Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
13. До света не сбежать
На улицах Солбера царило непривычное возбуждение. Не то, какое бывает перед праздником или во время ярмарки. Тревожное. Слишком много факелов чадило на стенах низкорослых домишек, загоняя резкие угловатые тени в тупики переулков; слишком громко переговаривались люди – обрывочными, фальшиво-бодрыми фразами; слишком быстро ходили горожане – словно перебежками, а ведь в Солбере народ к спешке не привык.
Из дверей трактира вывалилась шумная компания подвыпивших, напоказ весёлых мужиков. Грубовато перешучиваясь и толкаясь, они прошли мимо Тшеры с Биром в сторону главной площади. Тшера проводила их взглядом: у каждого при себе имелся топор или нож, у кого-то – и то, и другое.
«Это когда простые горожане в кабак с топорами ходить стали?»
Передав кавьялов мальчишке, который увёл их в стойло, Тшера с Биром вошли в шумную трактирную духоту, пропитанную запахами жареного мяса и лука, горького пива и терпкого пота. За прилавком у бочек споро наполнял кружки рыжий пузатый разливальщик лет тридцати пяти. В ловкости его умелых движений, в приглядчивости быстрых лукавых взглядов, в кошачьей ухмылке, теряющейся в курчавой бороде, даже в деловито повязанном переднике с большими карманами и закатанных до локтей рукавах рубашки угадывался хозяин.
Тшера остановила Бира, направившегося искать свободный стол:
– К прилавку сядем.
– Чего пожелаете? – улыбнулся рыжий, наполняя хмельным очередную кружку размером с ведро. Лоб хозяина перехватывала сложенная в неширокую полоску тряпица – чтобы пот не катился в глаза, над ней стояли дыбом выбившиеся завитки коротких кудрей, а в лицо будто чихнуло солнце, забрызгав частым крапом ржавых веснушек.
– Две комнаты найдётся? – спросила Тшера.
– Всё найдётся, коли небесплатно.
Тшера выложила на прилавок несколько монет, хозяин одобрительно кивнул и сгрёб их квадратной, размером с противень, ладонью в карман своего фартука, взамен выдав два ключа, на которых висели деревянные кругляшки с цифрами.
– А кушать пожелаете? Крольчатинка сегодня отменно вышла, не совестно таких пригожих гостей попотчевать!
– И не жёсткая? – шутливо прищурилась Тшера, здоровой рукой облокотившись на прилавок.
– С чего бы жёсткая-то?
– Я гляжу, гости к тебе с топорами ходят…
– Ах, это… – Хозяин потёр рыжую бровь. – Да нынче полгорода так. Долго сказывать.
– А мы не торопимся. Как раз и крольчатины отведаем.
О прилавок звякнуло ещё несколько монет. Рыжий хитро улыбнулся, шутливо погрозив Тшере пальцем.
– Две крольчатины сюда! – крикнул он на кухню, прибрав монеты. – Крась, на хмель за меня стань!
Из кухни выплыл сонный долговязый паренёк, всем своим видом выражая недовольство.
– Давай-давай! – поторопил его хозяин. – Поработай, хорош безделить-то на моей шее! – и вновь повернулся к Тшере. – А вам пивка?
– Нам бы взвару ягодного. Имеется?
– Тю, какие изыски! – рассмеялся рыжий. – Кра-ась! Плесни два ягодника! Да не в эти кружки, ну, чистые же возьми, ну, Кра-ась! – Хозяин демонстративно вздохнул, покачал головой. – Меня, кстати, Хагнаром звать, а вас?
– Зачем нас звать, мы уж здесь, – улыбнулась краешком рассечённых губ Тшера, прежде чем Бир успел выложить, кто они есть. – Так что у вас тут за суета, что полгорода с топорами на ужин ходит, м? – Она подпёрла подбородок ладонью, приготовившись слушать.
– К гону готовятся, – заговорщически округлив глаза и понизив голос до громкого шёпота, ответил Хагнар. – Зверюга в ближнем лесу завелась! Третьего дня у бабы из соседней деревни башку скусила по плечи, а вчерась едва не под нашими воротами на телегу напала, в ней трое ехали, всех раскурочила так, что хоронять нечего. – Хозяин задумчиво подёргал кончик бороды, глядя в пространство. – И ведь ладно бы – сожрала она их с голодухи. Так нет, просто порвала в клочки – ни себе, ни людям. Такого обычное зверьё не учиняет, пусть бы и бешеное. Тут как самим Неименуемым науськанная. Дела-а-а…
– И что же это за зверюга такая?
