Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте
– Ну так, он же не свои желания загадывал, – равнодушно пожал плечом Дьявол. – Когда берешься выполнить чужие, надо быть очень осторожным!
– Но ты же лампу не для человека положил – для жителей города! Что же с таким человеком стало? – хитро прищурилась Манька, понимая, что Дьявол никогда никому ничего просто так не дает, если человек не вампир и не оборотень.
Дьявол вздохнул, слегка усмехнувшись:
– Если бы человек взял лампу и загадал свои желания, он бы получил их, но потом лампа досталась бы его врагам. А потом исполнитель желаний убирает лампу обратно в город, где она ждет своего часа.
– Вот! – назидательно с осуждением воскликнула она, поучительно подняв кверху палец. – Что и требовалось доказать! Слышала я про эту лампу, и про юношу – достался ему прошлогодний снег. Подарил он принцессе дворец и украшения, и перенес ее во дворец, а она забрала лампу и передала другому, который снова сделал его нищим. Там к истории всякий конец насочиняли, но дворец принцессы стоит еще, а юношу никто больше не видел… Не такая уж она безопасная эта лампа!
Дьявол, хитро прищурившись, усмехнулся снова:
– Вот видишь, как иногда полезно историю изучать. А не напомни тебе Борзеевич, вспомнила бы сказку-то? А ведь ты ее и читала, и смотрела…
И второй город превратился в ничто. И еще один человек присоединился к ним и пошел следом. И разговаривали уже трое: два человека и Дьявол, будто старые знакомые.
Был тот человек не стар, но в годах, выглядел он старше Дьявола. Седые виски серебрили его голову. Одет был скромно, но богато, как в старину, но по-походному, как раз для гор, и при оружии. Лук, колчан со стрелами, меч. Поздоровавшись с человеком из первого города, он сразу же отдал ему свой плащ, украшенный дорогим шитьем и меховой подкладкой. И знал Дьявола не так, как первый человек – на каждое его слово загадочно улыбался, будто понимал вредность Дьявола, тогда как первый был юношей и слушал Дьявола, совсем как она, которая чтила, но знала: всяким местом он может размазать ее, как соплю по стенке, будучи Богом Нечисти больше, чем другом.
Следом за вторым их призрачным спутником пристал к ним такой же призрачный оборотень, будто лежал в той же статуе, что и человек. Откуда он только взялся, но мелькнула тень, и Манька заметила, что человек как будто ожидал его увидеть – сразу же развернулся, встречая оборотня лицом к лицу. Манька и Борзеевич застыли на месте, они стояли ближе к оборотню всех. Манька мгновенно стянула с плеча лук и вытащила из колчана стрелу. Но оборотень словно не видел их, подпрыгнул и проскочил мимо – он смотрел только на человека, которого преследовал, видел только его.
Манька выстрелила.
Стрела пролетела сквозь оборотня, будто оборотня не существовало, ударилась о скалу и отлетела со звоном. Манька выхватила вторую стрелу, нацеливаясь на зверя. Но призрачный седовласый мужчина улыбнулся ей, останавливая жестом, выхватил странный меч из-за спины, размахнулся и одним взмахом снес оборотню голову. Голова откатилась, приобретая человеческие черты – и тут же обернулась прахом.
Безмолвная битва заняла не больше пятнадцати секунд.
Манька бросилась искать стрелу, но та исчезла. Она расстроилась. Дьявольских стрел, которые взяли с собой в дорогу, оставалось не больше десятка – и неизвестно, что ждало их впереди. Даже те стрелы, которые нарастили для своих нужд, подходили к концу, а Дьявол продолжал тратить их на ступени, к ее и Борзеевича неудовольствию. Благо, что дорога, по которой от пятой вершины их вел опытный горец, по большей части проходила по таким местам, где у каждой пропасти или ущелья уже были готовые переходы. Манька сразу догадывалась, доказывая Борзеевичу, что именно Дьявол водил сюда всех людей до них. И каждый следующий рубил проходы и ступени, поправляя те, которые разрушились. Даже переходы через пропасти всегда имелись, или в виде обвала, или соединенные обвалившейся скалой или каменным затором, по которым при некоторой сноровке можно было перебраться, как по мосту.
