Ан Ци
Коллекция королевы
– Так Фёдор уже уехал?
– А он парень не ленивый. Тут же собрался, и в путь.
– А вы как, ленивые парни? Нет серьёзно! Доберётесь, не спеша до бережка? Тут недалёко. Я там интересную птицу нашёл, ты ж у нас орнитолог. Петрусь тоже посмотрит и Лизе расскажет. А потом и домой. Ну, идёт?
– А чего? Попробуем! Домой страшно хочется, но надо же привыкать двигаться вертикально, – Петя потянулся и встал. – А ты, Тимоша?
– Я б, может, и не сдюжил, но ведь ты сказал – птица! Пошли, однако, – улыбнулся Кирилл.
Глава 51
– Слушайте, Стасик, Вы мне очень помогли. Теперь моя очередь. Мы с Вами – музейные крысы, книжные черви, тихие люди кулис – попали в этакий вихрь. Поток несёт нас вперёд, водовороты, воронки водопады, а нам надо не растеряться и устоять. Вот мы сейчас тут сидим перед гравюрой. Собор и рядом древний раскоп. А сам храм, чего тут только нет. Витражи, росписи и фрески, лепнина… Что только не переплеталось здесь, не случалось под этими сводами. Вот так и мы… – Старый искусствовед битых два часа пытался вывести молодого из состояния самой чёрной меланхолии и особым успехом, откровенно сказать, похвастаться не мог. Он сыпал анекдотами, прибаутками, водил его в банк продемонстрировать переведённый уже гонорар.
Небылицын слушал безучастно, смотрел в пол и, если уж совсем невозможно было молчать, иногда вымучивал междометия или вздыхал. Старик же, казалось, чего-то ждал. Он не заговаривал со Стасом о самом главном, не объяснял своего внезапного появления и время от времени поглядывал на маленький плоский телефончик, болтающийся у него на шее на толстеньком ремешке, сдублированном надёжной цепочкой, совсем как у породистого домашнего пса или современного мальчишки – пижона, на которых солидному добродушному Бруку негоже бы походить. Надо было его знать, чтобы по-настоящему оценить эту, для других банальную, «деталь туалета».
Старик новации не любил, техники побаивался и ожидал от неё подвоха. Небылицын прежний такое непременно бы уж заметил, удивился, начал острить – «ах, не ждёте ли вы свидания, дорогой ментор? Нет? Но тогда не иначе как лауреатства?» Этот – новый хмуро безмолвствовал, его мысли явно были далеко.
Телефончик зажужжал, словно рассерженный майский жук, а потом и заиграл. «Сердце красавицы, – вызванивал ксилофон, – склонно к изме-ене! И к перемене, – поддержала свирель, – как ветер мая!» Оскар Исаевич вздрогнул, засуетился, явно забыв, какую кнопку сперва нажать, однако, справился, поздоровался, затем, глянув на Стаса, извинился и отошёл в сторонку. Было слышно, как он живо задавал вопросы, удивлялся, охал, а потом перешёл на французский. Но вот старик победно улыбнулся, поблагодарил собеседника и попрощался.
– Так, мой дорогой, – совсем другим тоном обратился он к молодому человеку, – я узнал очень важные для нас вещи. А теперь мне дали добро, и я могу Вам кое-что объяснить. Кончено, вылезайте из своего кокона наружу. Мы будем действовать. Вы слышите меня, юноша? Мы будем действовать как современные люди. Но! С полным уважением к истории, традиции, наивным верованиям, а также, между прочим, упрямым фактам, тем, что часто вылезают из рациональных границ. А как ещё может поступать образованный и опытный музейный работник? Вам уже кое-что рассказали? Так Вы услышите историю от меня до конца.
Рассказ Брука
Аугсбург город не очень большой, и конечно, кое-что просочилось. Рассказывали совершенно невероятные истории о персидском шахе, захотевшем заказать себе золотую чашу. Нет! Меч с драгоценным эфесом, утверждали другие. А один горожанин совершенно серьёзно уверял, что слышал, как кондитер, поставщик Гольдшмидта, по секрету нашептывал хозяину монастырской пивоварни: Китайский Император хочет жениться. Ну так вот, для невесты Гольдшмидт сделал нагрудник и ножные браслеты! Но потом… понимаете, императоры так капризны! Он раздумал, и тогда Михаэль продал буйному Карлу по дешёвке всё разом. Что вы говорите? Китаянки не носят браслеты на ногах? Вы уверены? Вот незадача… А что?