«Если и впрямь зверюга».
– Медведь, может… – пожал плечами Хагнар. – Явно немаленькая, чтобы с троими-то управиться да до такого виду их уделать.
– Может, стая?
– Так стая бы наследила. А тут – ни-ни. У нас уж особенно трепетные и в веросерка поверили – вот до чего дошло!
Тшера почувствовала, как возле неё замер, затаив дыхание, Бир. Но тут принесли кроличье рагу, и он отвлёкся на ужин, похвалил подливку, обсудил с Хагнаром тонкости добавления специй в мясные бульоны и поспорил о вариантах употребления корня медового остроголовника, чем окончательно завоевал хозяйское расположение.
– Как же вы гон хотите устраивать, не зная, кого гнать? – вернулась Тшера к начатому разговору.
– О, это уж они без моего участия пусть варганят, я тут посижу, – рассмеялся Хагнар. – Не знаю, как. С двух сторон – от деревни да от нас – пойдут лес чесать, может, кого оттуда и вычешут.
– Не боятся, что оно и их порвёт?
– Да их же не один десяток пойдёт – смельчаков вон сколько сыскалось, хоть в очередь записывай! А в толпе, знаешь ли, смелость-то утраивается, удаль ширится… Умишко разве что усыхает – за ненадобностью. – Хагнар ухмыльнулся, огладил бороду. – Супротив такой толпы любой веросерк растеряется – они его и без оружия затопчут. А коли на зверя не выйдут, так с деревенскими стенка на стенку устроят – не пропадать же боевому запалу. А ты, кириа, не присоединиться ли желаешь, косточки поразмять? Глаз-то, вижу, заблестел у тебя.
– А заплатят?
Хагнар расхохотался.
– Быстрее с тебя монет возьмут! За участие в местных забавах – утех-то тут негусто. А если заработать хочешь – это тебе во-о-он к нему. – Хозяин показал на сухопарого южного мужчину в возрасте, неспешно потягивающего вино за столом у окна. – Та́рагат его звать. Купец из Хаттаса́ра, частенько к нам наезжает. Напужали его нашим зверем, теперь ищет сопровождение в дорогу до На́нтоги. Там, по слухам, тоже нынче не всё тихо. Он хорошо заплатит, если ты ему, кириа, глянешься. Разборчивый! – Хагнар воздел к потолку указательный палец. Тут его отозвали по какому-то вопросу, и, напоследок весело подмигнув гостям, он вернулся к своим хозяйским делам.
– Ай, уж не кажется ли тебе, что эта их зверюга – всё та же, чьи жертвы нам уже встречались? – осторожным шёпотом спросил у Тшеры Бир.
– Там не зверюга была. А здесь – кто знает. Надо бы послушать, что народ в округе говорит. Неспроста всё это…
– Вот уж неспроста, – согласился Бир. – Неспроста и эта твоя задумчивость в голосе, и эти взгляды на южного купца. Уж не думаешь ли в самом деле до Нантоги с ним ехать?
– Именно это и думаю. Не горюй, монет заработаем. – Тшера хлопнула по плечу тоскливо вздохнувшего Бира и направилась к Тарагату.
– Эсслей хамур! – поприветствовала она купца, склонив голову в учтивом полупоклоне.
– Хар Аслай, – ответил купец мягким и тягучим, словно густое восточное масло, голосом. – Кириа знает, что желают друг другу харамсинские торговцы при встрече… Кириа дочь торговца?
Он повёл усыпанной самоцветными перстнями рукой в расшитом рукаве, приглашая Тшеру сесть на свободное место напротив него, а когда она приняла приглашение, придвинул ей плошку с вялеными фруктами и налил из кувшина вина.
– Прошу, кириа. Угощайся.
– Благодарю, кир Тарагат, – улыбнулась Тшера, выудив из плошки грушевую дольку.
– О-о! – Угольные брови купца приподнялись в сдержанном удивлении. – Кирии известно моё имя! Тогда справедливым будет, если она назовёт мне своё. – Подкрашенные чёрным глаза чуть прищурились в благожелательной улыбке над щербатым краем кружки, которую красивые смуглые пальцы держали, словно драгоценный кубок.