Борзеевич не спорил, он пытался обмозговать Дьявольские способности и дать им хоть какое-то разумное объяснение. Получалось, он знал не только прошлое, но и будущее, или надеялся, как обычный человек, на благоприятный исход.
В эту ночь они остановились в пещере чуть ниже вершины, куда привел их человек с мечом. К пещере вела пологая ложбина, а перед нее имелась ровная площадка, с которой можно было любоваться седьмой горной грядой и закатами, пока не надоест. За площадкой начинался относительно пологий спуск к подножию седьмой горы, которая была еще выше и круче шестой, хотя вроде дальше уже некуда. Наверное, спуститься и подняться можно было только здесь, слева и справа от межгорной седловины, соединившей два горных хребта, открывались глубокие пропасти. Внизу по обе стороны от перехода открывался вид на межгорные долины, покрытые лесами, еще покрытые снегом, но уже с широкими оттаявшими прогалинами, с лентами рек, блюдцами озер и множеством горячих источников, которые с периодичностью били горячими фонтанами на высоту нескольких сот метров, казавшиеся отсюда не более чем игрушечными дымящимися струйками пара. Глядя вниз, от такой высоты сразу начинала кружится голова.
Вход в пещеру был широким, метров десять в ширину и четыре в высоту, так что через него мог проехать большой железный конь, которым землю пашут. Сразу за входом, в виде ответвления, располагался еще один широкий и высокий грот и длинный сужающийся и ставший ниже проход – метров семьдесят в длину и три в высоту. Грот с боку представлял собой вместительный зал, метров тридцать в длину и в ширину, с высоким, семь – десять метров потолком. В центре потолочной его части зияла дыра, которая вела неизвестно куда: света в ней не было, а под дырой расположилось некое рукотворное сооружение, больше напоминающее очаг, но только большой очаг. А дальше, по основному проходу, была огромная, просто необъятная, метров на четыреста в длину, и примерно на двести в ширину зала, с высоким сводом, который поднимался в высоту метров на пятнадцать – двадцать. Если мерить огородами, которыми Манька привыкла мерить землю, то тут легко вместилось бы больше тридцати – сорока ее огородов.
Посередине залы разливалось вытянутое на всю длину залы глубокое и широкое озеро с каменной плитой посередине, как будто ее специально кто-то туда положил. Прямо над плитой нависла огромная гранитная сосулька, не доставая до плиты метра полтора. Кому и зачем он понадобился, для Маньки и Борзеевича осталось загадкой, все равно топить его было нечем. Но не так думал человек с мечом. Он чувствовал себя здесь, как дома, водил другого человека за собой и что-то показывал и рассказывал, постукивая по стенам пещеры, указывая на плиту посередине озера, а второй ему отвечал, проявляя живой интерес. По ширине озеро было почти от стены до стены, но позади него и впереди расположились большие ровные площадки с валунами в рост человека. Стены у пещеры были тоже не то гранитные, не то состояли из какого-то другого материала с включением металлических гранул, которые привели Борзеевича в некоторое замешательство.
Сама пещера показалась Маньке сказочно уютной и красивой, и что немаловажно, поросшая густым и мягким мхом, лишайниками и еще какой-то растительностью и на земле, и на стенах, как в лесу, только гуще. Холодный пятидесятиградусный мороз с улицы в пещеру почти не проникал. В ней было необыкновенно тепло, даже душно, и оттого влажно. Испаряясь, вода конденсировалась на стене и на потолке, капая сверху крупными дождевыми каплями.
– Хотел бы я послушать, о чем они говорят! – Борзеевич кивнул на призрачных спутников, высаживая недалеко от входа неугасимую ветвь. Он прошел к озеру – и сразу заставил Маньку испугаться. Глаза у него сделались круглыми, как пятаки, а палец застрял во рту, которым он попробовал воду на вкус.