Со временем стало известно, что семья хранит ЭТО в тайне. Тайна будоражила умы. И надежды грабителей. Тем долго не везло. Но однажды воры достигли известного успеха. Они подкупили мальчишку в доме. Тот забрался в подвал без окон, где в полной темноте хранился «Римский заказ». Он проник в дом через водосток и через узкий лаз передал, что нашёл.
После истории с кражей семья поместила своё загадочное наследство в банк. Было решено сделать это подальше от досужих глаз, они выбрали Дрезден, и больше нам об этой стороне дела никаких подробностей не известно.
А воришка попался. Он стащил старый кожаный кошелёк и серебряный колокольчик у толстого лавочника. Но был пойман, уличён и высечен нещадно розгами на городской площади под бой барабанов. Тогда он сознался заодно во всех своих прегрешениях сразу. Быстро отыскали двоих взрослых висельников, для которых старался малец. Нашлась и добыча. Ей оказалась звезда с огромной чёрной жемчужиной. Вернее, золотая витая цепь в виде змеи со звездой. Долго-ли, коротко-ли, но чёрная звезда вернулась назад…
Через месяц старший Фельзер сорвался с крепостной стены, где осматривал городские укрепления. Его дочь бежала с французским офицером, а жена, не выдержав позора, попыталась наложить на себя руки. Её удалось спасти, но она потеряла дар речи и молчала до конца жизни.
Младший брат, однако, не хотел верить в злую судьбу и считал семейные беды простым стечением обстоятельств. Он сказал родным, что если они бояться родового проклятия, то он может, так и быть, облегчить их бремя. Младший забрал цепь и положил подарить её будущему зятю. Его дочь должны были скоро выдать замуж, и вовсю шли приготовления к свадьбе. Младший даже смеялся над сказками о «проклятье Гольдшмидта» и, действительно, поначалу в его доме всё шло благополучно. Приданое было готово, на подвенечное платье наложили последние стежки, изысканный свадебный обед ожидал множество именитых гостей. Даже погода в День свадьбы стояла солнечная, безветренная и, казалось, радовалась вместе со всеми.
После венчания новобрачные сели в великолепный выезд. На груди жениха красовалась цепь, и восхищённый шепот пробежал по толпе, собравшейся у церкви поглазеть, поклянчить милостыню и поорать: «Виват!». Зацокали подковы, и лошади торжественно двинулись по улице. Прохожие приветствовали молодых, а мальчишки бежали за каретой и визжали.
Как вдруг впереди послышался какой-то необычный гомон. Загремел барабан, запели трубы, толпа загудела и колыхнулась. Бродячий передвижной зверинец Леонелло въехал в город, и любопытные горожане тут же облепили его. Маленькие ослики с колокольчиками трусили впереди, за ними важно двигался печальный одногорбый верблюд, а на широкой телеге, запряжённой быками, стояли клетки.
В небольшой клетке сидел рыжеватый волк с облезлой лисой. В клетке побольше – бурый молодой медведь. И наконец, в самой большой – лев! Всамделишний лев с хвостом, гривой и грозной пастью, все видели, как он зевал. Такой запросто проглотит барана и не заметит!
Льва не кормили, чтобы он не выглядел сонным, и зверь был раздражён. Под колёсами загремели камни, и он недовольно заворчал. А когда попалась особенно большая колдобина, подал голос по-настоящему. Привычные животные зверинца не испугались грозного львиного рычания. Но лошади, что везли новобрачных…
Обезумевшие от страха кровные жеребцы покалечили несколько человек, разнесли в щепки карету и выбросили новобрачных с высокого моста вниз в пересохший ручей. Они оба погибли на месте и были похоронены в одной могиле, чтобы не разлучать их хоть после смерти, раз уж горькая судьба отказала им в счастии.