«А руки твои и с оружием знакомы, не только с шелками да кольцами, меня мнимым изяществом с толку не сбить. Вон и волосы у тебя в косу заплетены так, как обычно плетут не чуждые воинским делам киры».
– Мне известно и то, что ты ищешь провожатых для своего обоза, кир купец. Если готов со мной о таком деле говорить, тогда и имя назвать будет справедливым.
Миндалевидные глаза, на дне которых поблёскивало чёрное золото, прищурились заметней.
– Кириа предпочтёт широкое полотно прямого разговора, а не тонкое кружево приятных бесед, верно?
– Верно.
Тшера облизала кончики пальцев, сладкие после груши, Тарагат неотрывно смотрел на неё – будто в глаза, но на самом деле – на губы. Она знала этот чуть расфокусированный, глубокий и загадочный взгляд южных обворожителей, она и сама умела так смотреть – и смотрела – на тех, кем вознамеривалась завладеть на ночь. Но Тарагат думал не об этом, и Тшера это понимала. Умного, статного, небедного мужчину, исколесившего за свои полвека множество дорог, сложно увлечь красотой или порочностью. Но заинтриговать деловым интересом – возможно.
– Я дочь бревита из Южного Харамсина и, как видишь, Чёрный Вассал. Мои навыки стоят четверых наёмников, но плату я возьму вдвое меньше, чем взяли бы они.
– То есть – за двоих? – певуче уточнил Тарагат, сверкнув в полумраке харчевни тонкой, как росчерк Йамарана, белозубой улыбкой – разговор явно пришёлся ему по сердцу.
– Я возвращаюсь с арачарского задания, нам с тобой по пути, кир купец, поэтому могу подсобить с охраной. У меня свой кавьял, я не займу места в твоём обозе и не замедлю его, – продолжила Тшера. – Ещё со мной кухарь – снабдите его продуктами, и он будет готовить на весь обоз. – По её губам скользнула тень томной улыбки, голос опустился на тон ниже. – Он знает толк в южных специях и восточных пряностях, ручаюсь, кир купец оценит наши таланты.
Тарагат чуть поразмыслил, не сводя с Тшеры лукавого прищура.
– Кириа умеет убеждать. Но Кириа не притронулась к вину…
Отказаться от уже налитого вина на юге считалось неуважением. Но человек, поступившийся своими принципами в угоду собеседнику, не мог считаться надёжным и не заслуживал у купцов уважения. Перед Тшерой сидел купец-южанин, который без спросу налил ей вина и теперь выжидательно наблюдал за ней.
– Не притронулась, – мягко согласилась она.
Угольные брови купца изломились, выражая сожаление. Он вздохнул, как будто хотел что-то ответить, но на миг задержался, оставляя Тшере возможность передумать. Темнота миндалевидных глаз смотрела ей в самое нутро. Тшера не дрогнула, не отвела взгляда, не посмотрела на вино и уж тем более не потянулась за наполненной кружкой. Тарагат давал ей возможность угодить ему, но соблазна этой возможностью воспользоваться для собственной выгоды он не прочтёт ни в её лице, ни в позе.
– А фрукты тебе понравились? – Пронзительный взгляд смягчился, пальцы огладили тонкие усы и короткую чёрную бородку. – Ты могла бы просто пригубить, чтобы угодить мне и получить работу. Но разве может быть верен чужаку в его деле тот, кто не верен даже себе? – Тарагат указал взглядом на оставшиеся в плошке фрукты. – Угощайся ещё, если пришлись по вкусу. И скажи, как мне называть тебя и твоего кухаря, кириа? – Он переплёл пальцы под подбородком.
Тшера на миг задумалась. Если скажет ненастоящее имя, всё испортит. Но настоящее отдавало на языке нестерпимой гнилью с привкусом Астервейговых поцелуев – последние пятнадцать лет так её звал только он.
– Я ношу имя Шерай, – наконец ответила она, – но буду благодарна, если станешь звать меня Тшерой. Кухаря зовут Биарием.
– Хм-м-м… – Тарагат чуть приподнял в задумчивости бровь. – Шера-ай… Что заставило сменить мягкий шёлк южного имени на дерюгу северной его формы, притом мужской? – Выражение его лица неуловимо изменилось, будто он прочёл мысли Тшеры. – Неужели чей-то гнусный язык посмел осквернить его?
