Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте
Глава 8. То, что быть не могло, но было
Лишь на пятнадцатый день троица смогла полюбоваться облаками сверху, обозрев вдали еще пятую на их пути горную гряду, протянувшуюся с севера на юг непреступной крепостью.
Переночевали в теплом гроте, а с утра скатились по льду, которую неделю готовил Дьявол. Этим и объяснилась сырая погода с обильными снегопадами, которые выровняли неровности, а резкое похолодание за одну ночь сковало сырой снег в твердую прочную корку, которая выдержала бы и стало слонов.
На этот раз проявили смекалку, вырезав из ледяной глыбы санки, чтобы Борзеевич сидел впереди и направлял их посохами, а Манька, позади него, притормаживала ногами, которые касались подошвой железных башмаков земли.
У подножия пятой горы были уже к вечеру, с ужасом вспоминая, как на полной скорости перелетели через две пропасти и один раз упали с высокого обрыва, чудом уцелев. По всем физическим законам они должны были расшибиться в лепешку. Санки раскололись на куски, а их потащило дальше, и не потерялись лишь благодаря тому, что перед тем привязались веревкой. Оба понимали, что без Дьявол не обошлось: он снова спас их, остановив время и замедлив скорость падения, смягчив удар о землю. Скорость, с которой они катились, даже ковру-самолету не снилась.
На следующий день начали подъем в гору. О том, что ждет их за этой горой, уже не думали. А тайне, конечно, надеялись, что гора окажется последней, но вслух не говорили, чтобы не сглазить. О том, какой сегодня день, тоже не вспоминали. Борзеевич отмечал дни в блокноте машинально, обводя дату кружочком. Оба знали наверняка, что зима для них еще долго не закончится. Все дни были похожи один на другой, однообразные пейзажи приелись…
Но на пятой покоренной вершине произошло нечто, отчего и Манька, и Борзеевич разинули от изумления рот, рассматривая город, который предстал перед ними, будто перенесенный сюда по волшебству. Молчаливый, грозный, как призрак на своей панихиде, обнесенный крепостной стеной из толстой кирпичной и каменной кладки.
Не без страха Манька и Борзеевич ступили за широко распахнутые городские ворота…
Город был каким-то ненастоящим – призрачным, стоял, скрывая скалы и вершину, но чувствовалось, что он еще жив. Люди выглядели по-другому, не как в современное время. Наверное, когда-то были красивыми, если подкормить и нарумянить, но сейчас их лица были изуродованы темными кругами вокруг глаз и мукой, начертанной на их челе. Все они выглядели больными и страшненькими – скелеты, обтянутые кожей. Казалось, что каждое тело приковано к своему месту – никто не гнался за пришельцами. Жители, мимо которых Манька и Борзеевич проходили, то и дело пытались ухватить их за подол. Но, видимо, они для жителей города тоже были призрачными: плотные пространственные тени врывались в плоть и, не найдя ничего для себя, отступали, не причинив им вреда, оставаясь лежать в той же позе, в какой их замечали. Но цепей или веревок на них не было. Кто-то умирал на улице, повалившись наземь. Кто-то корчился в агонии, оставаясь в доме, то за столом, то в постели, а некоторые стояли у двери, будто открывая дверь гостю.
Но гостей тоже не было видно…
Картины, виденные в Аду, так напоминали сие место, что теперь уж Борзеевич представил Ад так точно, что мог бы утверждать, что побывал там.
Удивляя своей живучестью, город был таким древним, которому, наверное, были тысячи и тысячи лет. Все записи на стенах и на вывесках были сделаны странными знаками, не то иероглифами, не то рунами, но сколько бы Борзеевич тупо не пялился на надписи, он не увидел сходства ни с одним знакомым ему алфавитом, в которых он считал себя абсолютным профи. Борзеевич заглядывал внутрь домов, изучая помещения, и выходил наружу, снова рассматривал надписи, слюнявил карандаш и пытался скопировать знаки в блокнот, который всюду таскал с собой и берег пуще глаза.
