Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
26. Теперь уж навсегда
На казнь Астервейга собралось так много народу, что задние ряды ничего не видели из-за стоящих впереди, а передние не могли ни пошевелиться, ни вздохнуть из-за напирающих сзади. Но настроение в толпе витало приподнятое, даже праздничное; узурпатора народ приветствовал издевательским свистом и рукоплескал бы, если бы в такой толкучке достало места развести ладони.
Найрим с Тшерой, Вердом и Вегдашем стояли перед эшафотом, на отведённом для цероса месте. Осуждённого подвели к Найриму – для последнего слова. Астервейг впился в него холодным взглядом уставших, но всё ещё колючих глаз, и край его рта дёрнулся в пренебрежительной ухмылке, но Найрима она, кажется, нисколько не задела.
– Вы убили моего отца, – спокойно сказал он, глядя Астервейгу в глаза. – У меня есть все основания мстить вам – даже лично, а не только карать вас за преступление против Гриалии. Но я отказываюсь от мести. Потому спрошу: раскаиваетесь ли вы в содеянном? Готовы ли искупить причинённое зло?
Тшера думала, что по Астервейговым губам прошла конвульсия, но то была лишь улыбка.
– Искупить – как? – выплюнул он, и ответ его явно не интересовал.
– Это решат в Варнармуре. Если хотите искупления, вершить его будете в стенах брастеона, где никакие страсти этого мира вас не отвлекут, и вы сумеете послужить во благо своей амраны и своей страны.
Губы Астервейга вновь конвульсивно дёрнулись.
– Щенок! Пустоголовый, заносчивый щенок, возомнивший себя правителем! – Он перевёл презрительный взгляд на Вегдаша. – Сразу видно, чьё наставничество!
Найрим стерпел и это.
– Я жду вашего ответа, Астервейг.
«По-моему, он тебе уже ответил».
– Мне нечего искупать. И не в чем раскаиваться – я всё делал правильно. И всё, по-видимому, зря…
Найрим вздохнул:
– Что ж, видимо, зря, да. Уведите, – кивнул он стражникам, державшим Астервейга за локти, и те потащили его по шаткой лестнице на виселичный помост.
Заскучавшая толпа, не слышавшая этого разговора, ожила, заметив движение. Раздались выкрики, когда Астервейгу надели на шею петлю. Их стало больше, когда палач взялся за рычаг. А дальше – лязг механизма, стук открывшегося люка, глухой хлопок, хрип и звуки недолгой возни, какая бывает, когда умирающий сучит в агонии ногами. Потом на миг всё стихло, и площадь разорвалась радостным воплем. Тшера смотрела на просвет неба между крышами, не видя ни последнего мига Астервейга, ни яростного ликования толпы, в котором тоже было что-то пугающее, неестественное, отвратительное. Не смотрел на них и Найрим. Что чувствовал он, Тшера не знала, но его лицо выражало смесь скорби, облегчения и разочарования.
– Ваш главный противник убит, – заметил Вегдаш, когда они своей маленькой процессией двинулись назад в башню. – А вы как будто печалитесь. Вы действительно хотели помиловать его? Неужели жалеете теперь о решении повесить церосоубийцу?
– Жалею о его решениях, которые привели его к смерти, – не оборачиваясь, ответил Найрим. А потом остановился и резко, на пятках развернулся к Вегдашу. – Я надеюсь, когда-нибудь вы меня поймёте, кир таинник. Каждая жизнь важна. Но некоторые завершают свою задолго до смерти их тела. Таких уже не спасти, пусть плоть их ещё полна сил и здоровья. Таких не спасти, но они, пока живы телом, способны погубить многих. Я не сомневаюсь в верности своего решения. И надеюсь, что вы, Вегдаш, перестанете оправдывать высокими целями недопустимые средства, иначе предуготовите себе Астервейгов путь, вынудив меня вновь принимать подобные решения, – и пошёл дальше.
Вегдаш открыл рот, даже набрал в грудь воздуха, но так ничего и не ответил – Найрим к тому времени уже ушёл на несколько шагов вперёд и всё равно бы его не услышал.
Тшера, поравнявшись с сангиром, бросила на него злорадный взгляд.
– Тарагат уж отмаливает убитых вами невинных. И ты готовься, – кольнула его Тшера.
