Анатолий Николаевич Кольцов
Под созвездием Большого Пса. Луны больше не будет! Книга 1
Я поражён ещё больше чем Вы. По моим расчётам он не человек, а «робот».
Эти врачи первыми обследовали Сашу и эта первая встреча с мальчишкой вселила в них обоих массу сомнений и неуверенности в их методах наблюдений.
– Всё настолько серьёзно, Виктора Афанасьевича?
– Серьёзнее и не может быть, уважаемый Пётр Георгиевич. Что Вы смогли бы сказать по поводу его реакции на запахи и свет?
Пока ничего не скажу, мы к этому только приступаем, но я предполагаю, что после завершения обследования этого молодого индивида, нам с вами можно будет писать докторские диссертации.
Хохотнул, с удивлением в голосе, Виктора Афанасьевича.
– Возможно.
Без особого оптимизма ответил ему более опытный невролог Пётр Георгиевич и спокойно добавил к сказанному:
– Или писать заявления о переводе в дворники. Вы как полагаете, мы за неделю сможем разобраться с диагнозом или нет?
– Полагаю, сможем. Ведь малый он открытый, бесед не сторониться. Я с ним общался, словно открытую книгу читал.
– Вы книгу читали, поздравляю, а я сплошные ребусы разгадывал. Что вы скажете по поводу его полёта на «Фаэтон»? Кстати учтите, когда он рассказывал мне эту историю, я его ни разу не перебил, после задал тринадцать повторных уточняющих вопросов, он ни разу не сбился, он повторил слово в слово все характеристики видов этой планеты. Я конечно занимался не Вашими проблемами психиатрии, я наблюдал его взгляд, работу мышц рта, височные мышцы, но… Для меня вопрос вопросов, как можно выдумать и запомнить такой объём информации, который способна уловить только фотографическая память особо одарённых людей. А его взгляд… Это само спокойствие. Я ещё не раз вернусь в своих экспериментах к этим описаниям исчезнувшего Фаэтона, но заранее предвижу, что объяснить данного явления я не смогу, а Вы как к этому относитесь?
– Признаюсь, что и я слегка поражён выдержкой Саши. Я пытался запутать его сложной постановкой вопросов, но он этого даже не заметил. Он не запутался ни разу. Я спросил его: «Когда ты облетал Фаэтон в третий раз, где находилась твоя мама?», представляете, он ответил на мой вопрос рассуждением: «Пока я был там, она, наверное, была дома, потому что когда я вернулся, встретился с ней в комнате». Как Вам такое?
– Да, это робот, но как он мог родиться от нормальной русской женщины, вопрос…
– Вы всё смеётесь надомной, Пётр Георгиевич, а мне не до смеха.
– Нет, дорогой Виктор, я смеюсь над нами, не видать нам докторских диссертаций, как собственных ушей. Разве что помечтать об этом можно.
Сам Шурка с мамой разместились в отдельной палате на третьем этаже хирургического отделения больницы, и Шурка был приятно удивлён встречей с одноклассницей, Наташей Соколовой. Они случайно столкнулись в коридоре перед тем, как пойти на обед в буфет.
– Шурка, привет, ты как здесь оказался?
Удивлённо пропищала Наташка.
– Просто оказался, на автобусе привезли. Я, лучше бы, на велике у себя дома по улица гонял, чем здесь с разными врачами по часу болтать. Если бы ещё слушали меня, а то спрашивают об одном и том же по сто раз, достали, сил нет. А ты, кстати, что здесь делаешь?
– А меня на обследование направили. Дома что-то с желудком случилось, болело сильно. А здесь ничего не находят, говорят, что временное обострение какое-то было, скоро, наверное, домой отправят. У тебя сегодня ещё процедуры намечены, или нет?
– Не знаю точно, утром слушали, болтали, говорил мне один врач, что ещё слушать будет, но не знаю когда. А что ты хотела?
– Давай во двор после обеда пойдём, там качели есть, можно покататься.
– Давай, а то скукотище, я только маме скажу, что бы знала где мы, если к врачам позовут.
