Ан Ци
Коллекция королевы
– А такие бывают? – подняла брови она.
– Не смейся. Брук, правда, утверждает, что этот Карп – человек неглупый, приличный и хорошо образованный. У него есть всё на свете и ещё немного, но он не склонен, однако, покупать острова, футбольные команды или дворцы. В космос тоже лететь не хочет.
– А я бы полетела!
– Разве только со мной. Ты дальше слушать будешь? Так вот, однажды Карпу пришла в голову мысль собирать произведения искусства. И не просто так. Его мать была хорошей фамилии. Он подумал: почему бы не воссоздать интерьер своих предков? Выбрал эпоху и стиль, приступил и.. увлёкся. А потом с ним вообще случилась необыкновенная вещь. Он увидел портрет королевы Вюртембергской. И она оказалась страшно похожа на его маму Ольгу Николаевну. Мало того, Карп узнал, что их даже одинаково зовут! Так как эта самая Королева – не кто иной, как дочь нашего Николая Первого, вышедшая замуж за немецкого принца. И тут наш стальной король Карп и влип! завис! увяз! захряс!
– Прекрати, пожалуйста. Я всё равно не понимаю ни слова.
Анна-Мари рассердилась и пихнула Небылицына в бок.
– Погоди, я почти кончил. Если серьёзно, Карп теперь готов платить сумасшедшие деньги за её любые личные вещи. Вот и всё, а я ищу эти вещи. Ты въезжаешь? Ох, только не спрашивай меня, куда… Я идиот!
– Карп – это рыба, я знаю, – задумчиво сказала Анна-Мари. – А ты… я тут в словаре нашла.
Она порылась в сумочке и вытащила записную книжку.
– Окей, ты – пе-ре-смеш-ник!
Молодой человек сделал хитрую мину и сообщил.
– Карп – правда, рыба, пересмешник и вовсе птица. Ну а ты моя радость! Я совсем не хочу тебя потерять. Ввязаться во что-нибудь, да ещё и тебя, не дай бог, запутать. Я получил инструкции от Оскара и попросил конкретное задание. Старик очень любит твой Аугсбург. Ему нравится, что мы там бродим. Он считает наш улов уже многообещающим. Он дал команду покупать дорожный набор чем полнее, тем лучше. Он сообщил мне одно имя и посоветовал найти грамотного историка, знатока местных старинных родов, и хорошего старого ювелира или хозяина антикварного магазина.
– Ты должен набор сам искать?
– Ты знаешь, нет! Он велел поручить дело агенту. Я только удостоверился по документам, что набор был некоторое время в пользовании Олли. Я же Бруку уж тем полезен, что знаю немецкий. Теоретическое обеспечение – это моя задача. Ну и экспертиза, конечно, тоже.
– А агента кто выбирает?
– Оскар мне назвал очень солидную фирму, им послал факс, а мне доверенность сделал.
Читальный зал библиотеки был заполнен студентами. Они сосредоточенно, почти не переговариваясь, работали, отвлекаясь, разве, иногда, чтобы принести новые книги.
– Ты посмотри, ни одного не вижу без Notebook-а, – Стас кивнул на ровные ряды одинаковых скромных небольших столов с изогнутыми в форме буквы «г» светильниками. Плоские настольные компьютеры сидящих за ними студентов напоминали даже не книжки, а канцелярские тонкие папки. Их экраны светились голубым, зелёным и желтым. Пальцы ребят бегали по клавиатурам.
– Стасик, у меня голова болит. Давай я тебе расскажу, что я для тебя нашла. Вот возьми, —она протянула ему серебристый овальный предмет длинной сантиметра два. – Я тебе там всё записала. А потом пойдём домой. Ты не против? Только ты мне сначала докончи про Брука.
– Конечно, почему ты сразу не сказала? Ну-ка – пошли! Ах да, про Брука… – вскочивший было уже с места Небылицын наморщил лоб. – Что ж, очень просто. Всё началось с того, что Брук хотел разыскать две сделанные в Штутгарте миниатюры Олли, которые, как кто-то узнал, попали потом в Баварию. Видишь, для Карпа ищут разные люди, не только я. Но главное, выяснилось, что у Ольги Николаевны был ювелир. Любимый золотых дел мастер родом из Аугсбурга из семьи потомственных ювелиров. Она у него покупала украшения, заказывала ему подарки для близких и, насколько известно, их очень ценила. Брук попросил разузнать всё, что можно.
