Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте
– Уверен, я мог кое-что прояснить! – Дьявол хитро прищурился.
Манька и Борзеевич переглянулись и дружно промолчали, дожидаясь, что Дьявол сам сообразит – ждут продолжения.
– И вот, вампиры проклинали город. И становился он невидимым в том месте, где стоял, и видимым в том месте – где его не было. Как бы запечатанный. И не было в нем времени. Но я над временем, сыт и пьян, как вампир, – голос Дьявола прозвучал таинственно и торжественно. И тут же обратился в виноватый. – Дело в том, что вампиры, которые ограбили и прокляли город, уже давно забыли о нем и ушли из жизни, а у меня такой город всегда перед глазами. Я бессердечен, но не кровожаден. И молили меня жители вернуть их на день назад и сохранить память о том, что случится вскоре. Все они считали себя безвинно пострадавшими. Вот и подумал, чем черт не шутит, а вдруг кто-то откроется с другой стороны? Дам возможность человеку праведному выйти из города.
Борзеевич посмотрел на Дьявола и покачал с одобрением головой:
– Помню, в стародавние времена один человек сказал: «Если праведность выше, то кто как не ты должен поднять праведника? Неужели, изливая гнев, прольешь его и на голову праведника?» Мудрый был человек! – похвалил Борзеевич.
– Ну, этот вопрос поднимался не раз и не два… – скептически пожал Дьявол плечами. – Взять ту же Гоморру или Содом. Если в городе пятьдесят праведников, то можно ли утверждать, что город достиг критической точки грехопадения? Вряд ли… Но если один или два, не проще ли вызволить праведника и устроить показательную порку?
Манька недовольно покосилась на обоих.
– А о человеке, который взял да спас город, ты подумал?
– Разве не справедливо, что я дал ему спасти и праведника, и не праведника, и получить плату, которую платят они за свою жизнь? Зато теперь каждый из троих знает, что жизнь не всегда в руке Бога, и чем плата праведника отличается от платы не праведника. И лучше бы понять это на чужом примере, – посоветовал Дьявол. – Только дурак учится на своих ошибках.
– Но как узнаешь, кто праведник, а кто не праведник, пока не спасешь и не получишь плату? – не согласилась Манька. – Я о себе не знаю, а что говорить о других? Возьми мою деревню, кто побежал бы мыть кому-то ноги, поить-кормить и осыпать кровно заработанным имуществом? И я бы подумала: с чего? С какой радости? Посмотрела бы на соседа слева, на соседа справа. А если сосед, который всегда был умнее, не пошел – то разве я должна? Я того человека не знаю, и вся деревня засмеет меня, подумала бы я, когда день придет и уйдет, и ничего не случится. Лучше пойду-ка и пересижу эту ночь где-нибудь. И получается, что все бы поравнялись на кузнеца господина Упыреева, который первый, кто проклял бы деревню, чтобы забрать то, что имеют. Скажи-ка я против него – враз заплюют. Тем троим повезло, что не мою деревню спасали, и нашлись люди… И что четвертый город оказался не из нашего времени. Жители поддержали не царя-вампира., который отдал город на разграбление. А много ли найдется завистников пролежать в каменном саркофаге тысячелетия, чтобы потом прожить обычную человеческую жизнь? Я бы точно не согласилась, даже ради злата-серебра.
– Вот поэтому, Манька, Сад-Утопия ни с какой стороны тебе не светит, – по-простому объяснил Дьявол, развеяв все ее сомнения. – Дурак я, чтобы крысу себе на уме в амбаре с зерном поселить? Я же говорю, проклят человек и мерзок. А как бы жила потом, когда умер бы человек на твоих глазах?
– А мне кажется, что ты, Маня, не пожалела бы, – возразил Борзеевич. – Трудно разве покормить, омыть ноги и отдать бижутерию за жизнь?