– Ладно, пойдём на обед. А у тебя что ищут, ты заболел, что ли?
– Я, нет не заболел, а они что-то ищут. Мама точнее знает, а мне почти ничего не говорят.
– Шурка, это из-за твоего полёта на шаре?
– Нет из-за полёта я простудился, это давно прошло.
– А из-за чего тогда?
– Это я, ну, как тебе сказать, я на шаре летал к Фаэтону, а они, наверное, не верят, думают, что я выдумал.
Наташа стояла молча, всё пытаясь сообразить, к какому такому «фаэтону» можно слетать из их села, так ничего и не придумала, решила переспросить и Шурки.
– Шурка, ты толком объясни, что за фаэтон, куда ты летал-то?
Шурка вздохнул с тяжестью на душе и поняв, что этой… тоже придётся объяснять очень долго.
– Пойдём обедать, я тебе потом, как-нибудь расскажу.
Шуркина мама в этот раз не пошла обедать с ним вместе, она в это время беседовала с заведующим отделением Ибрагимовым Болатом Имрановичем.
– Лидия Александровна, хочу Вас уведомить, что обследование, скорее всего, затянется на пару недель, мы обратились к специалистам и НИИ им. Склифосовского в Москве и ещё к профессору Махалину из Новосибирска, а они смогут приехать только не раньше следующего вторника.
– А что вы хотите у них выяснить. Нам до сих пор не понятно, что с Сашей творится, что означают эти его видения?
– Вы поймите и нам это не понятно. Мы обследовали состояние его организма, в этом у нас никаких сомнений нет, он абсолютно здоров. Но мы хотим убедиться в том, что с его психикой так же всё в порядке. Я предполагаю, кстати, и наш психиатр со мной согласен, что у него нечто вроде снов наяву. Это до сих пор практически никем не исследованные симптомы. Нам всем настолько мало об этом известно, что делать окончательные выводы преждевременно, но будем надеяться, что специалисты из Москвы и Новосибирска, что-то смогут нам прояснить.
– Что же, будем ждать из Москвы и Новосибирска.
– Да, кстати, когда мы общались с ними, они решили выезжать незамедлительно, как только распределят неотложные дела. Вы не против подождать немного?
– Единственное, надеюсь, что хотя бы с их помощью что-то выясниться.
– Мы тоже на это надеемся. Кстати, если вы захотите, то сможете на время уехать домой, до встречи с врачами, ещё достаточно времени. Я дам вам с сыном свою машину, вот только обратно сюда вам придётся добираться самостоятельно.
– Да, наверное, мы поедем домой, а в воскресенье вернёмся снова.
– Вот и прекрасно, договорились. Завтра с утра можете ехать, а сегодня я попрошу вас с сыном ещё раз прийти на собеседование, мы вас будем ждать в 16 часов в моём кабинете на втором этаже. Мы там будем вчетвером, просто побеседуем, чтобы получше подготовить Сашу к приезду Московского и Сибирского врачей. Да, вот ещё что, у нас на обследовании была ваша землячка, Наташа Соколова, у неё обследование закончено, я попрошу вас взять её с собой.
– А, Наташенька, конечно же, возьмём, они с Сашей в одном классе учатся. Как её здоровье?
– У неё тоже всё в порядке, было подозрительное кишечное обострение, теперь хорошо.
Лидия Александровна ушла, а заведующий вызвал к себе лаборанта Лаборант Зосину Марту Алексеевну. Та появилась быстро, держа в руках свою обычную серую общую тетрадь, в которую подробно записывала всё что ей поручали сделать и всё что она уже успела за рабочий день. Как обычно вежливо, войдя в помещение, она спросила:
– Вызывали, Болат Имранович?
– Проходите, Марта Алексеевна. Я Вас вызвал по поводу Макарова Саши. Скажите, у него все анализы взяты?
– Нет не все, на кишечную палочку не брали.
