Алексей Бабина
Наполеон III. Триумф и трагедия
В Европе к попытке бонапартистского переворота отнеслись настороженно, газеты отмечали, что Луи Наполеон выступил в роли смешного опереточного героя. Так, в Германии Frankfurter Journal процитировал слова Меттерниха: «Бонапартизм без Бонапарта – это абсурд, – и добавил: – Разумные люди понимают, что амбициозный молодой человек не мог этого сделать». Издание назвало Луи Наполеона «молодым глупцом, без гениальности, без таланта и без славы»[312]. При этом сам Луи Наполеон явно не раскаивался в содеянном. В письме к матери он высказался следующим образом: «О чем я должен беспокоиться? О взволнованной толпе, которая назовет меня сумасшедшим, потому что я потерпел неудачу, или вознесла бы мои достоинства, если бы я преуспел?»[313]
Однако в самом французском обществе разброс мнений был куда шире, нежели в сообщениях официальной печати. Республиканцы были недовольны, легитимисты ободрены попыткой смещения власти «самозванцев», а бонапартисты разочарованы. При этом все понимали, что позиции режима не так прочны, как об этом говорили власти, и – что еще более важно – Франция впервые услышала имя молодого человека, который был племянником великого императора.
Луи Наполеон ошибся, когда предположил, что участников заговора расстреляют. Их поместили в местную тюрьму, а он даже получил в свое распоряжение отдельную камеру с удобствами и персональным слугой. На первых же допросах Луи Наполеон и Водре заявили, что только они несут ответственность за попытку восстания, а остальные участники ничего не знали о планах переворота до утра 30 октября[314]. Вряд ли следователи поверили сказанному, но официальные заявления были сделаны и зафиксированы в протоколах.
Король и члены правительства несколько раз собирались, чтобы решить судьбу заговорщиков, но к единому мнению так и не пришли. Поэтому 13 ноября 1836 года было объявлено, что король принял решение не предпринимать никаких дальнейших разбирательств по отношению к Луи Наполеону и выслать его на военном корабле в США[315]. Остальные участники заговора должны были предстать перед судом за государственную измену.
9 ноября 1836 года в камеру к Луи Наполеону вошли генерал Вуароль и местный префект полиции. Не отвечая на вопросы заключенного, они вывели его из тюрьмы и посадили в карету, которая уже через несколько минут двигалась по дороге в сторону Парижа. В столице Луи Наполеона поместили в префектуре полиции и вскоре доставили на беседу с префектом полиции генералом Габриэлем Дёлессером. Генерал проинформировал заключенного, что его отправляют в Америку. Луи Наполеон начал протестовать, заявив, что желает участвовать в судебном процессе и на нем защищать своих товарищей. Генерал ответил, что в 1832 году после попытки роялистского мятежа из страны также была выслана герцогиня де Бёри, и правительство решило с Луи Наполеоном поступить аналогичным образом. Сделать по данному вопросу он более ничего не может[316]. В тот же день Луи Наполеона отправили в Лорьян, куда он прибыл в 2 часа ночи 15 ноября. Утром он должен был взойти на борт фрегата Andromède и отправиться в Америку. Однако из-за погодных условий корабль отплыл 21 ноября 1836 года.
Не успел племянник императора ступить на палубу корабля, как местный супрефект вручил ему 15 тысяч франков на расходы в США. Как предполагают некоторые историки, эти деньги не были подарком короля, а были частью денег (из 200 тысяч франков), изъятых у Луи Наполеона при аресте в Страсбурге[317]. Другие, наоборот, отдают должное щедрости и доброте короля[318]. При прощании супрефект пожелал бывшему заключенному всего наилучшего и выразил надежду, что придет день, когда тот вернется во Францию в качестве добропорядочного гражданина. «Я не могу вернуться, – ответил Луи Наполеон, – пока лев Ватерлоо продолжает сторожить границы»[319].
Тем временем в Арененберге ловили каждое слово из Франции. Валери Мазуер срочно поехала в Страсбург. Как только стало известно о предстоявшем суде, Гортензия поспешила в Париж, чтобы добиться аудиенции у Луи Филиппа и просить его о снисхождении по отношению к сыну. Однако как только она достигла Вири, ей сообщили, что Луи Наполеон отправлен в США, и она вернулась в Арененберг[320].