– Маня! Она живая! – сказал он каким-то не своим голосом.
Манька недоверчиво прошла к озеру и тоже застыла с изумленным видом – да, вода в озере была живая! А на дне озера плавала какая-то светящаяся живность.
Борзеевич прошел по бережку. Берег у озера был песчаный, но дальше – камни, скрытые под темно зеленым ковром.
– И как он здесь растет? – удивился Борзеевич. – Даже грунт какой-никакой есть… – он не мог поверить глазам.
– Живая вода, вот и растет, – ответила Манька, не особо впечатлившись, первое ее изумление прошло. Она устала, хотелось помыться, поесть, отыскать относительно сухое местечко и выспаться. Присутствие двух посторонних людей ей и нравилось, и не нравилось. Вроде должно было стать веселее, но пока получалось наоборот, Дьявол вообще на них забил. Она снова почувствовала себя сиротой – чужой и лишней, и вздохнула с облегчением, когда Дьявол и оба человека куда-то исчезли.
Она достала котелки, обойдя пещеру по краю озера, собирая по дороге мох для того, чтобы сделать постель, вытряхивая насекомых и жирных червей. Борзеевич пробовал выудить непонятного вида белую рыбу, которая плавала в глубине огромными косяками, проверяя на съедобность и ее, и обнаруженные водоросли. Рыба оказалась жирной и вполне съедобной.
Вскоре два их спутника и Дьявол вернулись, озадачив Борзеевича еще больше. Каждый из них нес на себе черные и бурые камни, хитро на них посматривая. Манька не знала, что и подумать, но обида прошла – значит, по делу уходили.
– Маня, это уголь и железная руда, – опознал камни Борзеевич.
– Наверное, решили поесть себе приготовить? – предположила Манька, тоже удивившись. – Замечательно, теперь нас трое железоядных.
– Они и так все время жуют, подбирают камни и жуют, – сказал Борзеевич, не обратив внимания на ее иронию. – Я видел. Они плавить его собрались… Там, в гроте…
– Думай, что говоришь, это же не домна, – засомневалась она, не понимая, зачем человеку железо, если снашивать не надо. Люди, несомненно, были железные, но к ним железо не приставало, что не могло не вызывать зависть.
– Но у нас ветвь неугасимая, а она самая что ни на есть домна! Веришь, нет, санки будут нам делать… или лыжи! – с волнением в голосе догадался Борзеевич и просиял. – Мы вчера с Дьяволом говорили о них! Изо льда разбиваются сразу, как только на камень наскочили. И делать их каждый раз приходится заново, их в гору с собой не поднимешь, тяжелые.
Глава 9. Добро иногда побеждает
На следующее утро Манька проснулась в дурном расположении духа. Так болела голова, что и живая вода помогла не сразу. Всю ночь из кузни раздавался грохот, как будто били молотом по наковальне. Впрочем, так оно и было. И сразу поставила вопрос ребром: кто понесет железо на следующую гору, но, увидев совершенное изделие, которое должно было облегчить ей и Борзеевичу, раскрыла рот от изумления, пытаясь разобраться в хитрой конструкции.
Санки получились небольшие, но вместительные. Широкие загнутые полозья, которые, при желании, можно было использовать как лыжи, два легкие перекладины для сиденья, которые становились частью лыжи в разобранном виде, место для для поклажи, руль, в который можно было вставить посох, чтобы управлять передней подвижной частью полозьев, а сбоку от сиденья были приделаны трубчатые отверстия для ее железных посохов, чтобы иметь возможность притормаживать санки или быстро останавливали их, которые становились ручками, чтобы толкать санки в горку впереди себя. Ноги ее доставали земли, она дополнительно могла притормозить или попридержать санки железными башмаками. Разбирались санки так же легко, как собирались, и весила конструкция не больше одного посоха.
Руки у спасенных людей росли откуда надо, и головы работали смекалисто – таких удобных санок Манька в жизни не видела.