– Ну хорошо. Я уже почти ничего не соображаю. Назови ты мне ювелира, и давай уйдём ради бога! Может, мы, я хочу сказать – я, мама, папа – что слыхали. Мы же тоже «потомственные», знаем многих из старинных родов. Ты фамилию не забыл? – почти простонала Анна-Мари.
– Да её, пожалуй, забудешь! Это Georg Jakob Goldschmied, внук знаменитого Гольдшмидта, ученика ещё более знаменитого Телотта.
– Что ты сказал? Этот? О боже! «Римский заказ», ты понимаешь? O nein! Warum ausgerechnet der! Liebling, du musst absagen. Ich bitte dich… bitte, sag nein!19
И не успел Стас опомниться, как она вскочила и бросилась вон.
– Анатолий Александрович, здравия желаю, это Рэм. Я не помешал? Здравствуй, рад тебя слышать. У меня есть несколько минут. Как успехи? Ох, я даже тебя о здоровье не спросил, извини. И далее не передали привет жене… Ещё раз извини, я помню, что ты теперь один.
– Это Вы извините, пошутил неуклюже. Анатолий Александрович, я кое-что разузнал. Наша группа работает совместно с забугорниками, как вы знаете. Так вот, пружина всего дела – какой-то зациклившийся на своём предмете коллекционер. Мы пока не знаем, кто он такой. Он, по всей видимости, тоже не ведает, что для него творят. Он… или она? Просто готов без вопросов много платить. Понимаете, ваши одноклассники попали в поле разных интересов. Я пока не уверен на сто процентов, но… Они ищут наследство, верно?
– Они ищут… да, и наследство. Но не только. Впрочем, это к делу не относится. Я просто хотел сказать, похоже, оно нужно самым разным персонажам. Это пока всё.
– Спасибо, Рэм, совершенно неожиданный поворот. Коллекционер? Держи меня, пожалуйста, в курсе дела.
– Есть, товарищ полковник! Мои несколько минут истекли. Мне поэтому остаётся попрощаться. Как только будут новости, я позвоню. Мордвин совсем собрался уже выйти из кабинета, как снова зазвонил телефон, на этот раз другой – «для своих». Он поздоровался, несколько минут молча слушал, а затем огорчённо промолвил:
– Ох ты, беда какая. Лида, ты мне сообщи, пожалуйста, когда похороны. Помощь какая-нибудь нужна? Понятно, а дети? Ну если с тобой, то я спокоен. Ты скажи от меня Мишке всё, что нужно… Мне, к сожалению, нужно срочно к начальству. Я вечером тебе позвоню и спокойно поговорим. Нет? А куда? Ах, ты тоже там… Понял, так туда и позвоню, телефоны у меня есть.
Глава 41
Предотъездная суетня, багаж, билеты, согласования и разговоры с Мюнхеном заняли добрую неделю. Наконец, всё было закончено. Бисер и ребята расцеловались с Катей, в сотый раз пообещав ей аккуратно звонить и писать. Они погрузились в спальный вагон. Поезд медленно двинулся, и Катя, глотая слёзы, осталась на перроне одна.
Кирилл купил целое купе, поэтому маленькая компания разместилась удобно и свободно. А он вдруг понял, что смертельно устал.
– Слушайте, молодая поросль, есть деловое предложение. Отправляйтесь-ка в вагон ресторан и поваляйте там вдвоём дурака! А я немножко сосну. Идёт?
– Так, папа хочет побыть один. Пошли, Петь, ладно, – рассмеялась Лиза.
– Дочь моя, ты отвечаешь мне за меню. У нас в экспедиции сухой закон! А ты, Питер – за безопасность юной дамы. Ну а теперь марш!
