Андрей Анатольевич Рябов
Полудёнка
– Слушай, но почему? Кому я чего сделал плохого?
Сайнахов помолчал несколько секунд, а потом искренне расхохотался:
– Ой, не могу, держите меня семеро! Прикол в том, что ты действительно никому ничего плохого не делал, а одно только хорошее!
Потом он посерьезнел:
– Понимаешь, кое-кто опасается, что ты по глупости можешь натворить неприятностей, а потому никто из-за тебя рисковать не собирается. Слушай сюда: Он на тебя не в обиде, более того, Он тебе благодарен. Поэтому сиди дома и не рыпайся. Тебя завтра же отблагодарят: хочешь – большими бабками, хочешь – муксунами, хочешь – вечной удачей на охоте. Только сегодня никуда не езди, не надо. Ну, мы договорились?
По всем канонам жанра положительный благородный герой должен был с негодованием отвергнуть дурно пахнущее предложение. Но Софронов ни капельки не ощущал себя благородным, и даже к категории положительных относил постольку-поскольку. А потому на предложение ответил полным согласием:
– А не обманешь?
Колька облегченно выдохнул:
– Когда я кого кидал? Часиков в восемь вечера будь дома, тебе подвезут полмешка свежей стерлядки да ведерко черной икры, так сказать, в качестве жеста доброй воли. Ну все, а завтра с утра рванем за топтыгиным. Шкура – твоя, мясо – пополам. Все будет о-кей! Веришь?
«Верю всякому зверю, а тебе, ежу, погожу… Ну, и зачем? Ради чего я все это делаю? Скоро вон стерлядь привезут, икорочку. Мать угощу. Завтра на охоту двинем…» – рассуждал Софронов, выруливая со двора на улицу…
Глава четвертая
Что двигало им, Софронов и сам толком не смог бы объяснить. Прислушиваясь к собственным чувствам, ощущал жгучее любопытство, какую-то абсолютно нерациональную, глупую удаль и браваду. Наверное, скромный юрисконсульт в глубине души всегда мечтал о том, чтоб – на вражью пику, да под одобрительный рев толпы, да под ласковым взглядом прекрасной дамы… Впрочем, он был достаточно самокритичен, чтобы тут же себя уконтропупить: врага пока не видно, толпы зевак – тоже, зато прекрасная волосатая дама – вот она, получите и распишитесь.
Мамонтиха ждала его на том же самом месте у приметного поворота дороги. Едва «Нива» остановилась на обочине, она своим хоботком ловко открыла пассажирскую дверь и скомандовала:
– Живо выкидывай второе кресло и освобождай багажник.
– Это еще зачем? – удивился Софронов.
– А что я, по-твоему, пешком должна за тобой бежать? Вприпрыжку? Давай-давай, не задерживай! – и сама потащила из салона «запаску».
Делать нечего, пришлось подчиняться. Скрепя сердце, Софронов снял и спрятал в кустах кресло, переложил весь груз на одну сторону багажника – за своей спиной – и стал с любопытством смотреть, как его новая подружка неуклюже карабкается внутрь «Нивы». Наконец, ей это удалось, правда, при этом автомобиль заметно накренился. «Хана ходовой» – грустно констатировал Софронов, садясь за руль.
Через несколько километров первой нарушила молчание лохматая пассажирка:
– Ротару.
Софронов недоуменно уставился на нее.
– В смысле? Где?
Мамонтиха невозмутимо пояснила:
– Это я представилась. Меня так зовут. Конечно, на самом деле имя звучит несколько иначе, но тебе его все равно не выговорить. Наиболее близкое к человеческому языку сочетание звуков звучит как «Ротару». Ты, кстати, черемуху захватил?
Получив требуемое, Ротару тут же аппетитно захрустела сушеными ягодками, а Софронов задумался над тем, что сказала бы настоящая Софья Михайловна, если бы узнала о существовании такой вот однофамилицы с хоботом…
Вспомнилась забавная история пятилетней давности. Тогда еще женатый Софронов поехал в далекий Саратов продавать квартиру, доставшуюся ему по наследству от дядьки. Наслушавшись криминальных историй о «черных риелторах», боялся жутко, пугался каждого шороха, но, тем не менее, операцию по продаже недвижимости провел быстро и четко. Получив от покупателя тоненькую пачку стодолларовых купюр, Софронов грамотно ушел от потенциальной слежки, менял маршрут передвижения и внешность, принимал все мыслимые меры предосторожности и к исходу вторых суток путешествия прибыл в родной город. И тут же побежал в ближайшую сберкассу избавляться от наличных.