– Вот здесь, должно быть, написано «булочная», – решительно заявлял он, просчитывая количество знаков.
Манька с сомнением качала головой.
– Или «столовая», или «кафе», или «трактир», или… название какое-нибудь… «Червяки на затравку» …
– Тогда, – не соглашался Борзеевич уступать, – надо найти еще такой же дом с печью, прилавком и столами. Если название повторится, то прав я, а не ты!
– Ночь пришла и уйдет, – сердился Дьявол. – К чему изучать мертвый язык? Он мертв, и все что вело его к гибели, делали люди, которые говорили на мертвом языке.
– Ну, не такие уж они мертвые, – раздраженно спорила Манька, обходя старца с пробитой головой. – Что-то да здесь было. И этот ранен, и этот…
От города исходило что-то нехорошее. Манька так же чувствовала эманации в избе, когда та была больная. Но там она чувствовала боль и надежду, а здесь эманации подавляли и вызывали страх. Волосы вставали дыбом от вида мрачного умирающего города. Даже дышалось тяжело: воздух в этом месте удивлял своей спертостью, словно город стоял не на горе, где дули безумствующие ветра, а в каком-то другом месте, и солнечный день становился тьмой, где город врастал в камни – в городе царила ночь.
Пересекая его, они словно бы погрузились под воду…
То тут, то там в общей картине имелись некоторые пробелы – места, где вообще не было домов. В таком месте и Манька, и Борзеевич понимали, что все, что тут есть, им только чудится, а на самом деле они все еще идут по горе, и там, за пределами мрака, все еще день.
– Манька, нам здорово повезло! Мы идем по Проклятому городу! – Борзеевич вдруг остановился, к чему-то прислушиваясь.
Он мгновенно вспотел, потирая виски, раскраснелся, разволновался, будто только что получил крупную премию. Манька перевела взгляд на Дьявола, который снисходительно поглядывал на Борзеевича сверху вниз.
– Что еще за Проклятый город? – мрачно озираясь, она шагнула ближе к Борзеевичу.
– Можно услышать… – с рассеянным, туманным взглядом невнятно пробормотал он. – Проклятый… Там стонут тени, перекрывая голос ветра, и ночь не опрокинется с утра… О, время!
– Мне кто-нибудь что-нибудь может объяснить?! – раздраженно, нарочито громким голосом спросила Манька, словно хотела отпугнуть притаившегося за углом зверя. В прочем, так оно и было – голос она повысила, чтобы рассеять страх. Но голос утонул, и стало еще страшнее.
– Не мешай, – осадил ее Борзеевич, глядя вдаль, будто тоже ждал, что зверь вот-вот появится. – Манька, если мы отсюда не выберемся, мы тут навечно останемся… Сведения скудные, но доподлинно известно, что самые страшные колдуны отправляли в такой город людей, избавляясь от них. И никто не знает, что с ними произошло. Лишь однажды вернулся некто, по имени то ли Алладин, то ли Нидалла… Может, были еще, но в моей голове заархивирован только этот случай. Очень богат стал. Историческая хроника упоминает о некой чудесной лампе, в которой живет джин, исполняющий три желания…
– И что с ним стало потом? – не унималась Манька, усвоив навсегда, что все сказки лгут, но намекают на толстые обстоятельства, тем более она тоже про подобное слышала.
– В общем-то, ничего нового. Некая мадам, вызнав секрет лампы, выкрала ее, убедив своего любовника первым желанием отправить мужа-героя обратно… История бы забылась, но тот человек оставил подробные описания проклятого города, о его несметных сокровищах, среди которых обрисовал занятные вещицы. Некоторые из них порой появлялись в том или ином месте и исчезали так же внезапно…
– Их сто раз уже растащили, – успокоила его Манька. – Если описал, то обязательно растащили бы…
И вдруг остановилась, как вкопанная.
