Ана Гратесс
Высота Стекла
Хоть оно и было доступно практически каждому сознанию, но не многие все-таки могли в себе его взрастить. Зерна то просто не всходили, то помирали от обильных дождей или засушливого жара. Жители Вотысы Тселика желали, что в одно прекрасное утро они проснутся, по вящему обыкновению вкусят уютного рассвета и обнаружат в себе живые ростки истинного персикового облака. Вот тогда, им казалось, они станут много ближе к Горе и достопочтимой сине-желтой птице. Тогда они, влекомые неиссякаемым внутренним светом достигнут наконец звездного бытия, о котором вечерами им перед сном нашептывает Вдохновение.
Перьевые черточки мягко оглашали денный поход, чья дорога пролегала как раз через серпантины Вотысы. Многие желали обратиться в походных сущей, увидеть свои жилища с высоты полета, но в силу принятых мер предосторожности количество мест было всегда ограничено. Терпеливо ждали очереди следующих и следующих желающих к восхождению, и длинная эта вереница страждущих не уменьшалась, а только удлинялась, покуда вокруг становилось все больше и больше жизни.
Детей сызмальства приобщали к пространственному восприятию и те в мельчайших подробностях представляли, как взбираются на Гору; целуют искрящиеся светом земли Тселика; переступают ея вершину и оглядывают весь дивный остров долгим пронизывающим взглядом, желая вобрать в глубины себя все искорки и пятнышки казавшегося такой нестерпимой далью красоту вящего Дома.
Пестрыми одеждами обволакивались готовящиеся к долгому, но увлекательному странствию. Для некоторых он становился последней надеждой на искупление от годами копившегося душевного хлама. Каждодневно звучала музыка высоких сфер, подбадривая идущих. Она лилась подобно золоченному фонтану, принося с собой радостное ощущение предвкушения некоего славного празднества.
Одним путешественником вспомнилась древняя забава, сопровождавшая восхождение в те времена, когда мир был игрив и жесток, когда существа не принадлежали к высокому, а исподволь управлялись Внешней структурой, которая часто была жестока и требовала только развлечений и зрелищ. Забава эта состояла в прыжке в неизвестное. В недра точащего священного безумства, которое цепкими лапами захватывало внимание ищущих освобождения от мирской суеты.
Прыгать с Вотысы и причинять себе и другим вред строго воспрещалось, но путешественник нашел одну тайную лазейку с укромным местечком, куда взор сине-желтой птицы не достигал. Он примотал себя лианой к толстому дереву и уже собирался сигануть вниз, но в последний момент до него дошел голос, который сказал ему: «Не стоит делать скорых полетов. Лучше доверься долгоденствующему воспарению, которое приведет тебя в итоге на вершины любого бытия». Путешественник спросил у внутреннего голоса, что значит это «воспарение». Ему незамедлительно поступили ответом такие слова: «Путь Вдохновения».
Путешественник сдался Птице, а потом продолжил восхождение к вершине, как и подобает. Вотыса Тселика лучисто улыбалась. Многим приходилось преодолевать порывы к развлечениям, сулящим сиюминутное наслаждение, но также многим приходил этот глубинный голос, который направлял живые сущности к свету, научению и терпению. В итоге каждый из отвернувшихся от «быстрого наслаждения», получал взамен нечто более великолепное и более великое – полет в сияющую вечность. Где Космос всевозможности являлся другом и сознанием, могущим открыть свои чертоги, где находились несметные богатства созидания.
– Облако никогда ни к кому не приходит во снах, это ясно как день.
– А еще ясно то, что мятное небо не видит осей гравитации.
– Для вечности есть одна грань, которую той не перейти.
– Какая же?
– Миниатюра Немезиды.