– Ну, может быть… – задумчиво согласилась Манька, и тут же разуверилась. – Это мне, так мне ведь и отдать-то нечего. Моя бижутерия даром никому не нужна. А если целый мешок настоящих украшений, колечки и сережки из настоящего золота? Кто знает…
– Человек ценит сокровища, когда они у вампира, а когда в руке, он не ищет их, – уверенно заявил Борзеевич. – И строит дом, и дает в долг, и помогает сироте… У человека сокровище не задерживается.
Манька ненадолго задумалась, испытывая себя.
– Вот если бы валялся на дороге пьяный человек и замерзал, не подобрала бы, – покачала она головой. – Что мне с ним одной делать? Может, соседей бы попросила или милицию вызвала, чтобы забрали, но одна бы не стала спасать… Может. если бы в лесу нашла… – Ну, сделала бы шалаш, костер развела… Но ждать, когда очухается… Нет, вдруг маньяк или оборотень на охоту вышел, а его серебром или живой водой перекрестили… Так откуда знать, что пожалела бы того, на площади?
– На кой черт тебе в дом тащить могильный камень? Я первый, кто вышиб бы из тебя дух этим упырем, – успокоил ее Дьявол. – А червяки из него непременно полезли бы. Больной человек и добрый – два разных определения. В условии был пункт: вернуться на день назад и ПОМНИТЬ!
– А третье желание?
– Безопасно покинуть город. Оно предназначалось праведникам… Но вы меня перебили… – поморщился Дьявол. – И вот, дал я городу лампу с тремя желаниями и сказал: если в город войдет человек и услышит их, то у них один день и ночь, чтобы спасти ему жизнь – и будут спасены.
Много людей приходило в проклятые города, и проходили мимо, не замечая их. Многие брали сокровища, оставаясь там навсегда. И было: уносили лампу. И получали, и теряли. Но нашелся для каждого города человек, который потер лампу, попросив, чтобы она исполнила желание жителей – и они вернулись и помнили.
Но как только время поворачивалось вспять, люди начинали прятать сокровища, чтобы ни один вампир не нашел, прятались сами, или наоборот, готовились к приходу дорогих гостей, уставляя столы яствами, пока человек, который один и мог бы их спасти, умирал на площади. Любовь и ненависть, мысли о прошлом и будущем напитали их снова, и немногие поверили в чудесное спасение. Они снова хотели есть, пить, веселиться. И в тот же час появились новые рассуждения: «вот, скроюсь с добром, и будет мне хорошо, и никто не узнает!». Они помнили лишь о том, что в ту ночь нападут вампиры, и каждый должен одному человеку на площади омыть ноги, накормить, и отдать сокровища, а не о том, как пролетали тысячелетия и каждый пил чашу гнева, и как проливалась их кровь. Они хотели изменить не судьбу, а обойти меня – состариться, не увидев своего проклятия. Но судьба их была уже предрешена – думали они о том, что им не дано.
– Не все… В первом городе праведников было много. Во втором вполовину меньше. А в третьем… – Манька задумалась, испуганно подсчитывая.
– Один дом на окраине, – хрипло отозвался Борзеевич. – Я думал это хлев. Там, наверное, и сокровищ-то не было.
– Были. Оловянное колечко, три яблока и сухарь, который женщина нашла на помойке, за домом богатого работорговца, – засмеялся Дьявол. – Она долго думала, отдать ли его, не оскорбит ли тем человека, и когда положила, предложила решить самому: нужно ли ему.
– И он взял?
– Сухарь съел, кольцо не имел права вернуть, а яблоки вернул, чтобы она могла накормить детей перед дорогой. Но разве дело в сокровищах и в еде? Чем их менее в наличии, тем они более значимы.
– Вот! – вставила Манька, поучительно подняв палец. – Спаситель то же самое сказал… Хоть и вампиром был!
– Она не подала, она отдала, не Богу, а человеку! Чтобы спасти его, а не себя, – поправил Дьявол. – И спасла. Я плел нити из того самого кольца, чтобы сохранить ему жизнь. Манька, если бы люди жертвовали на больницы и дома для малоимущих столько, сколько жертвуют на храмы и церкви, которые есть в каждой деревушке, и все украшены, как царские палаты, в государстве не осталось бы бедных. Все, кто служит при храмах и церквях, зарплату получают вовремя. Эти огромные организации, как спрут, охватывают все, чем живет человек, и нет среди служителей ни одного, кто мог бы сказать, что слышит голос Бога.