Деньги – большая сила. Злосчастная цепь осталась невредима. И хотя выплакавший все глаза отец не хотел о ней больше слышать, на семейном совете всё же решили её продать. Кроме чёрной жемчужины, там имелись и другие очень ценные камни. Червонное золото, змея, усыпанная каменьями, с глазами в виде двух огромных рубинов…
Аугсбург был городом золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров. Украшение разобрали, разняли и распродали потихоньку. Многие ювелиры не побоялись худой славы. Продавали ведь без запроса…
Так вот, предание гласит, что ни один из купивших не остался без наказания. На них сыпались беды: разорения, болезни, пожары и увечья. И с тех самых пор повелось. Это превратилось постепенно в цеховой манифест или лучше сказать – цеховой завет. Ни один уважающий себя ювелир Города не хочет ничего знать про «Римский заказ». А семья Фельзер имеет и своё собственное горе.
– Анна-Мари не рассказывала вам, что у неё есть брат? Видите ли, сама звезда попала в конце-концов в Нюрнберг в музей. Там зловещий хвост этой кометы оборвался. Ни одну неприятность больше не связывали с нею. Казалось, старое заклятье выцвело от времени, потускнело и выдохлось. В семье о нем стали забывать.
Младший Фельзер очень интересовался историей своей семьи и решил взглянуть на роковую романтическую драгоценность. Он совершено буднично подошёл к витрине, сделал несколько снимков и поехал домой. Но по дороге он оступился на скользком месте, упал и сломал руку. А потом – неудачное лечение, сепсис… Словом, левую руку пришлось отнять. Это произошло два года назад. Теперь вы понимаете, мой молодой друг…
– Оскар Исаевич, – Небылицын взглянул совершенно больными глазами на старика. – Я не знаю, кому я наступил на мозоль, самому дьяволу или младшему бесу. Я бежал оттуда, как от чумы, потому что приношу несчастия, словно ящик Пандоры. Она попала в беду, а я не мог позволить себе даже под окнами походить, чтобы хоть издали увидеть её. Я ей боюсь написать… Я не знаю, кто и что меня преследует. Я понимаю только одно. Моя жизнь… разбита – это не то слово, она просто потеряла всякий смысл. Я не могу даже вам сказать, зачем вы меня во всё это втравили? Я встретил Анну-Мари благодаря вам и начал – Жить! Без неё я был раньше… э, да что там, я и теперь без неё. Можно я пойду?
– Идите, это не страшно, – неожиданно легко согласился тот и встал с места. – Вы сидите безвылазно дома? Тоже не страшно. Боитесь встречаться? Хорошо – не встречайтесь! Знаменитый лётчик-испытатель сказал однажды: «Если ты чихнул, а после этого у самолёта отвалился хвост, попробуй чихнуть назад!»
– Правильно, вы меня не упрекали, это делал я сам. Но я же не провидец! Я только хотел, чтоб умная и красивая девушка вас встретила там и помогла. А что вышло? С другой стороны я ничегошеньки не знал про «Римский заказ»! Никто из Фельзер мне ни единым словом… Впрочем, довольно об этом. Теперь слушайте меня, -Брук сделался необычайно серьезен. Глаза его блестели от волнения. Он возвысил голос и взял Стаса за руку.
– Не теряйте надежду! Был бы я мушкетёром, я бы сказал – положитесь на мою шпагу! Кулачным бойцом или борцом – на мои бицепсы, стрелком – на мою меткость. Но я музейщик и ещё архивариус, и я буду действовать своим оружием. И уверяю вас, оно есть! Я напал на след одного важного документа. Мало того, замаячила возможность – чем чёрт не шутит, даже и саму статуэтку найти! А тогда… Нет, рано! Я ничего пока не скажу. Прощайте! Надейтесь, Вы меня поняли? Надейтесь!
С этими словами старик пожал Стасу руку еще раз и быстро вышел из комнаты.
Глава 52
Над большим ледником возвышалась тёмная гора. Несколько восточнее выступала ещё одна гряда. На ней виднелись сверкающие глетчеры и две островерхие вершины. Большая часть гряды была покрыта белым туманом, который постоянно менял свои очертания. Путешественники пошли по плоскому фьордовому льду, тянувшемуся от соседнего маленького островка. Туман немного рассеялся, и показалась полоска голой земли. Ещё несколько минут, и Кирилл, возглавлявший маленькую колонну, остановился.