Они, наконец, вышли на городскую площадь. Груды золота и украшений лежали, будто родившись по их слову. Борзеевич споткнулся, опрокинув глиняный кувшин. Золотые монеты со звоном покатились к ее ногам.
Борзеевич тоже застыл, раскрыв от изумления рот.
– Не растащили! – сдавленно прошептал он, задохнувшись и не отводя глаз от мерцания драгоценных камней, освещенных внезапно вспыхнувшими факелами на столбах, украшающих площадь по кругу по самой ее границе.
Манька едва успела схватить его, грубо отпихнув в сторону, когда он потянулся за монетой.
– Сомневаюсь, что они нам не снятся! – отрезвила она Борзеевича, который и сам приходил в себя. Все-таки богатства он видел. Его больше привлекла древность, которую он не знал, не помнил, которая прошла мимо.
Манька приложила к куче сокровищ ветвь неугасимого полена. Куча засветилась, заискрилась и заиграла каменьями еще ярче. Манька растерялась, она была уверена, что куча сгинет или начнет ржаветь, как золотая сабля из сундука Бабы Яги, или растает, как мираж, который настигли.
– Если бы это золото можно было взять, поверь, оно бы тут не лежало, – с сомнением проговорила она, высматривая в темноте Дьявола. – Что-то мне подсказывает, если мы что-то возьмем, вся эта свора голодных призраков не даст нам отсюда выйти. Это ли не разумное объяснение тому, куда подевались наши предшественники? Это проклятый город, значит, сокровища в нем тоже прокляты.
Она не сразу различила Дьявола среди теней. Он поотстал и стоял, всматриваясь вдаль. Плащ его, при полном безветрии, трепало ветром. «Он не в городе, он на вершине», – догадалась она, едва не прослушав Борзеевича.
– С другой стороны, место глухое, города ни на одной карте мира нет, – возразил он, зябко поеживаясь. – Нам бы парочку таких монет…
– На что они нам? Мы на них здесь ни еды, ни одежду не купим, а Дьявол нас обязательно проклянет, – торопливо предостерегла она друга. – Я его знаю!
Последние слова прозвучали с такой печалью в голосе, что и Борзеевич не удержался, подзавывая ей. От сокровищ разбегались глаза. Такое она даже в кино не видела, ну сундук, ну два, а тут сундуков и шкатулок было десятки и сотни. И украшенная алмазами, изумрудами и рубинами посуда, и статуэтки, вырезанные из драгоценных и полудрагоценных камней, даже небольшие статуи были, которые поместились бы в доме, кольца, серьги, браслеты, украшения на голову и на шею, россыпи драгоценных камней, золотые и платиновые слитки, кучи монет из драгоценных металлов… А самое подозрительное было в том, что кто-то притащил их сюда, чтобы спрятать. На вершине горы. Не в пещере, не в земле.
И узкий проход через всю площадь, на котором сокровищ не было. Они лежали кучами слева и справа, будто тропинку подмели…
– Пойдем, мой друг – генератор идейного проблеска, – скорбно позвала Манька. – Если богатыми не станем, вернемся. Город тут не одну тысячу лет простоял – постоит еще немного. Похоже, мы одни такие дураки, которые в горы прут, а не в обход.
Они не торопясь пробирались между разбросанными сокровищами, то и дело останавливаясь и что-нибудь рассматривая, переворачивая вещицы железным посохом или неугасимой ветвью. Борзеевич иногда с возбужденно вскрикивал, открывая то один удивительный артефакт, то другой. И когда достигли середины площади, он наверняка знал, чем занимались эти люди, о чем думали и мечтали, как отдыхали и чем питались. Очень часто встречалось изображение змеи и странных животных, вымерших много тысяч лет назад. Были изображения драконов – поедающий человека или крылатый человек, убивающий дракона, иногда друг друга, иногда совместно, иногда поодиночке. Много изображений прилипших друг к другу спиной мужчин и женщин. Человек бегущий, охотящийся, управляющий повозками, запряженными в плуг волами, читающий, поедающий, любвеобильный, преклоняющий колени, но более всего попадались колосья и прочая растительность, изображения солнца, каких-то инопланетных существ, а еще источники вод. Мастера того времени умели работать с камнем и с металлами, будучи искусными художниками, резчиками и ювелирами.