– Ладно, думаю этого не понадобиться. Скажите, как у него с давлением. Он перенёс очень серьёзный стресс, нет ли каких либо срывов, понижения или резкого возрастания давления. Это вполне было бы возможно, как результат испуга.
– Нет, Вы знаете, он у нас больше суток, я давление мерила четыре раза, даже когда он был весьма активен. Норма и ни на йоту не отклоняется. Зрачки в норме, цвет кожи без видимой пигментации, я считаю, что он здоров.
– Это хорошо, я Вас понял, будьте добры, пригласите ко мне лечащих, нам с ними нужно ещё разок посоветоваться.
Болата Имрановича сильно беспокоило то обстоятельство, что симптомы болезни или расстройства психики полностью отсутствуют. Казалось бы, радоваться нужно за мальчишку, здоров ведь. Но, он почему-то начал считать, что отсутствие у врачей информации о проявлениях его заболевания временное. Почему он так считал, не понятно, просто некое предубеждение. Он думал, что эти самые симптомы вполне реально могут проявиться в самый неподходящий момент. И что тут говорить он, как руководитель отделения, в котором обследовался Александр, немного перестраховывался. Он не был, как говорят, буквоедом, но всё одно боялся, что его подчинённые что-нибудь просмотрели или в чём-то ошиблись. Такое положение дел его очень сильно терзало. Когда к нему пришли одновременно и невролог Акимов, и психиатр Акименко, он начал разговор с ними именно об этом.
– Пётр Георгиевич, что скажете о нашем маленьком пациенте, что нового?
– Ничего нового сказать не могу. Я провёл три часа в нашем архиве, ничего подобного не обнаружил. Ещё я позвонил в Орёл, своему старому коллеге. Он давно заведует областным отделением невралгии, так вот он, как и мы, ничего припомнить не смог, хотя высказал уверенность, что это наверняка безопасно для самого пациента. Он сказал мне, что сталкивался с приступами судорог у пациентов, эдакое последствие в результате стресса. Это он готов прокомментировать, а космическое спокойствие, как результат испуга, он прокомментировать не в состоянии.
– А что он сказал не о космическом спокойствии, а о космических полётах нашего пациента?
– Он не поверил. Он думает, что это обычные галлюцинации, которые лечатся режимом и детскими играми. Другими словами пройдёт время, он по-детски заиграется и всё забудет.
– Вот если бы это можно было бы вписать в эпикриз… Поиграет и забудет… Посмотрим… А что у Вас Виктор Афанасьевич.
С тяжёлым предчувствием на сердце перевёл он свой взгляд на молодого психиатра.
– У меня есть кое-что. Вот интересная статья: «В отличие от привычных снов, которые снятся нам ночью, когда мы спим, сон наяву не возникает, когда мозг отключился от реальности. В этом и заключается разница. При сне наяву глаза остаются открытыми, а тело расслаблено до такой степени, что окружающая обстановка для него неважна. Но при этом мы осознаем реальность происходящего и вместе с этим видим галлюцинации. Мысли в такие моменты не контролируются мозгом, поэтому во сне иногда появляются странные люди и невозможные явления. Почти все люди, которые пробовали на себе это явление, остались недовольны результатом. Они испытывали страх и тревогу, а после завершения сеанса они чувствовали усталость и нервозность, испытывали головную боль. После пробуждения некоторые опять засыпали, но теперь уже почти на сутки. Эти люди не хотят возвращаться к опытам со сновидениями. Но есть и те, которым интересно провести на себе данный эксперимент. Никто заранее не угадает, что вы испытаете во время сна наяву. Но это и делает его интереснее.»
– И что Вы хотите сказать этой статьёй?
– Это ещё не всё, в ней подробная инструкция, как вызвать «явленный сон», но я не стану занимать ваше внимание инструкцией, просто мои выводы таковы: парень полностью здоров и то, что он видит не сон. Если бы вы почитали, про сны наяву, то вполне меня поняли бы.
– Мы не станем сомневаться в Ваших выводах, для этого мы собрались, что бы каждый внёс в обсуждения свой вклад. Хорошо, если это не галлюцинации и не сон, то, что это?