– Железо – бремя, но это доброе железо. Санки позволит выиграть время, – пробуя санки, резюмировал Дьявол. – Мы с горы спускаемся как черепахи.
– А они как же… – Манька кивнула в сторону пещеры, где спутники готовили себе завтрак после трудовой ночи. Она уже корила себя за раздражение. Люди думали о ней и о Борзеевиче, а она им это в вину поставила.
– Они крылатые, им долго вас с Борзеевичем ждать приходится, – признался Дьявол.
И вдруг Манька вспомнила, где видела обоих: там, на границе Рая и Ада…
Был еще третий…
Жалко, что она не могла сказать им об этом… Как? «Я видела вас в Раю?!» Сумасшедшей посчитают. Может, их и не было в каменном саркофаге? Как они могли одновременно наслаждаться жизнью там и лежать здесь?
И сразу облилась холодной испариной: а вдруг это она их каким-то образом на землю вернула? Спасибо они ей за это точно не скажут.
С шестой горы катились, как на крыльях. Дьявол с призрачными спутниками – впереди. Снег летел в лицо, а за ними смерч от Манькиных башмаков и полозьев. Перелетали пропасти, взлетая на подъемы, на которых обычно застревали и ползли по пояс в снегу. Снег в низинах был сырой и тяжелый, но теперь оставалось только дотолкать санки до самой верхней точки, и снова можно было катиться вниз. Но и подниматься оказалось легче, дорожная поклажа не давила спину, а держась за ручки перестали проваливаться в снег.
– У нас и санки и лыжи в одном лице, – констатировал Борзеевич, сожалея, что не подумал о такой конструкции раньше. У оборотней лыжи были, но жили в лете, и все лыжи он сам же и убрал с глаз долой, огородив ими грядки изб от случайных любителей капустного листа. Зайцы хоть и держались от огорода особняком, но, когда избы оставляли огород надолго, перебирались поближе, да и козы поглядывали на капусту с интересом.
Борзеевич так некстати напомнил об избах. Манька сразу же с грустью задумалась, забыв о кипятке.
– Маня, осторожнее, – он поддержал кружку, которую она чуть не смахнула локтем.
– Борзеевич, а там за горами весна скоро закончится… – взгрустнула она, вдруг ужаснувшись, что совсем забыла о времени. – Ты дни считаешь?
– А как же, сто двадцать дней… Конец мая… – достал Борзеевич свой блокнот. – Скоро и тут все растает… Ну не все… – он окинул взглядом вершину, которую предстояло покорить, на которую и смотреть-то было страшно, а еще на торосы, преграждавшие путь, которые медленно, тысячелетие за тысячелетием, образуя огромные ледяные завалы, как застывшие реки, продвигались куда-то на север, скатываясь по склонам гор.
– То-то я смотрю, не высыпаюсь, а бессовестный Дьявол молчит! Это просто дни стали длиннее, а ночи короче. Ну ни в чем ему веры нет! – возмутилась Манька, раскрыв еще одно Дьявольское издевательство, сердито посмотрев в сторону спутников, которые молча весело болтали между собой. Она невольно позавидовала: отоспались, наверное, за всю свою жизнь. Себя она уже не винила, подумав о том, если она вернула их с того света, то почему они ее не вспомнили? Не исключено, что она видела их в будущем, здесь они как бы остались в далеком прошлом.
Кто бы мог подумать, что можно и так живой оставаться!
– Угу, – промычал Борзеевич, с набитым какой-то черной гадостью ртом. – День длиннее стал, а мы все еще меряем его по закату и по восходу… Надо выставить Дьяволу ультиматум и устроить забастовку, – предложил он, сердито посматривая в сторону его новых дружков. Очевидно, Борзеевич чувствовал то же самое, без Дьявола и он заскучал.
