– Так. Заливаем холодной водой и добавляем две щепотки сахара.
– Даже если ты несладкий пьёшь? – уточнил Кирилл.
– А в присутствии сахара экстракция идёт интенсивней. – Она поставила турку в песок и прибавила огонь. -Видишь, пока варится будет, я эту турку. Её, кстати, в Турции как раз «джезве» называют, поворачиваю вокруг своей оси раза два или три. Как пена поднимется, надо сразу снять, немного подождать и опять поставить. И так три раза.
– А говорят, кофе закипел, значит готов?
– О, это только невежды. Да отсохнет у них их поганый язык! Погоди, не перебивай. Я под конец добавляю кристаллик соли. Можно ещё немного корицы положить. Это будет по-армянски.
– Apropos14 по-армянски. Давно хотел тебя спросить. Художник Сарьян тебе не родня?
– По папиной линии – да. Когда-нибудь расскажу, если интересно. Кстати, о родне…
– Это я так. С духом собраться хотел. Я сейчас начну.
Они помолчали. Катя налила кофе в две прозрачные чашечки и положила сверху отдельно душистую пенку. Кирилл поблагодарил кивком головы, взял свою чашку, затем достал из нагрудного кармана конверт и протянул его ей. Пока Катя читала, Кирилл с откровенным удовольствием маленькими глотками пил кофе, стараясь на неё не смотреть. Наконец, он не выдержал:
– Вот видишь, я получил письмо. Оно для меня, в общем, из трёх частей состоит. Во-первых, это, конечно, «Весть».
– Да что там, извещение о смерти, – зябко пожала плечами Катя.
– Если хочешь. Но он пишет, что тяжко болен, а мы теперь знаем, что он убит.
– Мы пока ничего толком не знаем.
– Ты, наверно, права. Но подожди. Он пишет, что хочет сыну Пете что-то отдать. Это вторая часть. Я должен пойти по цепочке. И я пошёл, и дальше пойду. Только сначала ты мне скажи, а что тебе известно? Кирилл, наконец, взглянул на Катю и подивился выражению её лица. Она встала, прошлась по комнате, вздохнула и горько сказала.
– Ты мой старый друг. Я тебе сейчас расскажу, а потом мы постараемся больше к этому не возвращаться. Знаешь ты или нет… Может, знаешь… В общем, Андрей, он со своими особенностями был. Всех нас когда-то, долго ли, коротко ли любил. Всех нас бросал: Вальку, меня и Сашку, многих других. И вот как к другим – я не знаю, но к нам – «школьным» без конца возвращался. Он меня тогда после гор ради Саши оставил. Сашу тоже быстро оставил после пылкой любви. Но примерно так через год у меня опять появился, и появлялся, и появлялся. Когда я поняла, что у меня ребёнок будет, ничего такого книжного в моей голове не мелькало. Никаких таких идей, что я де только и мечтала от любимого человека ребёнка иметь, что я вообще ребёнка хочу, что это ценность и драгоценность. Мучилась: сказать или не сказать ему, это да. Паника ещё была, потому что… Ну например, сумею ли одна воспитать? Ребёнку нужен отец! Или совсем простая деталь. Мысли о том, как я приду в институт. Как стану всё круглей и круглей, и месяца через три все поймут! А тогда неизбежные вопросы! Ох, как вспомнишь… Ну, одним словом, однажды я ему всё сказала. И тут он, надо ему отдать должное… – Она запнулась, бессознательно терзая лежащую около прибора салфетку, а Кирилл вспомнил фразу: «Это, конечно, не много сделано, но это сделал я». Между тем, Катя продолжила. – Андрей тогда… Если трезво подумать, он поступил как взрослый. Хоть взрослым не был. Какое там, в двадцать лет! Да он и ещё через двадцать… Он взрослым так и не стал!
Кирилл снова налил себе кофе и в который раз подавил желание задать вопрос, боясь вспугнуть этот нелёгкий рассказ. Катя, тем временем, принуждённо рассмеялась.