Глава семнадцатая
Что известно об этом эффекте или, надо сказать, об этой форме? Миниатюра Немезиды. На самом деле переброс на фоне переменчивости мира никогда не был настолько обширен, как оно происходит сейчас. Существа мерят руки и ноги на весах, взвешивают поступки; и если добродетели оказывается больше, то им открывается путь в облачный город, который с самых давних времен привлекал своей величественностью, непомерностью и славностью.
Можно спросить, в чем состоит славность сей абстрактной величины, ведь ни один из существовавших сознательных существ не достигал оной при живом теле или земном воплощении? А что, если это есть коллективная галлюцинация, мара злосчастного космоса, который требует особой жертвенности для прохода в свои обширные хоромы, и «за порогом» нет ничего кроме забвения? И жертва на самом деле не жертва, а кукла, в чью форму некий случай вдохнул жизнь? Вопросы равны ответам.
Гора недвижимо глядела вдаль. Она казалась той формацией, которую не коснется быстрая переменчивость. Привычных эмоций для нее не существует, как и факта обособленного восприятия я. Для Вотысы этого мнимого «я» нет, как нет того для лазурных небес или для сине-желтой птицы. Размашистые крыла сгущенных морей переходят из одного пространственного желе в другую полужидкую фазу. Минуя различные перепети, они пробираются к горным массивам только лишь для того, чтобы побыть рядом с Горой и ощутить веяния ее сильного духа.
Тселика никогда не переступала дозволенного ей порога, но некоторые из обитателей ее вершин могли проделывать подобные фокусы и пользовались особенным успехом у местных магов и прорицателей. В те далекие времена было не редкость встретить увешанную всяческими талисманами сущность. От них всех практически одинаково капало кровянистой субстанцией и пахло травяными испарениями. Ум во страхе закрывался в сундуках, при виде таких персонажей. Мог ли интуитивный поток совершить странствие в невиданные области имея при себе только абстрактные карты с довольно размытым содержанием?
Вотыса претерпевала качественное изменение, но настолько медленным было это движение, что и правда казалось, что будто бы ничего и не происходит вовсе. Птицы улетали и прилетали в песчаные гнезда, обмахивались цветочными веерами и производили новых сущностей, а те в свою очередь, только вылупившись из уютной темноты уже бежали дальше, наметив одну единственную цель: Миниатюра Немезиды. Равновесие.
В головах сей образ претерпевал атмосферные вращения, скручивания и проверку на прочность различными страстями, и если образ оставался тот же, что и в начале пути, то страннику позволялось выйти из своей обусловленности, чтобы смочь испробовать другой, более многосложной и извилистой дороги.
Грезаль с Грим-усой теперь могли извещаться в длинных или коротких диалогах словесными звуками, похожим на чудное присутствие сюрреалистического концерта. Звезда уже давненько отошла в сторону, позволяя своим деткам произносить то, что тем кажется правдой и красотой.
Как-то раз Грим-уса обтирая свое бирюзовое тело мыльным корнем вымолвил довольно интересную философскую или мысленную движимость. Рядом с ним в то время находился Грезаль, он занимался тем, что производил на свет тонкие папирусные листы.
Вот диалог, который получился у звездных детей:
– Знаешь Грезаль, иногда мне начинает казаться, что все происходящее похоже на игру. Только игроками выступаем не мы, а некто со стороны. И мы, находясь в заранее сформированном коконе из убеждений и шаблонов, не можем взглянуть на тех Других, которые заправляют всем танцем. В таким моменты, мне делает чуть ли не тошно, мою голову накрывает вуалью из многочисленных страхов и сомнений. А ты, дорогой мой друг, – сущь обратилась к сестре-собрату, – ты чувствуешь, что происходящее неким боком чуть надавливает на восприятие, требуя от нас именно тех, или иных реакций?