На подъемах по большей части Маньке и Борзеевичу приходилось замыкать колонну. Они молча плелись позади всей компании, даже не берясь предполагать, о чем призрачные спутники шумно и весело безмолвствуют. Ни звука не доносилось от них, хотя губы их шевелились и растягивались в улыбках, и, если бы не видели глазами так же ясно, как себя самих, ни за что бы не поверили, что существуют такие люди. Борзеевич так и не смог объяснить этот феномен и помалкивал, доставляя Дьяволу радостное наслаждение покоем, когда авторитет его вдруг восстановился неизвестными людьми из прошлого, о которых Борзеевичу ничего не было известно. Борзеич чудовищно воспринимал возраст людей, когда в настоящем он мог оказаться младше юноши с пятой вершины, который на вид казался не старше Маньки. Этим феноменом Дьявол поставил в тупик не только Маньку, но и Борзеевича, а уж он повидал на своем веку сверхъестественного.
Иногда троица останавливалась, призывая их доброжелательными и ободряющими улыбками сократить расстояние между ними. Догоняли, стараясь не показывать недовольство, но улыбки получались натянутыми. И как они так быстро перемещались?
– Временная петля… – однажды произнес Борзеевич, но больше ничего вразумительного сказать не смог. Он морщил лоб, хмурил брови, хмыкал многозначительно, как будто даже догадываясь, но Дьявол ничего объяснять не стал. В колдовство Борзеевич верил, но, опять же, лишь с точки зрения не раскрытого природного закона. В данном случае никто не колдовал, разве что Дьявол, а Дьявол – существо недоказанное.
Подниматься с новыми спутниками было тяжеловато. В том смысле, что подъем для них нужно было готовить особо – еще один парадокс. Иногда они будто не видели выступов, пытаясь ступить на землю в пространстве, но земля не пускала их, имея твердое основание и смещение по времени. Получалось, что в настоящем они должны были пройти по прошлому. Только глубокая ступенька могла приблизить их к тому месту, на которое они могли ступить. Наверное, все, что было из настоящего, и ее с Борзеевичем, они видели так же призрачно, как они этих двоих. Единственно, чем спутники могли воспользоваться, чтобы воздействовать на сущее – ветка неугасимого полена и живая вода. Например, кружка с чаем на живой воде становилась для них как бы в их настоящем, тепло неугасимого дерева и сама ветвь тоже были для них настоящими.
Дьявол и хотел бы помочь – но, как всегда, открыл столько причин, чтобы увильнуть, что даже Борзеевич на этот раз обозвал Дьявола всеми нехорошими словами, а его лексикон был побогаче Манькиного.
– Козел – он и есть козел, – поддержала его Манька. – Мудрые люди портрет Дьяволу рисовали.
Наконец, Дьявол сдался, но первая причина, открытая им, оказалась до недоумения банальной.
– Маня, как? – изумился он, отчитывая обоих. – Перед Садом-Утопией? Вот так взять и миной подложиться? Ведь не попадут в Рай! Пострадать и претерпеть должны до конца!
– А они попадут? Они и в самом деле попадут? – обрадовалась Манька, вспоминая обоих другими. – Ты как Сын Человеческий заговорил!
– Но ты же их там видела? – подтвердил Дьявол. – Маня, я не Сын Человеческий, я не даю венец жизни по смерти – я даю жизнь, а скорбь не длится десять дней, когда темница выходит из среды человека. Но человек привыкает думать стенами темницы и сам становится ею. Думаешь, легко человеку вдруг остаться без мечты, понимая, что все, что у него есть, кучка вампиров? Они все после укуса дней десять лежать мертвые, скорбя о себе новою душою смертельно. И оживают, и поднимаются, получая вторую жизнь, не изведав смерти первой, не вспоминая, что смерть вторая – это смерть, и надеяться уже не на что, – он кивнул на спутников. – Они не умирали, они избрали другой путь.
– А я? – полюбопытствовала Манька.
Дьявол тяжело вздохнул.
– Жизнь в тебе теплиться едва-едва… Но ты не темница, ты в темнице…
Манька недовольно покосилась в сторону двух призрачных спутников: получалось, что в Сад-Утопию они въедут ее тяжелым трудом. Насколько же обидно это было! Они не первые от плохой жизни уходили в жизнь в облегченном варианте, исключительно с ее помощью.