В общем, все, как обычно. Жили люди – беды не ждали.
И вдруг Манька поняла: настоящая тут еще каменная статуя человека, похожая на саркофаг, которая находилась как раз посередине площади и никак не могла считаться сокровищем. Статуя была выполнена небрежно – грубо обтесанная, из камня, который показался ей странно знакомым – черный, как тот, что она держала в руке, когда хотела запустить им в черта. Человек, вернее статуя, покрытая черным камнем неровно, похоронив его в себе, будто бы застыла в безмолвном крике. Вопль разве что не вырвался из ее открытого рта. Изображенный на лице ужас был так хорошо передан, что и Борзеевич снова перешел на шепот, удивившись, откуда доисторическому первобытному скульптору так много известно о мимическом строении и науке передачи чувственных эмоций. В руках статуя держала медную лампу, которая тоже казалась настоящей – не было в ней ничего, что делало бы ее сокровищем. Обычная медная лампа в виде небольшого кувшина с носиком, в который заливали масло. Человек будто бы прикрывался лампой от неведомой опасности. Она споткнулась о нее, когда хотела перешагнуть через статую. Лампа выпала из рук каменного человека и с глухим звуком ударилась о булыжную мостовую.
Манька и Борзеевич на мгновение испуганно застыли, удерживая друг друга, прислушиваясь, не проснулся ли город. И вздрогнули, когда за спиной прозвучал неестественно живой голос.
– Манька, смотри сколько всего, тебе на всю жизнь добра хватит! – Дьявол нагнал их, неожиданно появившись за спиной.
Оба обрадовалась – без Дьявола было жутковато. С его появлением как будто рассыпались чары, наводящие ужас на это, не имеющее право на существование место.
– Так обманка же! – возмутилась она, с интересом рассматривая лампу. – Если можно взять, тогда почему они, бледные и худые, сами свои сокровища не подберут?
– Так для них сокровища не настоящие же, – развеял Дьявол ее сомнения, разведя руками в недоумении, что догадка не пришла к ней самой. – План другой!
– Слышала я, болезнь такая есть, которая целый город может скосить – не заразиться бы! – засомневалась она, нахмурившись. – Мне своего железа хватает… И вообще, у меня такое ощущение, что это ловушка. Я прямо слышу, как в ухо кричит кто-то: спасите, помогите, потрите… Не нравиться мне это все. С тобой поведешься – от тебя наберешься, не все то золото, что блестит.
Борзеевич оглянулся, бледнея.
– Я тоже слышу, – прислушиваясь и содрогнувшись, торопливо отступил он от кучи сокровищ, которую только что ковырял посохом как бомж, выискивая среди колец, сережек, браслетов, прочих драгоценностей и украшений, горшки и шкатулки с изображениями богов, людей и животных.
– А что же они тогда лампу к этой страшной статуе приладили? – задалась она вопросом. – Хоть кто откажется! Нет уж, я пока не разобралась, никому помогать не стану. Надо порыться в источниках… С дуру поможем, а нам кто потом поможет? Читали мы с Борзеевичем про это нехорошее место, там колдун строго-настрого предупредил: сокровища не брать, иначе все эти зомби кинуться нас ловить, как нард Египта народ Моисеев. Пошли, Борзеевич, мы тут и так задержались.
Она закинула мешок и собралась уходить, но Дьявол внезапно решил удариться в воспоминания.