– Как что? Это реальность.
Твёрдо и с уверенностью в голосе произнёс Виктор Афанасьевич. Чем вызвал явное неудовольствие начальства.
– Вы в своём уме!
Чуть не заорал Болат Имранович. До этой минуты спокойный, он резко соскочил со стула заходил взад вперёд по кабинету.
– Вы считаете, что мы сможем сообщить приглашённым врачам, что имеем пациента видевшего своими глазами исчезнувшую миллионы лет назад планету?
– А что мы ещё сможем сказать, если это истинная правда?
Болата Имрановича, вновь недовольно покачав головой, достал из кармана свою старинную трубку и нервно начал набивать её табаком, который столь же сумбурно вынимал из старинного вышитого кисета. Он так поступал не часто, только когда ему нужно было оттянуть время чтобы взвесить полученную информацию. Сам Ибрагимов давно не курил, лет десять как не раскуривал своей знаменитой трубки, но набивать её ему время от времени приходилось. Странная бывала картина: ходит по кабинету трамбует в трубку табак, а после просто суёт её снова в карман. От этого магического действа по кабинету вдруг разнёсся запах ароматного трубочного табака, но дыма табачного никто так и не увидел. Его иногда за эту странную привычку за глаза называли Йоська Грозный, намекая на имя любителя курения трубок Сталина, но дальше безобидных шуток дело не заходило. От настоящего Сталина он больше ничего не перенял. Чуть обдумав странные слова своего коллеги, он, как обычно, сунул набитую трубку в карман и продолжил.
– Виктора Афанасьевича, Вы и в самом деле считаете, что он всё видел в реальном времени.
Спросил он молодого врача, глядя при этом не на него, а на улицу в окно. Хозяин кабинета как раз заметил там, во дворе Сашку с одноклассницей Соколовой Наташей и подозвал к себе обоих врачей.
– Смотрите, вот наш Саша. Это Вы считаете, что через пять минут он увидит вновь ту планету, о которой нам рассказывал?
– Мне очень трудно вам всё объяснить, но на кафедре у нас был один добрый профессор, который лично знал Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича
– Это тот, который был Архиепископом Лукой-Крымским? Помню, его лично чествовал сам Сталин. Если я не ошибаюсь, это единственный поп в стране, который был удостоен Сталинской премии.
– Да, это он. В то время, уже почти слепой, практиковал он здесь недалеко, в Средней Азии, лечил патологии органов зрения. Так вот он с уверенностью утверждал, что, мол: «Я всего лишь лечу людям глаза, так же как лечил бы насморк, а вот зрение им даёт сам Бог». Наш Колесников, профессор, о котором я говорю, многое, что ещё про него рассказывал, но сегодня не повод этими темами занимать ваше время. Поэтому, я лишь об одном скажу – этот самый, Войно-Ясенецкий, утверждал, что глаза человека, всего на всего только линзы с нервными окончаниями на сетчатке. Мозг человека, это только приёмник тех самых сигналов, которые поступают от нервных окончаний сетчатки, а вот видение или как мы их называем, видимые образы, как таковые, образуется в разуме человека, который находится не в мозге, а за его пределами совместно с человеческой Душой.
– И что, это вам на полном серьёзе преподавал Ваш, как Вы сказали, Колесников?
– Нет, он нам преподавал не только это, он ещё преподавал то, что в учебниках никак не могла написать писать наша знаменитость – нейрофизиолог Бехтерева Наталья Петровна.
– Ну, слава Богу, хоть кто-то из трезвых людей посещал ваши умы во время занятий по медицине.
Отшутился Петр Георгиевич, в ответ на то, что рассказывал коллега, Виктор Афанасьевич.
Да, да, она в собственных статьях очень трезво написала, что не видит возможности объяснить с помощью принципов естественного отбора и межвидовых мутаций происхождение такого сложнейшего образования, как человеческий мозг.
– Ну, это Вы уж слишком хватили, Бехтерева, написала такое? Да она с мужем всю жизнь отдала нейрофизиологии, что Вы такое говорите, Виктор Афанасьевич.
