Александр Сергеевич Селютин
Звёздная пыль
Мы все побросали удочки и дружно, на «раз-два-три», вытолкали лодку на песок. Мужичок пристегнул её цепью к рельсу, забитому в берег и повесил внушительный замок. Затем не спеша достал из лодки садок с рыбой и, перекинув удочки через плечо, пошёл по берегу, попыхивая дешёвой сигаретой. И тут я увидел Светлану. Она стояла возле лодки и, покусывая губы, смотрела на неё. Вид у неё был растерянный,– ни улыбки, ни весёлых искорок в глазах, и вся она как-то сжалась, поникла, словно сорванный цветок в летнюю жару. Я подошёл к ней и взял её за руку.
– Это ваша лодка? – спросил я её.
Она молча кивнула и отвернулась. На какое-то время я задумался, не зная, как успокоить её, потом мне пришла в голову одна мысль и я, пошарив в карманах своих брюк, лежащих на песке, устремился за мужичком – хозяином лодки.
– Послушайте! – окликнул я его. – Вы не могли бы нам одолжить вашу лодку? Ненадолго, хотя бы на часик? Мы заплатим вам…
Для убедительности я протянул ему смятую трёхрублёвую бумажку, на которую я собирался купить мороженого для всей рыбацкой братвы.
– Мужичок посмотрел на меня удивлённо.
– А ты кто будешь?
– Да я… как вам сказать… работаю здесь в доме культуры. Моя фамилия…
Я не успел договорить, потому что подошла Света и, перебив меня, обратилась к мужичку.
– Дядя Лёня, вы разве меня не помните? Вы у нас покупали эту лодку.
Мужичок окинул взглядом Светлану, подумал немного и неуверенно произнёс:
– Светка, ты что ль?
– Я…
– Я тебя сразу и не признал. Какая ты стала большая! А я отца твоего хорошо знал. Мы вместе в забое работали. Сейчас я на пенсии, от нечего делать вот, рыбалкой занимаюсь.
– Ну, так как же на счёт лодки? – снова обратился я к мужичку.
– Да уж, возьмите, – ответил он и протянул мне ключ.
Я раскрыл ладонь, на которой лежала трёшка, он сгрёб её шершавой рукой и, виновато посмотрев на меня, вздохнул.
– Выпью за упокой его души. …А вы катайтесь хоть целый день. Лодку потом пристегните и ключ мне домой.… Светка знает, где я живу.… Ну, ладно, я пошёл…
Света выхватила у меня ключ и стремглав кинулась к лодке.
– Пацаны! Все на корабль! – на ходу крикнул я.
Ребята собрали свою одежонку, живо сгребли свои рыболовные снасти, вытащили из воды садки с рыбой и всё это побросали в лодку. Вместе мы спихнули её в воду и, вытолкав на глубину, запрыгнули в неё.
Света сразу же устроилась за вёслами, и на все мои просьбы уступить мне это место отвечала категорическим отказом.
– Я всегда сидела на вёслах, когда мы с папой рыбалили. Даже ночью, когда ставили сети. Знаешь, сколько раз мы убегали от очуров? И даже тогда я была на вёслах!
– А кто такие очуры?
– Ты не знаешь? Это же рыбнадзор!
– Вон оно что! Так вы ещё и браконьерничали! – рассмеялся я. – Так вас нужно привлечь к ответственности и судить по всей строгости закона!
– Тогда надо привлечь к этой самой ответственности большую часть жителей посёлка! – со смехом ответила мне Света. – У нас здесь, наверное, каждый третий браконьер, а рыбы от этого меньше не становится!
Мы выплыли на глубоководье и поплыли вдоль берега вверх по течению. Светлана гребла легко и непринуждённо, вёсла бесшумно погружались в воду, не оставляя на её поверхности кругов и лодка скользила стремительно и ровно, словно под парусом.