Наконец, Софронов явился домой и самодовольно хлопнул на стол перед женой новенькую сберкнижку – смотри, мол, какой у тебя умный и талантливый муж, обдурил всю российскую мафию и сохранил семейный капитал! Жена поощрительно погладила его по голове, чмокнула в щечку, развернула сберкнижку – и тут же влепила супругу оглушительную пощечину.
Оказывается, оператор банка ошиблась и все столь тщательно оберегаемые софроновские капиталы зачислила на счет его именитого земляка и однофамильца, олимпийского чемпиона Эдуарда Софронова…
Между тем пассажирка доела свое лекарство и плотоядно облизнулась. Язык у нее, кстати, оказался странного синего цвета. Она удобно положила свою башку на вытянутые вперед ноги и заговорила.
– А теперь краткий курс по борьбе с ожившими шаманами. Ты знаешь, что аборигены Северной Азии значительно опередили всех этих ацтеков, тибетцев и прочих египтян в изучении магии? Их шаманы гораздо раньше нашли способ взаимовыгодного сотрудничества с обитателями Верхнего и Нижнего миров. Много веков сами племена чукчей, ханты, эвенков, алеутов, якутов находились на довольно низкой ступени развития, зато их Знающие далеко опередили жрецов Кетцалькоатля, Ра и Будды.
Честно говоря, я уверена, что объединившись, они легко могли бы подчинить себе всю Землю. Только, к счастью, не берет их мир. Тысячи лет воюют меж собой Темные и Светлые Знающие, причем, воюют в самом прямом смысле. Сидит, скажем, черный шаман где-нибудь у себя в чуме на Рангетуре, а потом вдруг вскочит, швырнет топор в очаг, а через секунду этот топор уже торчит из груди белого шамана, что камлал на Стариковом мысе в Согоме за двести верст от него.
Не вытерпев, Софронов перебил соседку по салону:
– Знаешь, мне как-то с трудом во все это верится. Шаманы, топоры, ацтеки… Ты все это точно всерьез?
– И это спрашивает человек, который в своей машине болтает с живым мамонтом… – похоже, что Ротару получала от происходящего большое удовольствие…
– Вообще-то Великого шамана очень нелегко убить. Для этого надо совершить кучу долгих ритуалов, дождаться удачного расположения звезд, испросить помощи у высших сил. И еще не факт, что удастся ухайдакать шамана, тем более, если он уже не в первый раз меняет свою физическую оболочку.
Софронов почему-то не слишком горел желанием вступать в эпическую битву со столь могучими адептами зла, и свои сомнения выразил вслух:
– Так может, и фиг с ним, с шаманом? Пусть себе бегает по лесу, вреда много не натворит.
Ротару сменила позу, отчего «Нива» рыскнула по дороге.
– Натворит, Софрон, еще как натворит. Мануйла был великим Черным, пролившим реки крови. И если ему дать время собраться с силами, то прольет еще больше.
Он призадумался, вспоминая местную топонимику, потом спросил:
– Слушай, а ведь тут неподалеку есть Мануйловская протока. Это чо, в его честь?
– Ага. Туда и направляемся. Там, в верховьях, была его вотчина, там он и будет собирать своих воинов.
Резко затормозив, Софронов остановил машину:
– Так он еще и не один будет? Знаешь, я отчего-то не горю желанием вступать в бой с каким-то там шаманским спецназом. Давай я лучше позвоню в полицию, у меня там есть хорошие знакомые. Обрисую ситуацию, они туда на «вертушке» отправят отряд СОБРа и все дела.