Бывшая королева была в полной уверенности, что сын на пути в Северную Америку, но в реальности судно Andromède двигалось в Южную Америку. Капитан корабля получил секретный приказ, в соответствии с которым вначале следовало плыть в Бразилию[321]. 10 января 1837 года фрегат пришвартовался в гавани Рио-де-Жанейро. Луи Наполеону было запрещено сходить на берег, и более месяца, пока судно было в гавани бразильского города, он все время находился на борту корабля.
В начале февраля 1837 года Andromède снялась с якоря и отправилась на север, в сторону США. После двух месяцев плавания фрегат достиг Виргинии, вошел в устье Чесапикского залива и пришвартовался в гавани Норфолка. Впервые с 21 ноября 1836 года Луи Наполеон почувствовал под ногами твердую землю. Он сошел на берег в Норфолке. Произошло это 30 марта 1837 года.
За то время, что Луи Наполеон был в пути, во Франции произошло чрезвычайно важное событие. Состоялся суд над остальными участниками заговора 30 октября 1836 года в Страсбурге. О его исходе руководитель заговора узнал гораздо позже. Судебный процесс открылся 6 января 1837 года в Страсбурге. Он вызвал огромный интерес у публики и прессы. Уже за несколько часов до его начала все места для присутствующих были заполнены. В ходе процесса адвокаты потребовали оправдательного приговора для всех обвиняемых на основании того, что главный обвиняемый (он же и вдохновитель заговора), Луи Наполеон, находится на свободе[322]. Поэтому закон должен быть единым для всех – остальные также должны быть отпущены на свободу.
Попытки обвинения переломить ситуацию и продемонстрировать суду присяжных и публике всю пагубность государственной измены и насильственного изменения власти, предпринятых обвиняемыми, ни к чему не привели. Через двенадцать дней суд присяжных под крики публики «Оправдать! Оправдать!» вынес оправдательный приговор, и все обвиняемые под громогласное рукоплескание публики были освобождены[323]. Оппозиционная пресса была в восторге, официальные издания и правительственные чиновники утверждали, что они не согласны, но верховенство суда – одно из важнейших завоеваний революции, поэтому решение суда не может быть пересмотрено.
Первые несколько дней пребывания в Норфолке Луи Наполеон вместе с офицерами Andromède весело и шумно отдохнул. Попрощавшись с командой корабля, он на речных судах отправился в Балтимор, откуда через Филадельфию попал в Нью-Йорк. Его поразило, как быстро, с комфортом можно передвигаться по рекам. Луи Наполеон поселился на Бродвее в Washington Hotel. Его порадовало, что здесь его уже ждали письма от матери и друзей. Из писем и газет он узнал, что большинство представителей семейства Бонапартов с негодованием восприняли его попытку мятежа. Жозеф и Жером Бонапарты публично отреклись от племянника. Дядя Жером заявил, что Луи Наполеон не Бонапарт, а незаконнорожденный сын и он не выдаст свою дочь замуж за государственного преступника[324]. Луи Бонапарт во всех грехах обвинял жену, прекратил выплату сыну пособия и конфисковал выручку от продажи части своего имущества[325]. Однако бывший заключенный довольно легко перенес неприятные новости из Европы и с увлечением открывал для себя жизнь в Новом Свете.
В то время в Нью-Йорке проживало более 300 тысяч человек, и каждые двадцать лет численность горожан удваивалась[326]. Стиль жизни в североамериканских штатах отличался от европейского: здесь в чести была индивидуальная свобода, дух предпринимательства и реализация личных амбиций. Относительно недавно освободившаяся от опеки Англии, страна активно формировала свою экономическую и политическую системы, осваивала новые территории.
Молодой, красивый, знатный и свободолюбивый приезжий был тепло принят в американском обществе. В местных газетах напечатали сообщения о его приезде и пребывании в Америке. По дороге из Филадельфии в Нью-Йорк Луи Наполеон познакомился с известным религиозным деятелем, капелланом военно-морского флота, преподобным отцом Стюартом, который на несколько дней вместе со своим братом стал для него гидом по Нью-Йорку. Кроме того, Стюарт оказал содействие Луи Наполеону в знакомстве с некоторыми уважаемыми жителями города.
Большой радостью для него стала встреча с другом, графом Арезе, и своим верным слугой Шарлем Теленом, которые специально приехали к нему в Нью-Йорке[327]. В первые же дни Луи Наполеон познакомился с генералами Джеймсом Уэббом и Уинфильдом Скоттом. Через много лет генерал Джеймс Уэбб будет вести переговоры с Наполеоном III, договариваясь о выводе французских войск из Мексики.