– Ну ты себе представляешь, да? Двадцатилетний Синица. Такой с бородой и гитарой. Только что из похода и через час на премьеру на Таганке! А тут он мне просто отрубил. «Катька, про аборт думай, не смей!» Подумай, Кир! Это удивительно. Он, мальчишка так сразу, сходу сказал. Я тут же послушалась. Могла же я сказать нет! А дальше… Мы сняли дачку-халупу в Кусково. Лучше ничего не нашлось. Денег было в обрез. И до рождения Пети жили вдвоём. Что тебе сказать, Кира… Сняли в сентябре – золотая осень была. Но скоро наступила зима! А у нас керосинка, печка типа буржуйки. Вода в умывальнике промерзала до дна. Мы ложились в постель в пальто и раздевались под одеялом. Петя у меня к новому году родился, как подарок под ёлкой. И вот наш папа, Синица, меня в роддом, как положено доставил. Имя мальчику выбрал. Обратно нас уже сюда вот привёз. Не оставаться же с малышом в шалаше в январе. Потом пошёл по конторам – отцовство оформил. Ты не забудь, тогда ещё этот незабвенный прочерк в метрике был, когда ребёнок не в браке родился. Но если отец добровольно отцовство признает, разрешалось Пете в свидетельство о рождении его и по-людски записать. Как это прочерк? Очень просто. Была бумажка. Метрикой называлась, не помнишь? А там, к примеру, стоит: мать – Екатерина Александровна Сарьян. Отец… А напротив слова «отец» пустое место и в-о-о-о-т такое тире!
– Я понял, – вздохнул Кирилл, – извини.
– Ладно. Уже недолго. Ещё Андрей настоял, чтоб я на алименты подала. Я, говорит, охламон. Про деньги могу забыть, могу загулять… ну, ты знаешь. Пусть лучше идёт автоматом. Я опять послушалась, чёрт знает почему. Да ну, он тогда месяца два с нами вместе кое-как пожил, потом съехал и… Кира, – прошелестела Катя Сарьян, – с тех пор моя первая любовь, такая вот «любовь с большой буквы», отец моего ребёнка Андрей Синица нашего сына больше ни разу не видел, видеть не пытался и никаких контактов с ним никогда не имел!
Кирилл вскочил с места, подошёл к Кате, по лицу которой, наконец, побежали слёзы, и повинуясь душевному порыву, обнял её и стал гладить по дрожащим плечам.
– Катенька, не надо, родная. Нет, ты поплачь, это даже лучше, – сбивчиво начал он. – Чёрт побери, ты же никогда… Я ничего не знал! Ох, ничего, Кать, ты у меня молодец! Я вот, жалко, не могу плакать. Веришь, хотел бы, да не могу. Давай мы с тобой сейчас… Вообще, я тебя хочу со своей дочкой Лизой познакомить!
Он что-то ещё ей несвязно говорил, пытаясь отвлечь, она только всхлипывала. Наконец, Катя нашла платочек, и светлея, грустно улыбнулась сквозь слёзы.
– Стой, Барсятина! Мы где с тобой остановились? Ты думаешь это всё?
– Wo waren wir stehengeblieben?15 – машинально пробормотал Бисер.
– Du hast mich gefragt, ob mir uberhaupt was bekannt ware,16 -непринуждённо отозвалась Катя.
– Ты где это так навострилась? – изумился Кирилл.
– Да не всё ж только вам – арийцам. Я с фирмой «Байер» постоянно работаю, они лекарства производят. О, ты знаешь, что я ариец?
– Нет, я шуткую просто. Как так – ариец? Я ничего не понимаю.
– Окей, к бесу арийцев пока. Нам слишком много надо друг другу сказать, лучше делать это по порядку. Катя вздохнула и нахмурилась.
– Кира, я ведь понятия не имею, что Синица хотел Пете оставить. Тут ещё такое дело. Строго говоря, алименты по закону платят до восемнадцати лет. Петя давно старше. Но нам Деньги всё равно приходили. Совершенно разные суммы. Иногда два гроша. Иногда просто много. Это были переводы по почте. Наконец, мне стало неловко. Я решила при первой возможности его известить. Сказать, чтоб больше денег не посылал. И значит, надо его найти. Понимаешь, после Петиного рождения Андрей тоже «появляться» пытался. К примеру, со мной на нейтральной территории пересечься с продолжением. Я это однажды прекратила раз навсегда. И с тех пор тысячу лет его не видела. У меня не было его адреса, ну ничего. Поэтому я принялась его искать по старым каналам через ребят. Гришка Симаков тогда уже большим человекам стал, в президентской команде «играл». Он мне и разузнал. Синица, де, ни мало ни много, создал коммуну на Кипре, где сам и живёт. Они там пашут, сеют и ведут натуральное хозяйство.