Ей стоило немалых усилий сохранить невозмутимость.
– Женщины в рядах Чёрных Вассалов – скорее исключение, чем правило. Ни к чему лишний раз выделяться. Даже именем.
Тарагат медленно прикрыл глаза, словно соглашаясь, но Тшера видела: не поверил.
– В моём обозе три повозки, мальчишка-помощник и два охранника. Вчера я нанял ещё одного – северянина. Отправляемся завтра после завтрака. Встретимся здесь же, Шерай. – Купец благожелательно улыбнулся. – При всех я буду называть тебя твоим северным именем, кириа.
«Выказал уважение. Но и кто из нас главный, обозначил».
Он поднялся из-за стола, опустил руку в отороченный золотой тесьмой карман длиннополого одеяния, прихваченного широким поясом, и Тшера напряглась, когда он достал ключ от комнаты. Такие, как этот кир, никогда не приглашали понравившихся женщин к себе на ночь. Они словно невзначай показывали им номер своей комнаты, написанный на привязанном к ключу кругляше, и женщины приходили сами.
«Рассчитываешь, что я вот так решу угодить тебе, ради работы? Я не из тех, кого можно выбрать, я сама выбираю».
Однако Тарагат держал кругляш в ладони и номера комнаты не показывал.
«Чистоту намерений демонстрируешь или пренебрежение?»
– Асах ашвей, Шерай, – любезно поклонился купец. – Добрых снов.
– Асах ашвей, кир Тарагат, – ответила Тшера, провожая его настороженным взглядом.
«Ну-ну. Выбираешь тут, значит, ты. Поставил на место».
На следующее утро Тшера встала спозаранку, чтобы спуститься к завтраку раньше своих спутников.
«Лучше разглядывать тех, кто пришёл позже тебя, а не явиться под оценивающие взоры уже присутствующих».
Однако Тарагат уже сидел на вчерашнем своём месте, и за одним с ним столом завтракали мальчишка лет четырнадцати, двое наёмников южных кровей и… тот самый гривастый северянин, который выручил её в драке с факельщиками.
«Вот тебе и „эсслей хамур“».
Тшера спиной почувствовала, как стоявший за её плечом Бир расплылся в улыбке, узнав парня, который принёс её, раненую, в «Зелёный дол».
– Это же… – восторженно зашептал он ей на ухо.
– Да, – тихо перебила Тшера, пихнув его локтем в бок. – Мир тесен, как корсаж хисаретской шлюхи. Молчи, пожалуйста.
– Доброе утро, друзья! – заметил их купец. – Окажите честь, разделите с нами нашу скромную трапезу.
Тшера села на свободное место, как раз напротив северянина, Бир устроился рядом.
Один из наёмников – весь рельефный от мускулов, широкоплечий и широконосый – недобро засопел над дымящимся в ложке рагу, мрачно глянув на гостей из-под сросшихся на переносье бровей.
– Это Кхаб, – представил его купец, – мой давний спутник в торговых путешествиях.
Кхаб выглядел нелюдимо и грозно, но слишком уж заметно для того, кто действительно не желает постороннего внимания.
«Будто хочет выказать свой боевой опыт ещё до драки».
На нём был защитный кожаный жилет – добротный, но неновый, и кожаные наручи, тут и там покрытые засечками от клинков. На открытых от локтей до плеч руках темнели выцветшие йотарские татуировки; под глазом бугрился шрам; голову покрывал цветной сложно повязанный платок: длинный его край спускался от правого уха, свободной волной обхватывал накрест шею и нырял под жгут над левым ухом. Рядом, прислонённый к лавке, стоял меч в крепких ножнах.
«Татуировки не подчернял лет десять. Значит, из шайки ушёл ещё до тридцати. А наручи и платок вокруг шеи не следы ли от каторжных кандалов прячут?»
– Это Дешрайя́т, – представил Тарагат второго охранника. – Служит мне уже не первый год.
«Купец парней себе по несхожести подбирал? Один – булава, другой – кнут».