Вторая причина была более существенной. И это тоже никак не укладывалось ни в Манькиной голове, ни в Борзеевской: со времени безмолвствующих людей горы как бы наехали на пропасть, сдвинув стену на десять – пятнадцать сантиметров. И когда Дьявол обваливал скалы – а делал он это уж как получится, часть земли, которая была в их время, обваливалась тоже, и получалось, что ступить им вообще было некуда, в отличии от Борзеевича и Маньки, которым в настоящем было без разницы, ибо от временной петли они не зависели. Спутники их наступали на пустое место и катились вниз, потому что на самом деле были не там, а здесь. Взлететь чуть выше мог только человек с мечом из Проклятого города с шестой горы, а юноша с пятой летал из рук вон плохо, получалось у него только с горы. Он виновато улыбался, и ждал, когда ступени буду готовы. Даже место для сна они выбирали с учетом разницы состояния земли в прошлом и в настоящем, выбирая такие, которые остались с того времени на месте, в основном, пещеры и гроты. Или они спали на воздухе, а Манька и Борзеевич устраивались по-царски, если грот или пещера образовались по времени много позже существования людей из прошлого.
Этот парадокс заставлял Маньку и Борзеевича искать место, где бы под ногами людей из прошлого была земля. Но горы здесь были относительно устойчивыми. Манька молилась с благодарностью всем богам, что гора не сдвинулась за несколько тысячелетий, разделявших ее и спутников во времени, на метр или больше. Какая вроде бы разница, нет земли – иди по воздуху, но что-то мешало им, они провались в землю, как будто в трясину, шагая с трудом, и оттого поднимались медленно. Манька долбила стену пропасти без устали, расширяя ступени, а Борзеевич помогал, используя сношенный до трех четвертей ее железный посох. Сил уходило столько, что к вечеру оба падали замертво, просыпаясь, когда солнце уже всходило полностью. мозоли на руках задубели. В последнее время им даже поговорить времени не находилось: пожелание сна прерывалось на полуслове добрым погружением в сонное состояние, когда тени расползались в уме и начинали проникать во все видения, и тело порой договаривало такое, что никак к пожеланию спокойной ночи отнести было нельзя.
Но внезапно случилось такое, о чем Манька и не мечтала…
На четвертую ночь от начала подъема на седьмую гору, она как обычно обирала рюкзак. Дьявол куда-то удалился по своим делам. Оба спутника крутились неподалеку, с любопытством разглядывая и ее, и Борзеевича, и тем, чем они занимались. Наверное, сравнивали себя, пытаясь по их скарбу определить, как живут люди в настоящем. Борзеевич и Манька, естественно, сразу сникли. Что они могли им показать? Наверное, эти люди думали, в какой темный век попали – не было ни одной стоящей вещи, которая бы раскрыла содержание достижений настоящего времени, кроме пластиковой бутылки. И Манька чуть не проворонила Дьявольский кинжал, отложенный в сторону, которым перед тем срезали ветвь неугасимого дерева.
Она уже выходила, когда юноша внезапно вырос перед нею, показывая назад. Манька обернулась. Человек прошел к кинжалу, нагнулся и дотронулся до него рукой и тут же отдернул, замерев с широко открытыми глазами. Потом снова поднес руку, вынул кинжал из ножен, рассматривая его с восторгом, будто узнал. Руны на лезвии заиграли синим и оранжевым – и взгляд у него стал таким выразительным, что и Борзеевич догадался, что когда-то кинжал принадлежал ему. Он вдруг весело ухмыльнулся и, прослезившись, воткнул лезвие в сердце и повалился наземь…
Борзеевич бросился к нему, перепугавшись насмерть. Манька не сдвинулась с места.
– Выпендрежник! – процедила она сквозь зубы. – Верни кинжал.
– Маня, ты в своем уме?! – схватил ее Борзеевич за руку, потянув назад. Он был испуганным.