– Что-то такое я слышал краем уха, – пожал плечами Бисер.
– А я не хотела долгое время ничего задевать. Забыть старалась и знать поменьше. Поэтому с Петей, возможно, ошибок наделала. Словом, Гришка сказал, чтобы я в голову не брала. Уж по крайней мере пока Петя университет не окончит.
– А он на каком факультете?
– Ох, это отдельная песня. Он на юрфак поступил, проучился до конца, очень прилично проучился, а перед дипломом в раскрутку пошёл. Я тебе сейчас совсем коротко, в двух словах. Просто нет сил уже. Петька целый год со мной не живёт. Он снял квартиру и беса празднует. В университете академку взял. Глаз не кажет. Дурацкую музыку слушает без конца. С какими-то прохиндеями дружбу водит.
– Попивает?
– Да, не без этого. Хотя душа и не принимает, как у отца. Но фирма не останавливается перед затратами. Ещё что-нибудь?
– Насколько я знаю, мухоморы и анаша. Но больше для понта. Так, а тогда почему? Или…
– Нет, я думаю, вернее, надеюсь, именно «почему», а не «или».
– По-моему, во-первых, возраст такой. А во-вторых, он очень хочет знать про отца. Затем богоискательство с богоборчеством пополам, сомнения в собственной гениальности…
– А ты ему что вообще рассказала?
– В том то и дело. Предыдущее поколение отправляла таких папаш на Северный полюс. Мол, папа – полярник, приедет, но позже. Или ещё лучше: герой был, на войне воевал. Полковник! Нет, генерал! Смотри, я даже в рифму заговорила. То есть примерно так: твой папа геройски погиб при исполнении, а я согласно заветам.
– Партии и правительства?
– Видишь, как мы с тобой с тобой друг друга понимаем. А этим желторотым что объяснишь? Трудно, больно, стыдно. Но теперь я должна. Время пришло. Надеюсь, что не ушло ещё.
Кирилл подошёл к окну, посмотрел на знакомый с детства «дом Жолтовского», с одной стороны которого располагалось «старое метро», как называли Смоленскую по Филёвской линии раньше, и попытался представить себя там напротив на Садовом кольце.
– А что, все на месте! Вон почта как была, так и есть, большая арка, где он часто курил, чтоб кто-нибудь не застал.
– Катя, давай сделаем так. Я Петю сам найду без посредников. И поговорим, как мужчина с мужчиной.
Они немного поболтали, стараясь отвлечься. Получалось это не очень.
– Кира, ты мне не сказал, а кто «второй»? – спросила Катя после короткого молчания. Бисер вовсе не удивился вопросу.
– Сейчас скажу. А собственно… Ведь ты всех знать должна? Ты же писала эти ключи?
– Да, писала. Но мы решили, что и я знать не буду, кого выберет он. Всерьёз играли, – пожала плечами Катя.
– Кто – он? Как это так?
– Ну, ты помнишь, что всё возглавил Андрей. Мы так сделали: я выбрала своих, а он своих. Доверенных лиц?
– Вот именно. Потом мы все эти имена на листочках начирикали и бросили в шапку-ушанку. Помнишь его ушанку?
– Ну как же, из белого кролика. Я тоже такую хотел.
– Так вот, я из неё четыре скрученных бумажки вытащила, а Синица в конверт положил, запечатал и двинул домой.
– Стоп. Пока я не запутался, получается так. Синица всю эту нашу «четвёрку лошадей» выбрал один, а также ключи? Но…
– Не удивляйся, и ключи тоже он. Просто я ему несколько вариантов настрочила в запас. Оставался ещё «избранник». Я, конечно, не знала точно. Но я тебе скажу Кирка, ты во всех четырёх предложениях был.
– В каких предложениях?
– Ну я ж тебе говорю, среди ребят, что больше всех голосов набрали и…
– А понял, и среди ваших. Знаешь, странно. Ведь Синица как раз меня выбрать бы и не должен.
– Нет, а я и не сомневалась. Я считаю, он что с тобой, что со мной соперничал на свой лад. Но! Должное отдавал. Хотя, знаешь, вот он Сашу очень недолго любил, но искренно, до печёнок. А меня – нет!
– Да с чего ты взяла?
– Ах, перестань. Ты мне лучше скажи, кто там дальше после Соньки в цепочке? Мишка-Кореец. Ты знаешь, где он?