Многие знатные американцы с готовностью принимали принца у себя дома. Луи Наполеон откликался на все приглашения. Буквально с утра до поздней ночи он был на разных раутах, встречах, вечеринках. Здесь он познакомился с именитыми писателями Вашингтоном Ирвингом и Фенимором Купером, поэтом Фитц-Грин Галлеком, известными политиками, военными и дипломатами.
Американцы, как правило, находили французского джентльмена «застенчивым, сдержанным и хорошо воспитанным»[328]. Правда, Галлек высказался так: «Мне он казался скучным и вялым. И среди мужчин он, безусловно, таким и был, но в окружении молодых дам оживлялся. Иногда он говорил: “Когда я встану во главе Франции” или “Когда я стану императором”. Я тогда смотрел на него как на сумасшедшего… Он был довольно скучным человеком – наподобие Вашингтона[329] (имеется в виду Джордж Вашингтон. – Прим. авт.)». Обычным ритуалом стало общение с дамами, которые неизменно отмечали его превосходные манеры.
Луи Наполеон имел свой взгляд на американцев. Он считал их странными и шумными людьми[330]. Пытаясь понять американцев, он много с ними общался, в частности задерживаясь часами у бильярда в холле гостиницы. Луи нашел Америку «страной торговцев» и «спекулянтов», где наиболее трудолюбивые стремятся устроить свою жизнь, не считаясь с риском и возможными потерями. Это обстоятельство, по мнению француза, сильно отличало американцев от людей и сложившегося менталитета во Франции и Швейцарии. В новинку для него было и рабство, что он наблюдал на улицах Нью-Йорка и других американских городов. Это явление он называл «отвратительным»[331].
В конечном итоге Луи Наполеон пришел к выводу, что США – это молодое государство, которому только предстоит сформировать свою внутреннюю структуру и культуру. «Эта страна обладает огромной материальной силой, но полностью несовершенна с точки зрения моральной силы», – писал Луи Наполеон[332]. Он полагал, что Америка, совсем недавно бывшая колонией, еще не смогла полностью выйти из этого состояния.
Далее Луи Наполеон утверждал, что «в принципе, каждая [американская] колония [штат] – настоящая республика. Эта ассоциация людей, имеющих равные права, договорилась вместе работать над созиданием своей страны. И неважно, кто у них главный: губернатор или президент. Они требуют… только нескольких полицейских правил… Здесь есть свобода приобретать, но не свобода пользоваться; есть право действовать, но не думать»[333]. И в завершение он сделал следующий вывод: «Процесс перехода [от менталитета колонии к менталитету зрелого национального государства] идет ежедневно… Но я не думаю, что он пройдет без кризисов и судорог»[334].
И все же стиль и ритм жизни в Америке нравились Луи Наполеону, и он был готов задержаться там подольше. По его просьбе новые американские друзья провели несколько экскурсий по местным предприятиям. Он проявил живейший интерес к процессу производства и техническим новинкам. Так, его особое внимание сосредоточилось на экспериментах, связанных с электромагнитом.
Вместе с графом Арезе Луи Наполеон совершил путешествие в Вашингтон, осмотрел Ниагарский водопад и, переправившись через озеро Онтарио, на несколько часов оказался в Канаде. Они уже начали строить планы на дальнейшие путешествия, как вдруг непредвиденные обстоятельства заставили срочно подумать о возвращении в Европу. Луи Наполеон получил сообщение о тяжелой болезни матери[335]. Оказалось, что у Гортензии рак матки и предстояла сложная операция. С учетом характера болезни и времени, необходимого для возвращения домой, шансы застать мать живой были небольшими.
Перед тем как покинуть страну, Луи Наполеон 6 июня 1837 года направил президенту США Мартину Ван Бюрену письмо, в котором выражал сожаление, что лично не познакомился с ним в Вашингтоне. Луи говорил о том, что «судьба привела» его в Америку и он желал изучить страну, а также «людей и институты, добившихся больших достижений в торговле и промышленности, чем мы сделали в Европе оружием». Далее он сообщил, что хотел проехать «по стране, которая вызвала мою симпатию, поскольку ее история и процветание тесно связаны с памятью о нашей французской славе», но обстоятельства, связанные с тяжелой болезнью матери, требуют возвращения. Луи Наполеон проинформировал президента, что направляется в Англию, откуда намерен попасть в Швейцарию. Подробное изложение своих планов по пребыванию в Америке и проезду домой Луи Наполеон объяснил тем, что «клевета… заставляет людей полагать, что я заключил соглашение с правительством Франции».