– Я тоже так умею, – спокойно сказала она, заметив, что человек уже открыл глаза и наблюдает за ними, вставив кинжал в ножны и протягивая ей.
Манька взяла кинжал, изготовившись ударить себя.
– Маня, не делай…
Договорить Борзеевич не успел.
– Убог человек, если пьет кровь брата! Умри вампир! – Манька гордо воткнула кинжал в свое сердце и руны заиграли огнем от красного до черного.
В сердце кто-то запричитал, но Маньке было не до него. Кинжал, как все Дьявольское, был во все времена, не имея временных ограничений. Ей бы раньше догадаться… Она безо всякого сомнения протянула Дьявольский кинжал своим спутникам, оставив Борзеевский вопрос «как?!» без ответа – она и сама не знала, как.
Дальше дело пошло веселее. Сила у спутников была мужская, а кинжал резал любой камень, как масло. Теперь они готовили себе подъемы сами. Маньке и Борзеевичу оставалось лишь поправить ступени, сбивая снег и камни, которые могли завалить лестницу.
На седьмой горе – просто наваждение какое-то! – повторилась та же самая история. Город стоял в целости и сохранности, но лишь до того часа, как они вышли за ворота. Проклятый город встретил их воплями жителей, еще более жалостливыми, чем в двух первых городах. Но он был много мрачнее, сокровищ втрое больше, а отсутствующих домов не было вовсе. Город тонул во тьме, освещаясь лишь ветвями неугасимого дерева, которые держали в руках, но даже свет пылающих факелов проникал недалеко, лишь освещая им дорогу.
Фигуры людей внезапно вырастали перед ними, с ухмылками на лицах, ехидные и озлобленные. В каждом доме шел пир, люди разговаривали с гостями, которых с ними не было. Манька догадывалась, что это за гости, и не понимала, как, празднуя, можно одновременно молиться? Мольбы летели к ней и к спутникам со всех сторон, громкие и отчетливые, и даже Борзеевич затыкал уши, чтобы не слышать эти лживые завывания.
На лицах спутников был написан ужас. Наверное, они вспоминали себя и сравнивали свои города с этим местом. Ни того, ни другого вопли жителей не трогали – город прошли быстро, будто его не существовало на свете. Каменный человек в этом городе лампу не держал, она валялась неподалеку, а сам он лежал на земле лицом вниз, закованный в черный камень.
– Умер? – на пару минут Манька задержалась у статуи, пытаясь понять состояние человека.
– Пройдем город, узнаем! – ответил Борзеевич, торопливо направляясь к выходу.
Оба спутника тоже остановились у каменного гроба, одновременно побледнев и склонившись на колени. Дьявол поднял обоих, подталкивая в сторону городских ворот.
– И правильно, – процедил Борзеевич сквозь зубы. – Раз попробовали – и будет им. Если умер, ему уже ничем не поможешь, а если жив, то придумаем потом, как помочь. А так, вдруг еще в сети уловят… и все же мне любопытно, что здесь произошло.
Манька оказалась права. Она шла впереди и вышла из города первой, дожидаясь его исчезновения у городских стен. Но город не рухнул, как обычно, он просто растаял, проваливаясь во тьму, а человек так и остался лежать в каменном саркофаге.
Как только город исчез, все бросились к нему.
– Надо как-то разбить его! – испуганно вскрикнул Борзеевич, доставая нож и сковырнув от него. Но нож лишь слегка его поцарапал.
– Помоги мне, – попросила Манька, пытаясь перевернуть распростертую на земле скульптуру. Саркофаг оказался тяжелым, и будто прирос к человеку. – Живую воду! Быстро! – приказала она, обнаружив у человека в саркофаге место, где должно было находиться ротовое отверстие. Она попробовала расчистить отверстие, но камень не поддавался.
– Манька, вдарь посохом! – прокричал Дьявол. – Пока жив! Сейчас отлетит – из Ада мы его не достанем!
– А вдруг… – испугалась Манька, но договорить не успела.