– Ким? Здорово, это просто удача! Мы с ним видимся регулярно. У него трое детей, и все у меня рождались. Чудно, он мне бы, точно сказал. Впрочем, увидим. Тебе адрес дать? Или лучше мне позвонить?
– Кать, позвони, сделай милость. Давай так: я отправлюсь Петю искать, а ты узнай, что там Ким скажет. Кстати, Сонька, пока я ей пароль не назвал, ни о чём не хотела слышать. И правильно сделала.
– А что она сказала?
– Сказала, что дело пахнет керосином, и сочла нужным по крайней мере выполнить всё, как было велено, чтобы потом не казниться.
– Хорошо. Так я пароль назову, если ты мне, гражданин начальник, доверишь.
– Значит, договорились. .
– Ладно, Кира. Я тебе только вот что ещё хочу рассказать. Примерно так с полгода назад раздаётся у меня звонок. Недоросля моего тогда не было уже. Как полагается, мне к шести на работу. Операционный день. Я, слава богу, легла пораньше, а тут трезвон аккурат в полпервого ночи. По привычке ещё думаю: Петьку, небось. Потом начинаю соображать и пугаюсь – верно, наоборот, у сыночка что-нибудь стряслось. Затем здравая мысль, шеф меня к «кесаревичу» вызывает. Что ж, у нас обычное дело. Ну, чертыхаюсь мысленно, трубку снимаю и на всякий случай «доктор Сарьян, я Вас слушаю» говорю. Кира, а это он! Как ни в чём небывало, словно только вчера расстались. Нет, ты подумай только! И такой текст примерно. Сейчас тебе воспроизведу: «Привет, Катрина, это Андрей. Я недавно прибыл в столицу. Мы тут с ребятами в «Пушкине» сидим. Бери такси и приезжай. Я сейчас «Дон Периньён» закажу в твою честь. У них тут бокалы красивые – тебе понравятся. Выпьем за встречу, а то соскучился ужасно!» Веришь, я просто онемела. Послать бы его, да не могу! Что, неужели ругаться так и не научилась?
– Ты же знаешь, я человек постоянный. Нет, хоть я и хирург, но ни одного этого гнусного слова за всю свою жизнь не сказала. Пива, кстати, тоже не пью, как и раньше не пила.
Кирилл беззвучно рассмеялся и погладил её по крепкой смуглой руке с коротко остриженными «докторскими» ногтями.
– Давай дальше Катя ты моя без мата и маникюра. Так ты ему…?
– Дурак, говорю, отстань и номер забудь. Ну, это со сна. Она поднялась и подошла к книжным полкам, занимавшим всю стену необычно длинной гостиной. Потолки в этом дряхлом доме были тоже высокие, три и три четверти, и толстые семейные альбомы стояли на самом верху, выше довоенного издания Броккгауза и Эфрона, выше трепетно сберегаемых бесценных томов Граната и любимого Катей, тёмнозелёного трёхтомника Брэма «Жизнь животных». Она встала на табуретку и вытянула самый тонкий альбомчик. На первой его странице Бисер увидел круглолицего рыжего парня с густыми вьющимися волосами, спускавшимися на широкие плечи. Нос у молодца был откровенно курносый. Пухлые губы прикрывали усы. И Кириллу стало не по себе совершенно синицынские глаза улыбались ему в лицо.
– Вот. Это Петрусь. Понимаешь, соскучился он, собака такая! Сына на улице встретит и не узнает, а тут… Ах, знаю я, так ставить вопрос – полная чепуха. Марсианский язык для него, для Андрея. Он головой-то всё-ё-ё понимает, сердца же у него для этих вещей просто нет. Ну нету, и всё тут! Абзац! Таракан слышит ногами!
– Чего-чего?
– Да ерунда, не вникай. Старый анекдот. Ты дальше слушай. Он мою тираду мимо ушей пропустил и говорит: «Хорошо, понял. Дон Периньён не пройдёт. Завтра куплю «Новосветское». Жди, с визитом приеду».
– И что, приехал?
– Прибыл, как обещал. Третью башку только надел. Ты шварцевского «Дракона» помнишь?
– Обижаешь, мать. Я эти вещи мог почти наизусть шпарить. Чудно, но для меня почему-то всё это вместе. Сначала «Три мушкетёра», потом Щварц, и первым «Дракон», а следом…
– «Мастер и Маргарита», конечно. Это если в хронологическом порядке по мере нашего взросления. Но подожди, а то я собьюсь. Я что хотела сказать? Дракон, он когда надо, с чешуёй и хвостом выступал. Пламя, там, рёв. Ну а порой, «попросту без чинов».