Чайка, как ни в чём не бывало, сидела на месте. Но причуды освещения не давали заметить её необычного цвета. Птица из-за скрывшегося за горами светила казалась тёмной, зато антрацитового цвета скала…
– Ой-ты, утёс какой интересный, посмотрите, Кирилл Игнатьич, – Петя теперь, определённо, был пободрее, чем Тимофей. – Просто беркут на взлете!
– Просто беркут, – повторил, словно эхо, Бисер.
– Как? Это что же… «скала в форме птицы»? Кира, так ты нашёл? – ахнул биолог.
– Я, ребята, совершенно уверен, что это здесь. Все приметы сразу сошлись. Только я хочу вместе с вами сделать решающий шаг. Полезли понемногу наверх. Тут сбоку что-то вроде ступеней есть, сдерживая волнение, – ответил тот.
Действительно, казавшийся спереди неприступным высоченный каменный беркут, если обойти его слева, имел довольно широкие выступы, ведущие дугообразно наверх. Друзья поднялись уже метра на три от поверхности земли, когда эта природная лестница вывела их на площадку, совершенно незаметную снизу. Она начиналась у «глаза птицы» – выпуклого образования пористой тёмно-серой породы, и вела под углом от «клюва» назад.
– Парни, а тут пещера, – воскликнул Тимофей, слегка опередивший других.
Круглая дыра, частью полностью сливавшаяся с общим фоном, частью загороженная всё тем же «глазом», уходила куда-то вглубь скалы и терялась там в темноте. В неё, впрочем, вполне можно было пролезть, если хорошенько согнуться.
– Стоп, а нет ли здесь какого-нибудь монстра? Не скормить бы этому «орлу» Петьку вместо лемминга. Как ты думаешь, Тима? Нет, серьёзно, я пойду на разведку, а вы оба тут подождите, – скомандовал Бисер. Но биолог возразил уверенным тоном.
– Нет, если ты про зверье, то не волнуйся. Полярные монстры в скалах не живут.
– Ну что ж, тогда вперёд, помолясь, – пробормотал в ответ Бисер и первым вошёл в проход.
Они двинулись друг за другом по узкому лазу, освещая себе дорогу электрическим фонарём, однако скоро впереди посветлело, стало можно несколько распрямиться, проход расширился и вывел друзей в небольшую скальную полость, куда сверху проникал слабый свет. В ней всем, кроме могучего Решевского, удалось встать почти в полный рост.
– Не поймёшь, как лучше – может, вовсе выключить фонарь? Эта штука сложена разными горными породами. Одни выветриваются и вымываются рано или поздно, другие почти нет. Сверху вот промыло канал, – Кирилл указал отверстие на своде, откуда проникали лучи.
– Точно! И отсюда натягивает ещё снежку. Смотрите, братцы. Не так много, но всё же.
В самом деле, камеру снизу устилал тонкий снежный покров, заискрившийся в электрическом свете. Петя перевёл фонарик на стену справа, затем слева, наконец посветил прямо перед собой…
– Петь, стой! Слышишь? Не двигайся! Здесь рисунок и слова – крикнул, всмотревшись, биолог.
Луч фонаря задрожал, поколебался и осветил, наконец, небрежно намалёванный белым знак и какую-то надпись.
– Это ключ. А рядом два слова, только латинским шрифтом, – сказал Петя. – Во сяком случае не по-английски… я бы понял.
– Одно слово я знаю. Действительно не по-английски. Тут написано: «Meise». Это по-немецки – «синица», – взволнованно подхватил Кирилл.
– А другое я понимаю, так как это по моей части. «Paridae» по-латыни тоже «синица», только уже семейство, – дополнил биолог.
– Значит нечего сомневаться – мы пришли в то самое место. Только здесь абсолютно пусто! – Кирилл растерянно посмотрел на товарищей, которые так же как и он, оглядывались кругом.
– Стойте… – Петя сделал шаг к стенке с надписью и наклонился. Под ней на высоте полуметра порода образовала углубление, похожее на неширокий карман. – В этом месте что-то лежало!