Попытался вступить в спор разгневанный Пётр Георгиевич, но эти разговоры прекратил сам Болата Имрановича. Да, уж, поверьте, Пётр Георгиевич, написала. И ещё, более того, написала. Якобы она убедилась в том, что мироздание осуществил сам, Господь Бог. Если Вам это пока неизвестно, то будьте уверены, сама она этого уже не скрывает.
– М-м-м, да…
За столом притих и замолчал, Пётр Георгиевич, а молодой врач, тем временем, спокойно продолжил.
– Вы извините, я сейчас не о религии хотел сказать, а о механизме зрения в человеке. Ведь ещё Тит Лукреций Кар в своих древних трактатах описал все моторики, о которых мы сейчас спорим. Ему давно, ещё за 250 лет до рождества было понятно, что человек видит и ощущает не мозгами, а разумом. Нам в мединститутах этого, конечно, не преподают, и только именно по этой причине всё, что я сейчас говорю, в общем-то, антинаучно, но вы взгляните сами. Сколько нам известно людей, которые лишились глазного зрения, а видят пальцами. Они ведь спокойно читают разные тексты, легко распознают людские лица, предметы. Имеются отдельные статьи по теме, эти люди даже цвета различать умеют. Так вот мы с вами столкнулись с одним из способов подобного видения.
– Если мы начнём ссылаться в диагностике на древнего философа, боюсь, нас с Вами эти столичные светила засмеют. Так по-вашему выходит, что наш пациент видит не глазами, а разумом, я правильно Вас понял,?
– Благодарю за понимание, Болат Имранович, я имел в виду именно это.
Коллега, Пётр Георгиевич, на соседнем стуле тихонечко икнул, вставить в рассуждения собственную фразу, сил у него уже не нашлось. А Болат Имранович закончил беседу с молодым врачом не столь оптимистично, как тому хотелось бы.
– Нет, уважаемый, Виктор Афанасьевич, это не понимание, это обычная терпимость к мнению другого человека, не более. Я вас выслушал, со вниманием, давайте немного подождём продолжения нашей интереснейшей пьесы. Мы с вами дождёмся появления на сцене нашего медицинского театра новых героев. И уж если тут блеснул образ Тита Лукреция Кара, то как бы с новыми гостями не появился «призрак» Принца Датского. Спасибо всем, я вас больше не задерживаю.
Саша в присутствии своей мамы ещё раз беседовал с врачами. В общем-то, ничего необычного не происходило, в основном, Болат Имранович пояснял, в каком ракурсе будет вестись дальнейшее обследование.
– Ну, что я вам могу сказать: после общего обследования и собеседования с приезжими врачами, возможно, возникнет необходимость рентгенограммы головного мозга, так что нам нужно к этому заранее подготовиться, прошу учесть это обстоятельство.
– Болат Имранович, а для чего светить его мозг рентгеном? Ведь подтверждать диагноз не нужно, просто потому что нет никакого диагноза.
– Вновь Вы, Виктор Афанасьевич, дерзите, разве я сказал, что будем делать рентген, я сказал, что возможно будем… И потом, я надеюсь, что до этого не дойдёт.
Лидия Александровна, хоть и не врач, но как работник системы здравоохранения, прекрасно понимала, что такое рентгенограмма головного мозга. Это многократное фотографирование в рентгеновском аппарате черепа пациента в различных ракурсах и положениях. Безобидными процедурами это никак не назовёшь. Можно себе ещё представить, если у человека явный недуг и у него нет другого выбора, кроме как просвечивать мозг и искать возможность спасти его жизнь. А её сын здоров, так к чему подвергать его здоровье, такому большому риску. Мало ли как может сказаться на деятельности детского мозга, его многократное облучение. Это сильно насторожило её, но она сегодня решила не встревать в разговор, чтобы не задерживаться здесь ещё на несколько дней. Она решила, что с рентгеном они смогут разобраться и позднее, а пока лучше уехать отсюда и хоть немного передохнуть у себя дома.