Солнце светило прямо в лицо Свете, а оно, в свою очередь, светилось неподдельной радостью, таким детским счастьем, весёлым озорством. Я смотрел на нее, не отрываясь, словно видел её впервые, – эти глаза, разбрызгивающие зелёные искорки, эту улыбку с неизменными ямочками на щеках и эти, ещё непросохшие волосы, светло-русым дождём ниспадающие на загорелые плечи…
«Какая же ты красивая! Бесподобно красивая! – восторженно думал я. – Как бы я хотел видеть тебя всегда такую – счастливую и необыкновенно красивую!»
Света поймала мой взгляд, и на её щеках вспыхнул румянец. Я не знаю, что она подумала, но мне вдруг неудержимо захотелось заключить её в нежные объятия и поцеловать.… А ещё крикнуть громко-громко, так, чтобы услышал весь мир: «Я люблю тебя, Света!». И крикнул бы, наверное, если бы не пацаны.
– А давайте порыбалим, – услышал я словно издалека голос Лёшки. Здесь место хорошее, я точно знаю!
Света перестала грести, опустив вёсла на воду. Пацаны размотали свои удочки и забросили их подальше от лодки. Притихшие, они уставились на свои поплавки в ожидании рыбацкого счастья.
Я пересел на скамейку к Свете и легонько обнял её за талию. Она повернулась ко мне и улыбнулась той самой, счастливой улыбкой, которую я видел минуту назад.
– Спасибо тебе, Санечка, услышал я её шёпот.
– За что, Светлячок?
– За лодку, – так же тихо ответила она.
Я легонько прижал её к себе, и меня снова обожгло это новое, совсем незнакомое мне ранее чувство. И это была не страсть, нет, это было что-то большое, захватывающее; оно, словно морская волна, высоко поднимало меня, а потом низвергало в пучину невесомости…
Я видел, как пацаны украдкой бросали на нас короткие взгляды, в которых вспыхивали смешливые искорки, но это совсем не занимало меня, я был далеко-далеко от всего земного, возможно в другом мире, который называется Любовь…
Глава 3. Леон
Хусейн немного повозился с замком, который он открывал большим ключом, напоминающим кочергу, открыл металлическую дверь и, приглашая жестом войти, пропустил меня вперёд. Мы оказались в небольшом полутёмном зале, облицованном жёлто-коричневыми травертиновыми плитами с маленькой эстрадой или сценой, выполненной в виде полумесяца. Задняя часть сцены была задрапирована тёмно синей тканью с блёстками, в центре которой был вышит золотом большой полумесяц. В зале стояло несколько столиков, возле каждого из которых было по два стула. Мы присели за одним из них и стали ждать. Через несколько минут я услышал лёгкий шум, напоминающий полёт большой птицы и в зал через открывшуюся боковую дверь вкатилась инвалидная коляска, в которой сидел человек, лишённый обеих ног. Подкатив к нашему столику, он приветствовал нас кивком головы.
– Леон. Меня зовут Леон.
Он протянул мне руку. Я слегка пожал её, маленькую и, как мне показалось, безжизненную.
– Александр.
– Про вас я всё знаю. Вы отличный музыкант, саксофонист. Я давно искал с вами встречи. И вот, волей Аллаха, вы здесь.
Говорил он короткими фразами, словно рубил, голос у него был высокий, но властный, да и выражение лица отнюдь не показывало его жалким инвалидом, скорее напротив – могущественным повелителем. Он сделал короткий знак рукой Хусейну, тот сразу же встал и вышел.
– Чем обязано моё столь необычное явление к вам? – спросил я его.
– Всему своё время. Совсем скоро вы поймете, зачем вы здесь.
Я посмотрел в его абсолютно чёрные глаза и почувствовал лёгкий озноб, как будто присутствовал на сеансе гипноза. Он достал из кармана пачку сигарет «Camel», открыл и протянул мне. Я отрицательно покачал головой.
– Не курю.
– Вы хотели бы стать богатым?
– Богатство к чему-то обязывает, а я предпочитаю свободу.
– А что есть для вас свобода?
– Свобода – это, прежде всего, действия или бездействия, неконтролируемые извне.
– Но человек, в сущности, не может быть свободен. Его действия или бездействия, так или иначе, кем-то или чем-то контролируются. Это работа, зарплата, жена, дети, тёща, погода, наконец!