Когда дверь за ребятами закрылась, Бисер растянулся на нижней полке и в который раз принялся читать записки из дневника. Для себя он их стал называть – «Северный поход». Вот куда они теперь едут, вот куда попал шальной Синица с биологами после инфаркта, вот как завязалось эта история…
***
25
До Питера они доехали поездом. Там их ожидали коллеги из ЗИНа20 со всеми инструментами и снаряжением, быстренько приобретённым на шальные блатные деньги, но, однако, очень толково и бережно собранным. Федя Тараторкин из ЗИНа отправился с грузом на север, остальные вскоре, уладив формальности, последовали за ним. От Питера не так уж далеко до Архангельска. Но какая перемена! Дня почти не было. Начиналась полярная зимняя ночь – только звёзды, луна и сполохи северного сияния освещали путь, если не было пурги. Экспедиция началась, и это был не легкий маршрут.
«Ну что, парни, устали? – прохрипел на исходе дня начальник экспедиции Егорушкин, – Давайте сейчас пошабашим и.. это… «посидим с товарищами у костра».
Через четверть часа они уже входили на высокое крыльцо, громко топоча и отгоняя собак. В самой большой избе посёлка было почти светло. Забытое богом это селение, где социализм был, да весь вышел, а капитализм и не начинался, проживало без электричество. Однако справный хозяин Демьян – убеждённый старовер и потомственный охотник-промысловик по этому поводу не убивался. В доме было чисто и умело прибрано, вкусно пахло жареной олениной и душистыми лепёшками, а свет шёл частью от чувала – открытой местной печки, частью от толстых свечей в самодельных оловянных подсвечниках, повешенных, как положено, перед образом в красном углу.
Биологи пережидали пургу. Ветер уже поутих, но был всё ещё очень силён. На улице лицо мгновенно обмерзало, одному отходить от избы было опасно – заблудиться можно в два счёта. Все, правда, устали. И поэтому сначала ели молча. Хозяин сам уплетал за двоих и только иногда, поглядывая на свою светловолосую полную хозяйку Елену и на гостей, управляющихся со щами, олениной и лепёшками, довольно усмехался в усы.
– Толковый ты мужик, Дормидонтыч! – начал с расстановкой Нечитайло. Дом у тебя – что надо. Хозяйка – загляденье. Но я всё тебя спросить хотел. Я знаю – ты старой веры. А есть ведь у вас такие, что можно у их порога не то, что от голода – от жажды умереть! Глотка воды не подадут вот хоть бы и нам. Потому что для них я поганый, и посудина станет поганой. А зелье это – табак, что Андрюша у нас тут смолит, оно…
– От диавола, вестимо, а то, как же! – густо зареготал хозяин в ответ.
– Михайла Иваныч, я тебе так скажу. Мы, вот Олёна моя, детки, семейства вся, что по праву-то руку в деревне живёт, все будем старой веры. Да только, мил человек, веры – не зверства. И я, вишь, на свой глазок – локоток мерю. Что надо – блюду. А дребедень всяку…Стану я, к примеру, ребятишку голодом морить, ежели я мясу кажинный день поди добыть могу, а хлебушко нет? А вона мяса эта рогатая – не постна… Дак и что ж, что не постна! А ребятишка исть хочеть! Или ты – пришлый человек, Го-ость! А мне и прадед, царство небесное, и дед, тот жив-здоров, Филарет Мокеевич, завсегда говорили: «гости есть -дому честь». А то! А зелья я не люблю – правда твоя.
Андрей поперхнулся. Но тут вмешался Егорушкин.
– Филарет Мокеевич, ёксель – моксель? Жив – здоров старый дружище? – засиял жёлтыми зубами из рыже-седой бородищи начальник. – Это сколько же ему лет теперь, Дормидонтыч?
– Сразу и не скажу… А только когда у Коньковых избу нову после пожара ставили, ещё знатная налимья уха была с пирогами, да потом в половодье запруду снесло, апосля вот на пасху… Ну да, на пасху, паря,
– Сто лет и пять годков! Мне, грит, сто лет и пять годков миновало – это тогда вот. А теперя? Надо бы покумекать…
Егорушкин восхищённо присвистнул. Они помолчали. Затем Демьян Дормидонтыч, неожиданно засмущавшись, повернулся к Андрею всем своим могучим телом и попросил:
– Ондрюха? Слышь, Ондрюха, ты бы сыграл, а? Олёне-то угодишь, мне старику…
– Да какой же вы старик, Демьян Дормидонтыч? – дружно за возмущались москвичи.