– Как ты знаешь, я довольно много времени провожу среди местных и на глаза порой попадаются чудаковатые отщепенцы, вроде тех магов, на шеях у которых гремят различные побрякушки-обереги. Эти персоны смотрят на все с той точки, словно бы происходящее суть игрище высших сил; и они сами, персоны эти, не имеют отдельной воли и места под священным солнцем, чтобы делать собственных шагов туда, где переплетаются линии жизни. Те чудаки уверены, что их сущи части Прекрасного, и приходят они к пониманию вот таким вот путем. Все мы – частицы одного и нам дана свобода как раз для Научения и постижения Вдохновения. Твои слова, Грим-уса, чем-то напомнили мне изречения подобных магов. Они не лишены почвы, нет, но проверить оное не представляется возможным; а иногда подобные думы и вовсе опасны, так как нередко подрывают уклад психокосма. Зачем тебе все это?
– Хочется знать, что моя звезда не пешка в чьих-то грязных руках.
– С чего ты взял, что «их» руки грязны? Быть может они источают великолепное благовоние и чисты аки хрустальные слезы наших животворящих рек.
– Смутное ощущение мне кажет подобные картинки, а оно бывает правдиво. Грезаль, прости мне мои слова, которые сейчас прозвучат, ибо я знаю как дороги тебе эти материи. Как-то раз находясь в медитативной тишине, мои структуры, дрейфуя случайным образом набрели на некий упругий сгусток. Он был наполнен различными формами идейного потока, вещал невероятные вещи, исторгал из себя слова, которых я никогда не слышал. И среди всех этих облачных мрений мое обострившееся восприятие уловило волны Горы. Нашей величайшей и достопочтимой Вотысы Тселика. Эти сигналы были длинными и короткими, понятными и смешанным с неведомыми для меня смысловыми матрицами. Но что самое интересное, мне удалось как-то выбрать из, казалось бы, беспорядочного потока, звенья осмысленной информации, о которой я тебе сейчас поведаю.
– Внимательно слушаю, друг мой. – Ответил Грезаль, откладывая свое занятие с папирусными листами.
– Гора вела диалог с некими сущностями. Из их бесплотного рассказа стало понятно, что речь велась о нашем мире и о том времени, чье влияние на течение нашей реальности так велико. Сущности говорили, что сутки вскоре окончательно перейдут во владение Вотысы, а Вдохновение станет полноправным держателем всех «кукольных» душ, населяющих остров. Как я понял, «кукольные» души – это наши внутренние звезды, с помощью которых материя движется и преображается вокруг нас.
Все это время те Другие имели над нами интуитивно интегрированную власть, могли перетаскивать наши формы из одного места в другое. Насылать на морское дно разнокалиберные бури и топить прибрежные районы. Весь хрусталь, снесшийся в те далекие пучины забвения дело рук Их. Этих Других. Это похоже на то, как если бы тебя и меня наделили волшебными палочками всевозможности и дали во владение неиссякаемые источники для творческих полетов, и мы бы день и ночь занимались бы одним только созиданием, верча и круча истории как вздумается шестому чувству.
Звучит игрушечно и как-то по-наивному сказочно, но именно в таком свете мне приоткрылась «тайна». Как только в моем сознании оформились данные мысли, меня вытолкнуло из медитативного потока обратно в наш зеленый мир. Окно закрылось и больше, как я ни старался, к тому сгустку меня не подпускало. Оно словно бы покрылось непробиваемой коркой или вовсе исчезло. – Грим-уса на данных словах завернулся в перламутровый плащ, словно бы успел продрогнуть в теплой родной обители.
– У Горы множество секретов и не все нам дано понять. Могу предположить, что данное мысленное вращательство могло быть неким сновидением или фантазией, или обыкновенным фоновым шумом горной породы. Мы до сих пор не знаем, не имеем представления как Она смотрит на все окружающее и каким уровнем сознания Она наделена. – Грезаль внимательно посмотрел на собрата-сестру и продолжил.