В «карман», как и всюду, намело снега в палец толщиной. На его поверхности чётко отпечатался четырёхугольный след от тяжёлого предмета. Все трое наклонились одновременно и едва не столкнулись лбами.
– Точно! Четыре угла, на них или заклёпки, или гвозди. Дырочки в снегу видишь? – подхватил Тима. – И совсем недавно забрали!
– Почему ты думаешь, что недавно? – не понял Кирилл.
– Ну как же! Новый снег еще не запорошил отпечаток!
– Верно! Но тогда… кто-нибудь видел рядом следы? Должен же этот некто… Ведь не птица стащила. Тут лежал предмет, похожий на ящик или шкатулку. Нет, скорей на сундучок.
– Вот что, пошли обратно. В камере мы всё затоптали. Нас-то трое. А снаружи мы получше посмотрим.
Путешественники сразу почувствовали, как устали и измотались. Для них, едва оправившихся от тяжёлой болезни, этот поиск был едва ли по силам. Спускались они медленно, молча, от прежнего воодушевления не осталось и следа. У подножия утёса они всё-таки осмотрелись.
– Никаких следов, кроме наших, – хмуро сказал Решевский. – Здесь только медведь отирался. Это я и раньше заметил. Да и то такой… хилый, мелкий.
Они повернулись спиной к скале и направились уже обратно, как вдруг над их головами раздался свист крыльев и птичий призывный крик. От неожиданности Решевский потерял равновесие и сел на снег. Над его головой пикировала чайка. Вот она ближе, ближе! Навстречу ей прямо с «беркута» вспорхнула другая.
– Господи, это правда… я столько о них мечтал, и вот! Вот они, та-а-ам!
Две прекрасные ярко-розовые птицы закружились над водой, вылавливая светлых мелких рачков-бокоплавов. А Орнитолог сиял! Он вмиг позабыл о своём нездоровье, о постигшей их всех только что неудаче. Откуда только взялись силы, но он снова вскочил на ноги и, к восторгу ошалевшего Петьки, пустился в пляс!
Глава 53
Оскар Исаевич любил хорошую почтовую бумагу. В марках он тоже знал толк. Теперь можно было себя побаловать – заказать именные конверты. Можно было и слегка потешить свое тщеславие: перечислить звания и награды, коих накопилось уже не мало. Но такие заметные письма пропадали, марки отклеивали филателисты, и посему наученный горьким опытом, Брук отправил в Мюнхен заказным большое толстое, но самое неприметное письмо.
Придя во вторник с работы, Анна-Мари привычно поставила машину в гараж, открыла почтовый ящик, рассортировала несколько конвертов и вдруг… С бьющимся сердцем она распечатала увесистый пакет и погрузилась в чтение.
«В книжных мудростях сыскали мы, что недостойный сын церкви Карл похвалялся богомерзкими творениями и святую церковь не почитал, ни во что не ставил. Людишки его разбои чинят, сам он погряз во грехе и разврате. Старые люди порешили его казнить и наложить на его добро волчью серую печать. «Дабы никому неповадно было володеть Василиском, налагаем мы на него нашей властью волчье слово. И отныне мирянин ли, монах ли – не дерзай Василиска в отчей хоромине держати, а равно менять, продать и завещать. А не послушает, будет ему всякая порча и гибель. Даже и речи о нём держать не можно, и поганое имя его не называти. И быть по сему, пока не протечёт сто долгих лет, а тогда, не уничтожать, ибо работа мастера больно хороша, но в сокровищнице королевской схоронить и только зрелым мужам видеть оное дозволяти, за позор оный полновесные червонцы собирати, а червонцы те отдати для дел богоугодных и призрения вдов и сирот».
Моя дорогая девочка, я постарался передать колорит документа, написаного по латыни на пергаменте гусиным пером. Ты знаешь, что я не могу сделать это на немецком. И потому избрал наш с тобой общий, а твой второй родной язык и стилизовал, как сумел.