– Это вампиры потрудились, – не слишком сочувствуя стороне пострадавшей, разоткровенничался он. – Выпитая кровь и мумификация от проникшей в тело слюны. Давно это было… – и задумался о прошлом, уставившись в пространство с отрешенным видом. – Ой как давно! Вампиры-то поначалу не искали вожделения, пили всех без разбору и до последней капли. Нападали ночью и уничтожали всех жителей. А потом поняли: выпитый человек становится ямой. Зачем нападать из-за угла, когда можно прекрасно сосуществовать с человеком, имея пищу на каждый день, если немного отвратить человека от мыслей о самом себе. Без маски вампир выглядит ой как некрасиво: ребрышки бы их на свету пересчитала – просвечивают, красные глазоньки выдают – спят неурочно, а зубики… Когда зубики открывают – подвид саблезубых позавидует. И стали думать, как обойти людей, которые искали вампиров по всему свету.
– Получается, теперь они хуже вампиров, которые из меня кровь пьют? – ужаснулась Манька. – Получается, мы среди вампиров? – она кивнула на зомби, не существующего в их времени, который лежал неподалеку и пытался ползти в их сторону. – Они же покусанные!
– Ну, не совсем, – ответил Дьявол, отпихнув от нее зомби ногой. – Вампиры по всему свету искали села и города, в которых давненько не видели вампиров и в которых люди их не ждали. Не имея примера перед глазами, люди гнали тех, кто мог найти вампира и вырвать ему клыки, уверенные в том, что брат, или мать, или другой родственник таковым оказаться не может. Они ж с малолетства друг друга знали – и не отдавали им тех, на кого человек показывал. И ни живой воды у них, ни осиновых кольев, землю давно не считают благим даром, рассматривая в качестве орудия производства. И как только вампиры находили такой город, они нападали на него, забирая сокровища и ценные вещи, выпивали всех, кого смогли найти в городе, а после совершали магический ритуал, чтобы скрыть следы преступления. Но от укуса человек не сразу умирает, поэтому, во время такого ритуала жители уходили в безвременье не живые, но и не мертвые. И вроде бы стоит город на том же месте, а видят его в другом. Наверное, одни руины от него остались, но все еще жив. Я долго смотрел, как проклинают жители города вампиров, умоляя Бога вернуть их на день вперед и помнить. И я дал им такую возможность, положив в городе лампу, которая может исполнить три желания.
– И что? – заинтересовалась Манька.
– Ничего, – ответил Дьявол. – Спроси у этой статуи, что было дальше.
– Так она мне и расскажет! – не поверила Манька, скептически усмехнувшись. – Похоже, твое милосердие не привело его к добру. Всегда так: не делай добра, не получишь зла. Иначе не валялся бы посреди площади в неприглядном виде.
Манька с жалостью посмотрела на статую, от которой отшатнулся Борзеевич, рысцой покидая площадь. Стена, которой был обнесен город, сужалась. Противоположные ворота возвышались впереди, еще заслоненные домами, но арочный вход, украшенный колоколом, был виден издалека. Наверное, чтобы, когда ворота ломали, колокол будил весь город.
Получалось, жители впустили вампиров сами, раз не держали в руках оружия.
А за колоколом брезжил закат.
Так и должно было быть – день на вершине пятой горы заканчивался.
Дьявол улыбнулся и зашагал в сторону противоположных ворот, которые вели из города. Манька все еще стояла, то прислушиваясь к голосам людей из прошлого, то взирая на молчаливую статую, которая поведать уже ничего не могла, то сокрушаясь, столько добра пропадает, еще теша надежду найти способ что-нибудь умыкнуть, если совсем нужда припрет. Например, привязать сундук на веревочку, а после вытянуть его из города и посмотреть, что станет с сокровищами за городской крепостной стеной. А вдруг никто до нее таким способом достать отсюда сокровища не догадался? И сокрушалась, как тащить этот сундук на себе, если гора окажется не последней.
Через несколько шагов Дьявол обернулся и спросил то ли сердито, то ли ехидно – как-то средне спросил:
– Мы идем, или будешь тереть лампу? Может, желание есть? Или будем вытягивать сундуки за веревочку? Умно… – усмехнулся он. – Об этом я не подумал.