– Да если бы не я, этот сосунок всё бы сидел в сарае своего деда! – шёпотом прорычал Вегдаш.
– Дай угадаю: деда ты тоже убил?
– Я не… Тебе ли не знать, что правды, не замарав рук, не добьёшься?
– Но ты замарал их по самые плечи, с удовольствием и особо подлым способом.
Верд
Церемония помазания нового цероса на правление состоялась через три седмицы в главном молельном зале Хисарета, в присутствии уже новых таинников Пареона. Из Варнармура прибыла делегация скетхов во главе с отцом наиреем, который и вёл саму церемонию, всё ещё по-юношески твёрдой рукой вычерчивая золотой тушью на щеках и ладонях Найрима ритуальные символы. Верд наблюдал за каждым движением старого скетха, словно хотел найти и разгадать в нём какие-то знаки, тайные послания, адресованные ему. Он знал, что накануне отец наирей беседовал с Пареоном и самим Найримом, и разговор касался отмены ритуала Превоплощения. Знал он и то, что старцу сообщили о нём как об уже действующем в связке с Вассалом амаргане. Сообщили и даже показывали в деле – иначе с чего бы их с Тшерой сдёрнули на внеурочную тренировку, да не схватку с другими Вассалами, а бой с гиелаками, где либо – ты, либо – тебя, и никаких «условных касаний» – только кровь. С тёмной галереи над тренировочной ареной за ними наблюдали. Наверняка даже не только отец наирей, но и вся варнармурская делегация, да ещё все таинники Пареона. Отец наирей его, конечно же, узнал – не мог не узнать. Но сейчас, во время церемонии помазания, скользил взглядом по лицам собравшихся, ни на одном не задерживаясь, словно все они ему незнакомы. Возможно, так даже лучше, но Верду хотелось поговорить с ним. Всё же он преступил свои клятвы, сбежав из брастеона, и с последствиями разбирался не кто иной, как отец наирей. Он не жалел о своём решении – случись всё повторно, поступил бы так же – и оправданий не искал. Но всё же что-то неска́занное между ними тяготило его, ведь отец наирей долгие годы был главным человеком в его жизни. Первым после Первовечного.
Поздним вечером Верд вышел во внутренний дворик твердыни в надежде застать там отца наирея – тот всегда предпочитал творить вечерние молитвы под небом, а не в четырёх стенах. Привычки старца не изменились: и небо над головой, и камень под коленями, и бесконечные чётки на тысячу бусин, которые он проворачивал полным кругом не единожды за каждое молитвенное правило. Верд замер в паре шагов за плечом отца наирея, не решаясь нарушить его сосредоточения. Тот, не открывая глаз, простёр руку, указывая на место рядом с собой, и Верд тоже опустился на колени, но молитва у него не шла: ум сделался беспокойным, как в детстве. Отец наирей улыбнулся. Собственно, лицо его не изменилось, но Верд эту улыбку почувствовал.
– А всё такой же, – тихо сказал старец, и Верд не нашёл, что на это ответить. – Только драться стал лучше и шрамов прибавилось… А с ними – и ума.
– Разве ума добавляют шрамы?
– И они тоже. Но только тем, кто умеет думать. Наши шрамы – наш опыт. Бесполезны, если не делать из них выводов. Ты свои, думается мне, сделал. Я – тоже.
Верд неслышно вздохнул. Кажется, отец наирей неправильно его понял.
– Я не виниться пришёл, наставник. И не сожалеть о сделанном. Но мне жаль, если я подвёл вас.
Старец вновь незримо улыбнулся.
– Перед тобой стоял выбор: быть верным мне или Первовечному. Следовать дорогой, предуготовленной тебе людьми или богом. Ты смог это понять – отделить кажущееся верным от действительно верного, человеческое от божественного. Послушал свой арух, а не разум. Ты всё сделал правильно. А я где-то на своём пути всё-таки подменил истинное велением разума, и, если бы не ты, никогда бы сам в это не поверил. Но теперь вижу. Вижу, потому и не стану препятствовать новому закону цероса.
Отец наирей замолчал. Глаза его были по-прежнему закрыты, меж смуглых и сухих морщинистых пальцев медленно ползли чётки: одна бусина – одна молитва.