– Слушай, Грим-уса, мы не можем быть такими легковерными и подверженными всяческим стимулам со стороны, иначе бы нас давно здесь не было. Что я тебе советую в данном случае, так это отправиться к вершине Тселика, чтобы «подслушать» исходящие от нее волны. Глядишь, близость к Горе натолкнет тебя на понимание или откроет новые горизонты к познанию.
Грим-уса внял слову Грезали и перестал тревожиться, а принялся готовиться к длинному походу на Вотысу. Желтоватым свечением означился лимонный восход на горизонте, на водных гладях образовалась холеная розоватость, так привлекавшая местных птиц. Они любили летать над ее мягкими, зеркальными сполохами, время от времени вглядываясь в проносящиеся мимо отражения самих себя. И как забавно их форма преломлялась на подобных материях. Птицы громко гоготали и довольные, отправлялись в свое привычное обиталище, ожидая следующего восхода.
Сущность, собиравшаяся в долгий путь как раз увидала возвращавшихся птиц. Они весело смеялись и выглядели счастливыми. И думал Грим-уса о том, как сам будет радостно напевать гармонические мотивы, когда и его путь завершится и его весть вернется в свои родные места, обогащенная священным знанием. То вдохновило его внутреннюю, клокотавшую от нетерпения звезду и он, попрощавшись с собратом-сестрой отправился в путь.
День делался похожим на конфетный калейдоскоп или снежное лакомство для прикорнувших на обочине путешественников. Через десятки перевалов, через зигзаги серпантинов, существо перешагивало собственные запретные зоны, раскрывая грудную клетку для красочных ощущений. Пониманием означилась всевосходящая дорога к вершине.
Вдохновение наблюдало за Грим-усой, а Грим-уса наблюдал за внешними и внутренними переменами вокруг себя и в себе. Все это походило на заметки на полях, когда поэт занимается вычиткой и заменяет, дополняет или убирает строчки, делая важные для сочинения пометки. Эти пометки как раз начинали играть по своим правилам, наволакивая на восприятие путешествовавшей сущности неодолимое ощущение значимости всего действа.
Хоть мысли больше не возвращались к тому мрению, которым существо поделилось со своим собратом-сестрой, но все-таки какой-то налет кое-где да взыгрывал пронзительным звуком металлического колокольчика будя тем самым эти странные умственные вращения. И дорога вдруг на пару мгновений превращалась в сочетательный туман из осторожности и колючего недоверия.
Гора все смотрела на смелого путешественника, посылая тому и сине-желтые взмахи крыла и ветерок с ароматом мятного моря. Вершина временами укрывалась густым облачным покрывалом, скрывая от внимания путника великолепную шапку Тселика.
Не забывал странник и о целебных медитациях, которые давались ему тем легче, чем ближе он подбирался к вершинам Горы. Вот и слюда стала попадаться все чаще, показываясь собранной в мятые кучи тут и там породы. Медитативные практики, производившиеся близ подобных кучек, делались более насыщенными на пустотные глубины и выливавшейся из этого бдения образности. Картины поражали восприятие. Больше не нужно было корпеть над книжными страницами и папирусами с непонятными знаками-символами, чтобы достигать изумляющих истин. Все шло само собой. Интуитивный поток наилучшим образом находил те скрытые лазейки, которые в обыденном восприятии были сокрыты вращательным умом.
Эти лазы или по-простому щели, переворачивали сознание, если бы то было продолговатым шаром; и незамутненному взору Грим-усы открывались доселе невиданные области познаний, которые проливали свет на многие и многие вопросы, долгое время волновавшие его ум. Теперь вершина Вотысы открывалась ему глубиной, вмещавшей в себе все средоточие окружающего мироздания. Там был и космос, чья синяя темнота волновала восторженную звезду внутри; там было и изумрудное море, в чьем распорядке виднелась та зеркальная закономерность, повторявшая уклад жизни на поверхности покрытых растительностью земель. И многое, многое другое, что в порядке нестройной очереди выхватывалось сознанием.