И вот, четвертый город прокляли вампиры, и опять стали просить жители, чтобы я помог им. Тогда показал им три города, и тех троих, которые умирали мучительной смертью. И дал время подумать. Мне нравился этот город, вы видели, как они защищались. Но, честное слово, если бы они и дальше стали просить о том же, я отвратил бы лицо.
Они долго совещались. И вдруг стали просить, чтобы ни один человек не пришел к ним, а если придет, не услышал бы их. «Нам не надо лампы, и пусть мы останемся проклятыми или умрем, – сказали они, – но не убьем человека, который придет нас спасать, потому что мы не уверены, что выполним условие. Человек слаб духом и телом, каждый из нас хоть раз согрешил!»
И тогда сказал: пройдет по трем городам человек, услышит и увидит, но не соблазниться, и перестанут существовать проклятые города вовек, а мертвые восстанут – и если придут в их город, то должны будут они исполнить то, чего не сделали жители первых трех городов, и город будет жить.
И тогда они просили меня: дай нам одну ночь, и пусть это будет день, и, может быть, мы успеем!
Вот, все так и вышло! – закончил свой рассказ Дьявол.
– Успели? – спросила Манька, затаив дыхание.
– Ну, не стоял же город на прежнем месте, когда проснулись. Добрая была битва.
– А я тут при чем? – поинтересовалась она, в тайне подозревая, что в этой истории сыграла не последнюю роль.
– Ты не при чем, – засмеялся Дьявол. – А у тех трех три желания все же сбылись. Они их не загадывали, но получили. Я подумал: чем черт не шутит, наверное, именно это заказал бы человек, который держал в руках лампу и отказался, чтобы дать другим то же самое. Получили три человека и богатство, и уважение, и славу. И самое обидное для тебя, ты сидела на самом важном месте – попой на ключе дракона, а тебе кукиш без масла достался! Ведь не будь тебя, не спаслись бы и не спасли – когда еще на свет родилась бы такая дура? Семь чудес света рядом не стояли!
Манька встала от костра, потянулась и вышла.
История – Небыль, если слушателю ничего не досталось – ей не досталось, значит, то была Сказка. А если Сказка, о чем ей жалеть? Правильно, так бы она себе представляла историю с хорошим концом. Не свою, конечно. Вообще, бывали ли у Дьявола истории с хорошим концом? Чтобы раз – и хороший конец… Миллион лет жди… Наверно, только у вампиров получалось. А вампиров развелось – тем троим, в страшном сне не приснится. Всем Дьявол пакостил, но как-то так, что обижаться не получалось. Закончится ли когда-нибудь ее история и с каким концом – это надо еще дожить!
Она зябко закуталась в рушник. Возможно, изба обидится, что разрезала и пустила его на одежку, но он грел лучше любого свитера. Хорошо, что настояли, чтобы взяла его с собой. Холод был космический, и дышать было нечем, но Дьявол держал их с Борзеевичем за руку. Кровь ее, не иначе, невероятным образом превратилась в антифриз, как еще можно объяснить, что она до сих пор живая.
Мимо пролетел пылающий метеорит и погас, не долетев до облаков. Манька постояла, наблюдая за небом, на котором были и ночь, и день. С вершины было видно четверть мира. Не все, конечно, и не глазами, а сердцем. Борзеевич обрадуется, когда поймет, что всю карту может с одного места нарисовать, а рисует он хорошо. Где-то далеко за горизонтом бушевал океан, на берегу которого она стояла всего лишь полтора года назад, в немом молчании застыли все восемь пройденных гор – и еще три, которые предстояло пройти. Такие же высокие и непреступные горы уходили и налево, и направо, занимая всю северо-западную часть государства, еще не изведанные, грозные, застывшие. Их было так много, что даже с Вершины Мира невозможно понять, где они начинаются и заканчиваются. Она заметила и такие, которые по высоте не уступали гордости Дьявола, а многие чадили и выбрасывали серу и пепел. Отсюда они казались черными, огненные потоки стекали по их склонам, вливаясь в огненные реки – и одна из таких рек огибала Вершину Мира, преградив им путь.
