проёме появился мужчина в белом халате с кожаной папкой в руке.
– Здравствуйте, – сказал он весёлым голосом.
– Идёт осмотр, зайдите позже! – потребовала врач.
– Нет, это Вы проведёте свой осмотр тогда, когда я выполню свою работу, – предъявляя красное удостоверение к её лицу, сказал он, ворочая во рту жвачку.
– Но… – хотела ответить Наталья Юрьевна.
– Никаких «но»! Выйдете посторонние из палаты!
– Кто посторонний? Я жена, – попыталась не согласиться Ирма.
– Хоть папа Римский, мне нужно взять показания с подозреваемого Семёнова Филата Ильича! Если Вы не выйдете, я отправлю его в СИЗО, где мне никто не помешает работать. Там тоже есть больничка. Вас, кстати, я легко могу направить туда же, как подозреваемую.
– Отправляйте! – воскликнула Ирма, – Вы только и можете хорошим людям жизнь портить, а преступники у вас на воле гуляют.
– Следствие покажет, кто преступник, а пока даю Вам три секунды, чтобы покинуть помещение.
– Ирма, выйди, всё будет хорошо, – попросил её я.
Она подчинилась, врач тоже вышла, пожимая плечами.
– Я, Волков Николай Сергеевич, старший следователь прокуратуры, веду Ваше уголовное дело по подозрению Вас в предумышленном убийстве Батырова Ахмеда Рахимовича, – сказал он, присаживаясь в кресло.
Мне удалось, превозмогая боли, присесть на кровать:
– Мы с ним не знакомы. Меня хотели убить, выследили, приехали из Москвы, залезли в окно с автоматом в руке и стреляли очередью, а я выстрелил один раз, не успев познакомиться, защищая жену и себя.
– Разберёмся! Итак, Ваша фамилия, имя и отчество?
– Семёнов Филат Ильич!
– Год и место рождения, где проживаете?
Процедура далеко не из приятных. Обращение этого следователя оставляло желать лучшего, мягко говоря. Он вёл себя так, будто перед ним маньяк-убийца, замучивший его лучшего друга.
Заполнив мои анкетные данные, Волков заявил:
– Меня в уголовном мире Волкодавом зовут, поэтому не советую отпираться, иначе будет плохо. Из ФСБ приходили уже?
– Пока нет.
– Вот видишь, у меня всё оперативнее происходит.
– Вы бы не могли немного тише говорить, а то голова раскалывается.
– Сейчас я тебя буду раскалывать! Симулировать вздумал, барышня? Я не таких в бараний рог закручивал! Давай рассказывай, что делал на военном объекте, с какой целью прибыл, давно ли задумал убить Батырова, где приобрёл оружие? Всё, как на духу!
В палату вбежала Ирма и с кулаками накинулась на следователя:
– Как Вы смеете? Креста на Вас нет!
Следом вбежали два милиционера, схватили её за руки, надели наручники и усадили на табурет. Я попытался вскочить с кровати, но тут же получил удар в голову от следователя и упал на пол. Держа Ирму за плечо, сжимая белый халат в кулаке, чтобы она не могла двигаться, один из них спросил Волкова:
– Что делать с этой психопаткой?
– Вместе с этим отправим. Посмотрим, что запоёт эта пташка в клетке, – сказал следователь, выплюнув жвачку на пол и ударив ногой в мой раненый бок.
Я корчился от боли. Мне тоже надели наручники. Вскоре принесли носилки, куда меня уложили.
Нас везли в Матросскую Тишину. Мы сидели в разных клетках тёмного автофургона.
– Потерпи, Филатушка, всё образуется, любимый!
– Заткнитесь, уроды! – перебил её сидевший перед клетками один из милиционеров, ударив прикладом автомата по металлической перегородке.
Я потерял сознание и не помню, как очутился во дворе Матросской Тишины. Ирмы нигде не было. Меня подняли с очищенного от снега асфальта и спросили:
– Фамилия, имя, отчество?
Я молчал, не потому что не хотел отвечать, я не мог их вспомнить. Капли крови текли по рубашке и белым штанам. Мне не было холодно, мне было всё равно, меня мучил один вопрос: « Где Ирма?». Кто-то ударил в лицо: «Фамилия?»
Наступила темнота, как в прошлый раз.
***
Теперь я умел разговаривать с собой в полной темноте. Я снова не чувствовал своего тела. Мне не было больно и не было снов. Я ничего не видел. Только кромешная темнота. Слышно было лишь эхо моих собственных слов: «Ирма, ты где? Что они с тобой сделали?» В ответ тишина.