Кирилл оживился:
– Да, да! В комнату вошёл сдержанный седой господин в цивильном костюме. Архивариус Шарлемань представил его: «А это наш господин Дракон!» И тогда кот Машенька прошипел: «Не удивляйтесь. Это его третья башка.»
– Садись, отлично, – похвалила Катя Кирилла.
– Извини, увлёкся. Ты хочешь сказать, Андрей был другой?
– До изумления. Он пришёл трезвый и без гитары. Грустный. Больной. Несчастный. Он смущался и запинался. Он сказал, что думал о Пете, думает о Пете, и надо полагать, будет думать о Пете до скончания дней. А потом добавил, что этого «скончания» особенно долго ждать не придётся.
– Катька! Да какой он к бесу Дракон! Мне и то его давно уже жалко. Да и ты, небось, себя упрекаешь и казнишь, что мало жалела. Что я тебя не знаю?
Катя помялась и пожала плечами:
– Ну я врач всё-таки. Стала я его спрашивать. Предлагать в нашу клинику отвести. Куда там! Хохочет. Я, говорит, конечно, уже – нет, не орёл. Пообтрепались пёрышки на шляпе. Но чтобы мне прямо так сразу в гинекологическое кресло угодить? Это, говорит, старуха, перебор. Не согласен.
– Признавайся уж, что ты его «напоила, накормила и спать уложила».
– Вроде того.
Бисер состроил лукавую многозначительную мину.
– Да нет, охальник! Не в этом смысле. Просто мы ещё потрепались, и тогда я осторожно спросила: «Может, всё же встречу устроить?»
– С Петей?
– Ясное дело, с Петей!
– А Синица?
– Он сказал: «Нет, поздно, Катюша. Это только неловкость выйдет. Я хочу помочь, но иначе. Ты узнаешь как, но попозже». Он меня, Кира, целую вечность Катюшей не называл. И вот ещё что. Достаёт он из нагрудного кармана синий листочек. Я его сохранила и тебе покажу, и говорит так странно настойчиво: «У меня к тебе просьба. Не удивляйся, ради бога. Это важно для нас всех. Обещай, что выполнишь!» Я отвечаю: «Андрей, как я могу обещать вслепую? Я человек старомодный. Если пообещаю, значит сделать должна». А он: «Ты не бойся и только не спрашивай меня ни о чём. Всё потом сама поймёшь».
– Вдруг ему стало нехорошо. Почти предынфарктное снова. Я его уложила, укол сделала, а он, как только немного полегчало, снова просит: «Катя, сделаешь? Скажи!» Тут уж я ему чёрта лысого в ступе обещала. Тогда он мне листочек опять даёт и шепчет: «Напиши, пожалуйста, песню. К тебе однажды Кирилл Бисер придёт. Ты ему песню отдай, только ещё два слова добавь». Кир, ты уже что-нибудь понимаешь?
– Пока почти ничего. Песню… О чём?
– На листочке стояли слова, их надо было обязательно использовать. Сказал, напишешь, положишь в конверт. А что добавить?
– Он сказал внизу поставишь: карта и ключ. Бисер озадаченно слушал. Он хотел было пошутить, что за детские игры? Но, вспомнив, что «ребёнок» погиб, сдержался и промолчал. Катя тоже помолчала. Потом тряхнула головой и горько добавила.
– Андрей после антигистаминного и барбитуратов быстро уснул, а я полночи сидела с этим листком. Утром просыпаюсь. Нет моего Синицы. Словно не прилетал. Нет его, и уж теперь навсегда.
– Ты мне песню покажешь? – быстро спросил Кирилл, чтобы отвлечь Катю.
– Конечно, сейчас.
Она подошла к лакированному тёмному секретеру, открыла ключом откидывающуюся переднюю крышку и из небольшого ящичка достала конверт. На нём стояла дата, и было аккуратно выведено: Кириллу Игнатьевичу Бисеру. Екатерина Сарьян.
– Кира, у меня песни не получилось. Я взяла все слова. Ну, ты сам суди. Это какой-то чёртов реквием. Хочешь, я тебе прочитаю?
Кирилл кивнул. Катя тихо начала. Он слушал, не отводя о неё глаз. Голос Катюши дрожал от слёз, но она всё-таки дочитала.