– Нет, ты погоди, погоди, – не дал себя сбить с толку хозяин, – Ондрюха, будь ласка, сыграй, а я к нам дядю Мишку Золотого кликну. Вот сейчас Васеньку к нему и пошлю.
Он погладил по белой головке крутившегося рядом сынишку.
– Вишь ты, заскучал у нас дядя Мишка. Молодой ишшо, а помирать норовит! Его уж дед Мокеич и то костерил. Мальчишка ты, говорит. Я тя на четверь века старше буду, а хоть сейчас жениться готов! Он, дядя Мишка, очень эти романцы уважает. Ну, что скажешь? Идёт?
Андрей взял гитару, приосанился и сразу как-то помолодел. Усталость мигом слетела с него.
– Демьян Дормидонтыч, для Вас хоть кукарекать готов. О чём разговор? Зовите вашего Золотого. Это что у него такая фамилия или прозвище? Хозяин усмехнулся, отвёл глаза и промолвил:
– Фамилие не фамилие, да руки его – «злато-серебро» чисто, и сам-от мужик… Да что, знаешь паря, захочет – он те расскажет, а нет – не взыщи!
При последних словах отца малец в полушубке и унтах выскочил из тёплой избы. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вместе с клубами пара вошёл высокий человек в белом тулупе с покрытыми инеем усами. Он снял шапку из оленьего меха и степенно огляделся.
– Здравия желаю, господа! – отчеканил пришедший, – Имею честь представиться! Военврач, полковник Михаил Гольдшмидт к Вашим услугам.
– «Посмотрите, Андрюша на этих собак» – обратился к Синице назавтра старик Гольдшмидт, глядя, как он гладит и треплет за ухо хозяйскую Белку. Он указал на ездовых лаек, грызшихся в стороне у амбара вкруг мороженной рыбы. «Видите, эти справа, те, что темней?» «Да, понял, Михаил Генрихович», – обернулся Андрей. «Они не годятся для Севера. Не умеют спать, зарывшись в снег. Худеют от мороза. У них шерсть без подшёрстка.
– Беда! Какой-то негодяй в Архангельске всучил их ребятам подешёвке. А теперь придётся пристрелить, потому – иначе корма не хватит».
Андрей изменился в лице и быстро спросил:
– Чьи они? Кто хозяин, доктор?
– А Вы уж не выкупить ли собачек хотите, голубчик? Так он почует… торговаться начнёт!
– Не важно, я заплачу. Это же варварство просто! Вы мне только скажите – кому.
– А вы это из христианских побуждений? Вы человек добрый? Людей тоже жалели или только собак?»
Синица взглянул на высокого собеседника с этими его невероятными усами «а ля Кайзер Вильгельм», яркими синими глазами и гладко выбритыми щеками – хоть сейчас в офицерское собрание. От него шел совершенно отчётливый свежий горьковатый запах прекрасного дорогого одеколона. Андрей потянул носом и улыбнулся, меняя тему:
– Никак «Kenzo»?» – Михаил Генрихович хитро прищурился – А вы, я вижу, знаток?
– Да нет, так – любитель.
– И спрашиваете себя, откуда старик в такой глуши французскую туалетную воду достал? Это не штука, Андрюша, не удивляйтесь. Здесь ведь на свой лад до заграницы близко. Есть и валюта своя – песцы и горностаи. Я же, заметьте, «прислуга за всё» – костоправ, лекарь, родовспоможение или там геморрой, раны стреляные, колотые… Так если захотеть, не то, что «Kenzo…»
– Но и виски «Белая лошадь?»
– Нет, увольте, сызмальства не приучен. «Золотой Данцигской» водки выпил бы стопочку, рябиновой настойки, или вот ещё, может, «Петровской» на смородиновом листе. Но в общем и целом – «Вдова Клико» и «Реми Мартен». Это если вы меня уж очень попросите, да, милостивый государь! Но вы мне вот что лучше скажите. Вы вчера пели чудесно. Не придёте ли завтра ко мне вечерком? Я тут у бабы Ксени в пятистенке живу. Она хозяйство моё ведёт. Но я и сам, знаете, не промах – изрядный повар! Что шанежки, что пельмени, можно и блинцов с припёком нашкварить, а то хотите строганину? Приходите, Андрюша. Очень я хочу эту вашу снова послушать… Там ещё про шпагу. А кто её написал, кстати? – морщинки разбежались лучиками по лицу старого доктора, он улыбался, однако, странное дело, глаза его были при этом абсолютно серьёзны.