Ротару жалостливо приложила теплый кончик хобота ко лбу собеседника:
– Перегрелся, болезный? Интересно, а как это ты полицейским «обрисуешь ситуацию»? Мол, так и так, по словам одного говорящего мамонтенка где-то в лесу сидит оживший шаман, который хочет собрать отряд убийц из доисторических покойников? Да ты никак захотел в сумасшедший дом?
В груди Софронова начал закипать гнев, и он заговорил повышенным тоном:
– Знаешь, деточка, я отчего-то не чувствую себя ни Арагорном, ни даже Гарри Поттером, чтобы с волшебным мечом бегать по тайге за всякой нечистью. Почему я вообще должен из-за тебя куда-то там ехать? Еще не хватало рисковать жизнью ради дохлого мамонта! Может, лучше тебя сдать ученым, пусть изучают как научный феномен, а?
Ротару повернула голову к водителю, отчего их лица почти соприкоснулись, и тихо произнесла:
– Сдать? Это ты здорово придумал. Сдай, еще и премию хорошую получишь. Вам, людям, не привыкать нас использовать. Видел в музее картину Васнецова «Охота на мамонта»? Так вот, все, что на ней изображено – правда, от первого и до последнего штришка. Вы, люди, убивали моих сородичей – подло, исподтишка, а потом пожирали наши трупы. Нас, тех, кто изначально оберегал и учил людей!
Софронов был всерьез ошарашен и растерян. Не будучи вроде бы никоим образом замешан в этих доисторических разборках, тем не менее, он испытывал чувство самого настоящего стыда. Отвел глаза и негромко поинтересовался:
– Ну что, может, двинем дальше, пока темно? А то, не дай Бог, выедут на трассу бдительные гаишники и нас остановят. Я думаю, они очень сильно удивятся, если заглянут в салон для проверки документов…
Собеседница хрюкнула:
– А представь себе, какое зрелище их ждет, если они начнут осмотр с багажника…
И под дружный хохот «Нива» двинулась дальше.
Глава пятая
«Накаркали. Но откуда здесь, в глуши, могли взяться «желтопузики»? Какая лихоманка занесла их сюда, на проселок? И самое главное – что делать?» – лихорадочно соображал Софронов, увидев впереди за поворотом фигуру в милицейской форме, требовательно махнувшую жезлом.
– Не дрейфь, Софрон, прорвемся, – жизнерадостно сообщила мамонтиха. – Тормози здесь, ближе не подъезжай.
Он остановил машину в десятке метров перед «комитетом по встрече», в состав которого входили худосочный лейтенант-гаишник, два упитанных гражданина в новеньком камуфляже с карабинами за спиной, и молоденький оператор с видеокамерой в опущенной руке. Ну, точно! Как он сразу не сообразил – это же охотинспекция организовала рейд по браконьерам!
Софронов бодро выскочил из машины и быстро пошел навстречу правоохранительным и контролирующим органам, загодя разворачивая бумажник с документами и при этом заискивающе улыбаясь.
– Летенат Фосин, – представился страж закона, потом деликатно отвернулся, густо высморкался и продолжил процедуру знакомства. – Плетъявите токуметы!
Быстро просмотрев бумаги, лейтенант с загадочной фамилией поднял на в чем-то подозреваемого слезящиеся покрасневшие глаза и устало поинтересовался:
– Кута слетуете?
Несмотря на нешуточную опасность, Софронов все-таки не мог сдержать улыбки. Бедолаге в таком состоянии следовало бы лежать под теплым одеялом с горчичниками и кружкой чая, а не мотаться по лесам.
– По грибы еду, на Кресты. Сослуживец рассказал, что там их – пропасть.
– Отин?
Софронов замялся – он в принципе не любил врать, хотя по должности приходилось это делать постоянно.
– С собакой. Да, собачка у меня там. Ротару зовут.
– Кута? – не понял правоохранитель.
– Чего, простите?
– Кута софут Хотаху? На консехт?
– Какой еще концерт?
– Истефаетесь? Откхойте пакашник, – с видимым усилием произнес болезный лейтенантик. – Пошалуста.