Дешрайят доброжелательно улыбнулся гостям. Он казался высокородным, даже утончённым. Вёл себя тихо, ел аккуратно, бросал, словно невзначай, приметливые взгляды из-под густых ресниц, прятал тень тонкой, наверняка разбивающей девичьи сердца улыбки в коротко стриженной бороде, по южной традиции умащенной ореховым маслом. На его кафтане, пошитом на восточный манер – с подрезанными под мышками рукавами, чтобы не мешали замаху во время боя – не было лишних украшений: украшением служила хорошая ткань и ладный, подогнанный по статной фигуре крой. Три туго заплетённые по голове косы у основания шеи сходились в одну, спускающуюся ниже лопаток; в ухе – на завитке, повыше мочки – сверкало тонкое золотое колечко; за поясом хищно поблёскивали два коротких и изогнутых, расширяющихся к концам скимитара.
«Порода, манеры, кафтан, так схожий с плащ-мантией, два клинка… Ученик Вассальства, не выдержавший испытания?»
– Это мой племянник Сат, – указал Тарагат на сидевшего рядом с ним скромного на вид вихрастого мальчишку, и очередь дошла до гривастого северянина. – А это – Верд.
Зелёные глаза смотрели не Тшеру спокойно и дружелюбно; Верд ничем не выказал, что они с ней пусть и не знакомы, но уже встречались, предоставив ей решать, открывать это остальным или нет. Тшера прикинулась, что впервые его видит, Бир, памятуя её напутствие, промолчал.
– Тшера и Биарий, – представил их Тарагат, – наши охранник и кухарь на пути до Нантоги.
– Серьёзно, владыка? – пророкотал, дожёвывая мясо, Кхаб. – Ты настоящий Вассал? – перевёл он взгляд на Тшеру.
– Нет, ряженый, – спокойно ответила она, намазывая тёплую ещё булочку ягодным вареньем. – Всю ночь татуировки рисовала, чтобы ты не отличил.
– Так я ж и лизнуть могу, чтобы проверить, сотрутся – нет, – хрипло то ли хохотнул, то ли кашлянул Кхаб.
«А под скабрёзностью – неприязнь до враждебности».
– Говорят, – мягким распевным голосом вмешался Тарагат, медленно вращая тёмное вино в своей кружке и ни к кому конкретно не обращаясь, – клинки Чёрных Вассалов столь быстры, что могут отсечь собеседнику во время разговора кончик языка, ежели он у него чрезмерно остёр…
– Случалось ли тебе отсекать языки, кириа? – со сдержанной улыбкой поинтересовался Дешрайят. Промокнув губы салфеткой, он отодвинул от себя опустевшую миску и шутливо изогнул изящную бровь.
– Разве что вместе с головами, – в тон ему ответила Тшера.
– Прям как церосу, – ещё мрачнее хрипнул Кхаб.
Тарагат поднял на него взгляд. Смотрел недолго, но лицо Кхаба переменилось с выражения угрюмой злости на досаду. Он бросил ложку в свою миску; со дна плеснули остатки подливки, забрызгав стол. Кхаб поднялся, взял меч поперёк ножен.
– Сам Чёрную притащил, а я как будто виновный теперь, – пробурчал он и вышел из-за стола.
– Сат, помоги Кхабу запрячь авабисов, – попросил Тарагат, и мальчишка, прихватив со стола яблоко, побежал следом за наёмником.
– Прошу простить нас, кириа, – обратился он к Тшере. – Кхаб бывает груб. Я приму меры, чтобы подобного не повторялось.
– У него, видно, есть причины ненавидеть Вассалов, – предположила Тшера.
Тарагат неопределённо шевельнул бровью.
– Его право, но от столь резких проявлений чувств стоит воздерживаться. Таковы правила в моём караване.
Тшера перевела взгляд на Дешрайята, который, пусть и без татуировок, тоже выглядел весьма по-вассальски. Тот её мысли угадал и с улыбкой ответил:
– Ты верно догадываешься, кириа, но я Вассалом так и не стал, и Кхаб меня к ним не относит.
«Ведь на каторгу его сдали наверняка Вассалы, а не их ученики».
Только отъехали от Солбера, испортилась погода. Тёплое осеннее солнце скрылось за тучами, которые очень скоро превратились в сплошную серую пелену, низкую и тяжёлую, словно могильная плита. Заморосил дождь. Когда он перешёл почти в ливень, купец скрылся в своей кибитке, а его племянник пригласил в повозку Биария: ты, мол, всё равно не охранник, так чего зря мокнуть? И теперь его кавьял плёлся привязанный позади поезда из череды попеременно сцепленных друг за дружкой ломовых авабисов и повозок.