Наутро они уже ехали к себе в посёлок на служебной «волге» заведующего отделением областной больницы. Лида, в основном от усталости, но и разного рода переживаний уснула на переднем сидении машины, а Шурка и Наташа, сидя на заднем сидении, почти всю дорогу до дома вели беседу. Даже и не беседа это была вовсе, потому что Наташа просто, молча, и слушала, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Шурке даже приятно было, что обычная девчонка, а так всё быстро схватывала и понимала. Он рассказал, как в облаках видел молнии, как плоские тарелки превращались в шары, как там было холодно и страшно. И когда он рассказал о последнем полёте на Фаэтон, Нина вдруг остановила его своим очередным вопросом:
– А ты долго всё это будешь помнить?
– Что значит помнить, что значит сколько… Буду помнить всегда, пока жив.
– Эх, растяпа. Помнить он будет, как же. Ну-ка, расскажи мне стих Пушкина – «У лукоморья»…
– Это тебе зачем? Скоро в школу, там тебе и почитают Пушкина с Лермонтовым.
– Это я тебе пример привела по поводу твоей вечной памяти. Как и со стихом, пройдёт полгода и всё позабываешь. И какого цвета твоя планета, и как она попала в беду или что там ещё с ней произошло. После и захочешь, а не вспомнишь. А твои знания таковы, что их нужно обязательно сохранить.
– И как мы с тобой будем их сохранять?
– А вот как…
С долей ехидства проговорила Наталья и тут же достала из своей небольшой сумочки плотную, с серыми виниловыми корочками, общую тетрадь.
– Вот тебе тетрадка, сделай из неё дневник и всё в него записывай. Помнишь, как в книжке – «Пятнадцатилетний капитан» всё писал в дневник, так и ты пиши.
– Ну, напишу, а что дальше?
– А «дальше», будет позже. Когда всё это тебе понадобится, тогда просто возьмёшь дневник и прочтёшь то, что будет нужно на тот момент.
– Конечно… Это у вас, у девчонок дневники, стишки, песенки. Это вам нужны странички с картинками, а я и так запомню.
– Вот балда. Щас как врежу, картинки у тебя на лбу будут.
– Чтобы всё, что ты видел сохранить в полном порядке, нужно обязательно записать дату, время, желательно погоду, а дальше что произошло, с кем произошло и чем всё закончилось. Ведь пойми всё равно подробно и точно никогда никто ещё не запоминал, а вот записи хранятся очень и очень долго. Я прочла книжку интересную – «Мастер и Маргарита», так вот там написано, что рукописи даже в огне не сгорают. Пиши, лётчик, иначе всё это станет бессмысленным.
– Ладно убедила, с завтрашнего дня начну писать этот твой дневник, так уж и быть. Только я пишу с ошибками, ничего?
– Во-первых, не мой, а твой дневник. Ошибки здесь не играют роли, главное факты, как в детективах. Пиши, потом ещё спасибо будешь говорить, что надоумила тебя, балбеса, делом заняться.