– Но и принять новые порядки как наирей я не смогу, – продолжил он. – Пришла пора мне уйти на покой. И подумать о том, на что вечно не хватало времени. Внимательнее послушать в себе голос Первовечного, а не собственное разуменье.
– Но кто же встанет во главе Варнармура?
– О, место не опустеет, брат Верд, такие места свободными не бывают! И сейчас его должен занять тот, на кого новый церос сможет полностью положиться, тот, кому Найрим-иссан сможет доверять, в ком найдёт и советника, и помощника. Я для этого не гожусь, я слишком стар, чтобы вершить такие перемены. Я слишком крепко врос в устоявшиеся традиции.
– Такой человек есть? Вы его знаете? – горячей, чем следовало, спросил Верд.
Отец наирей вновь улыбнулся.
– Кое-кого я церосу посоветовал. И он меня услышал. Наиреи брастеона оставляют после себя нескольких преемников, но утвердить кого-то из них во главе Варнармура может только церос, так что теперь всё в его руках. И да благословит Первовечный его на всех путях его. И тебя тоже да благословит, брат Верд, первый Йамаран во плоти. Прощай, мой мальчик. Теперь уж навсегда.
Старец наконец-то разомкнул веки и глянул на Верда пронзительно чистыми глазами, и у того словно отвалился от сердца кусок скалы, который он носил у себя в груди всё это время. Вот что ему было необходимо. Не прощение. А прощание.
***
– Какого Неименуемого?!
Верд физически почувствовал, как напряглась Тшера и как припустил её пульс, когда они вышли на тренировочную арену, и вместо Вассалов встретили там лишь нетерпеливое повизгивание гиелаков, запертых в невидимых с центра арены тёмных нишах, да скрежетание их зубов по прутьям решёток.
– Какого…
Волны её страха – почти паники – накатывали на него, словно кто-то бил его пыльным мешком по голове. Они стояли плечом к плечу, и в такой близости связь делалась невыносимо мощной, особенно с такими чувствами, которые терзали сейчас Тшеру. Она права: полноценно сражаться вместе они не смогут – в первую очередь из-за отношения друг к другу. Но сейчас слишком многое зависит от того, как они себя покажут. Слишком многое.
Верд мягко взял её за запястье, и молитвенные песни с кончиков его пальцев заструились по её татуировкам, разгоняя по крови обоих священное тепло.
«Мы справимся. С тобой два Йамарана и даже ещё один скимитар. У тебя свои глаза, у тебя и мои глаза тоже. А на галерее – не Астервейг. Мы справимся, и да поведёт нас Первовечный!»
Жилка на её запястье под его пальцами перестала колотиться столь заполошно; удушающие тиски, пережавшие горло обоих, ослабли. В глубине тёмных ниш по краю арены раздался скрип – открывались запоры гиелачьих клеток.
– Найрим знает о твоём поединке на финальных испытаниях. И о твоём страхе – тоже, – едва слышно сказал Верд.
– Испытывает, чего я сто́ю? – Голос дрогнул – то ли от ещё не улёгшегося страха, то ли от обиды.
– Нет, Тшера. Чего ты стоишь, он знает – и доверяет тебе, уверен в твоих силах. Иначе бы этого не сделал.
– Зачем тогда?
– Чтобы избавить тебя от этого страха, которому ты до сих пор позволяла хозяйничать в своей голове.
Лязгнули поднимающиеся решётки, зацокотали по каменному полу изогнутые когти; задышали с жадным хрипом раззявленные слюнявые пасти, полные острых зубов; засверкали, отражая свет, из темноты ниш маленькие оранжевые глазки. Тшера и Верд единым вдохом набрали в грудь побольше воздуха, единым движением развернулись спина к спине и взметнули оружие: она – Йамаран со скимитаром, он – глефу, встречая хлынувший на них яростный поток зубастых и когтистых буро-рыжих тел.
«Мы справимся».
***
– Ты знаешь, о чём она меня попросила? – Найрим посмотрел через письменный стол, за которым сидел, Верду в глаза, и тот мысленно отметил, насколько твёрже, взрослее и пронзительнее стал его взгляд за последние несколько недель. Если так и дальше пойдёт, смотреть он будет прямо как бывший отец Наирей.