– Вдарь! – приказал Дьявол. – Ему не повредит – его тут нет!
Манька с испугу вдарила в полную силу. Скульптура треснула, но поддалась не сразу. Она ударила еще и еще, пока, наконец, камень не раскололся. Человек остался лежать на земле, весь бледный и обессиленный, будто из него выпили всю кровь. Голова его была слегка повернута, глаза широко открыты и лежал он в неестественной позе, будто перед этим пытался ползти.
– Дьявол, мы не можем его поднять! – простонал Борзеевич, чуть не плача.
Они и в самом деле не могли нащупать ничего из того, что видели. Человек был, но его не было. Только обломки каменной скульптуры были настоящими и валялись на земле с оттиском его лица, запечатлев его ужас и предсмертные крики, и рядом валялась лампа. Бедняге пришлось туго – все его тело покрывали язвы и раны о ожогов, нанесенные неизвестно кем. Его жестоко били – он был весь в крови, руки и ноги сломаны, пробита и почти отсечена голова, как его члены, удерживаясь лишь на оловянных тоненьких нитях, едва приметных, а из-под нитей начала просачиваться кровь…
Очевидно, город ушел в безвременье вместе с вампирами, а после возвращения в свое время, когда он потер лампу, его жестоко избили, признав виновным в мучениях всего города и казнили.... И не удивительно, история знавала случаи, когда вампиры в бедах умудрялись обвинить и крыс, и коров, и лошадей, и всякую тварь, лишь обелить себя.
На счастье, подоспели два других их спутника, пытавшиеся найти хоть что-то, чем могли бы разбить статую. Они тоже взялись за человека и легко перевернули его, поднимая ему голову и разжимая челюсть. Борзеевич начал вливать воду в рот. Руки от волнения у него дрожали, больше половины Борзеевич проливал мимо. Безмолвствующие люди подставляли руки и ловили каждую каплю, обрабатывая умирающему человеку раны.
Наконец, человек вздохнул и открыл глаза, на лице его заиграл румянец и смущенная улыбка, когда он увидел Дьявола. Все с облегчением выдохнули, кроме Маньки.
– Стой! – испуганно округлив глаза, благим матом заорала она, перехватывая руки Борзеевича. Вода в бутыли осталась на донышке, и если он наклонит ее еще раз, то живой воды у них не останется. Как бы плохо не было этому человеку, потерпеть часок, пока будет таять снег и настаиваться живая вода, он уже мог.
– Ой! – испуганно вскрикнул Борзеевич, заметив, что только что чуть не лишил их последней надежды выжить в горах.
– Черт! Умрем же! – напуганно прикрикнула она, когда он перевернул бутыль в безопасное положение, смертельно побледнев.
Борзеевич пролепетал что-то невнятное в свое оправдание, прижимая бутыль к груди, и побежал черпать снег, где города не было, памятуя о том, что черт его знает, какая зараза могла после него остаться, а Манька, слегка успокоившись, когда убедилась, что вода у них еще есть, торопливо пошла искать убежище, которое обнаружила вскоре. Она воткнула в землю ветку неугасимого полена в центре небольшого грота, защищенного от ветра. Пространство убежище быстро прогрелось, дав приятное тепло. И быстро вскипел кипяток для чая.
Безмолвные спутники перенесли больного в грот. Он молчал, не разговаривая даже с Дьяволом, уставившись в огонь, думая о чем-то своем. Маньке, когда она смотрела на него, иногда казалось, что она понимает его. Наверное, тяжело было вспоминать, как спасенный им народ убивал его. Она бы не простила, но он был спокоен. И без сомнения простил и недоумевал, как мог поскользнуться на ровном месте. Каждый раз, когда он чувствовал, что она смотрит на него, он улыбался в ответ, но потом снова отворачивался и смотрел в огонь.
Никто ему не мешал.
Манька улеглась спать, подумав о том, что, если человек улыбнулся, значит, выжил.
– Дьявол, – спросила она, – а почему, столько сокровищ лежало на площади?