– Справедливо. В этом смысле бомж является для меня идеалом.
– Мне кажется, у нас много точек соприкосновения. Сколько вам лет?
– Было сорок.
– Возраст мужчины.
– Кажется, у Марк Твена есть такое выражение: «30 лет – это старость молодости, а 40 лет – это молодость старости».
– Я не на много старше вас – мне сорок два.
– По вашему лицу трудно определить возраст, но мне показалось, что вы значительно моложе.
– У вас есть семья… – скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс он.
– В общем-то, да. Скорее всего, была.
– Вы заботитесь о ней?
– Заботился. Высылал иногда деньги.
– Ваша жена поёт?
Я вздрогнул.
– Нет… она работает в общеобразовательной школе. Учителем пения. А как вы знаете, что она… – я не договорил.
– Просто я знаю о вас больше, чем вы думаете. Однажды мне посчастливилось присутствовать на её дебюте. Это было давно, лет 15 или 16 тому назад, в ресторане «Волго-Дон» в Ростове-на-Дону. Тогда я предрёк ей большое будущее.
– Кажется, я что-то припоминаю…
– Помнится, вы играли тогда «Звёздную пыль» Кармайкла. Вам нравится эта вещь?
– Я считаю, что это лучше, что придумало человечество за последние сто лет.
– Да, я согласен с вами. Прекраснейшая мелодия в обрамлении совершеннейшей гармонии. Мне понравилась ваша игра. Пожалуй, это лучшее, что было тогда в предновогоднюю ночь.
– Позвольте не согласиться с вами. Там были музыканты на три головы выше меня, и играли они, как боги. Я против них был тогда просто мальчишка.
– Вы и сейчас чувствуете себя мальчишкой?
– Я чувствую только одно: музыканта из меня не вышло. Очень жалею, что не пошёл в управдомы.
– У вашей жены кажется скоро день рождения?
– Да… послезавтра. Вам об этом, наверное, сказал Хусейн?
– Неважно. Вы хотели бы её поздравить?
– Да, очень.
– Я мог бы сделать это от вашего имени.
– Что вы этим хотите сказать?
– Ну, например, послать ей немного денег.
Я молча поднял на него глаза, не зная, что ответить ему.
– В счёт обещанной платы за ваш труд, – продолжил он.
Я пожал плечами.
– Я не знаю, как всё это будет выглядеть…
– Это не должно вас беспокоить. Заполните открытку почтового перевода и передайте её через Хусейна. Сумму перевода я проставлю сам.
– Я буду очень благодарен вам…
В это время пришёл Хусейн. В руках у него был небольшой круглый поднос из блестящего металла, на котором красовалась бутылка коньяка, тарелка с мелко нарезанной красной рыбой, почему-то всего одна рюмка и стакан с салфетками из такого же металла, как и поднос. Всё это он поставил на стол, слегка поклонился, почти как дипломированный официант в приличном ресторане и отступил на шаг, ожидая указаний. Леон сказал ему что-то на своём языке, и тот удалился.
– Почему вас зовут Леон? Это, скорей всего, армянское имя.
– Это имя я получил, когда работал в КГБ.
– Вы?
Леон открыл бутылку, налил рюмку и пододвинул её мне со словами:
– Извините, я не пью.
– Не позволяет Коран?
– Не в этом дело. Хотя… от рождения я мусульманин и обязан уважать законы Шариата и традиции своего народа.
– А кто ваш народ?
– Мой народ? Я чеченец. Рождён от отца чеченца и матери чеченки.
– Вы верите в Бога?
– Бог не есть некая материальная субстанция. Это, прежде всего, образ, дух, вокруг которого образуются культура и философия того народа, который верит в своего Бога. А уже культура и философия формируют уклад жизни этих людей, который складывается из нравов, обычаев, и традиций.
– Трудно с вами согласиться, так как по выражению классиков «бытиё определяет сознание». Мне кажется, что первоначально формировались нравы, обычаи и традиции, а уж на их почве произрастала культура и, как следствие, философия. Ведь не трудно заметить, что религия несёт в себе черты того народа, которому служит.