– Не подумал он… – Манька сразу отказалась от своей затеи: Дьявол не мог не подумать – значит, на этот счет у него имелся прием против вора. – Есть, желание есть, – грустно призналась она, отгоняя кощунственно алчные мыслишки, – домой вернуться! К избам! – она потупила глаза, поковыряв носком землю, недовольно размышляя: – Лишняя тяжесть мне ни к чему, обойдусь как-нибудь. Вампиры мне спасибо не скажут, что я оставляю лампу здесь, но три моих желания закончатся, а потом наступят три их желания. Правильно Борзеевич сказал, первым своим желанием, они окружат меня заботой… Но мы ведь прорвемся? Мы вернемся? Вот сейчас город закончится, и я увижу, как внизу горят огни, и вьются дороги между селами и городами… И дворец… Нет, пожалуй, во дворец еще рано, железо – будь оно неладно! – она уже догнала Дьявола, который взял у нее котомку, которую она еле тащила от усталости. Отдохнуть в проклятом городе они не рискнули, а шли уже часа три. Город был огромный, еще и любопытство, которое останавливало их на каждом шагу. – Покойники не покойники, умереть бы ты им дал, – попросила она. – Пусть бы не страдали. Ведь больше покойники.
Дьявол недовольно повел бровью, воззрившись на нее с осуждением.
– Именно об этом я как раз-таки воплей не слышу. Они молятся о возвращении, а не о смерти, – и проворчал недовольно: – Во все времена человек знал, что он, без сомнения, может стать бессмертной территориальной автономией. Только одно неприятное условие забыл – бессмертие не дается за красоту богатого воображения.
Наконец, все трое покинули город. Последние метры до ворот Манька бежала вприпрыжку, воспользовавшись тем, что Дьявол тащит ее ношу.
И только они вышли за ворота, город вдруг начал рушиться на глазах!
Манька и Борзеевич едва успели отбежать, обернувшись с разинутыми ртами.
Но стены не падали на землю – они с грохотом рушились и внезапно таяли, будто само время летело над ними. Город то был объят снегом, то лили дожди и сверкали молнии, то светил на него день, то ночь, падали крыши, камни, крошились опоры и крепостные стены, а потом растаяли и руины,
Благоговейно, с великим трепетом взирали Манька и Борзеевич на кончину города, бывшим когда-то великим. Уходили в прошлое богатые дома с резными колонами, и усадьбы, сыпался кирпич и глазурь с плиточных украшений, и обваливались вымощенные дороги, и даже камни не выдерживали, трескались и смешивались с грязью. Немного прошло времени, когда от города не осталось ничего – он ушел в небытие. Только вечернее, закатившееся за шестую вершину солнце посылало ему прощальный запоздалый луч, освещая застывших в изумлении Маньку и Борзеевича.
Они не сразу заметили, что там, где была городская площадь, от города все же кое-что осталось. Статуя вдруг треснула и раскололась, и из нее вышел человек.
Но это был необычный человек…
Человек был призрачный, как город, который они только что видели. Он улыбался им, будто старым знакомым, и о чем-то говорил, но ни Манька, ни Борзеевич его не слышали. Только Дьяволу немота не мешала понять его. Человек, устроившись рядом с неугасимой ветвью, грел свои руки и смущенно улыбался, когда Дьявол пытался его поучать, задавая немые вопросы. Манька и Борзеевич примерно догадывались об их разговоре, ужасаясь, что Дьявол мог поступить с ними точно так же, засунув в камень. Наверное, этот человек все же пожалел город и потер для жителей лампу…
Но размышления его не походили на размышления расстроенного и обиженного человека. Глаза его светились довольством и радостью.
Манька так и не смогла вспомнить, где она его видела, но, несомненно, они встречались…
Одет он был в лохмотья, босой, и страшные язвы по всему телу, но не расстроился, когда Манька протянула ему свою одежонку согреться, а он не смог ее взять.
– Маня, надо, наверное, ему живую воду надо дать, а то он весь больной… – предложил Борзеевич нерешительно, не отрывая любопытного взгляда от человека без прошлого и настоящего. – Неугасимое дерево его согрело, может, и живая вода подействует.