Софронов мысленно махнул рукой. Будь что будет. Вместе с инспектором он обошел машину, с усилием поднял дверцу багажника и обреченно посмотрел на остальных «рейдовиков». Бдительные дяди в камуфляже сняли с плеч карабины и ненавязчиво повернули стволы в сторону «Нивы», а оператор взял наизготовку свою камеру. Сдерживая азарт загонщиков, они ждали лишь отмашки сопливого лейтенанта. Но она почему-то запаздывала.
Тем временем гаишник тупо пялился на мохнатый зад объемистой доисторической «собачки», преспокойно развалившейся в салоне и кокетливо помахивающей ему хвостиком. Потом он резко развернулся, сунул документы Софронову, отдал честь и на негнущихся ногах зашагал к товарищам. На ходу бросил:
– Гражданин, можете следовать дальше.
Потом успокоил упитанных:
– Все в порядке, я проверил. Гражданин направляется в лес за грибами. В салоне также находится собака, порода колли, кличка Ротару, возраст – два года, бурой масти, среднего роста. Цвет глаз карий. Прикус нормальный. Особых примет нет. Все отметки о прививках наличествуют.
На этом лейтенант замолчал и уставился в пространство.
Камуфлированные дяди переглянулись, один из них вполголоса заметил другому:
– Наверное, все-таки придется сниматься и ехать в город. Похоже, лейтенанту надо срочно обратиться к врачу.
Второй согласно кивнул и добавил:
– Боюсь, что не только к терапевту…
Когда поворот дороги скрыл членов «комитета», Софронов повернулся к боевой подруге:
– Ты чего с ним сделала?! Загипнотизировала?!
– Было бы там что гипнотизировать… Успокойся, это всего лишь маленький сеанс, абсолютно безопасный, тем более для прочной и стрессоустойчивой психики гаишника. Кстати, в качестве бонуса я бедолагу еще и от простуды излечила. Причем, с запасом, лет этак на десять…
…Машину пришлось оставить на Крестах – так таежники издавна называли приметное место, где почти под прямым углом друг к другу пересекались четыре небольшие речушки. «Ниву» загнали в кусты, закидали ветками от чужого глаза и дальше отправились пешком по довольно утоптанной тропе, которой активно пользовались и охотники, и рыбаки, и ягодники. Ротару бойко семенила ножками впереди, чутко принюхиваясь к окружающему, сзади под тяжестью двух рюкзаков и карабина пыхтел Софронов.
Тропа шла почти идеальной прямой по кочковатому лугу. В колхозно-совхозные времена все доступное человеку пространство обь-иртышского междуречья активно использовалось, через каждые несколько километров поймы можно было натолкнуться то на становище покосников, то на летнюю ферму, то на силосную яму. Повсеместно над сорами раздавался гул тракторов, песни селян и ржание неприхотливых и лохматых лошадей-«приобчанок».
А потом в Москве откуда-то появились меченые да косноязычные демократы, принялись разрушать страну и за несколько лет попросту вычеркнули деревню из жизни. Вот буквально только что она была – и вдруг сгинула, вместе с пестрыми коровенками, голосистыми петухами, смешливыми доярками и разухабистыми механизаторами. Ровно Мамай или полчища саранчи прошли по глубинке. В одночасье сожрали они, сгубили фермы, клубы, сельпо и «молоканки», оставив вместо них зарастающие травой пустыри и повсеместно ржавеющие на месте бывших полей скелеты тракторов да комбайнов.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Софронов полюбопытствовал:
– Ты хоть введи меня в курс дела, что мы будем делать, когда доберемся до места? Кстати, может, наконец сообщишь, куда мы идем?
Ротару чуть сбавила размеренный шаг, приноравливаясь к скорости попутчика.
– Идем мы в Полуденку. Знакомое место?
Софронов удивленно покрутил головой.
– Надо же… Полуденная гора… Мне баба Шура, Царствие ей Небесное, рассказывала, что как раз в тех местах когда-то была наша семейная вотчина. Там мои предки ягоды-грибы брали, лосей-глухарей добывали. Правда, мне в тех местах ни разу не довелось побывать. Сначала маленьким был – не брали, а когда подрос, то дед Калина обезножил, совсем перестал в тайгу ходить. Так вот и не увидел я «родового поместья». А еще, говорят, как раз где-то в тех местах клад спрятан. Слушай, боевая подруга, уже темнеет. Может, здесь переночуем? Костер разведем, а потом я тебе про клад расскажу.