– Мне кажется, что в вашем лице я приобрёл достойного оппонента и меня это радует. Мы ещё вернёмся к вопросу религии, и, думаю, не один раз. Но сейчас у меня другая задача. Я хочу пояснить причину вашего присутствия здесь.
– Хотелось бы знать.
Леон налил мне ещё одну рюмку и подвинул ко мне тарелку. Я выпил коньяк, тарелку отодвинул на место.
– Почему вы не закусываете?
– Я не люблю сочетание коньяка с рыбой. Особенно дорогого коньяка.
– И какие же у вас вкусовые предпочтения?
– Ну, коньяк хорошо закусить лимоном с сахаром. Но это банально. Лучше всего к коньяку подойдёт хороший шашлычок. В крайнем случае, свежая буженина.
Леон глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону от меня.
– Вы видите эту эстраду?
– Да, я сразу обратил на неё внимание.
– Я хочу, чтобы вы какое-то время поработали на ней. Ваш труд будет хорошо оплачен.
– Я? Один? Вы же понимаете, что играть на саксофоне можно с кем-то. Ну, скажем в оркестре…
– Именно, в оркестре. Для этого вы здесь.
– И что же это за оркестр?
– Ну, скажем так: не оркестр, а небольшой ансамбль, состоящий из контрабаса, клавиш и ударных. Ну, и конечно, вас с саксофоном.
– И эти… – я запнулся, – эти музыканты уже есть?
– Да. Одного из них вы видите перед собой.
– Вы… – я снова запнулся, – музыкант?
– Почему вас это удивляет?
– Нет, почему же… мне неудобно задавать этот вопрос, … на чём же вы играете?
– На ударных инструментах.
– На ударных? А как же вы…
– Без ног?
– Ну, да… я не представляю…
– Раньше я был хорошим барабанщиком. Если вы припомните «Фестиваль джазовой музыки»в мае 1986 года в Тбилиси, на котором я вас тоже видел, то, может быть, вам покажется знакомым имя Леон Басханов.
– Это были вы?
– Афган отнял у меня ноги. Но осталась душа.
– Вы были в Афганистане?
– Не просто был. Я занимался там определённой работой. А в 1990 году пехотная мина лишила меня обеих ног, и я стал ненужным родному отечеству. Я провёл в плену у моджахедов почти полтора года и за это время никто даже не пытался меня найти.
– Я не совсем понял… точнее, я совсем не понял: война в Афганистане закончилась в 1989 году! Насколько мне не изменяет память, произошло это15 февраля 1989 года. Так ведь?
– Наивный вы человек! Я же вам сказал, что служил в тогдашнем КГБ. А Афганистан не закончился для меня тогда. Я и сейчас связан с ним по рукам и, если бы были ноги, то и по ногам…
– Понятно. Точнее сказать, совсем не понятно. Ну, да ладно. Скажите, а для кого всё это будет? Ну, то есть, для кого мы будем играть?
– Всему своё время. Позже вы поймёте всё.
– Скажите, а в каком статусе я нахожусь у вас? Я хотел сказать, пленник я или… даже не знаю, как это выразить…
– Вы мой гость. Как и все остальные, с кем вам придётся иметь дело.
– Тогда я не понимаю условия моего содержания, поскольку я нахожусь в камере-одиночке.
– Это временно. С сего дня вы будете жить во вполне приемлемых условиях. Хотите в одиночке, хотите с кем-то из друзей, если вы обретёте здесь таковых.
– Я хотел бы поблагодарить вас за музыкальный центр и кассеты, которые вы передали Хусейном. Я ещё до конца не разобрался во всём этом приобретении, но успел заметить, что вы отдаёте больше предпочтений биг-бэндам. В этом наши вкусы совпадают. Более того, я нашёл для себя очень много нового, за что вам отдельное спасибо.
– Я рад, что угодил вам. Кстати, у меня очень большая музыкальная библиотека и она будет в полном вашем распоряжении.
Словно из-под земли вырос Хусейн. Леон ему что-то сказал, тот кивнул в ответ и снова исчез.
– Скажите, – продолжил я разговор, – а как вы представляете себе джаз в полной изоляции от мира, так сказать, в некоей несвободе?