Однажды я понял, что в темноте бывают перерывы, словно закрываю глаза, и нет ничего вообще. Открываю, а вокруг чёрный бесконечный мир. Мне показалось, что теперь я умею спать в этом уже не новом для меня краю, где нет ни времени, ни материи, но самое страшное, что нет рядом любимой. Хотя бы голос услышать Ирмы. « Ирма!» Нет ответа.
Я где-то слышал, что люди умеют перемещаться в параллельные миры, но зачем самого себя куда-то отправлять, если тебя в любую секунду могут отправить окружающие. Проблема не в том, как уйти туда, а как выйти обратно.
В этот раз у меня получалось двигаться, летая, размахивая руками, в чёрной невесомости, ища хоть маленький проблеск света или хотя бы дальний отголосок моей любимой. «Ирма! Ирма!» – кричал я. Но тщетно.
Я не знал, сколько прошло времени моего пребывания в этом пространстве, но мне не была известна моя дальнейшая судьба. Однажды мне вспомнилась цыганка, гадавшая Ирме, и случилось удивительное. Я увидел в чёрном тумане, не знаю ту ли, но пожилую цыганку в цветастой косынке:
– Что, милый? Плохо тебе? – спросила она.
– Я не знаю, ни где я, ни где Ирма. Что будет дальше? Я умер?
– Нет, дорогой! Ты жив, но твоему телу без тебя очень плохо! Надо возвращаться!
– А как?
– Надо очень захотеть, – сказала она и исчезла.
– Господи, что мне делать? – взмолился я.
И вдруг услышал:
– Бороться!
– Бороться? И всё? – переспросил я, понимая, что я разговариваю с Богом, предлагающим мне не свою Божью милость в виде счастья, а лишь борьбу.
– Борись!
Но я был рад этому. Во-первых, я поговорил с самим Богом. Во-вторых, мне был дан хороший совет. Даже два совета. Ведь я просто хорошо устроился в этой черноте. Летаю себе, ищу Ирму, страдаю, а выбираться и побороться за собственное счастье даже и не думал. Я разозлился на себя: «Слизняк, поговорил со следователем и всё! Ручки сложил! Да в жизни столько таких паразитов, как этот Волков!»
Я увидел свет. Это была лампа дневного света на окрашенной в жёлтый цвет стене.
– Очухался, парень? – кто-то спросил меня.
Я повернул тяжёлую, словно гиря, голову в сторону прозвучавшего вопроса. Напротив меня на нижнем ярусе кровати сидел пожилой мужчина в спортивном костюме, пыхтя сигаретой.
– Я где?
– В больничке! Тебя на воле, не кормили что ли? Что худющий такой? – вновь спросил и закашлялся «спортсмен».
– Болел много.
– Ты как воробей из анекдота.
– Вы тоже болеете?
– Тут все болеют! У меня туберкулёз. Здоровый сюда не захочет заразу глотать. Ты пока не вставай, притворись тяжёлым. Сейчас санитар-баландёр полы драить будет.
Мужчина в чёрном костюме с белой биркой на груди слева вошёл в наше помещение после того, как открылась гремящая тяжёлая железная дверь. В его одной руке была швабра с тряпкой, в другой он нёс ведро с водой. Начал мыть полы.
– Быстрее! – крикнул на него человек в военной форме у входа.
– Всё уже.
Я понял, что нахожусь в тюремной больнице. Тело ныло. На мне была чужая старая одежда непотребного вида. Оглядев места разрезов от операций, я удивился отсутствию ниток. Значит, швы сняли. Рубцы почему-то оказались огромными, хотя, насколько я помнил, зашито было аккуратно. Видимо, когда я был без сознания, швы в какой-то момент разошлись.
На металлической подвесной полке едва различимый среди табачного едкого дыма стоял включенный телевизор. Транслировалась новогодняя речь президента о достигнутых успехах в экономике, в демократических процессах, в защите прав человека, в социальной защищённости граждан страны и многое тому подобное. Затем он поздравил с наступающим Новым годом. Вместе с курантами послышалось мрачное «ликование» в больничке:
– У!
Недалеко чокались пол-литровыми банками с тёмно-коричневой жидкостью, передавая для пары глотков по кругу.
Какой-то парень встал со своей кровати и подошёл к стене, где был приклеен лист бумаги со странным изображением, напоминающим необычный календарь с натянутой поверх тонкой веревкой, на которой висела коробка из-под спичек, он передвинул что-то в трёх местах. Разглядев, я понял, что были переставлены день, месяц и год.
– Тебе тут маляв куча из женского корпуса. Читай, но смотри, чтобы через глазок не заметили, а то дорогу прикроют, – передавая мне скрученные бумажки, пояснил «спортсмен».