Солнце действительно уже цеплялось боками за верхушки кустов, готовясь вот-вот уйти на боковую. Софронов принялся таскать сушняк, в чем ему активно помогала Ротару. Она ловко подхватывала своим гуттаперчевым хоботком здоровенные ветки и волокла их в общую кучу. Вскоре на маленькой полянке в обрамлении густых тальников уже потрескивал огонь. Софронов уселся на охапку сухой травы, Ротару улеглась рядышком и привалилась к нему мягким мохнатым боком. Подождав, пока он сжует горбушку хлеба с банкой тушенки, потребовала продолжения рассказа. Софронов не заставил себя упрашивать.
– Село наше до революции считалось очень богатым. Ясен пень, ведь стояло оно на главной сибирской «дороге» – Иртыше. Ни один проезжающий мимо купец, будь то хивинский, бухарский или вологодский, не миновал здешних кабаков и лавок, каждый пароход здесь пополнял запас дров, а на весельное судно нанимали гребцов. Кстати, удивительный факт: в этом качестве многие путешественники предпочитали брать баб, которые обходились намного дешевле, а гребли нисколько не хуже мужиков. А еще хороший доход приносил местным жителям рыбный промысел, осетров да муксунов ловили сотнями пудов, по зимнему пути санными обозами отправляли сначала в Тобольск, а затем уже в Москву да Питер. Потому зажиточных людей в селе было немало.
Подкинув в огонь большую жердину, Софронов продолжил свой рассказ:
– Первое время после революции жизнь в селе оставалась по-прежнему спокойной и размеренной, жители надеялись, что революционная зараза минует их стороной и все как-нибудь само собой рассосется. Но в конце двадцатых годов, когда началась коллективизация и людей стали массово арестовывать за их «прошлое», то некоторые из наших односельчан решили попытаться спасти свое добро. В одну из светлых июньских ночей они погрузили на большие лодки-неводники наиболее ценную утварь, иконы из разоренного храма, часть имевшегося по дворам оружия, серебро, а у кого было, то и золотишко. По общему уговору выбрали нескольких самых уважаемых односельчан, которые и должны были спрятать добро в дальних урманах.
– И что, никто не донес властям? – было видно, что мамонтиха не на шутку заинтересовалась этой историей. Молодежь, блин…
– Донесли, конечно. Только конкретное расположение захоронки знали лишь два старых деда-казака, которые поклялись скорее погибнуть, но не выдавать «обчественной» тайны комиссарам. Конечно, после возвращения их тут же арестовали, увезли в область, и больше о дедах не было ни слуху, ни духу. Сгинули. Остальных, кто был на тех неводниках, первое время потаскали в ГПУ, стращали, а потом отступились. Мужики-то сразу признались, что все вместе поднялись на лодках по Мануйловской протоке до верховьев и выгрузили добро где-то в районе Полуденки, а уж дальше его увозили и прятали те два деда-казака. Конечно, комиссары долго еще искали клад, да только где ж его найдешь, там дремучая тайга на сотню километров тянется…
– Хорошая история, – доисторическая слушательница смешно потянулась. – Ладно, давай отдыхать. Следующую ночь спать придется уже вполуха.
Тут Софронова осенило:
– Слушай, а чего это ты развалилась? Я думал, мамонты спят как слоны – стоя…
– Можно, конечно, и стоя. Но согласись – лежа ведь все-таки удобнее.
Софронов не нашелся, что ответить на столь логичное умозаключение, а потому накрылся с головой теплой курткой и закрыл глаза. Сон навалился мгновенно.
Глава шестая
Утро выдалось тихим и росным, вязкий туман лежал на пойме, а где-то выше него поднималось солнце. Поеживаясь от холода, Софронов привычным движением вскинул груз на плечи, повесил на шею «Егеря» и спутники двинулись вперед. Вскоре тропа спустилась в болотистую низину, за кустами заблестело зеркало курьи.