Съехать-то на санках с Вершины Мира не получится, с другой стороны Вершина Мира была такая же крутая, как с той, с которой они на нее взобрались.
Заметив реку и оценив ее ширину, Манька слегка испугалась. Даже с Вершины Мира она казалась широкой, а какая же была вблизи?! Пожалуй, и на ковре-самолете через нее не перелетишь. Жидкая лава бурлила, пенилась, выстреливая вверх огненными струями, как жидкая каша на раскаленной плите. Наверное, Дьявол припас какую-нибудь хитрость, лишь бы не перепутал Поднебесную с Адом, а то с него станется – заставит лезть в огонь…
А еще она видела далеко внизу облака, которые скрывали бескрайние просторы с лесами, полями, реками, озерами, селами, городами и деревнями. Голубой и зеленой отсюда казалась земля, укрытая дымкой и облаками, с яркой радугой по краю горизонта, темная с одной стороны и наполненная солнечным светом с другой. Где-то там стоял дворец, в котором жил человек, давший кость ее плоти, ставшей ее землей. Получалось, что был он как бы Отец – родил ее, и Брат – раз жили в одном пространстве, и Ближний – только он мог видеть и слышать ее на расстоянии, и ее беда была его бедой, а его беда – ее бедой… Был бы Мужем, если бы не променял на вампиров, которые разделили их самих в себе.
Смогут ли они когда-нибудь понять друг друга, простить, стать друг другу опорой?
Она не сомневалась: ни за что на свете. Да и она бы… постеснялась обращаться к нему, как к близкому человеку. Враг. Худший враг. Страшно, если враг – не убежишь, не спрячешься, не закроешься. Безусловно, цивилизованный, элегантный, воспитанный, интеллигентный, аристократичный. Он был другой. Она всегда это чувствовала. Он не понимал, как Бог мог требовать сидеть за одним столом с человеком, которым тяготился. Она была для него не как человек, а как хмурый пасмурный день и слякотная дорога, по которой он шел-шел, и никак не мог пройти ее. Он не видел ее, она была лишь основой, началом, точно так же, как не видела она, воспринимая не лучше – темная ночь и великая скорбь, неизбежность, вселяющая страх, и обреченность, хотя в душе он продолжал оставаться идеалом, недостижимой мечтой, с кем она могла стать счастливой. Но он был достоин лучшего – той же Идеальной Благодетельницы, которая билась за него всеми правдами и неправдами, положив своего ближнего к его ногам. Разве она, сама, смогла бы отказаться от счастья и поменять любимого человека на неизвестность? С одной стороны, вампирша защищала вампира-душу от нее, и, наверное, душа-вампир был благодарен Помазаннице точно так же, как она благодарна Дьяволу, который вытащить ее из ада, дать ей надежду. И сколько бы она не думала о ближнем, признавала – выбор его был обоснованным и, возможно, правильным. Как она могла осуждать, если все, о чем он просил – получил?
Глупая случайность… Что могло объединить их, Царя и деревенскую простушку? Все мечтали повторить судьбу Золушки, но удавалась это единицам. Она таких Золушек только в кино видела, но даже там Золушки не из сараюшек вылуплялись, а жили в замках, которые по праву наследования принадлежали им и были захвачены злой мачехой и сестрами обманным путем.
Неровня она ему, но, слушая себя, она научилась понимать его.