Я узнал, что твои предки старались отвратить родовое проклятие и обратились в соответствии с духом времени к служителям церкви. В Аугсбурге славилась игуменья Афра Иоганна Анна-Мария Еберберг. Она видела вещие сны и, после долгого поста и молитв, посовещавшись со святыми отцами, в строгой тайне рассказала об ниспосланном ей откровении. Тогда был составлен документ, который ты сейчас прочла, скреплён печатью и вручён главе рода Фельзер. Он хранится не в городском архиве, а в епископальной библиотеке. Но у меня есть свои источники – тут очень кстати пришлось увлечение нынешнего прелата Дома византийскими рукописями и орнаментами.
Я не провидец, безгрешностью тоже не могу похвалиться, но интуиция у меня есть. Я искал и нашёл, а как имя игуменьи прочитал… Ты посмотри, как её зовут! Не смейся над стариком, а подумай, какой теперь идёт год. Я считаю, этого «Януса» надо найти и поступить, как предписано. Я почему-то полностью уверен, что тогда всё будет в порядке. Я сумел убедить Стаса, и он ожил и надеется. Я желаю вам обоим от всего сердца удачи и счастья.
Да, ты спросишь, почему «Янус»? В нашем государственном архиве среди трофейных бумаг отыскались дневники Бенедикта Гольдшмидта. В них подробно изложена история того, где хранился «Римский заказ», а также куда и почему он позже попал. Я скопировал тебе нужные страницы и вложил в этот конверт. Кроме того, мой заказчик, стальной магнат, странным образом оказавшийся тоже замешанным в историю с этой династией ювелиров, свёл меня с нужными людьми. Я с их помощью раздобыл сложным, кружным путём ещё один документ, который тебе изложу своими словами в приложении к письму. У меня получился небольшой рассказ. Будь, пожалуйста, снисходительна к моему стилю – я не писатель.
Позвони, очень тебя прошу, Стасу и он тотчас вылетит к тебе.
Твой верный, бескорыстный поклоник Оскар Брук.
P. S. Поцелуй родителей и передай от меня: это был, вне сомнений, Камиль Каро. Они поймут.
К44444444444444444444
О. Б.
– Боже мой, – прошептала Анна-Мари, прочитав письмо, – неужели кончится этот кошмар? Я просто не смею верить. Ну, скорей! Она развернула сложенные листки и впилась потемневшими тревожными глазами в текст.
Шевелюра Миши Гольдшмидта напоминала спелую рожь. Его синие глаза блестели из под фуражки, пшеничные усы весело топорщились, а золотистые волосы отросли точно не по уставу. Жизнь была хороша! Война близилась к концу, и майор медицинской службы даже в полевой форме чувствовал себя как в парадной. А два дня отпуска после ранения ещё подняли настроение бравого офицера.
Вечером намечались танцы! В уцелевшем ресторане «Золотой гусь» нашлись два венгерских скрипача и старенький пианист – инвалид первой мировой. У разведчиков имелся харч, у самого Мишы – трофейный коньяк. И девушки… нет, откуда столько девушек, одна лучше другой? Город полуразрушен, вокруг дымятся развалины, а жизнь идёт.
Он бысто шёл в поисках пекарни, которую научили найти ребята. Узкий переулок сделал коленце вправо. Аккуратная церквушка сменилась полуразрушенным складом, и раскуроченный сад вывел на «Улицу роз».
Наверно, здесь раньше было ухожено и нарядно. Даже сейчас… Роз не видно. Но кустарник покрылся жёлтыми цветами – весна! Молодой офицер оглядывался, улыбался, но не сбавлял темпа. И вдруг приостановился.
– А это что за улица? Почему ёкнуло сердце? – Михаила охватило странное ощущение. «Опасность? Рядом снайпер? Я расслабился как кот на солнышке. А тут не Питер, это Дрезден. Это Дрезден, улица, вернее «Мост босых» – «BarfuBer Brucke».
У чистокровного немца Мишы было два родных языка. Он чудом избежал унижений и репрессий, уготованных людям, имевших несчастие так называться в эти грозные годы. Принимали ли его за еврея? Не исключено, но видно, антисемитов он тоже счастливо миновал. Как бы там не было, он кончил Медицинскую Академию и успешно увлечённо работал, а потом сделался полевым хирургом.