Пока они находились еще достаточно далеко от цели, можно было позволить себе озаботиться добычей приварка к столу. А потому Софронов взял карабин наизготовку, передернул затвор и стал крадучись приближаться к старице. Сзади бесшумным войлочным мячиком катился по траве мамонтенок.
Через несколько минут сквозь пелену тумана он наконец разглядел темные пятна на поверхности воды. Софронов ловко скинул резиновые заглушки, передвинул защелку предохранителя вниз и припал глазом к оптике. Через прицел были хорошо видны зеленые головы крякашей, деловито кормившихся на мелководье. После хлесткого выстрела один из них безвольно вытянулся на поверхности, а остальные суматошно захлопали крыльями и тут же сгинули в тумане. Уняв учащенное сердцебиение, Софронов разогнул голенища бродней, зашел в воду и подобрал добычу. «Хорош крыжень, – отметил про себя. – Была бы гладкостволка, еще пару мог бы взять».
Кстати, этой осенью охота открылась непростительно рано. Если раньше сроки устанавливали региональные власти в соответствии с рекомендациями специалистов и конкретными местными условиями, то с некоторых пор все стала решать Москва. Видимо, с Краснопресненской набережной лучше видно, какие погодные условия выдались в том или ином регионе и выросли ли там утята. Нынче вот лето выдалось холодным и утята не выросли, но 20 августа в угодьях захлопали выстрелы – в строгом соответствии с буквой закона. А ведь часть уток еще не встала на крыло, в траве сидело множество птенцов, на крыльях которых вместо полноценных перьев торчали лишь жалкие зачатки…
– Это что же делается-то, люди добрые? – горестно качал головой Андрианыч. – На реке повстречал компанию горе-охотников, которые целую кучу хлопунцов прикончили! Я их пристыдить пытался – зачем, мол, воробьев настреляли? А они мне в ответ – ничо, в шулюм сгодятся…
Охота всегда считалась благородной страстью, которой страдали такие разные люди, как Аксаков и Брежнев, Толстой и Ленин, Хемингуэй и Николай Второй. Одних она возвышает – и подчеркивает звериную сущность других. Софронов знал множество мужиков, которые давно и безнадежно больны охотой. Они ежегодно тратят многие тысячи рублей на покупку снаряжения, продуктов, горючего. В угодьях они мерзнут, мокнут, устают – и приезжают домой абсолютно счастливыми, привозя пару-тройку уток. Больше им и не надо – зачем? Для них охота – это прежде всего удовольствие от единения с природой, общения с друзьями, притока адреналина. А мясо лучше покупать в магазине…
Какое-то время спутники шли молча, сбивая росу с ближайших кустов и перешагивая колодины. Ротару часто поднимала кверху свой хоботок, принюхивалась к окружающему, мотала головенкой.
– Тебе что-то не нравится? – нарушил молчание Софронов.
– Не то чтобы совсем, но как-то чего-то не очень…
Софронов рассмеялся:
– Сама-то поняла, чего сказала?
Его подружка, похоже, слегка надулась:
– Извини, университетов не кончала. Зато и не проваливалась пьяной в выгребную яму на школьном выпускном как некоторые, не будем показывать пальцем.
От неожиданности Софронов аж остановился.
– Ты откуда это знаешь? Никто ведь… Так ты что, умеешь в чужих мозгах копаться?!
Собеседница уже весело фыркнула:
– Больно надо – копаться. Там ведь попросту и нет ничего особенно интересного, одни только первобытные инстинкты, точно такие же, как у твоего пещерного предка-неандертальца. Правда, у того хоть не возникало навязчивого желания близко познакомиться с прелестями Анджелины Джоли…
Екарный бабай! Во попал! Софронов покраснел, опустил голову и ускорил шаг. Сзади донеслось жизнерадостное пыхтенье.
– Да не обижайся ты, чудак-человек! Ну да, я и вправду могу читать какие-то яркие страницы в человеческой памяти и чувствовать сущность собеседника. Между прочим, потому и решила тебе помочь. В твоей душе, конечно, грязь есть, а вот Тьмы – нету.
Чтобы сменить тему разговора, Софронов поинтересовался:
– Слушай, а тот старик, которого я встретил на Байбалаке, он кто?