Ему не нужен был ни Дьявол, ни Борзеевич. Он просто ждал, что она уйдет и разверзнется завеса. Вернее, ждали те, кто накладывал на него проклятия, но раз позволял, значит, был с ними согласен. А, может, вообще не думал о ней, она была для него абстрактным объектом, который должен отстегнутся. Дьявол не раз доказал, что вампиры, убивая человека, закрывают себя от всего, что мешало бы им, и закрывают человека, чтобы никто его не услышал, и в тот день и час, когда ближний произносил клятвы над ее бесчувственным телом, он знал, ждал и предвидел, каковы будут последствия, придумывая себя, чтобы изменить предначертанное бытие.
Но кто на его месте поступил бы иначе, зная, сколько приобретет за одного ненужного человека? В конце концов, что ему сотня или тысяча таких ненужных людей? Для правителей не существует тех, кого они посылают умирать за свои интересы. А сколько проклятий за это время вампиры положили на нее. Она чувствовала, как день за днем предают ее, избивая, и земля несла боль, чтобы умыла и избавила ее от пролитой крови. Разве на той стороне кого-то жалели? И каждый раз она убеждалась, что стоит протянуть ближнему руку, злоба и проклятия обрушиваются с новой силой. Вампиры не мучились сомнениями, если им что-то было нужно, они убивали ближнего, чтобы получить желаемое. Закрывали со всех сторон, всаживали в информационное поле столько боли, чтобы он не смог бросить взгляд в сторону.
Наверное, это делалось, чтобы однажды она устала бороться и отказалась от себя…
Но вот она – живой пример, когда никакие клятвы не могут изменить ее. Каждый день, просыпаясь, она понимает: она – все та же. Вопреки Дьяволу, она не верила в заклятия. Да, душа ее отказалась от нее, обрекла на смерть, но она не умерла, не потеряла себя, цепляясь за то, что ей дорого. Дьявол и Борзеевич – вся ее маленькая жизнь. Она полюбила их всем сердцем, полюбила избы. Это был ее выбор, и какой демон мог бы приказать разлюбить их? Да, заклятия прятали человека, обманывали, она не раз видела, как менялись люди, но сделать человека другим, с другими способностями и привязанностями – это вряд ли. Стержень, на который опирается человек, лишь соглашается с заклятием или не соглашается, выбирая болезнь, и тогда железо открывается человеку.
Неужели без заклятий он не мог сказать: это мой выбор! Чего боялся – себя? Почему не спросит себя: зачем? Ведь плюет на себя, уродует свою матричную память…
Если бы вампиры не заливали их землю кровью, чтобы отравить само ее существование, разве стала бы препятствовать? Зачем топить себя и ее в крови, если река, из которой он пьет, и которую она может поворотить вспять, берет начало здесь? И как не поверишь Дьяволу, если приходится врачевать раны, которые открывает земля и боги приходят за кровью, а вопли и угрозы вампиров крутятся вокруг ее головы и тычутся в землю, уже не доставая?
Как бы то ни было, она не могла жить с таким позором, когда ею помыкали и называли воловьей тушей, назначив тащить повозку, в которой веселились вампиры – и ели, и пили, и думали, что никогда не сможет противопоставить им себя.
Могла!
Любой смог бы!
Как оказалось, убийц легко услышать, стоит посмотреть на небо, налево, направо, за спину и в сердце. Сложнее выставить стражей, перекрывая доступ в свое пространство. Каждый страж нещадно хлестал человека всеми болезнями, какие имелись в матричной памяти. Но она давно не обращала внимания на боль, зная, что она такая же призрачная, как города, которые рассеялись, стоило ей пройти по ним. Она привыкла к боли, которую несла их река. Даже лоботомия, которую сделали ближнему, чтобы мыслил в правильном направлении, и еще одна, которую он видел и не осознавал, лишь посмешили ее.
Страшно проклят он, а не она. Немногие люди, даже вампиры, согласились бы пережить такую операцию.
Наверное, Благодетельница отслеживала каждую его здравую мысль о себе, предварительно не прожаренную на огне, направленную против мучителей. И наказывала, как хозяйка всех угодий, которой уже, наверное, не являлась в той мере, в какой была в начале пути.