В завершение письма француз заявил, что президент «должен знать, что имя, какое я ношу, ни на мгновение не дает мне права отклониться от пути, по которому ведет моя совесть, моя честь и мой долг. Прошу Ваше Превосходительство рассматривать это письмо в качестве доказательства моего уважения к человеку, кто занимает место Джорджа Вашингтона»[336]. Не вдаваясь в суть дела, следует отметить, что характер и тон письма больше соответствовал обращению главы одного государства к другому или, как минимум, разговору равных по статусу людей.
12 июня 1837 года Луи Наполеон на пакетботе George Washington отплыл из Нью-Йорка в Ливерпуль. По прибытии 10 июля 1837 года в Ливерпуль он сразу же обратился к французскому, бельгийскому и прусскому правительствам за получением транзитных виз. Все посольства ответили отказом[337]. Французы делали все возможное, чтобы бывший заговорщик не перебрался на континент.
Тогда Луи Наполеон получил проездные документы из швейцарского консульства в Лондоне на фальшивый паспорт гражданина США Робинсона и вечером 30 июля 1837 года тайно покинул столицу Англии. Переночевав в Ричмонде, он неожиданно вернулся в Лондон и взял билет на омнибус до городка Грейвзенд. Здесь он намеревался пересесть на корабль, который должен был доставить его на континент. По некоторым данным, лондонская полиция по приказу министра внутренних дел Джона Рассела внимательно следила за всеми перемещениями Луи Наполеона и информировала об этом французское посольство[338]. Но ночевка в Ричмонде спутала все карты полиции, и она потеряла его след.
Тем временем Луи Наполеон благополучно переправился через Ла-Манш и сошел на берег в Роттердаме, впервые оказавшись в стране, где несколько десятилетий назад правили его отец и мать. Проехав Рейнские провинции Пруссии и Баден, вечером 4 августа 1837 года Луи Наполеон оказался в Арененберге.
Гортензия с радостью и слезами встретила сына. Она уже потеряла надежду увидеть его. Мать сильно похудела и, мучаясь от боли, практически постоянно находилась в постели. Доктор Конно, наблюдавший за ней, решил, что операцию из-за слишком большого риска делать нежелательно[339]. Но приезд сына и решение не ложиться под нож взбодрили ее, и она даже начала делать небольшие прогулки. Правда, с каждой минутой это становилось делать все труднее и труднее, несмотря на морфий, который ей давал доктор.
Луи Наполеон был счастлив застать мать еще живой, но подметил, что порядок в доме и за его пределами без зоркого присмотра хозяйки начал приходить в упадок. Пришло время ему отвечать за Арененберг и последние часы жизни самого дорого человека в его жизни. Теперь он уже постоянно находился у постели матери. 5 октября 1837 года дочь Жозефины Богарне, падчерица Наполеона I, бывшая королева Голландии и мать Луи Наполеона скончалась. Ей было пятьдесят четыре года. «Мать умерла на моих руках сегодня в пять часов»[340], – написал потрясенный Луи Наполеон отцу. Последние часы жизни матери он провел у ее кровати на коленях и в слезах.
В ту секунду, когда Гортензия сделала последний вздох, мир для Луи Наполеона буквально перевернулся. Он потерял самого близкого человека, ангела-хранителя, кто всю свою жизнь посвятил ему, заботился, охранял и оберегал от всех несчастий и невзгод. Много раз мать, подвергаясь опасности, спасала его в самых тяжелых обстоятельствах. Она была не просто матерью, а верным, добрым, умным другом. Об этом свидетельствуют переписка между ними и те послания, которые она ему адресовала.
По меркам первой половины XIX века это было необычно и далеко выходило за пределы общепринятых тогда норм.
Наверно, справедливо будет сказать, что Луи Наполеон в последние годы привнес много негативного в жизнь своей матери. Его авантюрные поступки (например, в Италии в 1831 году или в Страсбурге в 1836-м) не могли не сказаться на переживаниях Гортензии и способствовали развитию болезни. Вот об этом, представляется, и думал Луи Наполеон (как, впрочем, и должен делать любой нормальный здравомыслящий человек) в часы, когда пришло осознание потери самого дорого человека в жизни – матери.