Глава 18
– Послушайте, Стасик, голубчик, что Вы упрямитесь? Поезжайте! Это просто уму непостижимо – я ж Вас не на Колыму посылаю. Город сам по себе чудесный, и не просто старый, а древний! С богатейшей историей! Вот Вы даже имени его не знаете, а ещё историк искусств! Что, нечего сказать, а?
Старик лукаво захихикал, с удовольствием отправил в рот кусок шашлыка из осетрины и снова настойчиво заговорил:
А Вы слыхали, например про Аугсбургское Исповедание? Или о том, что там в этом самом городе, вероятно, впервые в мире состоялся «договор о ненападении» религиозных фанатиков – католиков и евангелистов? Город Моцарта – отца, Гольбайнов – папы и сына, Бертольда Брехта, в конце концов, а я его уговариваю, мальчишку! За хорошие Деньги, да «по Саксонии туманной, по Баварии хмельной…»!
– А что бы Вам самому не поехать, Оскар Исаевич? – недовольно пробасил в ответ высокий парень с отлично развитой мускулатурой. Блондин с очень светлыми, коротко стриженными волосами сидел против старого Брука и лениво потягивал молочный коктейль.
– Да я бы не просто поехал – полетел! Только кто у нас специалист по старо и верхненемецкому? Кто будет читать готический шрифт? Вы же там по архивам полазить должны, в университетской библиотеке посидеть. И потом, Вы подумайте, заказчик, он же источник…
– Презренного металла?
– Можно и так сказать. Он нам – то есть вам – готов всё предоставить. Вы вообще в Германии были, Стасик? Сейчас ведь не то, что мы, болезные. Молодёжь к тридцати годам уже по всему миру проскакала, – продолжал наступление Оскар Исаевич.
– Вы не поверите, но я со своим, действительно, пристойным немецким после диплома сначала «краснофигурными»17 и «чернофигурными» в Афинах занимался, и там больше на паршивом английском объяснялся, ну а затем целый год в Италии сидел и тоже «на посуде». Причём не в Тироле, где по-немецки можно, а в Падуе, – улыбнулся в ответ его собеседник.
– В Пудуе «на посуде» может означать и Челлини..?
– Нет, не удостоился. « Мастерские», но тоже, знаете, не шутка. Там лет триста назад у падуанского купца дом сгорел. А богатый был купчина, и посему столовое серебро имел на двести персон! Нет, вы представляете, Наставник? В городе чума. Все, кто мог, бежали. Ужас, смрад, разложение. Этот ирод, Теренцио, сам тоже с семьёй утёк, но слуг сторожить добро оставил. Потому что мародёры – они и в Африке, то есть в Падуе, мародёры. Им не то. что чума не страшна, но и… А в самом деле, почему их зараза не берёт?
Добродушный Брук только покряхтел в ответ.
– Да, так о чём я? – блеснул глазами Стас.
– Так вот слуги, они против «чёрной смерти» душистые травы и птичьи перья жгли. Ну и спалили дом. Сам купец тогда в Падую больше не вернулся. У него и без того достаточно всего было. И о доме забыли.
Оскар Исаевич внимательно слушал и удовлетворённо улыбался. Наконец-то с молодого коллеги соскочила противная ленца.
– На месте пепелища построили сперва арсенал, потом красильню, потом доходный дом, – продолжал между тем, коллега. – Участок переходил из рук в руки. И вот лет пять назад под домом просела земля, а там…
– Подвалы?
– Угадали. Но какие! «Не то, что в нынешнее время, богатыри, не Вы!» Ну, это редкая удача для музейщика.
– А как вы-то сподобились? Там и своих желающих хватает.
– Очень просто. У моего тогдашнего шефа в Русском музее жена итальянка была.
– Красавица, конечно? – на щеках Брука от улыбки появились забавные складочки и ямочки.
– Вовсе нет. Она, знаете, такая чёрно-седая полная дама, громкая, как литавры. Специалистка по Кватроченто. Так вот, оказалось, что этот участок земли по наследству принадлежит ей. Что тут началось! Наследники купца…
– Отыскались?
– Как не отыскаться. Затем закон о национальном достоянии Италии, семья нашей матроны Ринальдини, тяжбы, разные склоки… Неохота даже продолжать. Но! Мы – шеф и я – во всех идентификациях и описаниях право принять получили.