– Имя вам ничего не скажет, – пожал плечами Синица, – мы вместе в школе учились, и она песни писала. Катя Сарьян.
– Это Мартироса Сарьяна дочь? Хотя, что это я, у него, кажется, и детей-то не было. И потом возраст. Разве что внучка, если не правнучка?» – с интересом заметил Гольдшмидт.
– Точно не скажу, Михаил Генрихович, не знаю. Никогда не приходило в голову спросить. И спасибо за приглашение. Приду обязательно. У нас завтра обследование всей группой на целый день. Я ведь у них тоже «прислуга за всё». Вернёмся – и сразу к Вам.
Старик пожал Андрею руку на прощание и коротко кивнул:
– Вот и отлично. Значит до встречи. Только гитару не забудьте! – Он зашагал было в сторону леса, затем вдруг обернулся и бросил на ходу – А за собак не беспокойтесь, слышите? Не волнуйтесь, говорю… Я их купил».
К вечеру следующего дня небо прояснилось, и ударил мороз. В сухом прозрачном воздухе было удивительно далеко видно. Ненецкая малица на Андрее от дыхания сверху покрылась инеем. Снег под пимами вкусно скрипел. Дымки из труб поднимались вертикально вверх. Пахло замечательно – этим самым дымком, домом, немножко хлевом и, наконец, ещё и хлебом, на поде печёным в печи. Синицу тянуло и зайти посидеть у огня, но вместе и брести, ни о чём не думая, на закат по укатанной лыжне, слушать, как трещат от мороза сучья, да разглядывать цепочки следов местного зверья.
– Что же, посмотрим, что тут за птица живёт, – спохватился Андрей, чуть не промахнувший мимо ладного солидного дома с резными наличниками на окнах. «Я думаю, здесь не стучат», – решил он и отворил дверь в избу. В лицо пахнуло теплом, сытным запахом теста и ещё чем-то знакомым, и пряным. Посетитель вошёл в просторные сени и обмёл старательно веником снег с обуви. В горнице громко залаяла собака, и знакомый голос, прикрикнувший на неё, поспешно произнёс:
– Сейчас-сейчас. Уже иду. Милости просим. Заходите скорее.
– Малицу здесь снимать? Ох, простите, добрый вечер, Михаил Генрихович! – приветствовал хозяина гость и, повинуясь его приглашающему жесту, вошёл в большую горницу. Затем он огляделся и с изумлением подумал, что даже ради самого жилища стоило навестить старика.
Обычная деревенская бревенчатая «зала» была вся оббита вагонкой, крытой олифой и светлым лаком. В красном углу висела икона в тёмном благородном окладе. Проследив за взглядом Андрея, старый доктор сказал:
– Я, видите, хоть и не православный – мама моя была католичка, а папа лютеранин, но хорошую иконопись чту и люблю. Эту вот «Богоматерь Одигитрию» друг мой покойный мне подарил. А обрамление я уж потом сам сделал.
Синица присмотрелся и увидел, что морёное дерево оклада инкрустировано янтарём и серебром с той целомудренной мерой и тактом, что отличает вкус настоящего мастера. На стенах кроме двух трёх репродукций старых голландцев висело большое зеркало в затейливой металлической раме и.. скрипка тёмно-вишнёвого цвета с длинным, словно шпага, смычком.
Они подошли к стене. Само зеркало представляло собой большой овал, обрамлённый диковинным растением, на котором тут и там были разбросаны цветы и плоды, выполненные в условной манере. Маленькие кусочки кварца, раковинки, моховой агат, халцедоны, капельки вулканического стекла сообщали антрацитовой кованой ветви иную жизнь, словно в густом подлеске расцвели нежные анемоны.
– А зеркало что же, вы тоже сами? – желая сделать приятное старику, осведомился Андрей, ожидавший, собственно, в ответ вежливую шутку вроде: «Ну это уж вы мне льстите!» Но ошибся.