Двое охранников ехали впереди, двое замыкали, периодически меняясь. Кхаб нахохлился в седле своего кавьяла, диковатого на вид и слишком мохнатого – как у кочевников, и всей своей фигурой выражал недовольство. Кого он винит в том, что Первовечный отвернул свой светлый лик от их маленького отряда, читалось даже со спины. А уж по взглядам чернее ненастья, которые он метал в Тшеру, когда они менялись местами в сопровождении – и подавно.
Одежда промокла насквозь. Плащ-мантия отяжелела; защитный жилет больно натирал влажную кожу даже через нижнюю рубаху; внутреннюю сторону бёдер сквозь штаны натирало седло. Ржавь щурилась от стекающих в её выпуклые глаза дождевых ручейков, фыркала и постоянно отряхивалась, и брызги с её гривы летели Тшере в лицо, а из-под колёс телеги и на кавьялицу, и на всадницу летела грязь. Холмы вокруг тракта размылись потоками воды в бесконечную серость и слились с серостью небесной, и всё это нескончаемое гнетущее бесцветие давило на плечи, словно железный доспех бревита. И только Верд, идущий сейчас вместе с Тшерой замыкающим, шагал бодро и легко, меся грязь босыми ногами. У него не было кавьяла, и Бир, скрывшись от ненастья в повозке, предлагал Верду своего, но тот отказался и шёл без устали, не отставая и даже не оскальзываясь на размытой дождём дороге.
Тшера поглядывала на него из-под глубокого капюшона. Он шёл, глядя перед собой – не куда-то конкретно, а словно внутрь себя, но в его сосредоточении не читалось ни угрюмости, ни озабоченности, будто он размышлял о чём-то простом и хорошем. Перекинутая на ремне через плечо глефа покачивалась в такт его шагов; дождевые капли срывались с кончиков ресниц, светлых волос и с кончика безукоризненного носа; туника плотно облепила торс, под промокшей некрашеной тканью рельефно перекатывались мускулы, и Тшера не могла не смотреть, пусть и тайком.
«Как будто мастером-камнерезом выточен, чтобы в залах хисаретских чертогов стоять, а не здесь по грязи шлёпать. Даже среди Вассалов нечасто встретишь такую стать. Кто же ты такой?»
Верд не читался так легко, как Кхаб или Дешрайят, а спрашивать о прошлом у едва знакомого попутчика считалось чуть ли не оскорблением. Тшера затруднялась даже предположить, кем он был до того, как стал наёмником, ведь у простых наёмников нет ни такой безупречной осанки, ни… чего-то ещё, какой-то надмирности, что явно ощущалась в Верде, но точного названия этому Тшера подобрать не смогла. Она вновь скользнула взглядом по проступавшему под мокрой тканью восхитительному телу и тут же себя одёрнула.
«Впереди долгий путь… И до света тут не сбежать. Ни к чему сложности».
Она неслышно вздохнула.
Дождь не утихал, холмы не кончались, и всё отчётливей вырисовывалась перспектива ночевать насквозь промокшими, в грязи и без костра. От сырости начало ныть раненое плечо. Резкая боль время от времени продёргивала всю руку – от раны до кончиков пальцев.
«Ночью прибавится ещё и холод, и лучше не станет…»
– Ты не мёрзнешь без обувки? – спросила она у Верда.
«Бир бы тоже предпочёл шагать босым, чем портить сапоги в этакую грязь».
– Я привык, – пожал плечами Верд. – Точнее, не привык к сапогам. У меня их нет.
– Что, и даже зимой босиком?
– В Гриалии морозы редки, да и снег, если выпадает, сразу тает.
– В горах – лежит.
– В горах я не бывал, – улыбнулся Верд.
– А если этой зимой выпадет и не растает?
– Вот тогда что-нибудь и придумаю.
– Хм…
Верд немного помолчал, бросил беглый взгляд на повозки и двух других охранников, потом вытащил из кармана и протянул Тшере серебряную монету.
– Я задолжал тебе.
Тшера фыркнула почти так же, как раздражённая непогодой Ржавь, и одновременно с ней.
– Я же говорила: ты мне ничего не должен, – ответила она, но Верд протянутый серебряк не убрал.