– Я догадываюсь, – ответил Верд, учтиво склонив голову.
– Не считаешь, что она отрекается от тебя? Тем более, после такого ошеломительного боя с гиелаками – рукоплескали все, даже строгие скетхи.
– Она делает верный выбор. Мы оба служим церосу и своей стране, это служение выше… Превыше всего. Но связь между нами всё же останется, я думаю. Ослабнет, но, возникнув без ритуалов, ими не прервётся. Тшере о моих догадках лучше не знать. Обещаю: служению эта связь не помешает.
– Я тебе верю. – Найрим слегка кивнул, занося перо над лежащим перед ним свитком. – И ей ничего не скажу, просто проведём ритуалы. Я хочу, чтобы у Чёрных Вассалов было два наставника: Вассал и связанный с ним амарган. Но это позже, когда амарганов в Вассальстве станет больше. Пока же мне нужны два нагура. Мне неприятны нравы, укоренившиеся в среде молодых Вассалов. Вседозволенность, неоправданная жестокость и распущенность не вызывают уважения, а по моим воинам будут судить и обо мне. Поэтому нагуры мне нужны иных взглядов, не таких, какие поощрял Астервейг. И хорошо, если нагуры, как и наставники Вассальства, будут связаны ритуалом. У меня есть два претендента. Понимаешь, к чему веду? – Найрим улыбнулся, и улыбка вышла совсем мальчишеской. – Назначу тебя. И Хольта, если ты согласишься.
– Как посчитаете нужным, Найрим-иссан.
– Тогда можно всё сделать одновременно: связать вас с ним и один из Йамаранов Хольта связать с Эр. Обмен оружием, – краешком рта улыбнулся Найрим и подписал, макнув перо в чернильницу, новый свиток. – А ещё я хочу, чтобы главным таинником Пареона, когда закон об отмене ритуала Превоплощения войдёт в силу, стал ты.
– А Вегдаш?
– А у Вегдаша слишком большой долг, по которому ему придётся платить, хочет он того или нет. Все те невинные жизни, которые он оборвал с немыслимой жестокостью – и оборвал неоправданно, без необходимости. Говорит, что для подстраховки, но я уверен: ради наслаждения собственной силой. – Он подписал ещё одну бумагу и, свернув её, запечатал оттиском своего перстня, а потом протянул Верду. – Отвези это в брастеон. Я доверяю только тебе. Успеешь вернуться ещё седмицы за три до оглашения закона.
Тшера
На оглашение закона об отмене ритуала Превоплощения приехала делегация из Варнармура. Её не ждали, но Найрим не удивился, значит, был осведомлён. Чего не скажешь о Вегдаше. Найрим продолжал строить связи и договариваться с людьми в обход него, а сам Вегдаш выглядел уставшим, даже измождённым, и это говорило о том, что свои сангирские ритуалы он не оставил.
«Странно, что сангир, способный путешествовать арухом и подслушать любой разговор, не может уследить за церосом, которого планирует контролировать. Что за хитрость нашёл Найрим, чтобы избежать внимания Вегдаша?»
Оглашение закона происходило на главной площади Хисарета в торжественной обстановке. Говорили и Найрим-иссан, которого народ, казалось, уже очень полюбил: встречал бурными овациями и слушал его тихо и внимательно, словно даже не дыша; и новый отец наирей – на вид совсем ещё не старец, а крепкий мужчина с красивым строгим лицом и толстой косой, заплетённой, конечно же, на манер скетхов. Его народ слушал с неменьшим интересом: и говорил тот складно, и в диковинку было, что глава Варнармура сам обращается к простому люду на столичной площади, а не шлёт передать свою волю брата веледита, укрывшись от шума и суеты за стенами брастеона.
От Верда Тшера знала, что отцу Наирею шёл уже седьмой десяток, знала – и не могла поверить. Она не дала бы ему больше сорока пяти. Он приехал с необритыми висками, но перед оглашением их выбрил, открыв взглядам амарганские татуировки.
– Он как мой погибший друг, Римар, – пояснил Тшере Верд. – Пролил кровь, закрыв себе путь к превоплощению. Вот только он, в отличие от Римара, сделал это уже после ритуала наречения йамаранского имени и не сбегал из брастеона.