– Дед Ульян-то? Тоже Знающий, только Светлый. И очень сильный.
– Так чего он сам не может этого Темного завалить?
Ротару ответила как-то нехотя:
– Не все так просто, Софрон. В магии есть множество определенных правил и условий… Хотя скорее уж законов, на которых строятся все взаимоотношения шаманов. До определенного момента Светлый не может нарушить некоторые табу, потому что иначе в мире воцарится хаос…
И замолчала. Софронов некоторое время еще выжидал, наконец, глубокомысленно заметил:
– Ну вот, ты подробненько и внятно объяснила. Спасибо, теперь мне все понятно.
Какое-то время шли молча, потом Софронов вытащил из кармана «сникерс», развернул его, разломил и не глядя протянул половинку себе за спину. Через секунду по ладошке мазнуло теплым и мягким.
– Спасибо…
На душе почему-то потеплело. Так бывает, когда ты, издерганный и злой, едешь с работы в плотном потоке других автомашин – среди сотен таких же ненавидящих весь белый свет водителей, которые психуют, сигналят, посылают друг другу ругательства и неприличные жесты. Но иногда вдруг случается маленькое «обыкновенное чудо». Например, ни с того ни с сего серый «крузак», летящий «по главной», притормаживает и приветливо подмигивает тебе фарами: давай, мол, братан, выезжай со своей второстепенной, мне не жалко! Ты пристраиваешься впереди его, изо всех сил семафоря «аварийкой»: спасибо, неизвестный друг! И едешь дальше, потихоньку лелея в груди маленький комочек тепла, от мягкости которого уже успел отвыкнуть. И вдруг сам перегораживаешь дорогу, пропуская очередной автомобиль, робко пытающийся выбраться со двора на улицу. И теперь уже перед тобой рассыпается в суматошных огнях благодарности человек, которому ты передал эту «эстафету добра»…
…В воздухе стояла грибная прель, горьковатый запах грибов смешивался с ароматом вянущей листвы. Была короткая, но оттого самая желанная пора для каждого русского человека – бабье лето. Чаще всего так получается, что проходит оно совершенно незаметно, и лишь когда промозглый ветер и нудные дожди воцаряются до самого Покрова, ты понимаешь, что, оказывается, все-таки было оно, бабье. А ты и не заметил…
Издалека сначала чуть слышно донеслись, а потом стали шириться и наплывать гулкие серебряные звоны. Софронов даже не сразу сообразил, что это всего лишь трубят лебеди. Путники остановились и задрали головы, любуясь тремя тяжелыми белоснежными птицами, величественно проплывающими совсем рядом над головой.
Уже далеко не в первый раз Софронову предоставлялась возможность легко взять эту добычу, и при этом его совесть была бы чиста. Он прекрасно знал, какой вред наносят «летающие волки» всему остальному пернатому миру, видел, насколько расплодились они в последнее время по всему Северу, был знаком по крайней мере с десятком охотников, которые вопреки суевериям ежегодно добывали лебедей и при этом не обрушивали на себя никаких проклятий. А вот стрелять в них почему-то не мог…
– И не надо. – Похоже, Софронов стал привыкать к тому, что подружка беспардонно шарится в его сознании, а потому даже и не подумал возмутиться. – Лебедь, конечно, никакой не волшебный посланник между Землей и Небесами, как считают некоторые суеверы, а просто-напросто достаточно глупая и злобная птица. И проклятий за ее убийство никто на тебя не налагать не будет, не надейся. Просто это всего лишь воплощенная живая красота, вот у тебя рука на красоту и не поднимается. Пошли уже дальше, ценитель прекрасного…
Время перевалило за полдень. Тропа сначала вывела их из сора в редкий и светлый березняк, а когда вместо белоствольных красавиц вокруг обступили ели и кедры, признаки цивилизации как-то сразу вдруг кончились. Только что перед глазами частили отметины резиновых сапог, то и дело на мху встречались окурки и фантики, а потом все следы человеческого пребывания внезапно исчезли.