Покосившись на его промокший карман, про себя отметила, что, судя по всему, монета была там единственной. Тшера знала, как это – выживать, блуждая от селения к селению, хватаясь за любую работу, лишь бы заплатили побольше, – ведь не угадаешь, когда и сколько доведётся заработать в следующий раз, когда и чего доведётся в следующий раз поесть, а возвращаться тебе некуда и не к кому, не у кого и помощи просить, случись беда. И знала, что нет в таком положении дела хуже, чем быть кому-то ещё и должным. Нет доверия людям – они опасны сами по себе. Вдвойне опаснее те, кто имеет над тобой власть – долгом ли, чувствами или обязательствами. Она и сама на этом месте сделала бы всё возможное, чтобы откупиться.
Тшера молча приняла монету.
– Ты поэтому помог мне в ту ночь? – спросила она. – Чувствовал себя должным?
«Но когда я звала – не пошёл».
– Помог, потому что девятеро парней напали на женщину.
– Я Чёрный Вассал.
– Тем более.
– Тем более?! Другой бы помог им скорее, чем мне.
– Они вели бой бесчестно. Не бой, а расправа.
– А если бы честно, то не вмешался бы? – хмыкнула Тшера.
– Если бы ты справилась сама, то да, – спокойно ответил Верд.
Тшера ненадолго задумалась.
– Бой не бывает честным, Верд. И ты либо принимаешь эти правила – то есть их отсутствие, либо погибаешь.
Верд возражать не стал, но уголок его губ чуть приподнялся в улыбке, которую Тшера истолковать не сумела.
– Интересно сразиться с тобой, – сказала она чуть погодя, себе под нос, словно эти слова не предназначались для ушей Верда, но произнесены были так, чтобы он их услышал. – Ты не Вассал и даже не бревит. Ты умелый воин, это видно. Но у тебя должна быть иная выучка.
«А кто хорош в бою, тот искусен в любви…» – Тшера даже головой тряхнула, чтобы отогнать прилипчивую непрошеную мысль. – «Ни к чему сложности».
Верд, не сбавляя скорости, внимательно на неё посмотрел, но ничего не ответил.
– Меняемся, северянин! – крикнул ему сквозь дождь подъезжающий к ним Дешрайят. – Иди в голову, к Кхабу. Если ты, конечно, не устал бежать пешком.
Верд молча ускорил шаг, чтобы занять указанное место. Дешрайят выровнял своего вороного с белыми «носочками» кавьяла в ногу со Ржавью, держась ближе к Тшере, чем держался Верд. Пожалуй, даже слишком близко – их колени то и дело соприкасались.
– Не повезло сегодня с погодкой, – сверкнул обольстительной улыбкой южанин. – Надеюсь, хотя бы кухарь порадует нас хорошим ужином. Владыка Тарагат говорил, что твой спутник знает толк в южных специях.
– Почему вы с Кхабом называете купца владыкой? – вопросом на вопрос ответила Тшера.
– О, – усмехнулся Дешрайят, и по тому, как он прикрыл глаза, Тшера поняла: её ждёт долгая, неспешная и вряд ли правдивая история. – Много лет назад, ещё при прежнем церосе, на Исхельмеше – самом дорогом рынке Хисарета – его прозвали Владыкой Расшитых Шелков, и вот почему…
Дневной привал они делать не стали – укрыться от дождя было негде, костёр развести тоже вряд ли получилось бы, а мокнуть на одном месте ещё неприятней, чем мокнуть, двигаясь вперёд, – поэтому перекусили на ходу захваченными припасами. К вечеру то ли обоз достиг края беспросветной серости, то ли запасы небесной воды иссякли, но дождь наконец-то утих, и сквозь тёмную хмарь прорезались рассеянные лучи закатного золота.
– Дальше по тракту, у склона к реке, есть схрон, – сказал Тарагат, пересев из повозки на своего кавьяла. – В нём путники обычно оставляют сухие поленья. Если повезёт и схрон окажется не пуст, разведём костёр и поужинаем. Запас воды из речки пополним. Заночуем на берегу.
«Запас воды сегодня и с одежды отжать можно».
С дровами повезло – схрон оказался набит доверху. Сложили костёр, отпустили кавьялов на ночную охоту, а авабисов – жевать прибрежную траву. Кхаб, изобразив на лице суровость, обошёл окрестности, проверяя, не притаилась ли где опасность, и уселся подле костра, над которым уже дымился котелок с будущим ужином. Купец с племянником устроились тут же; Бир кашеварил; Дешрайят поодаль разминался со скимитарами после дня в седле, и Тшера замечала, какие он бросал на неё взгляды.