– Так он убийца?
– Нет. Он остановил возможного убийцу ценой крови и своего предназначения, но жизни его не лишил.
– Что же за дела творятся за стенами столь, казалось бы, мирной обители, как Варнармур? – подивилась Тшера. – Что за возможный убийца?
– Я не могу рассказать тебе больше, – ответил Верд, и она тут же насупилась. – Я просто не знаю, – ласково улыбнулся он, незаметно толкнув локтем её локоть, и краешек её губ приподнялся в улыбке.
– Верд – это же твоё йамаранское имя?
– Да.
– А настоящее?
Верд немного помолчал, но всё же ответил:
– Ярдис.
– «Твёрдый в вере» и «борец за правду», – усмехнулась Тшера. – Тебе подходят оба.
– Откуда знаешь толкование?
– Понятия не имею. Откуда-то взялось в голове. Неверно?
– Верно. А я не знаю, что означает твоё.
Тшера удивлённо на него посмотрела.
– Неужели существует что-то, чего ты не знаешь, но знаю я? Шерай – это горячий восточный ветер, приносящий с собой шторма.
Верд улыбнулся себе под нос и ничего не ответил.
Новый закон восприняли неоднозначно: некоторые (особенно те, чьи дети и братья готовились к Превоплощению) в большинстве своём обрадовались, некоторые озадачились и даже чуть напугались перед столь крутыми переменами, а кто и вообще ничего не понял.
– Им нужно время, – сказал церосу отец наирей, когда вся небольшая процессия, включая неизвестно зачем приглашённых к помосту таинников Пареона, удалялась назад в твердыню. – Сейчас они видели лишь меня и брата Верда. Спустя год вассальские ряды пополнятся амарганами, и дело станет привычным. Народ привыкает быстро, особенно если перемены к лучшему.
– Да благословит Первовечный, чтоб так и было! – отозвался Найрим, а потом остановился и, развернувшись к остальным, сказал: – Помимо оглашения закона у меня на сегодня намечен ещё один важный вопрос. Позвольте пригласить вас в Круглый зал для его решения. Всех вас, – он посмотрел на Тшеру, Верда и шестерых скетхов, сопровождавших отца наирея, – не только таинников.
Таинники, включая Вегдаша, последовав за церосом, озадаченно переглянулись: о том, что есть и второй вопрос, никто из них не подозревал, как не подозревала и Тшера, но скетхи либо что-то знали, либо просто хранили невозмутимость.
– Ваши братья скетхи знают, о чём пойдёт речь, отец наирей? – спросил Найрим, заняв своё место за каплевидным столом в Круглом зале, и отец наирей согласно склонил голову. – Тогда речь моя больше для вас, киры таинники, и я настоятельно прошу… Нет, – я приказываю вам, чтобы всё сказанное в этом зале осталось в нём. Принесите клятву по всем правилам, пожалуйста.
В зале воцарилась тишина, таинники ещё раз переглянулись, а Вегдаш побледнел, став под стать стенам белокаменной твердыни. Первым клятву принёс Верд, хоть и не был таинником.
«Но должен же кто-то нарушить эту тишину. Возможно, у него с Найримом уговор».
За ним поклялись молчать о том, что сейчас услышат, и остальные. После всех клятв Найрим выдержал паузу и начал:
– Все вы ещё помните череду страшных в своей нечеловеческой жестокости убийств, которые называли карой самого Первовечного?
Таинники закивали, но не произнесли ни слова: у всех на лицах застыла тревожное ожидание.
– Так мог подумать лишь тот, кто позабыл, что Первовечный есть свет, и он не может творить тьму. Он никого не карает. Карает людей Неименуемый, если у тех достало глупости с ним связаться. Хотя и это неверно – он просто куражится над теми, кто сам своими дурными делами передал в его власть свою амрану.
– Так те убийства – дело Неименуемого? – спросил новый наставник Бревитов – светловолосый воин с рассечённой старым шрамом бровью.
– Среди погибших много деревенских девушек и городских женщин. Не думаю, что их жизни были столь черны, чтобы Неименуемый завладел их амранами, нет. Это дело рук человека.