Случилось так, что родители его умерли рано. И единственный родственник, о котором он знал, родственник по отцовской линии, человек, носивший фамилию – Гольдшмидт… Господи, ну конечно! Это было поздним вечером вьюжной петербургской зимы. В дверь позвонили, мама с папой заволновались, а когда пришедший отряхнул снег и снял калоши, долго тихо говорили с ним о чём-то на кухне.
Мамы уже не было в живых, когда папа ему рассказал. Он попросил: «Мишенька, нам пишет твой дядя Бенедикт. Если времена изменятся, может, тебе удастся его найти. Он боится нам навредить, и потому… Ну, сам понимаешь. Вот, почитай! Ты уже большой, если станет совсем опасно, уничтожишь. Да, и еще. Запомни адрес! Хотя бы адрес выучи наизусть: Дрезден, «Мост босых» одиннадцать, кондитерская господина Краузе, второй этаж».
«Бедный папа, его тоже скоро не стало. Где-то давно пропало, затерялось старое письмо. И вот он стоит тут почти рядом. Красный дом с проломанной крышей – дом под номером двадцать девять. Поискать? Смешно даже думать. И вообще пора закругляться, его ждут.»
Но ноги уже сами несли Мишу вдоль искорёженных строений и немногих уцелевших домов вперёд. Вдоль улицы струился ручей. Он огибал осколки гранита и бежал по плоским плитам вниз. Жестяной указатель качался на одном ржавом крючке. «Козий рынок» – прочитал Михаил и развеселился. Ничего, минут пять, и станет ясно, полверсты – не крюк, скоро этот «Мост босых» окончится и… Миша посмотрел вправо – пусто, влево – крошечный домик из красного кирпича покосился на бок. Над окошком мелом нацарапано что-то и… номер? Девять – увидел он, нечётная сторона.
Кондитерская Краузе стояла, как ни в чём не бывало, на своём месте. В окнах уцелели почти все стёкла, кроме одного, забранного фанерой. И вывеска! Она изображала румяную пухлую фройляйн с каштановыми локонами и розовыми губками. Перед ней дымилась чашечка кофе, а на столе – миленький боже! Булочки, пирожные, вишнёвый торт, взбитые сливки…
«Ох, увлёкся. Поесть пора. О чём я думаю, что за пропасть – это ж дом дяди Бенедикта!»
Дверь открылась без всяких усилий, и молодой человек взбежал на второй этаж. Медная табличка на двери извещала, что здесь проживает семейство Обермайстер. Михаил собрался постучать, чтобы по крайней мере попробовать спросить о дяде, как вдруг он вспомнил.
«Ну конечно! Второй немецкий этаж – это наш третий! Тут считают -земляной этаж, первый, а потом… словом, мне надо выше.»
Аккуратную табличку одним маршем выше Михаил воспринял уже как нечто само собой разумеющееся. Он перестал удивляться и позвонил. Звонок тоже действовал в этом удивительном доме – механический колокольчик, приводимый в движение поворотом руки. На этом чудеса кончились.
В доме было удивительно тихо. На повторные звонки никто не отзывался. И только теперь страшное волнение охватило молодого хирурга. Он стоял перед дверью словно вымершего тихого дома, где было написано готтическим шрифтом: «Бенедикт Гольдшмидт, оберштудиендиректор». Колокольчик ещё раз протрезвонил. «Что делать? Уйти? Невозможно!»
Занятый такими мыслями, он в нерешительности осмотрелся, снова повернул звонок, опёрся на дверь, и чуть не упал. Она медленно с противным визгом повернулась на петлях, и он очутился в просторной прихожей. Под ногами Михаила заскрипел дубовый паркет, и эхо неожиданно громко отозвалось под высокими потолками.
– Есть тут кто-нибудь? – раздался тихий старческий голос. – Я не встаю. Войдите. Заходите сюда.
В коридор выходило несколько дверей. Сразу направо… нет, это уборная. А первая с другой стороны приоткрыта и пуста – только бархатные диваны с гнутыми ножками и кабинетный рояль. Но следующая с медной ручкой в виде льва…
– Господин провизор Людеке? – снова услышал молодой хирург, – вы знаете, я не могу вас встретить, но, надеюсь, извините больного старика.