«Вот уж кто не откажет, если позову».
Верд ушёл к воде и пропал из виду в сгущающихся сумерках.
– Не потони там впотьмах, северянин! – крикнул ему вслед Кхаб. – За тобой тут нырять некому!
– Не говори за всех, – мурлыкнула себе под нос Тшера.
Она развесила сушиться на ближайшей к костру ветке плащ-мантию, сняла защитный жилет, оставшись в подсыхающей рубахе, и курила, стоя у костра. Внутри вызревало непреодолимое желание найти повод, чтобы спуститься к реке.
– А ты нырнёшь, что ли, Чёрная? – обернулся на неё Кхаб. – Не поверю, что твоё вассалье племя для кого-то бесплатно пальцем пошевелит.
Тшера разняла скрещённые на груди руки, протянула свободную под нос Кхабу, пошевелила пальцами. Мелодично звякнули кольца.
– Бесплатно. – Уголки её губ приподнялись в лукавой улыбке. – Специально для тебя, Кхаб. – Имя наёмника Тшера произнесла с лёгким нажимом, но он заметил.
«Ждёшь, что я тебя каторжником звать стану? Не дождёшься. Мне пустая грызня не нужна. Да и ты по серьёзу вздорить не хочешь, так, лишь зубами клацаешь. Не я тебя на каторгу сдала. И не за благие дела ты туда угодил».
– Что за честь, ети ж ты! – ехидно восхитился Кхаб. – Всем теперь хвалиться буду, да вот разве ж кто поверит…
Тшера хмыкнула и устремила взгляд в сгустившуюся ночную черноту – туда, где ещё в сумерках поблёскивала маслянистой чернотой река, а сейчас лишь доносился едва слышный плеск. Трубка прогорела, непреодолимое желание опустилось ниже брючного ремня, повод пойти к воде нашёлся и теперь с настойчивостью дятла клевал в висок.
«Но мне ни к чему сложности, ведь до света уж не сбежать…»
«Опасно полагаться на людей, особенно тех, с кем тебя связывают плотские утехи, Шерай», – прозвучал где-то на границе памяти отзвук Астервейгова голоса.
«А мне на него ещё не один день рассчитывать, нас и так связывает уже слишком много: одна дорога, одно дело… и одна спасённая жизнь».
Кхаб перевёл внимание на Бира, каждое его движение провожая взглядом хмурым и недоверчивым. Бир, заметив это, взялся просвещать наёмника в вопросах приправ и специй.
– Птичий горошек, – пояснил он, показывая Кхабу очередной мешочек. – Сладковатый и пряный, на языке вяжет, если просто так есть. А па-ахнет как!
Он сунул нос в мешочек, расплылся в благодатной улыбке и протянул Кхабу. Тот осторожно заглянул в узелок, принюхался – сначала издалека, нахмурил сросшиеся брови, что-то обмозговывая, потом понюхал ещё раз, уже ближе, и кивнул.
– Гоже! – одобрил, возвращая узелок Биру.
– Дичник озёрный. – Бир извлёк из сумы и передал Кхабу связку высушенных корешков.
Тот повертел их в руках, понюхал уже смелее, ухмыльнулся и, вплотную прижав к ним большой приплюснутый нос, шумно, с наслаждением втянул воздух. Довольно крякнув, вернул пучок Биру.
– Млечный сок, – предложил Бир следующий свёрток.
Кхаб понюхал, но, видимо, ничего не почуял. Подцепил двумя неуклюжими для мелкой работы пальцами щепотку порошка, растёр и вновь принюхался, а потом облизнул пальцы, и лицо его тут же перекосилось.
– Тьфу, это что за кавьялье дерьмо ты мне подсунул, кухарья башка?
– В похлёбке вкусно будет, – хотел объяснить Бир, но Кхаб не стал слушать, раздражённо затянул завязки мешочка и сунул его обратно Биру.
– Тебе вкусно, сам и ешь! – сказал он, скрещивая на груди могучие руки. – А нам вон того пощедрей бахни, – добавил уже миролюбивей, кивая на связку дичника озёрного.
Тшера, наблюдавшая за ними краем глаза, заметила, что Бир тайком всё-таки добавил в котёл млечного сока.
– Отчего с нами не присядешь, кириа? – спросил Тарагат, подняв на неё взгляд.