Повисла звенящая тишина. Найрим медленно поднялся с кресла и опёрся ладонями о стол, перевёл взгляд на Вегдаша.
– Дело рук сангира. – Кто-то из присутствующих не удержался от сдавленного аханья. – И сейчас я на него смотрю.
Слова грохнули о гладкую, начищенную до блеска поверхность стола, словно большая, полная воды хрустальная ваза, и так же разлетелись брызгами и осколками по всему залу, окатив острым льдом всех присутствующих. Только скетхи не шевельнулись. И Верд с Тшерой, – хоть Тшера и не знала, что Найрим скажет именно это и именно сейчас. Она готовилась убить Вегдаша тихо, тайно, по приказу цероса, о котором будут знать лишь они двое. Но церос решил иначе.
– Судить за такое преступление не в моей власти, – продолжил Найрим недрогнувшим голосом. – Судить сангира – тем более. Поэтому ваша судьба, кир Вегдаш, будет решаться в брастеоне. И я надеюсь, что вы, в отличие от Астервейга, изберёте искупление, – чуть тише прибавил он. – Положите на стол свои Йамараны.
Вегдаш, уже зеленее ранней листвы, нетвёрдо поднялся на ноги. Долгим потемневшим взглядом смотрел на Найрима, сжав бледные губы, но тот выдержал его взгляд, и в глазах цероса Тшера не увидела ни мстительности, ни злорадства, ни даже превосходства, лишь твёрдость и толику сострадания.
Вегдаш медленно, под пристальным взглядом скетхов и Верда – всех при оружии – снял с себя перевязь с клинками и бросил на стол.
– И клинок из рукава – тоже.
Губы Вегдаша едва заметно покривились, а взгляд на миг обратился к Тшере. И клинок из правого рукава лёг поверх Йамаранов.
– Признаёте, что вы совершили все те убийства при помощи кровавых ритуалов, кир Вегдаш, сангир?
Тот долго смотрел на цероса, а потом процедил, почти не разжимая губ:
– Я вёл тебя к власти, щенок!
– Вы хотели править сами – и мной тоже. Все мы знаем, до какого мастерства может дойти сангир в своих кровавых умениях, верно? Но я – амарган, мой арух сильнее амраны, завладеть им не так-то просто, и у вас это пока не получилось. Однако я не намерен играть с огнём и ждать, когда вы станете сильнее, ведь вы не оставляете своих дел – об этом говорят и ваш измождённый вид, и ваше недомогание по несколько дней, когда вы не выходите из собственных покоев. А если я попрошу вас поднять рукава – мы увидим на ваших предплечьях порезы. Мне попросить?
– Нет, – выдавил Вегдаш.
– Тогда поезжайте с отцом наиреем и братьями скетхами в Варнармур. Ваше имя не будет опозорено.
Вегдаш криво усмехнулся.
– Оказываете милость?
– Всего лишь уважаю в вас человека и свет Первовечного, который ещё остался в вашем арухе. Надеюсь, вы не утратите этот свет полностью, – сказал Найрим и сел обратно в кресло: разговор окончен.
Скетхи молча поднялись со своих мест по обе стороны от сангира.
– Могу я взять кое-что из своих вещей? – спросил Вегдаш.
– Всё необходимое вам дадут в брастеоне, – непреклонно ответил церос.
Когда сангир покинул Круглый зал с варнармурской делегацией, оставшиеся таинники по-прежнему хранили потрясённое молчание, лишь наставник бревитов шумно выдохнул, удивлённо качая головой.
– Получается, Вассальство осталось без наставника? – спросил он.
– Всего на несколько дней, – мягко ответил церос. – Пока я не назначу им нового наставника, они будут подчиняться мне и двум нагурам вассальских учеников.
Найрим постучал молоточком по металлической пластинке, приколоченной к подлокотнику его кресла, и в зал вошёл Чёрный Вассал в полном облачении, поклонился церосу, скинул капюшон, скрывавший густые седые волосы, снял полумаску, открывшую косой шрам через жёсткие губы. Хольт.
– Я считаю справедливым, раз уж в Вассальстве теперь будет два нагура, а потом и два наставника, поставить к этому столу кресла и для них, – продолжил церос. – Киры таинники, с сегодняшнего дня Пареон увеличится. Таинником и одним из нагуров я назначаю кира Хольта, сохранившего верность моему отцу и после его гибели. Главным таинником и вторым нагуром я назначаю брата Верда, амаргана.