Дорога прекратила движение вверх, круто сменив направление прямо в расширяющиеся низины, где исполинские глазницы некоего существа игривым полутоном захватывали странника в свои энергетические сети. Грим-уса претерпевал изменение внешней формации, преображаясь из бирюзового древоподобного тела в тонкое и полупрозрачное полотно. Местами это полотнище мерцало блеклыми сполохами мысленных картин, но чаще всего оно оказывалось слитым с внешним потоком, который увлекал сущь все дальше и глубже.
В какой-то особенно длинный переход, Тселика возжелала диалога с сущностью, стремившейся к ней. Гора долго наблюдала за странником и была хорошо осведомлена о его целях, чаяниях и надеждах, но хотела все-таки прояснить один немаловажный вопрос. Плоская сущность чуть колыхалась от восходящих вверх потоков легкого ветерка, предаваясь умиротворяющей медитации, и нечто начало ее кренить в другую сторону, где темнота была наиболее сгущенной.
Грим-уса не возражал такому движению и отдался на волю случая. У него в голове вдруг начали возникать слова, имевшие смутно знакомый голос.
Долго ли, скоро ли длилось словосочетание, но вскоре оно означилось таким диалогом:
– Расстилать ли подложку под новое блюдо или пойти отогреть давно не использовавшийся камин?
– Кажется, что огнево будет лучше в данном контексте, но подложка тоже не помешает, ибо тонкая гарь может испортить чистые и блестящие поверхности стола.
– В таком случае, придется выбрать сразу два варианта сервировки.
– Видимо, придется.
– Я ощущаю на себе какой-то взгляд со стороны. Наверняка эта наш досточтимый гость.
– Он падает все дальше от своего привычного мира, становясь все ближе к нашему. Старое тонкими слоями отмирает и благодаря ветру остается в верхних сферах, а новое еще не успело оформиться. Потому нашему страннику могут приходить фантастические картины. Дадим еще времени. Тоннель, придуманный в качестве ловушки, хорошо скрадывает пространство, мягко поворачивая его. Кажется, будто движешься вниз, но это совершенно не так. Оно выглядит не тем, чем кажется. Запомни.
– Да-да, запомни-ка дружок. И слова наши таким же перевертышем облекаются. Пойдем накрывать на стол, 203.
Время сделалось подобием петли, принялось мотать странника то в одну область познания, открывая богатства сундучных реалий, то в другую сторону, где запечатлен вечный ужас неиссякаемого потока заблуждений. «Если бы можно было все что я смею наблюдать во стихах рассказать, то получились бы самые абстрактные и певуче-музыкальные вещи что видел свет!», – думал Грим-уса, силясь перейти всяко вещественность.
Настырностью ли или предубеждением наполнены страницы бесплотных книг. Существа хотели совершить нечто хорошее, нечто, что в их миру запомнят надолго. Заполнят видимое материальными приветами и радостью, находящейся в блестящем металле. Стеклянные меры весов кренятся теперь в сторону признания, а ведь еще совсем недавно сущности желали только творческих полетов и созидательного экстаза. Как быстро все меняется, лопарь! Они желали встретить гостя с почтением, показать ему свое радушие и приветливость.
Сущности не станут съедать Грим-усу быстро, нет; сперва они расскажут о себе, о перекрестках своей судьбы, потом плавно переместятся на область ментальных тем, где царствует величественная снежность и лед. Как хороши могут быть мгновения долгого полета в неизвестные бездны: тебе уже все равно, что будет дальше, и ничто не мешает созерцанию проносящихся стенок космического Дома.
Замки стреляют на поражение прямо в сердце. Плотность меняется от большего к меньшему и ощущений становится много меньше, чем было ранее. Зато тонкие естества понемногу начали забирать верх. «И это хорошо», – проворачивал Грим-уса у себя в сознании. – «Если можно трепетать на манер листа, то значит, однажды можно снова сделаться цельным деревом. Когда-нибудь это произойдет, а пока я отдаюсь своему походу к Вотысе со всем возможным благоговением».