А ведь она тоже могла бы закрыть себя, причинив земле боль, чтобы он слышал эту боль и жил ею – и пил ее. Но так беду не поправишь. Она поступит хуже – она вынет Бога, который ползет, как тень, и кричит: люби! И каждый раз, как Бог придет за кровью, она поднимет и скажет: вот твой бог!
И тогда увидят, чьи клыки длиннее и острее!
Манька улыбнулась своим мыслям.
Вот она, простая деревенская дурочка, проклятая душой, прошла непреступные горы, стоит на Вершине Мира – и прямо перед ней лежит полмира…
И снова усмехнулась – эти полмира принадлежали поганому вампиру и Благодетельнице… Пока у Благодетельницы защищать Его Величество получалось лучше, чем Дьяволу ее, Маньку. Да, Дьяволу принадлежала Вселенная – но как-то беззлобно…
Хотя…
Поставить полмира на колени и прокричать, что они твои, еще не значит обладать ими в той мере, в какой Дьявол мог сказать, что мир – это он. Огромный мир, безусловно, правильно понимал, что тот, кто пришел и уйдет, не имеет права называть его своим, если мир останется после его ухода. Правильнее сказать: в этом огромном мире получал свое маленький червяк, которому скоро придется залепить собой дыру в бюджете. Он заплачет – но кто услышит? Пока она не могла пересилить вампиров, это было понятно без расчетов, но у жизни не было конца до тех пор, пока она ищет в своей земле богов, чтобы назвать их чужими.
«Храни вас Бог!» – подумала Манька, не испытывая никакой злобы. Но одного взгляда было достаточной, чтобы понять, что терпение у нее закончилось. Его не существовало. Тяжелый был ее взгляд, безмолвный, как камни, на которых она стояла, тверже железа, которое питало и согревало ее. Стальными стали голубые глаза, и не было в них ни смятения, ни капли сомнения, ни ожидания чуда. Что-то общее нашел бы заглянувший в ее глаза с глазами Дьявола, в которых Свет и Тьма были едины. «Безусловное у них преимущество, – подумала она, вглядываясь в просторы бескрайнего государства, но думалось спокойно, как перед битвой. – Но сломалась ли я?» – и крикнула во весь голос:
– Ваши клятвы знаю и признаю их ложными! Клянусь землей, которая слышит!
– Правильно, Манька, – услышала она за спиной, вздрогнув от неожиданности. – И перестань удивлять покойника. Вампир не дышит, ему не слышна ни одна твоя здоровая мысль, а только собственные сочинения, которые поел в день своей смерти. Извини, что снова спровоцировал, но разве мало любви в твоих мыслях? А теперь представь, что все это вампир услышал и принял, как мудрейшие рассуждения его жены, которая и в радости, и в горе ищет ему оправдание… Лучше протяни разум к звезде, почувствуй орбиту и послушай, как страстные наставления обивают твой порог. Вырви из сердца и сунь ее… куда-нибудь… в отхожее место… – благословил Дьявол, махнув рукой.
Манька с удивлением посмотрела на Дьявола, на небо: поганить такую красоту не хотелось.
– Маня, он не об этих звездах, – услыхала она голос Борзеевича. Он стоял в проходе, раздумывая, поморозить себя или задвинуть славное покорение Вершины Мира и не искать глубокую философию там, где ее могло не быть. – Он о звездульке, которая из ума не выходит. Вампиры не думают о тебе, а почему ты о них думаешь ежесекундно? Есть у меня тут одна… рукописи… Вот… Нашел в древнем хранилище, от которого руины остались.