Леон снова закурил, и, казалось, задумался.
– Я понимаю ваш вопрос. Вы, наверное, знаете историю создания в СССР знаменитого джаза Эдди Рознера?41
– В общих чертах. Вы хотите, очевидно, сказать о его «магаданской гастроли»?
– Не только. Вам известно, что его оркестр давал концерт пустому залу, где в одной из лож прятался «хозяин» Страны советов – Иосиф Сталин?
– К сожалению, нет.
– Так вот, не смотря на отсутствие зрителей, оркестр играл с большим подъёмом!
– Попробовал бы он играть без подъёма!
– Ну, знаете! Страх не лучший стимулятор человеческих чувств!
– Что же тогда двигало им?
– Очевидно, желание быть обласканным диктатором.
– Это не помешало оказаться ему в Магадане.
– И, однако, он выжил там! Более того, собрал там оркестр из таких же заключённых, как и он сам! Да ещё и группу танцовщиц, от одной из которых у него родилась дочь!
– Вы очень хорошо знаете историю оркестра Эдди Рознера.
– В те годы это был наш кумир. Золотая труба Эдди Рознера.… Кстати, я был лично знаком с ним.
Наш разговор был прерван появлением Хусейна. Он внёс поднос с тарелкой, на которой возвышалась горка хорошо поджаренных, дымящихся бараньих рёбер. Сверху они были пересыпаны свеженарезанным луком и, несмотря на то, что я не особенно был охоч до баранины, очень вкусно пахли, возбуждая прямо-таки зверский аппетит.
Леон налил мне ещё одну рюмку коньяку и подвинул ко мне тарелку с бараниной.
– Угощайтесь. Это всё вам.
– Спасибо, – я показал на тарелку, – но с этим я сам, пожалуй, не управлюсь.
– Не торопитесь. У нас уйма времени. По правде сказать, я не ожидал, что мне будет приятно с вами беседовать.
– Спасибо. При других обстоятельствах посчитал бы за честь познакомиться с вами.
Впервые за всё время нашего общения Леон засмеялся.
– При других обстоятельствах мы возможно бы и не встретились.
– Скажите, а почему вы здесь? Что заставило вас сменить свет солнца на
вечную тьму? И ваша ли воля на это?
– На эти вопросы я вам пока ответить не могу.
Леон тронул обод левого колеса и развернул свою коляску спиной ко мне. В следующий момент он включил электропитание, и коляска бесшумно покатилась прочь. Уже перед тем, как скрыться за дверью, он обернулся и сказал:
– Хусейн проводит вас. Спокойной ночи.
Глава 4. Смородина
Как-то в субботу (ближе к середине июля) я взялся помочь Светлане собрать смородину. Договорились встать пораньше – с утра не так жарко, но я, как всегда проспал, и пришёл уже тогда, когда они вдвоём с Лёшкой собрали больше половины ведра. Лёшку пацаны с утра звали на рыбалку, и он в течение всего времени, пока они собирали смородину, ныл, но Света его не отпускала: мама дала задание собрать всю смородину, потому что она хотела в воскресенье отвезти её на базар в Белую Калитву.
В моём появлении Лёшка увидел поддержку, тем более что пацаны, вооружённые удочками, давно ждали его на скамейке у дома. Я сразу же принял его сторону и стал уговаривать Светлану отпустить его:
– Пусть идёт, Света, всё равно от него толку не будет.
– Мама сказала, чтобы он тоже помогал.
– С таким настроением он всё равно работать не будет, а мы с тобой и вдвоём справимся.
– Ладно, иди. Только поаккуратнее там, на речке! Не заплывай далеко! К маминому приходу на обед чтобы был дома!
Лёшка сорвался с места и мгновенно исчез, будто его ветром сдуло. Я занял его место и сразу же включился в работу.
Нижнюю часть кустов Света обрывала, сидя на маленькой скамеечке, я стоял рядом и собирал ягоды в банку, которую подвесил себе на шею. Случайно я обронил взгляд на шейный вырез её коротенького платьица и увидел две маленькие острые грудки, торчащие в разные стороны. Я почувствовал сладкое головокружение и уже просто не в силах был оторвать свой взгляд. Света это заметила, поднялась со скамейки и, прикрывая ладонью вырез, спросила:
– И что же ты там увидел?