– Вот как, молодой человек. Я этой Вашей истории не знал.
– А это в мой питерский период было. Я тогда ещё глупостями не занимался и…
– А сейчас, значит, что, занимаетесь? И отказываетесь от хорошего дела.
– А то, как же! Вот, например, у меня лекции на журфаке.
– Это почасовка?
– Ну и что, ведь я обещал. А ещё на телевидении про букеты Екатерины второй рассказать захотели. Тоже я – консультантом. И, наконец, собака у меня. А мама с папой на байдарках отбыли в кругосветку. Значит, не с кем будет оставить.
– Подождите, что за букеты?
– Да из алмазного фонда. Камни огромные, работа для современного глаза невыигрышная. Но интересно, конечно. Скорее, занятно. Драгоценные камни чистейшей воды величиной с перепелиное яйцо: сапфиры, рубины!
– П-ф-ф-ф тоже мне бином Ньютона! – небрежно замахал руками Брук.
– Да уж не Ваши квадратные изумруды.
– Ладно, давайте спокойно поедим. Изумруды не изумруды… Однако, какой-то Вы, право слово, нетипичный, Станислав.
– Это ещё почему?
– А потому, что наш советский, виноват, российский гуманитарий должен быть хлюпиком, размазнёй или толстяком с «диоптриями» в пол-лица. Вот, скажем, вроде меня. А вы этаким чёртом – атлет, герой-любовник и вдруг в музее. Там вам копейки платят, хоть вы и кандидат. Так вы и деньгами не интересуетесь.
– Понимаете, Оскар Исаевич, – Стас мягко улыбнулся, и, подумав, продолжил. – Я ничего из себя корчить не хочу. Бессеребренник, там. Нет, я, наверно, просто гурман и ещё… как его… ох ты, господи, термин потерял. Этот…титестер?
– Да-да, не Иванов а Дизайнер. – Брук захихикал и его глаза утонули в лучиках морщин.
– Не смейтесь – ну забыл, бывает! А, вот: дегустатор! У меня натура такая. Всегда рад попробовать, но ничего не хочу слишком много. Или слишком долго. И ещё, знаете, любой ценой!
Оскар Исаевич поёрзал на стуле, аккуратно вытер губы салфеткой и поставил бокал с белым вином на скатерть.
– Вы мне голову-то не морочьте. Слушайте старого Брука. Говорите прямо: едете в Аугсбург?
– Ох, увольте, Оскар Исаевич. Простите великодушно. Не могу я! Нет, не поеду.
Глава 19
Перед больницей был разбит большой, хорошо ухоженный цветник. Пёстрая мозаика клумб и дорожек рассыпалась перед зданием на добрых четверть гектара столичный угодий. Так рано здесь не было ни души. На влажной траве лежал туман. С проясняющегося неба струился ясный холодный свет.
Седой спортивный мужчина быстрым шагом прошёл к главному входу и открыл тяжёлую дверь. Он сказал несколько слов охраннику у проходной и тот кивнул. Потом поднялся на лифте до третьего этажа и толкнул первую дверь налево. За большим письменным столом у компьютера сидела женщина. Она ловко, хоть и не слишком быстро, стучала по клавишам всеми десятью пальцами и не сразу оторвалась от своей работы.
– Доброе утро, Кира.
– Садись, пожалуйста. Извини, я скоро. Ты понимаешь, только сейчас несколько спокойных минут после дежурства. Мне надо непременно кое-что записать. Я хочу доложить на «обществе» интересный случай. Для пренатальной хирургии это… , -тут она подняла глаза на Кирилла и в то же мгновение зазвонил телефон. Катя Сарьян сняла трубку, поздоровалась и отдала несколько распоряжений.
– О, порядок! Это мой заместитель. Сейчас он ляжет на амбразуру, и у нас с тобой будет время. Новостей просто куча.
Бисер приготовился слушать, и она начала:
– Я вчера с Кимом проговорила бесперечь часа три. Он мне порассказал! Я обалдела. Тут такое дело. Однажды, когда дома был только Мишкин старенький папа и младшая дочь, позвонили по домофону.
– А они живут на старом месте? Я совершенно Кима из виду упустил, -вмешался Кирилл.
– Ничего про него не знаешь? Ким в порядке. Ты помнишь, что он кончал геофак?
– В том-то и штука, Катюш. Я про него всё забыл. «Гео» – геологический, либо географический. А если геологический, так он вместе с Димкой учился?