Манька заторопилась, протягивая бутыль.
Воде человек обрадовался больше, чем своему освобождению. Раны у него за ночь зажили, и когда утром он встал на краю обрыва, глаза его светились такой могучей силой, что невольно и Манька, и Борзеевич почувствовали себя ущербными пигмеями рядом с исполином. Глаза у него были ясные, светлые и добрые, тело сильное, умытые шелковистые волосы развевались на ветру своими кудрями, а ветхая его одежонка ничуть не портила его царственную осанку.
– И… вот бы мне так-то! – позавидовала Манька, когда человек, улыбнувшись белозубой улыбкой, развел руки в стороны, бросившись вниз, и полетел, едва касаясь ногами снега…
– Это ты о способе передвижения или о том, чтобы выглядеть красавицей писаной в лохмотьях? – уточнил Борзеевич, поразившись способу передвижения человека не меньше Манькиного. Человек был уже далеко внизу, иногда прокатываясь по снегу с какой-то безудержным весельем.
Наверное, и они бы радовались, вырвавшись на волю из тысячелетнего плена…
– И о том, и о другом… – пояснила Манька, вспомнив про свою поганую душонку. – Думаешь, вампир совсем каменный? Не влюбился бы, если бы я красивой была?
– Маня, ты что? – подозрительно уставился на нее Борзеевич, испуганно прянув от пропасти назад, и успокоился, лишь когда заметил, что Дьявол летит впереди, с тем человеком. – Им кожу с человека снять, как кору у дерева ободрать! Какая разница, какой красоты лицо твое, если боль вынимают и питаются ею? Представь вола, сильного, красивого, выносливого – разве на нем перестали бы пахать или забивать по осени на мясо, лишь потому, что он красивый, сильный и выносливый? Поверь, я по свету немало хаживал, столько красивых девушек продают и покупают, и бьют, и пьют кровь, и ссат в рот, и рвут внутренности, и держат на привязи, в клетках, продавая за гроши, что прятали бы лицо, если бы знали, что будет им за красоту их, или отрезали бы себе руки! Красота в нашем веке, Маня, и продается, и покупается, но не Дьявол ли первым обратит такую красоту против человека?
Борзеевич приноровил свои худые снегоступы, подбитые с нижней стороны полосками кожаного ремня, на выступы ледяных санок, которые выстругали наскоро из ледяной глыбы еще с вечера, оплавили их, чтобы к утру хорошенько промерзли. Манька села за его спиной, уперевшись железными башмаками в землю, чтобы скользить и тормозить. Решили, что катиться будут чуть медленнее, чем в прошлый раз. На этот раз это было возможно, снег был сырой и рыхлый, навалив сверху льда – опять Дьявол обо все позаботился. Борзеевич задавал направление посохами, работая ими как веслами. По дороге Манька размышляла, рассердившись на саму себя: какая муха ее укусила? С ума сошла, чтобы среди снегов и камней помечтать о вампире? Нет, не должна была она думать так – как будто предала Дьявола и Борзеевича.
И себя!
И она сердилась на Дьявола, который с утра не удосужился поговорить с ней, даже не поздоровался, как обычно, разом променяв и ее, и Борзеевича на человека из города. Он будто специально не обращал на них внимания, предоставив самим себе, пока они сооружали транспортное средство.
Шестая гора от пятой отличалась лишь тем, что была чуть выше и круче пятой, но сам ли Дьявол, или человек знал эти горы не хуже Дьявола – путь их лежал через проторенные подъемы, когда ступени приходилось лишь подправлять. Манька подозревала, что дорога была и в трех первых горах, просто шли они, не исследовав подъемы, как следует. Борзеевич с лабораторной точностью отмечал их путь на карте, пока она выбирала место для ночлега и готовила костер, заваривая чай из сушеных трав на живой воде, чтобы и человек мог с ними почаевничать, и проверяла, что еще потеряли за день.