Вначале я был очень смущён и даже не знал, что ответить. Но потом, заметив ямочки на её щеках, осмелел и сказал, как есть:
– Это получилось нечаянно, а потом я просто не мог оторвать свой взгляд от этой божественной красоты…
Света отвернулась и молча продолжала собирать смородину. Через некоторое время, не оборачиваясь, спросила:
– Это правда, что тебе понравилось?
– Что?
– То, что ты увидел?
– Да, очень. Я отдал бы, наверное, половину жизни, чтобы прикоснуться к ним, поцеловать их…
Света обернулась на миг, чуточку улыбнувшись, а потом быстро отошла от меня на почтительное расстояние. Я подумал, что она, может быть, обиделась, но не стал докучать ей извинениями и молча продолжал собирать смородину. Через какое-то время она подошла ко мне и, улыбаясь, поднесла к моему рту целую горсть спелой малины.
Я был просто счастлив! Осторожно, чуть касаясь губами её ладошки, помеченной пурпурными пятнышками, я ел сладкие, душистые ягоды, и не было для меня ничего вкуснее и слаще их.
– Ты не сердишься на меня, Света?
– Нет, что ты… наоборот, мне так приятно это…
Я тихонько привлёк её к себе, но Света быстро отстранилась и, оглянувшись, прошептала:
– Не надо, жарко очень…. И ещё увидят…. Вон, тётя Нина стоит…. Она обязательно маме расскажет…
– Ты боишься маму?
– Нет, что ты! Просто не хочу, чтобы она рассказывала.
– А это кто рядом с ней?
– Это Наташка, дочка её. Ужасная девчонка!
– Почему ужасная?
– Она всем завидует и постоянно врёт.
– И кому же она врёт?
– А, всем! Недавно маме наврала про меня такое!
– И что же, если не секрет?
– Прошлый месяц я работала на почте.
– На почте?
– Ну да, на почте. Разносила письма. Ну, там газеты, журналы. Вместо тёти Паши. Она ушла в отпуск, а мама меня устроила, чтобы подработать.
– И много же ты заработала?
– Целых шестьдесят восемь рублей!
– Солидно. И что же дальше?
– А у нас в общежитии жили солдаты. Приехали на уборку на машинах. Им приходило много писем, и я их относила коменданту. А Наташка наврала маме, что я бегаю к солдатам.
– И что, мама ей поверила?
– Нет, конечно. А ещё они с девчонками бросали камни им в окна и разбили стекло, их дружинники привели в милицию, а они всё на меня спихнули.
– И что же было?
– А, ничего. У меня просто спросили, а им досталось. Особенно Наташке.
– А чему же она завидует?
– А всему! Про тебя завидует.
– Что значит, про меня?
– Ну, что ты такой… что ты есть у меня.
– Это для неё ты тогда просила, чтобы я тебя поцеловал? В первый день нашего знакомства, помнишь?
– Ну да. И ещё для её подружки. Такая же выдра.
Я засмеялся.
– Какие вы, девчонки, все… смешные.
– Ты хотел сказать глупые.
– Я этого не сказал.
– Но ты хотел это сказать!
– И не собирался!
– А вы, мальчишки, все такие заносчивые и самолюбивые. А перед девчонками хотите быть умнее, чем есть на самом деле. Скажи, что это не так?
– Наверно так. А ты хочешь, чтобы Наташка лопнула от зависти?
– Как это?
– А вот так…
С этими словами я обнял Свету за плечи и надолго прильнул к её губам. Она стояла, закрыв глаза, и совершенно не сопротивлялась.
– Какая же ты…
– Какая?
– Ты – чудо! Ты – такая… сладкая, душистая и… вкусная…
– Это от смородины…
– А ещё красивая. Я такой никогда не видел…
– И вовсе некрасивая. Я себе совсем не нравлюсь. Вот Юлька красивая, правда?