И сразу же место головного дозора решительно заняла Ротару. Она абсолютно беззвучно передвигалась по лесу на своих коротких и толстеньких ножках, ловко обходила коряги и перешагивала упавшие ветви. Иногда мимоходом срывала гроздья темно-бордовой брусники или крупные ягоды шиповника и отправляла их в пасть. Огромные перезревшие подосиновики и белые, во множестве попадающиеся на опушках, она полностью игнорировала, зато когда у приметного родника встретилось семейство поздних мухоморов, Ротару повыдергивала их изо мха и тут же слопала, аж причавкивая от удовольствия.
Софронов не выдержал:
– А не боишься отравиться?
Ротару презрительно отмахнулась хоботком:
– Это для тебя смертельно, а у меня совсем другой метаболизм. Организм расщепляет яд, выводит вредные токсины, зато все полезное и вкусное оставляет. Между прочим, и некоторые копытные, и человеческие шаманы тоже с успехом пользуются этими грибочками.
Покачав головой, Софронов вполголоса пробормотал:
– Ну да, одни только олени и могут жрать эту гадость…
Ротару прикинулась непонимающей:
– Что говоришь-то?
– Нет, ничего, это я вслух размышляю…
В мгновение ока Ротару подхватила с земли увесистую кедровую шишку и, не оборачиваясь, точнехонько запустила ею прямо в лоб Софронову:
– Это тебе за «оленя». Не забывай, человечек, что кроме ушей у меня есть и другие органы чувств.
Потирая ушибленное место, Софронов ответил мысленно и витиевато. Ротару откликнулась тут же:
– Я, конечно, слабо разбираюсь в идиоматических людских выражениях, но могу догадываться, о чем идет речь. И не стыдно тебе такое думать при ребенке?
Самое удивительное, что Софронову действительно было стыдно…
Глава седьмая
Начинало смеркаться, когда Ротару внезапно остановилась на спуске с увала и принялась пристально всматриваться в глубину небольшой еловой рощи, что стояла прямо по курсу. Потом начала столь же внимательно прислушиваться, наклоняя голову то вправо, то влево, шевеля при этом своими смешными мохнатыми ушками. Словно решившись, вполголоса произнесла:
– Все равно надо бы убедиться…
И обратилась к спутнику:
– Хочешь посмотреть, как сиртя хоронили своих мертвецов? А заодно и на то, с чем тебе, скорее всего, придется иметь дело…
– Погоди-погоди… Сиртя? Я о них вроде бы читал. Это какой-то легендарный подземный народ, с которым якобы когда-то в незапамятные времена воевали ханты и манси?
– Именно. Его называли и по-другому, кто – «савыры», кто – «чудь белоглазая». Только никакая это не легенда, к сожалению, этот подлый и мстительный народишко действительно существовал. И очень надеюсь, что наконец-то вымер… Иди за мной, только тихо и будь начеку!
Надо же – сиртя… Легендарное и баснословное племя, по некоторым данным совсем еще недавно обитавшее на севере Сибири, в частности, на Ямале. Ненцы, сами народ воинственный и бесстрашный, побаивались сиртя, считая их слишком могущественными и сильными, причем не только физически, но и магически. Их образ жизни значительно отличался от ненецкого. Они не признавали домашних оленей, носили отличную от ненцев красивую одежду с золотыми и серебряными украшениями, которые сами же умели изготовлять. Ненцы по секрету рассказывали, что на самом деле сиртя не вымерли, а век назад переселились в сопки, и теперь на поверхность тундры выходят только по ночам или в сильный туман, так как от яркого дневного света у них «лопаются глаза».
Между тем путешественники спустились в глубокий и темный, поросший редким можжевельником, овраг и оказались перед настоящей еловой стеной, ощетинившейся колючими хвойными лапами. Казалось, здесь кто-то специально плотными рядами насадил деревья, чтобы закрыть путь прохожему. Несколько долгих минут они с трудом продирались сквозь мириады острых иголок, пока вдруг не оказались на маленькой полянке, посреди которой рос могучий кедр, поросший лишайником. Учитывая то, что кедры-рекордсмены живут до восьмисот лет, этому было никак не меньше полутысячи. И выглядел он весьма странно – до середины ствола у него не было ни одной ветки.