– Ну, одному бы трудно. Да тут у нас кузнец есть – Тишка Пильщик. Видите? Это ковка и литьё. А для цветов и плодов я просто большие кварциты и штуки три халцедонов выбрал. Тут, если поискать, разные разности попадаются. Мне – старику-лесовику и интересно.
Андрей пришёл в неподдельный восторг. Впечатлительной и нервной его природе страшно импонировал любой талант. Но эта неописуемая встреча с человеком, словно сошедшим со старого портрета, а вернее всего, вышедшего к нему среди вечных снегов из другого века… «Сон и призрак? Но вот же он – живой, из плоти и крови!» Все его ощущения получили необыкновенную остроту.
– Бог мой, я не сомневаюсь, Вы и на скрипке играете словно Венявский! – воскликнул он. – Я Вам сейчас спою, если Вы не раздумали. Но… Вы мне о себе расскажете немного? Пожалуйста! Вы извините, я знаю, здесь на Севере спрашивать неприлично. Разные у людей обстоятельства.
Гольдшмидт в ответ рассмеялся.
– Не спешите. Давайте по порядку. На скрипке? Преотвратно. Пиликаю немного. А о себе расскажу. Для того и позвал. Но и вы не откажите… расскажете тоже. Договорились? А сейчас прошу покорно к столу.
На стол, однако, тоже стоило поглядеть. Квадратный, на толстых ножках, он занимал добрую четверть комнаты и был застелен белой скатертью, щедро изукрашенной гладью и мережкой. Мочёная брусника и морошка, черемша и солёные грузди, сотовый мёд и копчёная сельдь, шанежки с картошкой, душистый домашний серый хлеб, миски с огурцами и квашеной капустой…
Андрей положил кожаный футляр с гитарой на лавку в углу и сел.
– Ксенечка нам чайку принесёт, – устраиваясь напротив, продолжил старик, – а я начну, помолясь. Андрюша, знаете ли Вы, что моя фамилия означает, самое это слово, по-немецки? Я ведь немец.
– У меня был немецкий в школе, но к своему стыду, я… Нет, я понятия не имею. А! Gold – это золото, но дальше… – Синица развёл руками.
– Очень просто: златокузнец. Schmied – это кузнец. Вот смотрите: Silberschmied, Kupferschmied – поэтому тоже кузнецы. Только уже так складно как с золотом по-русски не выходит. Переведём примерно: кузнец по серебру – иначе говоря, серебряных дел мастер. Ну и медных.
– Медных дел мастер?
За окном совсем стемнело. Окошки избы заросли серебряными звёздами, на столе горели толстые восковые свечи.
– Мастер, конечно. И как Вы считаете, откуда берутся такие вот имена?
– Я думаю, как и в России, Мельников или, там, Мясников – прозвище по занятию.
– Да. Так оно и было. Только лет триста назад. Жил-был цветущий старый торговый город. И жили в нём…
Кривоногий мужичок в овчинном тулупе потоптался около избы, боком подобрался к заиндевевшему окну и припал к деревянной раме.
Полцарства за коня, сижу и в ус не дую,
Три царства – за коня, Четыре – за коня!
Я шпагу получил за храбрость золотую,
Ста-а-льная шпага у меня!
Выводил красивый мужской голос под гитару. Затем после нескольких звучных аккордов к нему присоединился слегка надтреснутый старческий басок:
И если есть что-нибудь у меня,
Что лесть и месть, и дублоны не тронут,
Так это честь, офицерская честь!
Да, это честь а ещё верность трону!
Мужичок отлип, покрутил пальцем у виска и потрусил в сторону.
Кирилл Бисер спрятал подальше тетрадь, отвернулся к стене и задремал под стук колёс, и когда Лиза с Петей потихоньку вошли в купе, не проснулся. Они пошептались немного, а потом тоже угомонились. Поезд несся в темноту, почти не делая остановок. Пассажиры спали, никто не входил и не выходил всю ночь, и только в Бологом от пристанционного фонаря отделилась тёмная фигура с рюкзаком, обменялась несколькими словами с проводником и быстро прошмыгнула в плацкартный вагон.