Гортензия, несомненно, оказалась наиболее последовательным и верным хранителем наполеоновского духа. Арененберг стал кусочком Первой империи и ярким светочем наполеоновской эпохи, который привлекал всех, кто готов был продолжать чтить императора и его идеи. Она сыграла огромнейшую роль в воспитании сына в духе благоговейного отношения к империи и ее главе. Плоды ее деятельности оказали большое влияние на дальнейшую судьбу Франции и Европы.
Глава 5
Булонь
В небольшой церкви Эрматингена 8 октября 1837 года прошла панихида по усопшей королеве Голландии (именно так и говорили на панихиде – «королева Голландии»[341]). Траурно-величественная атмосфера. Звучал «Реквием» Моцарта, и церковную службу проводил местный епископ. Собралось много жителей окрестных деревень. Хозяйка Арененберга пользовалась любовью и уважением соседей.
В своем завещании Гортензия попросила похоронить ее рядом с матерью в Мальмезоне, в церкви Сен-Пьер-Сен-Поль в Рюэйе[342]. Это желание бывшей королевы было исполнено 8 января 1838 года. На церемонии погребения присутствовали Валери Мазуер, Шарль де Флао, Огюст де Морни, маршал Николя Удино, генерал Реми Эксельман, несколько чиновников, офицеров и солдат Первой империи, другие лица.
Луи Наполеон не получил разрешения французских властей въехать на территорию королевства, и на траурном мероприятии его представлял кузен Таше де ла Пажери. После смерти матери из ее бумаг и рассказа Валери Мазуер он узнал, что у него есть еще один брат – Огюст де Морни[343]. Эта новость несколько огорчила Луи, но вскоре это чувство ушло.
Преданная Валери Мазуер поселилась недалеко от Рюэйе, в аббатстве Буа, чтобы ухаживать за могилой.
Отношения между Луи Наполеоном и отцом, которые были испорчены после мятежа в Страсбурге, на фоне семейного горя несколько улучшились. Отец написал сыну письмо со словами соболезнования. «Я не удивлен, но я с печалью узнал о смерти твоей бедной матери», – говорилось в послании[344]. Луи Бонапарт предложил оплатить одну мессу за упокой ее души и половину стоимости памятника работы Бартолини. При этом Луи Бонапарт был извещен, что по завещанию супруга ничего ему не оставила. В этом он обвинил авантюрную попытку военного переворота сына. «Я должен воспользоваться случаем и сообщить вам, – писал бывший король принцессе де Латур д’Овернь, – какой вред мой сын причинил своей матери, но вы узнаете об этом из газет, а я не хочу утомлять себя бесполезными формальностями»[345].
Письма соболезнования прислали Люсьен и Жозеф Бонапарты, а вот Жером Бонапарт никак не откликнулся. В этом нет ничего удивительного, поскольку старшее поколение Бонапартов постоянно ссорилось, вспоминая старые обиды, но потом мирилось. Однако по прошествии некоторого времени мирные отношения снова перетекали в склоки.
В январе 1838 года Луи Наполеон переехал в Готтлибен, в нескольких километрах от Констанца, и вместе с лейтенантом Арманом Лэти поселился на третьем этаже запущенного средневекового готического замка. Замок был известен тем, что во время Констанцского собора в начале XV века в нем останавливался папа Иоанн XXIII и церковный реформатор Ян Гус. Вокруг был разбит прекрасный парк. Несколько лет назад замок купила Гортензия и предполагала его восстановить. Теперь он пригодился сыну.
Луи не захотел оставаться в Арененберге. Он уволил прислугу, предварительно выплатив деньги, завещанные им Гортензией, и позволил взять кое-какие дорогие им вещи. Оставил только несколько человек, которые должны были присматривать за поместьем.
Тем временем французское правительство потребовало у швейцарских властей выдворить Луи Наполеона за пределы Швейцарии. Свое требование французы объяснили тем, что перед высылкой в Америку он дал слово чести не возвращаться в Европу[346]. Кроме того, присутствие Луи Наполеона вблизи границ Франции угрожает ее интересам, поскольку «он открыто осмеливается продолжать свои преступные интриги»[347]. Поэтому король Луи Филипп «имеет право потребовать от Швейцарии прекратить его дальнейшее присутствие на швейцарской земле»[348], поскольку Луи Наполеон никогда не отказывался от французского гражданства.