Таинники перевели взгляд с одного на другого, наставник бревитов робко хлопнул в ладоши раз, потом уверенней – второй, и остальные его поддержали.
***
Поздней ночью Тшеру разбудил тревожный стук в дверь её спальни. Мало что соображая со сна, она вскочила с кровати и, пытаясь впотьмах нашарить хоть что-то из одежды, трижды прокляла свою привычку спать голой. Кое-как натянув длинную рубашку, отворила дверь.
– Найрим-иссан? – удивлённо вскинула брови, провожая взглядом скользнувшего в её комнату мальчишку. – Что вы тут…
Сейчас он на цероса не походил вовсе: встревоженный, взъерошенный, словно даже похудевший и совсем-совсем простой.
– Оставь церемонии, Эр, не до них, – громким шёпотом сказал он. – Кое-что случилось.
«Ещё бы! Четырнадцатилетний церос среди ночи ворвался в мою спальню».
– Вегдаш сбежал, – выдохнул Найрим.
– Что?!
– Я не приказал его обыскать. Моя вина, упустил. – Мальчишка заходил взад-вперёд по комнате. – Он сдал оружие, но носил с собой припрятанную колбу с частицей аруха. И разбил её по пути, когда село солнце. – Голос его чуть подрагивал. – Скетхи не сразу поняли, что это не песчаный вихрь, а проделки сангира. Туча песка налетела на них, вышибла из седла и ранила отца наирея, закрутила остальных, забивая им глаза и глотки. Один вырвался и ринулся к отцу наирею, отволок его в сторону. Оба пострадали, но только они и выжили, остальных сангир иссёк и задушил песком, а сам сбежал.
– Это тебе выжившие сообщили? Они вернулись?
Тшера следила взглядом за мечущимся по комнате Найримом, как за маятником, в глазах начинало рябить. И тут он остановился, и словно вцепился в неё отчаянным взглядом.
– Нет, Эр. Выжившие едут в брастеон.
– Откуда тогда ты…
Договорить она не успела, он перебил.
– Я сам видел.
Сердце захолонуло раньше, чем голова успела сообразить – от чего. Тшера резко села, почти рухнула – хорошо, что рядом оказалась кровать.
«Так вот как ему удавалось обходить надзор Вегдаша! Мальчишка точно знал, когда тот не в состоянии за ним наблюдать. Потому что сам наблюдал за ним…».
– Я сангир, Эр, – подтвердил её догадку Найрим. – Я тоже сангир, – и в его голосе послышались нотки безнадёжности. – Я знаю, что ты представлялась Эр, потому что следил за вами арухом. Я знаю о зверствах Вегдаша, потому что сам видел их. Я знаю отца лучше, чем ты думаешь. И Астервейга – тоже. Я много чего знаю, Эр. Но я не догадался о колбе, об этой проклятой колбе, и теперь они мертвы, а Вегдаш на свободе из-за меня! – В его глазах сверкнули злые слёзы. Сверкнули, но не пролились.
Тшера сжала виски, стараясь успокоиться. Что она может сейчас сделать, чем помочь? Хотя бы сохранять голову на плечах в момент, когда церос её, кажется, теряет.
– Кто ещё знает о тебе?
– Никто. Только ты.
– Даже Верд?
Найрим покачал головой.
– И никто не должен, прошу тебя, Эр! – он умоляюще схватил её за руки, пальцы его оказались ледяными.
«Ты церос, мог бы приказать».
– Почему? Ты не доверяешь Верду?
– Доверяю, но… Он слишком честный. Он не должен знать. Никто не должен, – повторил Найрим, тяжело вздохнув, отпустил её руки и плюхнулся рядом с ней на кровать, уставившись в стену напротив. – Я давно понял. И арухом путешествовать научился давно, ещё в детстве. Но я не хочу быть сангиром. Не хочу ничего знать о кровавых ритуалах, потому что вдруг… ну…
– Они поманят тебя?
– Да. Я видел, каков Вегдаш. Больше всего я боюсь стать, как он.