Глава 42
…И когда он был основан, здесь обитали вовсе не баварцы и швабы. Здесь вообще не было германцев. Тут жили кельты, и против кельтских воинственных родов Император Август в 16 году послал своих приёмных сыновей Друсуса и Тибериоса, которые завоевали Тироль, Восточную Швейцарию и предгорья Альп и установили господство Рима. И тогда был основан Аугсбург, но если Вы думаете, что эта дата известна с тех самых пор… О, вовсе нет! Настоящие научные поиски начал Конрад Пойтингер, а он родился в пятнадцатом веке. Этот великий человек прожил и с нашей точки зрения долгую жизнь, но для времён, когда и двадцать пять было совсем не плохо, можно сказать больше трёх поколений!
Итак, он начал. Но только в 1913 году раскопки позволили пролить настоящий свет на историю города. Считается, что примерно с пятого века его буквально затопили переселенцы и как римский своё существование он прекратил. Надо сказать, римские города не имели гербов. Любопытно, что кедровая шишка, трактуемая как знак господства Рима и позже воспринятая как герб, обнаруживается на старинных аугсбургских гравюрах уже с 1254 года.
– Господин профессор, как обстояло дело с религией? – спросил с места с сильным английским акцентом молодой человек с длинными волосами, забранными в гнедой хвост до лопаток.
– Христианство постепенно покорило все германские «роды». Это произошло, понятно, не без борьбы. И история борьбы идей христианства с «германской душой», а государства как институции с церковью как институтом – есть обычная тысячелетняя «история средних веков». Пока церковь нуждалась в защите государства, она принадлежала ему. Карл Великий, Великие Канцлеры Саксонии и Франконии от Генриха первого до третьего господствовали и над церковью. А Папа, в выборе которого они имели решающий голос, должен был суметь им угодить. А если нет, то он бывал отстранён. Борьба началась с Папы Грегора седьмого, и в этой схватке Германия потеряла единство и распалась на маленькие государства – княжества. Господство папства увенчалось крестовыми походами. Это был высший пункт. И их конечный провал очень ему повредил. Пилигримы вернулись иными с войн. Они познакомились с римлянами, христианами из дальних земель, с теми даже, кто по их разумению, вообще не верил. А расцвет торговли, искусств и знаний очень способствовал новым веянием.
И влияние церкви упало. Мир сделался более гражданским. Клерикалы и рыцари утратили былое значение.
Домофон Анны-Мари не отвечал. Подъезды запирались внизу, и Небылицын, потоптавшись с безнадёжным видом у входа, побрёл прочь, теряясь в догадках. Мобильный она отключила сразу. Он сообщал на двух языках, что «абонент недоступен», и предлагал противно бодрым, радостным тоном передать сообщение.
Что мог ещё сделать Стас? Папа и мама Фельзер отдыхали в Сицилии.
Надо было надо было как-то жить дальше. И вообще-то, следовало работать. Промаявшись неделю, переговорив с агентом, оббегав несколько мюнхенских библиотек и условившись встретиться с господином Свеном фон Хаген, историком, специалистом по Вюртембергскому дому, сразу, как последний возвратится из Амстердама, Стас решил, что так невозможно. Он поедет в Аугсбург, попытается разобраться. А потом… Ну кто-то же приедет? Или она сжалится, или… Ох, он не знал, что – «или» … Как она сказала? «Тебе интересно вообще знать про мой город?» «Не слишком!» – ответил он. Так прямо и заявил!
Сказано – сделано. Стас приехал в столицу Швабии ранним утром, остановился в гостинице «Три мавра» и, не теряя времени, решил действовать по всем направлениям сразу. Он заказал в университетской библиотеке литературу, нашёл по интернету городской план и навёл справки о самых уважаемых антикварных магазинах и ювелирных мастерских, наконец, сходил в «Римский музей». У-фф! Завтра он поговорит с золотых дел мастерами, а сейчас…
Он брёл в задумчивости мимо островерхого дома, покрытого красной черепицей. Весь он с фронтоном и стенами был расписан как китайская табакерка. «Аугсбургская гильдия ткачей, – прочитал Небылицын, – 1389 год постройки».
«Господи, это же «Веберхаус»! Ну, о нём я читал. Однако, роспись, должна быть много моложе. О, конечно! «Росписи 1605 года». Есть ещё порох в пороховницах! А это что?»