Сердце ухает в такт здешней земле; ее сумеречные недра даруют уют, то кристаллическое понимание, которого так часто не достает покореженному от долгого бдения уму. Эти земли медитативны в больше степени, чем его родные края, заключил как-то плоский листочек, ниспадающий к Тселика в глубокой тишине. Любые шумы или пестование материальной формации приходят в пору молодому сознанию, но для мудреного существа это является уже практически непозволительной роскошью.
Наконец пришло время окончания долгого пути. Грим-уса это понял по изменившимся ландшафтам, которые картинным шагом меняли направление дороги от приевшейся пустоты к выпукло-вогнутым формам, вселяющим дух новизны. Хорошо ли то было, листочек пока не мог понять, его ощущения притупил пряный аромат приправ и специй. Палитра цветов, царствовавшая здесь, чем-то напоминала цветовое и световое сложение родных пышущих зеленью мест. Темные сласти грезящего ума поменялись на светлые якоря материальной геометрии.
Из расплывчатого тумана проступали четкие формы прямоугольников, квадратов, треугольников и шаров. Эллиптический наклон с перемещающейся по его краю поблескивающей точкой напоминал собой движущуюся комету, но то была обыкновенная не то лампочка, не то весьма авангардной формы люстра. На кремового цвета прямоугольнике пестрели различные насыпи, заботливо уложенные в маленькие золотистые чаши. От светящегося холодным блеском полого цилиндра исходил густой дымок, в котором угадывались ароматы ванили, сахара и чего-то очень тонкого, почти неуловимого, похожего на запах диковинного цветка.
Сюрреализм натуры тонко выступал из спокойных и ярких тонов, которые в идеальных пропорциях перемешивались, будучи на чудаческого вида палитре.
В правом углу от ниспадающего потока листик заметил цветное панно, подсвечиваемое с другой стороны скрытым от глаз светильником. Получалось этакое витражное окно. Его изображение являло взору картину старого времени, когда в ходу были художественные приемы полузабытых эпох. Их пытались воскресать грубым нахватом, но каждый раз из подобных попыток выходили только почти нетесаные камни, посыпанные сверху наспех смолотой крошкой из отгнившего золота и темного хрусталя. И сё нисколько не услаждало взор, а только все дальше уводило от первоначальной цели, погибая где-то на стыке между сиянием разума и тьмой, которую выжигала неуемная страсть.
Двое звездообразных сущей сновали от одного прямоугольника с насыпями к другому, перекладывая пестрые кубики, на чьих гранях виднелись абстрактные изображения неясного, весьма размытого содержания. Один из сущностей совершил рукой некий щелчок и тонколистный странник понесся в лиловую дымку, сулящую еще одно приключение.
Недра фиолетовой напасти раскрылись до того, как листочек осознал, что его затягивает в новую сферу бытия. Аромат приправ сменился на ягодное облако, вмещающее в себя все леса и сады плодоносящих кустарников. Холмистая местность не приветствовала гостя радостными возгласами, отнюдь, она грозила сомкнуть свои челюсти парой мощных захватов. Гость как нельзя острее ощущал себя чужаком в здешних землях, но хоть как-то поправить поток движения, относящего его все дальше, не мог.
Безвольная плоскость подвергалась нападкам лиловых и пурпурных сполохов, ягодные запахи стали превращаться в тошнотворное мрение, кружащее восприятие на манер волчка или спирали. Верчение все ускорялось и сущность начала терять себя, растворяясь где-то во вне ощущаемого опыта. Двигательный коннект лилового миража закончился для Грим-усы потерей всех чувств, а наблюдающие со стороны сущи, которые и отправили листочек в это помрачительное шествие, сделались довольными своим выбором.