Швейцарское правительство ответило, что не может сразу удовлетворить требования Луи Филиппа, так как Луи Наполеон является гражданином кантона Тургау, поэтому окончательное решение по данному вопросу остается за властями Тургау[349]. На эти доводы соседей французы ответили, что если власти Швейцарии не предпримут соответствующих мер по выдворению Луи Наполеона, то Франция отзовет посла, закроет посольство и готова применить силу[350]. Более того, французы подкрепили свои слова военными приготовлениями у швейцарской границы.
Масла в огонь непростых отношений двух государств добавила публикация в июне 1838 года в Париже книги Армана Лэти «Историческая справка о событиях 30 октября 1836 года». Хотя автором книги значился Лэти, реально над ней в Готтлибене также работал и Луи Наполеон. В книге с бонапартистских позиций давалось описание событий в Страсбурге в конце октября 1836 года. В работе утверждалось, что восстание имело успех у солдат гарнизона и жителей города. Делался вывод, что при определенных обстоятельствах восставшие имели шансы на победу.
Публикация вызвала взрыв возмущения властей, части общества и официальной печати. Раздались голоса принять действенные меры и наказать виновных. Глава правительства граф Матьё Моле, который во времена Первой империи был министром юстиции, принял соответствующие меры и отдал приказ арестовать Лэти[351]. Основанием для ареста явились антигосударственная пропаганда и призыв к мятежу.
На этот раз правительство, усвоив уроки недавнего прошлого, не допустило разбирательства дела в обычном суде присяжных. Судебный процесс проходил в верхней палате парламента – палате пэров. Решением пэров он был приговорен к пяти годам тюремного заключения и штрафу в размере 10 тысяч франков. Кроме того, после освобождения из тюрьмы Лэти должен был оставаться под надзором полиции до конца своей жизни[352].
Весь процесс и решение по делу Лэти вызвали шквал возмущения в обществе и в оппозиционной печати. Сама процедура рассмотрения дела в палате пэров, а не в суде была встречена всеобщим осуждением. Во всех слоях общества шли разговоры о целенаправленном преследовании борцов с июльским режимом. Неожиданно для властей дело Лэти добавило популярности бонапартистам.
Тем временем французские власти не собирались идти на какие-либо уступки, и 1 августа 1838 года глава правительства Моле направил официальное требование швейцарцам о выдворении Луи Наполеона из страны. Посол Франции герцог де Монтебелло, сын наполеоновского маршала Жана Ланна, передал в Люцерне швейцарским властям гневное послание от королевского правительства[353]. Однако большинство кантонов высказалось в поддержку племянника Наполеона I, и федеральные власти Швейцарии начали консультации с властями кантона Тургау.
На фоне падения своей популярности французское правительство предприняло решительные меры во внешней политике. Из Лиона к границам Швейцарии была направлена 25-тысячная армия. Французские части вошли в демилитаризованную зону округа Жекс, который был закрыт для военных и таможенных властей Франции в соответствии с договорами 1814–1815 годов. Официальная печать требовала наказать швейцарцев и тем самым укрепить международный престиж страны. В воздухе замаячил призрак войны между двумя странами.
Страны – гаранты международных договоров и послевоенных границ – Австрия, Пруссия и Россия – оказали полную дипломатическую поддержку Франции. Великий герцог Бадена уведомил швейцарские власти, что в случае вооруженного конфликта территория герцогства будет закрыта для граждан Швейцарии[354].
Либералы в Швейцарии были возмущены военным и дипломатическим давлением на страну и предлагали оказать вооруженное сопротивление. Они считали неприемлемым поддаваться на наглые требования иностранных государств и высылать своих граждан из страны.
Луи Наполеон написал властям Тургау, что отрицает какие-либо враждебные планы, какие он якобы замышляет в Арененберге против французского правительства. Как гражданин Швейцарии, он хочет единственного – спокойной жизни в кантоне Тургау, но «благодарит своих соотечественников за защиту своих прав и национальной свободы»[355].