Борзеевич порылся в кармане и вытащил на свет мятые оборванные со всех сторон свитки, испещренный знаками. Посередине первой простенькой схемы, поделенной на четыре части, был нарисован круг, а в нем еще два. Получилось четыре триады, и каждая носила имена бога и демона, а под ними рисунок, отражающий их суть. Манька в таких схемах уже разбиралась, Дьявол частенько рисовал их, чтобы она работала с информационным полем не в слепую. «Дагон – Левиафан – Трезубец» обращались к вампиру, ноги их росли на ее стороне. «Анубис – Бегемот – Рука», собственно, и были вампиром, его состоянием и образом мышления, которое отзывалось на Трезубец. Триада «Некас – Сатана – Ключ» давили на ее сознание, обращаясь к ее сознанию. Ключ был безусловно важной составляющей, здесь она расшифровала послания с той стороны. «Атон – Ваал – Колпак» то, что представляла собой она. Колпак – он есть колпак. Темница, в которой она сидела. Второй рисунок был сложным, детализированным, но суть его сводилась к тому же. Тут были прорисованы и Владыки, и Отбросы, и повозка с пленниками, и поле ужаса, и рыба, которой ее кормили, и секира, и трезубец… Тот, кто составлял эту схему, обозначив его «Проклятым писанием», знал, что кому-то она будет подспорьем расшифровать того или иного демона, древнего вампира или пограничное чудовище, понять, в чьей матричной памяти проросло слово. Условно схему «Печать Владыки» тоже можно было разделить на четыре части. Верхние две части изображали информационное поле вампира, две нижние – проклятого. Схемы, наверное, и к оборотням можно было приложить. Они тоже были меченными, но двумя печатями. Первая, когда оборотень сам убил своего ближнего. Такие оборотни оставались зверями в любом состоянии, даже если принимали обличие человека. Вторая, когда оборотня через убийство ближнего укусил другой оборотень – эти становились зверями в полнолуние.
Интересно, где Борзеевич брал такие раритеты? Иногда до ужаса хотелось порыться в его карманах. С виду карман был абсолютно пуст, но он мог вытащить из него толстенную книгу, о которой она не слыхала. У него и легкое чтиво всегда можно было позаимствовать.
– Здесь написано: «Прокати звезду по небу да подыщи слово, которое замкнет уста твари, открывая врата в царство безликого бога, который ва-алит с ног и кричит: «бегём-а-тон-не-дагон-нишь лави-а-фан-тастическую меня…»
Борзеевич сунул исписанные старые листы в ее руку.
– У меня нету памяти на то, что люди уже не помнят, но ты, если посмотришь, разберешься. Тогда и я вспомню. Безликий Бог светит, но не греет. Если б у него была только боль, он бы сразу отвалился, – Борзеевич ткнул пальцем в чертежик, как в карту. – Но где-то здесь спрятали благодатный огонь, а он – естественная потребность каждого человека. Поэтому человек тащит его на себе вместе с тем, кто им помыкает. Для двух голубков, которые занимались любовью на твоей стороне, время остановилось.
– Он есть и там, и там, – посовестил ее Дьявол. – Направленный на тебя достаешь помаленьку, но пора и тот развернуть, что лежит в твоей земле. Тебе решать, ловить голубков в силки, чтобы порадовать себя бульоном, или стоять мертвым деревом, позволив дятлам долбить твою плоть.
– Мне кажется, любовь и желание близости – обычное чувство, – не слишком уверенно ответила Манька, рассматривая схемы. – Как я без боли могу думать, что не нужна… э-э-э… своей душе? Все мечтают найти свою половинку. Это же так естественно!
Дьявол и Борзеевич смотрели на нее с ожиданием.
– Но я справляюсь, – торопливо заверила она. Нахмурилась, приложив свои чувства на вампира: это для нее естественно, а для вампира очень даже противоестественно. Он сделал свой выбор, а она для него была не более чем отвратительным прицепом, с которым он не желал иметь ничего общего.
Тогда почему она должна страдать от неразделенной любви?
– Ну да, да… – согласилась она. – Если свое убрать, их заклятия и тот благодатный огонь, что идет от них, по сути останутся голые, ведь они трахались на моей стороне всего лишь раз, два… Это там они, как кролики… Ох, но почему так тяжело убрать то, что лежит в своей земле?
Дьявол разочарованно покачал головой, а Борзеевич развел руками.