Наташа была настолько убедительна, что Шурка и сам проникся идеей – вести записи о всех событиях. С этого дня всё происходящее связанное с появлением луча и летающих шаров Шурка тщательно записывал. Его дневник стал ему и другом и помощником. Если делиться своими видениями с врачами и ему уже надоело, то записывать это в дневник было и надёжнее и приятнее. Записал, вроде как бы и поделился с понимающим человеком. Первым делом он, как смог, описал полёт в облаках. Стиль записей вполне соответствовал его возрасту, но сам факт увиденного и услышанного оказался прочно размещён промеж двух обложек обычной ученической общей тетради. Он описал и луч в скале и скорое выздоровление и полёт к Фаэтону, но не стал описывать врачей с их нудными расспросами. Ему просто показалось это совершенно не важным. А вот вести записи Шурке пришлось скрытно, поскольку ему жуть как не хотелось, что бы друзья причислили его к той плеяде, к которой в их кругу принадлежали чванливые девчонки, имевшие наклонности хранить свои сентиментальные записи. Ему это казалось слишком наивным и унизительным, но всё же обозначенные им цели, сохранения важнейших фактов, делали своё дело. Позднее Шурка так втянулся в это занятие, что по-другому свою жизнь и не мыслил. Однако не успел он закончить описывать первые события, случившиеся в процессе полёта на воздушном шаре, а его уже вновь посетил его лучик. В этот раз всё оказалось намного серьёзнее. Шурка сидел в саду под яблонями и, неспеша, восстанавливал в памяти всё, что с ним было тогда, когда он промокший и перепуганный замерзал под облаками. Он, немного задумавшись, смотрел вдаль, припоминая свои ощущения от грохота взрывающихся шаров, и в этот момент к нему стали возвращаться отдельные фрагменты произошедшего, причём с полными подробностями. Это было настолько явственно, что вернулись, отчасти, и те скверные ощущения, которые в тот момент его чуть не доконали. И тут посреди сада он снова увидел свою скалу, от скалы отходил луч, а с лучом он вновь отправился в путешествие. Шурка, как и в первый раз, оказался внутри серого шара, а тот, не мешкая, понёс его в края весьма не близкие. Если честно, то он давно уже дожидался обещанного путешествия, о котором ему твердил голос внутри шара. Единственное, о чём он ещё мечтал, чтобы в одно из таких путешествий с ним полетела его мама. Для самого Шурки оказалось странно, но голос внутри шара, проник в его мечты и отреагировал на это спокойным отказом, хотя сам он не произнёс ни словечка. Дословно это прозвучало так: «Нельзя осуществить наш полёт человеку без предварительной подготовки. А твоя мама или твой отец, эту подготовку пройти не смогут, взрослым такое пока не по силам, они по-другому воспринимают увиденное и услышанное. Они не выдержат необычных ощущений и переживаний. Ты в этом позднее сам убедишься. Шурке стало очень жаль, но голос оказался вполне убедителен, а главное это было сказано не как запрет, а именно, как убедительный отказ. Голос, тем временем, продолжал свой монолог: «Мы пробовали общаться с другими людьми, это оказалось неудачно. Люди после увиденного заболевали, их покидал разум, они становились невосприимчивыми к нашей информации, и попросту её не понимали, а некоторые даже боялись».
– Это что за подготовка такая, которую я смог пройти, а родители не смогут?
Александр, сам того не ожидая, включился в разговор, который, однако, происходил бессловесно. Общение осуществлялось, так сказать мысленно, но всё это ничем не отличалось от обыденного разговора. Те же интонации в голосе, те же звуки, что мы привыкли слышать собственными ушами, но вот происходило это в необыкновенной тиши. Ни одного постороннего тона, ни единой нотки, кроме собственного голоса и голоса в шаре. Хотя Сашка на это не обратил никакого внимания, ему было просто приятно, что его слушают и ему отвечают. Общая картина этого необычайного разговора походила на то, что парень взрослел на глазах. В его поведении появились оттенки трезвого рассуждения, а не безучастное созерцание окружающего. Как оказалось, ему никто не запрещал думать и при этом выражать своё собственное мнение. Ну, и пока длился этот короткий разговор, транспортный шар с пассажиром внутри пролетел всё полагающееся для путешествия расстояние.