Историк Ридли утверждает, что «пять лет спустя Луи Наполеон рассказал своему другу, что он сам желал, чтобы его выдворили из Швейцарии, что придало бы ему ореол мученика. Это он убедил Лэти опубликовать книгу, чтобы спровоцировать Луи Филиппа потребовать его изгнания»[356]. «Возможно, – продолжает далее британский специалист, – это умный ход, но несомненно, что Луи Наполеон был в восторге от международной рекламы, которую получил в результате действий французского правительства. Во всей Европе люди испытывали отвращение к зрелищу, когда четыре великих державы объединились ради того, чтобы запугивать маленькую страну с целью изгнать одного молодого человека»[357].
Вместе с тем представляется весьма сомнительным, чтобы летом 1838 года можно было точно просчитать реакцию французского правительства и общества на публикацию книги Лэти. Вполне вероятно, что книга не вызвала бы большого интереса или, в случае недовольства ею властями, рассматривалась бы в обычном суде, что повышало шансы на оправдательный приговор. Могла сложиться ситуация, когда правительство Луи Филиппа не стало бы предъявлять требований к Швейцарии или решало этот вопрос каким-либо иным способом. Поэтому к словам Луи Наполеона о заранее продуманном плане намеренной провокации следует относиться с определенной степенью настороженности, а вот искренность чувств, испытанных племянником бывшего императора от небывалого взлета общественного внимания к своей персоне во Франции и в Европе, наоборот, вызывает полное доверие.
Спектакль международного масштаба по изгнанию Луи Наполеона из Швейцарии продолжал раскручиваться. Забеспокоилось правительство Великобритании, когда стало ясно, что французы реально готовы начать вторжение, а Австрийская империя всячески будет в этом способствовать Франции.
Тем временем совет кантонов Швейцарии большинством голосов опять поддержал Луи Наполеона при условии, что он даст обязательство не замышлять планов против Франции и откажется от любых притязаний на французское гражданство[358]. Министр иностранных дел Великобритании Генри Палмерстон предложил международное посредничество и начал убеждать швейцарцев в том, что можно выслать Луи Наполеона из страны, но при этом найти такое решение, которое удовлетворит все стороны[359].
22 сентября 1838 года Луи Наполеон обратился к властям Тургау. В письме он выразил благодарность народу Швейцарии и особенно жителям Тургау за поддержку и высказал пожелание покинуть Швейцарию, чтобы не подвергать страну опасности войны и вторжения иностранных войск. «Добровольно покидая единственную страну в Европе, – писал Луи Наполеон, – где я нашел поддержку и защиту, уходя из тех мест, которые по многим причинам стали мне дороги, я надеюсь, что смогу доказать народу Швейцарии, что достоин уважения и любви, какими они меня наградили»[360]. В заключение Луи Наполеон высказал надежду, что придет время, когда он сможет вернуться.
Власти Швейцарии проинформировали правительство Франции, что Луи Наполеон выразил желание добровольно покинуть страну. Однако этот ответ не удовлетворил не в меру разгоряченных французов, и они потребовали безусловной высылки в ближайшие дни Луи Наполеона, а не потакания его собственным желаниям. В конце сентября 1838 года французские войска вблизи швейцарской границы были приведены в полную боевую готовность[361].
Общественное мнение в Швейцарии было возмущено и требовало также привести войска в боевую готовность и оказать сопротивление агрессору. В начале октября призрак войны был уже на самом пороге швейцарского дома. Вся абсурдность ситуации вокруг одного человека привела к тому, что общественное мнение по всей Европе было однозначно на стороне Швейцарии и Луи Наполеона[362]. Даже во Франции многие были склонны обвинять свое правительство в глупости. Бонапартисты просто потирали от радости руки и находились в центре общественного внимания.
Бóльшая часть континентальной прессы также публиковала материалы, которые симпатизировали небольшой альпийской стране и племяннику бывшего императора. Луи Филипп, его министры, а также правительства стран, что поддержали в данном вопросе Францию, были выставлены в негативном свете. В конечном итоге граф Моле был вынужден смягчить тон своих требований и обещал наладить отношения со Швейцарией, если Луи Наполеон немедленно покинет территорию этой страны.
Проницательный и умный австрийский канцлер Меттерних попытался исправить ситуацию и предложил Луи Наполеону поселиться в Австрии и оказывать всяческую поддержку[363]. Однако, как и в 1816 году, Луи вслед за своей матерью отказался от «заманчивых» предложений Меттерниха. Луи Наполеон решил отправиться в Великобританию и обратился в британское консульство за паспортом[364]. Через несколько дней его просьба была удовлетворена.