– Охо-хо-хо… – вздохнул он. – Маня, в твоей земле они друг с другом, а на той стороне только она может оргазм словить, а он валяется бесчувственным бревном. Все, что прошло через ваши сознания, демоном не становится. Посеять в землю можно не только слово, но состояние того, кто в это время находился рядом. Для земли естественно делать запись пространства, запоминая электромагнитные волны, после прикладывая их на тебя. Когда сознание спит, земля, как вода, выходит из берегов, и все, что направлено на нее, она принимает на свой счет. Так боль людей и животных, которых калечат и убивают на той стороне, становится твоей болью. И сунуть в матричную память можно не только боль, так благодатный огонь людей, с программными установками, становится твоим содержанием, и стоит тебе уткнуться в него, ты начинаешь мечтать о вампирах, перестав искать причину, что же они на самом деле хотели от тебя или от него. А пока ты мечтаешь, твой ближний радуется и одаривает твою подмену ответными чувствами, потому что для земли она – это как бы ты.
– То есть, чем больше я думаю о нем, тем сильнее он любит Ее Величество? – озадачено уставилась она на Дьявола.
Он утвердительно кивнул.
– Наложи грех на грех – и из двух грехов земля выберет меньшее зло. Примерно так: больно – когда много «больно», а без «больно» – уже не больно. Чем живут вампиры? Тем, что земля кричит о желании видеть их, любить, совершать ради них подвиги. А если ты совершенно противоположное изрыгнешь, как оно без любви-то им будет? Ради этого можно и умереть… Я бы без раздумий умер, чтобы постыдное одеяние на себе не носить.
– Это о чем? – насторожилась Манька. Сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Если Дьявол заговорил о своей смерти, умирать придется ей.
– Мы о твоей смерти, – подтвердил Борзеевич ее худшие опасения. – С проклятием твоим далеко не убежим. Жили тихо-мирно, людей не трогали, они нас… А теперь что? Духам войну объявили… Все с ног на голову. Не будет нам покоя… – Борзеевич махнул рукой и расстроенный скрылся в гроте. Высунулся, договорив: – Но умереть надо умно, чтобы грех не на тебя упал, а на Благодетелей. :::
– Опять умирать? – возмутилась Манька.
– Смерть смерти рознь, – Дьявол заглянул в простенький рисунок, повертел в руках. – Проткнуть зад трезубцем? Отчего же мне быть против? – пожал плечами. – Лишь бы трезубец торчал не из твоего зада! Ты и так в Аду, только еще не полностью. Предлагаю совершенно радикальный способ облегчить свое состояние в Аду, лишив вампира бессмертия… Если бы я был адвокатом и понимал, что наказание неизбежно, я предложил бы именно такой вариант, который сведет наказание к минимуму. Ты не представляешь, как мерзко приготовляют тебя ко встрече с Судьей, и я бы на твоем месте лучше вернул долг, пока есть такая возможность.
– Я бы тоже – где столько добра взять? – наотрез отказалась Манька.
– Видишь трезубец? – Дьявол сунул рисунок ей под нос. – За этот трезубец я повешу на тебя все грехи, которые вампир совершил под принуждением. Он торчит из твоего зада, направлен на вампира. И втыкается в него, когда тот начинает сомневаться. А обесточить его можно таким грехом, который все их грехи перекроет.
– ??? – Манька тупо пыталась понять, о чем Дьявол говорит.
– Предположим, земля имеет противозаконный ужас, который исторгается в ум вампира, как призыв к действию. Ты обвиняешь землю в содействии преступлению и всаживаешь такой заряд добрых помыслов, что из двух мудрых наставлений ей приходится выбирать самое убедительное… Я, правда, Маня, сделал все возможное, чтобы помочь, – мягко оправдался Дьявол. – Мне жаль… Ты не плохой человек. Если тебе так легче, то да, я чувствовал бы горечь сожаления, что твою жизнь пустили под откос… Если бы умел… Я никогда… редко, во всяком случае, обманывал тебя, – он сочувствующе прослезился, смахнул слезу рукавом, взял себя в руки, голос его стал тверд. – Устранившись сейчас, потом ты сможешь отсудить у вампира все дни, которые он украл у тебя, чтобы пройти по земле еще раз и собрать червей.