– Ты не станешь. – Тшера положила ладонь ему на плечо, но он шевельнулся, стряхивая её руку. Не грубо, но жалеть себя не позволил.
– Я уже понял, что стать легче, чем не стать, хоть для первого требуется учение, а для второго – нет. Понимаешь, Эр, творить зло куда проще. Оно есть в каждом. И во мне оно есть, и будет манить. И не пойти за ним сложнее, чем пойти. Поэтому каждый день я думаю над каждым своим шагом: куда он меня ведёт? Что я выбираю, совершая его? Иначе чуть отвлечёшься, и… – Найрим вновь вздохнул, ссутулился, зажав сложенные ладони между коленок. – Нельзя оставлять Вегдаша на свободе. Но и позорно казнить его я не хочу: я сумел простить Астервейга, но сангира – не смогу. Я вижу в нём своё возможное будущее, которое я слишком ненавижу, которого слишком боюсь. Его казнь будет расправой, а расправа – это шаг ко злу. Я не могу отдать приказ убить его, понимаешь? – Он посмотрел на Тшеру.
– Что я могу для тебя сделать?
– Ты можешь стать моим арачаром. Ты знаешь преступления Вегдаша. Я прикажу тебе отыскать его. И как арачар ты сможешь вершить над ним суд, карать или миловать – назначать любое наказание, которое посчитаешь справедливым. Я знаю тебя. Я верю тебе. Теперь ты не пойдёшь на поводу ни у мести, ни у жалости. Я хотел, чтобы ты стала наставником Чёрных Вассалов, но пока сангир на свободе, мне необходим арачар, которому я доверяю больше, чем себе. Скажи мне, Эр, ты согласна?
– Ради этого я здесь. Чтобы служить своей стране и моему церосу.
***
Тшера убрала в седельную сумку разрешительные бумаги в плотных конвертах с чёрными печатями и оттиском церосова перстня, похлопала Ржавь по шее. В новом снаряжении кавьялица выглядела нелепо. Окрас для породистого кавьяла у неё неподходящий, лапы коротковаты, кончики ушей недостаточно остры, а на морде – абсолютно неприличное, ехидное, с тенью панибратства, выражение. Зато упряжь из дорогой чёрной кожи с золотыми заклёпками и пряжками в форме герба – богаче, чем у любого породистого.
«Эдак ты совсем зазнаешься, управы не будет».
Тшера усмехнулась себе под нос: кавьялица довольна, а вот ей самой не слишком ловко в новой плащ-мантии арачара, тоже чёрной с золотом, и не разношенных ещё высоких сапогах с рядом золотых пряжек на голенищах. И новая перевязь для Йамаранов пока слишком жёсткая – натирала бы спину, если бы не защитный жилет, но он тоже новёхонький и нижней кромкой неприятно врезается в бёдра, когда сидишь в седле.
«Странно: когда только вассальскую присягу принесла, тоже форма новенькая была, а неудобств, как сейчас, не чувствовалось…»
Полоса света, через приоткрытые двери заглядывающая в кавьяльню и пересекающая Ржавь, мигнула – кто-то неслышно вошёл и встал в паре шагов позади Тшеры. К тёплому запаху кавьяльни примешался остро-свежий запах нового кожаного доспеха.
«Нагурского, чёрного с серебром… Пришёл попрощаться».
Тшера обернулась. Верд стоял против света, и в полумраке кавьяльни она видела его плохо, но даже если бы не видела вовсе – всё равно точно знала бы, как он на неё смотрит. Она хотела что-то сказать, но не нашла что – любые слова казались сейчас слишком громкими и пустыми, как грохочущий по камням порожний жбан. И она смолчала, надеясь, что Верд тоже чувствует её тепло и нежность, как и она – его. Даже после разрыва связи – всё ещё чувствует. И грусть, да. Куда же без грусти? Но эта грусть того же цвета, что капля мёда на просвет, что её браслеты на запястьях и колечки в ушах, что искры в глубине его тёмно-зелёных глаз.
«Клинок становится частью Вассала, Вассал превращается в клинок, и сложно понять, где заканчивается один и начинается другой. Ты часть меня. Теперь уж навсегда…»
Верд шагнул ближе.
– Да сохранит тебя Первовечный на всех путях твоих, – тихо сказал он, глядя ей в глаза.