– Наш далекий странник практически готов. Изволишь попробовать получившийся суп? Идейного в нем – тьма тьмущая!
– Пускай еще покипит, варево должно настояться. Хорошо, что я добавил в кастрюлю фиолетовых ягод с нашего сада, а не то бы наблюдали сейчас рассредоточенную блеклую жижу.
– Спору нет, хорошо придумал.
– Ждем еще пару петель.
И настольные часы с зигзагообразными стрелками и символами вместо привычных цифр занялись отсчетом еще пары неровных кругов. Сущность вдруг открыла замученный взор и снова ощутила себя бденствующей где-то. «Я снова есть. Тут или Там – не важно, главное, что я Есть», – таковыми были первые мысли очнувшегося сознания.
Лиловый туман рассеялся, вместо него на первый план начали выходить песчаные барханы и зеленоватая водяная субстанция. Эти две ипостаси имели четкую границу между собой. Вот здесь, в низине, плещутся тихие волны, дарующие своим неспешным ритмом умиротворительный лад; а тут, наверху, сочится солнечным блеском и золотом рассыпчатый песок. Существо хотело было глянуть в «небо», но его не существовало в данной плоскости. Листок вертел взгляд по кажущейся окружности, но натыкался на все то же дарованное здешней природой двустишие. Изумруд и золото.
Грим-уса попытался представить данное сочетание в форме кольца, покоившегося на красивых пальцах Грезали и у него получилось. Реальность смешалась в этой чудаковатой двойственности, явив еще одну грань бытия. Теперь это несмешиваемое очарование стало похожим на вечного скитальца, однажды покинувшего родные места ради довольствия новыми впечатлениями. «Радость в движении», – думала плоскость, – «счастье в секундном отвержении привычного хода жизни; в россыпи блистающих капель росы по утру или нескончаемом потоке творчества».
Созидание открылось сущности с новой стороны. Теперь это было не обыкновенное желание защитить тленную часть «я» от неминуемой погибели, то показало себя свежей строкой в общемировой материи. И заблестело оно, родное сердцу, неиссякаемым течением чистой фантастики, вставшей наконец вровень с реальностью.
Совокупность фактов указывает на то, что Грим-уса дошел до стадии расщепления прошлого опыта, входя в сферу спокойного жития. Сущности, наблюдавшие за этим неспешным полетом, улыбались, а часы завершили отсчет. Раздался пронзительный звук застекленевшего гонга. Листочек наконец выварился, и от него остались лишь светлая тишь да темная гладь.
Один из сущей взял щепотку истертых трав и чуточку карамельного перца и посыпал этой смесью жидкую фазу. Он хлопнул в ладоши, обозначивая финиш и сказал:
– Блюдо готово, можно накрывать на стол! Тарелки с половником уже стоят на выдаче.
– Я думал, яство будет похоже на красочный суп, а все получилось куда лучше!
– Точно-точно. Время вываривания сыграло свою роль. Мои внутренние структуры довольны и уже не терпят опробовать ложечку-другую получившейся красоты.
Серебристым половником сущности стали набирать порции поблескивающего на свету супа. Глубокие тарелки заструились дивным дымком, а лиловые растения, стоявшие в глиняных вазах поодаль от варочной поверхности, ощутив аромат раскрылись ярким цветом. Инородная жизнь пахуче пересекалась с окружающей реальностью, смешиваясь в коктейль животворящего фейерверка.
Звезды за темными провалами окон потянулись к источнику новизны, но встречены были холодным предупреждением о невмешательстве. «И пускай. Играющим сущам, видимо, более оно надобно, если они не хотят, чтобы кто-то еще испил толики сказочной красоты, которое принесло собой Извне», – тихо вымолвили звездчатые светимости и потрусили обратно в коловерти сумрачно-синего небосвода.
– Интересно, а наш герой помнит, что все что он воспринимает следует оборачивать перевертышем?
– Наверняка счастливчик позабыл о нашем предупреждении.