Михаил секунду помедлил, а потом коротко постучал и решительно вошёл, невольно начав печатать шаг. Он произнёс уже первые слова приветствия, как вдруг остановился, поражённый выражением ужаса на лице седого, высохшего господина, лежащего на широкой кровати в стёганом халате с ногами, укутанными толстой шалью.
Э, брат, ты же офицер противника. Старый джентльмен ожидает, что ты его съешь без соли, ограбишь или сразу пристрелишь! Надо поскорей объясниться. Для активного фашиста он слишком стар. Я надеюсь, что если буду вежлив, не совершу особого воиского проступка.
– Добрый день, простите, но дверь была открыта. Я звонил несколько раз. Меня зовут…
Старик не дал ему закончить. Казалось, он ничего не слышит. Может, так и есть?
– Генрих! Не может быть. Ты пришёл! Именно сейчас, когда мне осталось так мало? Я умираю, значит это судьба. Я знал, я был уверен… Боже мой, я грешник, пусть так. И все равно она должна остаться в семье. Да, тогда я буду спокоен.
Совершено обескураженный, Михаил всматривался в лицо больного и, поражённый страшным фамильным сходством, сперва не ответил ничего. Но понемногу ступор стал проходить. «Генрих? Так звали его отца, на которого Миша был похож как две капли воды. Значит это дядя?»
– Господин оберштудиендиректор Гольдшмидт? Дядя Бенедикт? – неуверенно начал он, – меня зовут Михаэль. Генрих – это мой отец, он давно умер. Я пришёл Вас повидать, папа очень этого хотел . Так сложилось, что я оказался здесь. Я – военный хирург. Папа велел мне выучить ваш адрес наизусть. Подумать только, я… Но скажите, что с вами, может я могу помочь, я же врач!
– Нет, нет, мне уже никто… Михаэль? Сын Генриха, сын и наследник! Ты правда, Гольдшмидт? Что это я, подожди, мой мальчик. Не будем терять времени. Твоё лицо говорит громче слов и глупых бумаг. Даже родинка на левой щеке, наш фамильный голубиный коготок. Подойди ко мне ближе. Нет! Сначала запри дверь. – Старый человек привстал на своих расшитых шелком подушках и простёр желтоватую руку вперёд. Михаил повиновался. Он вышел, быстро запер дверь на засовы и вернулся к больному. Бенедикт дрожащими руками взял стакан, стоящий рядом с постелью и немного отпил. По комнате распространился запах аниса и валерианы. Потом он притянул к себе Михаила и зашептал. Иногда, обессиленный, старик замолкал и, откинувшись на подушки, давал себе немного передохнуть. Но потом, собрав последние силы, снова, помогая себе жестикуляцией, взволнованно ему о чём-то повествовал. И когда через добрый час он закончил, на небе уже зажигались первые звёзды.
По просьбе старика Михаил отыскал в бюро и подал старику маленький футляр красного дерева. Бенедикт отомкнул его серебряным ключиком, извлек металлический предмет сложной формы, показал племяннику и снова горячо зашептал. А когда кончил, велел немедленно спрятать. И военврач послушно убрал футляр в полевую сумку.
Но вдруг старик застонал, схватился за сердце и упал на спину. Последним движением он вложил в руки Михаила сложенную вчетверо бумагу и бархатный кошелёк.
Потрясённый молодой Гольдшмидт заметался. Но через несколько минут он как опытный врач понял, что душа Бенедикта отлетела. Ему ничего не осталось, как закрыть старому человеку глаза и позаботиться о похоронах.
Офицеру в его положении это было совсем не просто. Он вышел на лестничную клетку с намерением поискать соседей. И тут же столкнулся с солидным господином, который собирался уже войти. Это и был провизор, друг покойного Бенедикта.
Узнав о кончинет старика, он объяснил, что тот был давно очень плох. Можно только удивляться, как он прожил последние несколько месяцев. Михаил не вдавался в подробности. Он сказал только, что искал кондитерскую и услышал случайно стон. Что он как врач зашёл посмотреть, не может ли чем помочь. Но, к сожалению, медицина бессильна если…