Глава 18
Служба молодого пограничника
Новая служба молодого офицера-пограничника начиналась с новых забот. Поскольку он на момент зачисления в Московское высшее пограничное командное Краснознамённое училище КГБ СССР им. Моссовета являлся офицером, ему, как обучающемуся курсанту, не полагалось общежития или квартиры, а как офицеру Советской армии не полагалось проживать в казарме совместно с рядовым составом курсантов училища. Казалось бы, простая ситуация, а что делать? Несколько ночей Шурка ночевал в своём спортзале, благо борцовские маты мало чем отличаются от нормальных спальных матрасов, но так продолжаться не могло, проблему нужно было решать раз и навсегда. Вот только кто в окружении Шурки мог бы заняться его бытовым благоустройством? Сам он от пущей скромности боялся даже заикаться на эту тему своим бывшим начальникам, а тем более настоящим. Палочкой выручалочкой, как всегда оказалась, конечно же, его надёжный соратник заведующая спортивной Школой №1 «Армейского резерва». Дело было так: все проблемы всех предприятий Советского Союза всегда начинались с получения ими какого либо официального письма, которое обычно печаталось на официальном бланке предприятия отправителя, а подпись руководителя этого предприятия заверялось уникальной печатью самого предприятия отправителя данного официального письма. К чему всё это? А к тому, что все проблемы любого Советского предприятия с помощью точно таких же писем и решались. Надежда Павловна приготовила письма своей спортивной школы, на всякий случай, сразу в три адреса: один на прежнее место работы Александра, в «Стройтрест», второе в штаб военного округа Московской области, а третье в администрацию городского Района города Москвы. Её соображения были следующими:
– Три письма, во всяком случае, лучше, чем одно. Кто-нибудь да сжалится над бездомным героем и даст ему возможность жить не на борцовских коврах, а в уютной спальне на обычной кровати.
С этими рассуждениями деятельная женщина и направилась в городскую управу. Там ей обоснованно отказали, но подготовленное ею первое письмо приняли, зарегистрировав в обычном порядке.
– Но поймите нас правильно…
Бубнила ей солидная дама с париком на голове вместо причёски, на пальцах каждой из кистей рук которой, было нанизано по два золотых кольца с красными и прозрачными камнями.
– Мы не можем обеспечить жильём человека, не прописанного в Москве. Он ведь не является нашим жителем, он даже не включён в очередь на получение полагающейся жилой площади.
– Ну и как он сможет стать жителем Москвы, если ему в этой Москве не выделяют жилья? А то, что он преподаёт в нашей Москве, да ещё и нашим с Вами детям, это ничего не означает?
– Нет, конечно же, этот факт нами будет учтён, в обязательном порядке, когда мы обратимся с Вашей просьбой в комиссию по распределению жилого фонда района, но и Вы нас поймите, мы просто так, без регистрации гражданина в городе, не имеем права выделять жилое помещение. У нас на очереди и врачи, и военные, и, извините, милиция…
– Вот сдать бы вас всех в эту самую, извините, милицию.
– Ну, не сердитесь, уважаемая, как Вас, Надежда Павловна. Давайте дождёмся заседания жилищного комитета, там на нём поставим Ваш вопрос и получим соответствующий ответ.
– Хорошо, а когда этот ваш «комитет»?
– Заседание комитета назначено на будущий год в марте месяце, по итогам третьего и четвёртого строительных кварталов 1981 года. Но могу Вам сказать откровенно, поскольку Ваш Александр Николаевич не является Москвичом, то решение комиссии просто не может быть положительным.
– Я на вас пойду жаловаться самому Редьку Антону Антоновичу. Как грамоты вручать и хвастаться в газетах, так вы молодцы, а жить человеку негде и вам плевать?
Сердито проговорила пробивная Надежда Павловна и тут же поняла, что эту бюрократическую стену так просто не одолеть. Сроки в полгода не то, что нормальный человек перетерпеть не сможет, но будь он даже робот. За такое время в любом механизме, любого робота вся смазка в искусственных мозгах повысохнет, а у простого человека мозги высохнут от сна на борцовском полу.
– Запишите меня на приём к товарищу Редькину, я буду на Вас жаловаться.
Продолжила наступать несгибаемая мадам.
– Хорошо, хорошо, чего нервничать, мы вас запишем в «Журнал записей на приём» и вышлем вам почтой официальное приглашение в виде праздничной открытки. Продиктуйте Ваш адрес, пожалуйста.
– Наш адрес указан в нашем официальном документе, взгляните в него.
Грубо ткнула пальцем в бумагу на столе Надежда Павловна.
– Хорошо, хорошо, чего так нервничать, мы возьмём Ваш адрес из Вашего документа.