– Геологический – да. Но Димка, тот МГРИ кончал. Он в Университет и не пытался. А Ким только туда и хотел, но долго всё выбирал – химфак, как мама, или же геофак. Ведь мы все были слегка чокнуты на романтике дальних странствий.
– И что?
– А то, что Лидка документы на химфак подала. Ну? Ты хоть это помнишь? Ким в неё всю дорогу безнадёжно влюблён был. Вот и двинул на «гео», чтоб встречаться пореже. И – как часто бывает – Лидка не поступила, а Михай сдал отлично и учился блестяще. После диплома он работал во ВНИИ Геофизика на Чистых прудах, занимался сейсморазведкой нефти. И когда нефтяники в гору пошли, он оказался на вершине волны.
– Погоди, он что, из этих нефтяных боссов? Наш Мишка? – поднял брови Кирилл.
– Слава богу, нет. Их отстреливают время от времени. А Ким просто грамотный классный специалист, который стал одним из совладельцев геологоразведочной инновационной фирмы. Подожди, о чём это я? Да, ты спросил, где Ким живёт.
– Вот смотри, кое-что и я помню. Он раньше жил на Плющихе. Дом был по тем временам приличный, такой крытый светлой керамической плиткой.
– Правильно, Бисеркин-Стёклышкин!
– Катерина! Выпорю! Мало мне разве Стекляруса и всяких зверей?
– Тебе не нравится? Ну, не буду.
– Да нет, здорово. Я просто слегка пококетничал.
– Ладно, слушай дальше. Кимов дом стоит, как и раньше, и он стал только лучше. Там сделали грандиозный ремонт. От прежнего почти только одна коробка осталась, а квартиры продали большей частью. И сейчас – держись крепче – Мишка со всем семейством занимает целый этаж. Он с женой, трое детей – два сына и дочка – домомучительница, и, как я уже сказала, старенький Мишин папа – Ленин Ченович Ким.
– ???
– Я не виновата, это его так зовут. Жертва пристрастий эпохи.
– А в мирное время его как называли? Не припомню, чтобы Мишка нам когда-нибудь вякнул… Папа – Ленин?
– Что он, самоубийца? Мы бы дразниться стали. Ты только представь себе – Михаил Ленинович!!! Дома папу, понятно, звали Лёней. Леонид Ченович – уже довольно. Хорошо, едем дальше. Домик этот, он теперь за оградой, и попасть туда не так просто. Там у них не старушка с вязанием, а охрана по полной форме. Так вот, с проходной позвонили. Говорят, пришёл посетитель. Спрашивает Михаил Леонидовича Кима. А поскольку его нет дома, как прикажете поступить? Старый дедушка Ленин, напуганный нашей действительностью, наглядно приближенной к боевой, поглядел в видеофон.
– Куда это?
– Я ж тебе говорю, они укомплектованы в лучшем виде! Для жильцов экран установлен. Он тебе позволяет, если хочешь, посетителей видеть.
– Ты видишь его, а он тебя?
– А он тебя, естественно, нет. Дедушка видит – мужик. Незнакомый! Словом, дедушка лично общаться не решился.
– Ты думаешь, это Андрей приходил? – серьёзно спросил Кирилл.
– Погоди, не забегай вперёд. Он попросил, чтобы посетитель для Михаила свои координаты оставил и всё, что найдёт нужным, и на этом приём окончил. Вот приходит вечером наш Кореец, а его конверт ожидает.
– Конверт из плотной коричневой бумаги…
– Точно! Адресованный Мишке. Он конверт сразу вскрыл, а в нём другой, как Мартёшка. На втором написано вот что.
Катя достала из ящика стола толстый синий ежедневник, открыла его на заложенной странице и прочла.
– «Дорогой Миша! Возникла ситуация «СК». Надеюсь, ты не забыл, о чём я. Передай, пожалуйста, конверт тому, кто за ним придёт. Про ключ не забудь. Очень печёт пятки, поэтому не подписываюсь. Твой однокашник.
PS. Миша! Никому другому не отдавай письмо!»
– Ситуация «СК» – Сеня Китаев… Это понятно. Кать, а ты сказала, Ким точно о Синице не слышал?
– Видишь ли, мы с Мишкой, не в пример многим, виделись регулярно. Он о моих делах поэтому больше других знал. Я считала, он об Андрее сразу мне расскажет, если вдруг тот возникнет.