Белое пятно на карте становилось менее белым – однажды человек, на радость Борзеевичу, прямо на снегу начертил проходы и в тех местах, куда они не заглядывали, отметив горные гряды налево и направо, и чуть ли не в половину заполнив хвост головастика.
Место во времени оказалось достаточно оживленным, если человек успел побывать здесь не единожды. Получалось, она не одна рассуждала как дура, которая горы не обходила, а топала напрямик.
Каждую ночь перед подъемом Дьявол обваливал снег и катил лавину за лавиной вниз, мешая спать. Уснешь тут, когда земля ходит ходуном. Но зато на следующий день каждый молча благодарил судьбу, что Дьявол не где-нибудь, а с ними. Не единожды, особенно поначалу, Манька и Борзеевич срывались в пропасть и камнем летели вниз, и замирали мгновения, когда хватало времени приземлиться и покатиться кубарем, чудом оставаясь в живых. Или успеть схватить веревку, намотав ее на себя. Однажды Маньке довелось после трех дней подъема потерять все три дня, начав подъем сначала, взбираясь вверх без страховки и помощи со стороны Дьявола и Борзеевича, которые остались вверху, дожидаясь ее с тем человеком. Но странное дело, сама дорога стала намного легче, она нагнала своих спутников уже к вечеру второго дня.
Совсем по-другому поднимался человек из проклятого города – много уверенней и очень ловко, иногда умудряясь устоять там, где бы и птице места не хватило, а иногда исчезая в одном месте, и вырастая в другом, совсем как Дьявол.
На вершину шестой горы поднялись к обеду.
И все повторилось точь-в-точь. Там тоже стоял призрачный город.
Торопились пройти мимо. Хотелось отдохнуть, выспаться, пожевать, хотя бы железо. Даже Борзеевич не особо рассматривал раритеты, чтобы узнать о жителях и времени, в котором существовал город. Но Манька видела, как ему тяжело. Он иногда промаргивался и хлопал глазами, но как-то странно, будто фотографировал в уме. Отсутствующих домов здесь было вполовину меньше, чем в первом городе, поэтому тьма была гуще. Шли в полной темноте, освещая дорогу ветвью неугасимого дерева. И человек в городе лежал, заключенный в статую, и лампа желаний в руках его, и сокровища на площади – вдвое больше, чем в первом городе, и жители плакали.
Их болезный вопль-мольбу Манька слышала уже лучше. Но особо не задерживались, понимая, что город исчезнет, как только они его покинут, и, может, еще один человек присоединится к ним. Наверное, торопились именно из-за него, пролежавшего здесь тысячи лет.
«Только как они будут жить?» – удивленно думала Манька, наблюдая за человеком, который шел через город в скорбном молчании, думая о чем-то своем с презрительной усмешкой на губах, брезгливо переступая через изможденных призрачных людей, ненадолго задерживаясь в местах, где дома отсутствовали. Он был совсем как город, призрачный, и не во что ему было одеться, кроме лохмотьев, которые когда-то были на нем, и не было ему пищи. Было его отчасти жалко. Сожалела, что не может поговорить с ним сама. Ведь как давно жил человек, и сколько мог знать…
– А почему они в городе лежат? – спросила Манька у Дьявола, когда они проходили мимо человека-статуи.
– Ну… – задумался Дьявол. – Жители не могли потереть лампу, и я сказал им, что придет в город человек, и, если загадает, чтобы лампа исполнила их желание – они вернутся в свое время на день вперед и будут помнить.
– И-и? Почему люди остались в городе в неприглядном виде, если исполнили предначертанное?
– Ну, – опять задумался Дьявол, – всего не упомнишь… Но, сдается мне, что было там еще какое-то условие, которое осталось незамеченным.
– Филькина грамота оказалась твоя лампа? – догадалась Манька, возмутившись до глубины. – Умеешь ты поставить человека в неподходящие для него условия! Ведь пожалели! Целый город пожалели и о себе не подумали! Вот окажись человеком – и просидишь в таком саркофаге миллион лет!