– В таком случае, нужно донести информацию повторно.
Часы снова означили ход. Стрелки взметнулись вверх. На символе восхода солнца туманные полости вновь забрали Грим-усу в новое-старое путешествие. Снова переходя те мрачные тоннели, что в глубоком космосе, на него нашло ощущение будто бы его относит в лесистый оазис, наполненный приятным шумом ветра. Листья с иголками колыхало на тепловатом дыхании, и плоскость тоже принялась самозабвенному движению, где пушистые растения складывались в мягкую перину простецкой лежанки. Сущность, лежа теперь на траве, услышала расслабленное и легкое течение словесности в сознании.
«Перевертыш мартовских котов. Это не то, чем кажется. Сворачивай восприятие на половину и подвергай все алгебраической функции». Затухающий поезд все еще продолжал катить Грим-усу куда-то вдаль, хотя дорожное полотно уже давно закончилось. Его бдение подошло к финальной точке. Как нельзя точно он ощутил это движение теперь. Он уже давно достиг своей Вотысы Тселика, но понял то только сейчас, когда к нему сумел пробраться стук колес чужого сознания.
«Нужно очнуться от дымного утра, чтобы увидеть приближение ночи. Она вокруг меня, а я ее не вижу, хоть ты тресни», – думы проскользнули к тонколистной суще, ввинчиваясь в бесплотное сознание, витающее рядом. – «Подвергай все «перевертышу», и найдешь все что требуется».
Так-то оно так, да вот для того, чтобы вывести формулу нужно было использовать аппарат разума. Нужно было убедить логическое мышление, что все обстоит именно так, а не иначе. Пока взору представала все та же умиротворяющая картина с лесным шумом и зеленью.
«Пространственная визуализация», – наконец сущность нашла то средство, которое вернет ей реальность, – «заключение на фоне правдоподобных параллелей».
– Если я сейчас в лесу, то на самом деле мое тело не здесь, а в другом месте. И перевертышем означится густонаселенный дом.
– Если я не вижу свое тело, то оно на самом деле находится как раз вот в таком поселении. Мне открывался некий вид с прямоугольниками… но как быстро оно ушло с поля зрения!
– Моя сущность брела вверх, а потом вниз. Значит я вверху, а не в какой-то абстрактной низине. Снова сходится. Вотыса Тселика прямо тут. Она меня запутала, захотела поиграть. Нашло песчаное счастье, золотом прибрало к рукам.
– А ну возвращай меня на место, ты, красочная мара! – Грим-уса начал возмущать пространство вокруг себя, и оно стало поддаваться.
Лесное пиршество мягко сменялось с зеленоватых оттенков на цвета закатного неба. Воздуха стало меньше, и под плотными, объемными ногами ощущалась твердая каменная поверхность. Грим-уса открыл глаза и увидел, что находится на вершине Горы.
Тселика приветливо обступала нашедшего себя и свою цель странника. Сущность залилась счастьем и радостно окинула взором открывшиеся ей пейзажи. Вон там, внизу, виднелась крохотная точка его и Грезали жилища; а рядом все так же блестела Звезда. Кое-где виднелись еще подобные жилища-точки, принадлежавшие другим созданиям.
На душе у Грим-усы расцветали сады, журчали бирюзовые водоемы. На горизонте виднелась смешивающаяся полоска между водами океана и небом. Они вещали собой отзвуки заходящего светила. «Грезаль бы точно упал в обморочные конвульсии, завидев такую красоту», – думала древовидная сущь, «а теперь нужно приниматься за медитации, хочу получше узнать нашу ма-Гору».
На светлых блюдцах остывала пахучая аппетитная жидкость. Рядом с тарелками лежали серебристые приборы; в плетеных корзинках отдыхал свежеиспеченный хлеб из темной муки. Сущности остались довольны работой сознания своего нового блюда. Теперь можно было приниматься за трапезу.