Рядом с табличкой, где по тёмной меди выгравировано было название знаменитого дома, висела афишка. На фоне стройного силуэта церкви в нескольких лаконичных фразах в ней извещалось, что профессор университета Фукс, знаток романской и готической архитектуры, председатель общества любителей истории города Аугсбурга, читает лекцию, посвящённую дню рождения его основателя. Приглашаются все желающие. Начало…
«Пойти или не пойти,» – сомневался молодой человек. – «Через полчаса? Я успею, где бы ни состоялось. Я сейчас в центре, а город – он для Германии большой. Но для москвича – вроде Сокольников или Кузьминок. Надо взглянуть в путеводитель. Где тут адрес указан? «Анна»-Кирхе на Аннаштрассе…»
Не прошло и нескольких минут, как Стас вышел на узкую улицу, запруженную народом. По обеим ее сторонам бесконечной чередой тянулись большие и маленькие нарядные магазины, ресторанчики и кафе. Он сверился с картой и завернул в высокую арку налево.
Церковь её имени, главная улица её имени… О чём тут ещё раздумывать?
Стас вошёл под строгие прохладные своды, миновал сводчатую галерею, толкнул тяжёлую дверь и оказался в зале, в котором уже почти не было свободных мест. Профессор заговорил, и зал затих.
Стас слушал о кельтах, римлянах, рыцарях и ревнителях веры. Удивлялся древнему торговому праву, консервативному постоянству горожан… Аудитория реагировала на всё очень живо и, мало по малу, слушатели начали задавать вопросы. После парня с конским хвостом поднялся с места немолодой лысоватый баварец с усами.
– Нас теперь около трёхсот тысяч, а каков был город в прежнее время?
– Вот Вам пример. В 973 году н. э. умер епископ Ульрих. К этому времени приуроченная информация о численности горожан такова. В Аугсбурге тогда насчитывалось две-три тысячи жителей. А согласно переписи 1475 года в городе уже жили 18300 человек.
– Вы сказали, что влияние церкви заметно ослабло после неудачи крестовых походов. Но у нас, насколько я знаю, всегда публика была богобоязненна? – спросила девушка в джинсах.
– «Ослабло» – конечно следует понимать относительно! Горожане были весьма преданы церкви и вовсе не легкомысленны. Однажды проповедник попросил их отдать ему все возможные игры. И что Вы думаете? Жители послушно за полдня всё собрали и подарили ему. Они принесли карты, доски для игры в кости и сами игральные кости. После последней проповеди проповедник собрал это в три-четыре телеги, свалил в кучу и сжёг.
А когда мы стали «свободным городом»? Аугсбург получил право именоваться свободным городом в тринадцатом веке и оставался таковым пятьсот лет подряд. Только Наполеон присоединил его к Баварскому королевству.
Стас услышал, что до четырнадцатого века негоцианты вели всю свою деловую переписку на латыни. Что городом управлял совет. Доктор Конрад Пойтингер возглавлял его с 1497 по 1534 года и удостоился больших почестей от кайзера Максимилиана. Совет решал деловые проблемы и выделял своих представителей. Многие «министерства» возглавляли «почётные» руководители. Их работа не оплачивались. Все такие деятели именовались – «слуги города». Это они решали проблемы вооружений, защиты Аугсбурга, важнейшие вопросы мер и весов. Низшие работники назывались – «рабы города», а их начальники – «писцы города». Услышал, что очень важным человеком был «городской строитель». Он заботился о городской крепостной стене и башнях. Изумился рассказу, что большие города уже в четырнадцатом веке имели юридически образованных городских писцов.
«Чёрт возьми, никогда не задумывался о таких вещах,» – усмехнулся про себя Стас. – «Понятно, что тут демократия выросла и заколосилась. Само собой, настоящими правами пользовались только старинные роды -старожилы. И всё-таки! Уже в четырнадцатом веке гражданское общество и гражданское сознание. Кто в первую очередь? Ремесленники, торговцы, позже – промышленники. А в Москве даже в начале двадцатого века торговое сословие не находило общественного признания, торгово-промышленное сообщество только начало складываться. Оно, правда, заявило о себе и, если бы не большевистский переворот… Кстати, вовсе не металлурги и оружейники, а ткацкие мануфактуры лежали в основе промышленности Москвы.»