– Юлька? У неё внешность вызывающая, броская, от неё просто рябит в глазах. Знаешь, это как цыганский перстень, сверкающий сомнительным золотом и искусно выделанной стекляшкой. А ты… ты вся такая светлая, солнечная… и имя тебе подходит.
– Это меня папа так назвал. Мама хотела назвать Тоней. Антониной. Это в честь бабушки. Маминой мамы. А папа её переубедил. Потому что я родилась светловолосая.
Света отошла в сторону, отгоняя веткой тучу комаров, вылетевших из куста, а когда подошла снова, я увидел, что она губами держит крупную ягоду малины. Я понял смысл её игры и снова прильнул к её губам. Она языком протолкнула ягоду ко мне в рот и, отпрянув от меня, со смехом спросила:
– Ну, как?
– Бесподобно… только голова кружится…
Кусты смородины, росшие по меже, составляли часть изгороди от соседей и по соглашению сторон являлись общим достоянием. Каждый убирал свою сторону по принципу кто дальше достанет. Узрев в этом ущемление своих прав, соседская сторона в лице тёти Нины и Наташки тоже приступила к сбору смородины, только с другого конца, по всей видимости, чтобы компенсировать возможные потери от того, что мы слишком далеко (по их мнению) зарывались на их сторону.
Ближе к полудню мы сошлись в одной точке, примерно посередине участка и стали обмениваться любезностями. Первая заговорила тётя Нина:
– Саша, ну и как тебе у нас, нравится?
– Да, очень. И места красивые и люди хорошие.
– А ты оставайся здесь насовсем, невесту себе найдёшь, женишься, – продолжала она, явно намекая на Светлану.
– Мама! Ты разве не знаешь? Светка у него невеста! – вклинилась в разговор Наташка.
Света продолжала молча собирать смородину, чуточку покраснев.
– Это хорошо. Света хорошая девушка.
– Хорошая… – протянула Наташка, – задавака она! Ни с кем знаться не хочет!
– Зря ты так, – продолжала разговор тётя Нина, – Света ведь тебе ничего плохого не сделала.
– А что я сделала ей? Чего она со мной не разговаривает? Или она что, лучше меня? Да кто она такая? Подумаешь, певица!
– Прекрати сей час же, Наталья! – услышал я голос тёти Нины.
– Невеста… да у него таких невест! Ты думаешь что, у него в городе нет никого? Да он завтра уедет и забудет тебя! – не унималась Наташка.
– Ну-ка, марш домой! – твёрдым и решительным голосом прикрикнула на неё тётя Нина.– Иначе ты у меня сегодня схлопочешь! А вы, – высунувшись из-за кустов, обратилась она к нам, – не обращайте на неё внимания. Глупая она ещё!
Света ссыпала смородину из двух вёдер в одно так, что оно стало полным и, повернувшись ко мне, сказала:
– Я отнесу это в погреб.
Я взялся за ведро и решительно потянул его на себя.
– Давай я сам.
– Нет, нет, я сама!
– Тогда пошли вместе.
Мы оторвались от злополучного куста, и пошли в сторону дома.
– Видишь, какая она? – тихо произнесла Света.
– Да не обращай ты на неё внимания! Ты же слышала, что сказала тётя Нина? Она просто глупая ещё!
– Ты думаешь, она поумнеет?
Мы спустились в погреб, и я снова привлёк Свету к себе. Я хотел поцеловать её в губы, она потянулась ко мне, я видел это, но в последнюю секунду резко отвернулась и спрятала своё лицо у меня на груди.
– Не надо, Саша…
Я окунулся в её волосы, вдохнул их запах и поцеловал в голову.
– Не принимай ты это всё близко к себе, – успокаивал я её. – Будь выше всех этих склок.
Света прижалась ко мне и вдруг заплакала.
– Ну что ты, Светлячок, – тихо проговорил я ей на ухо, – стоит ли из-за всего этого?
– Это правда, что ты забудешь меня? Как только уедешь? – сквозь слёзы спросила она.
– Нет. Никогда… Ты так много значишь для меня… А хочешь, уедем вместе?
– Саша… мы же обещали маме…
– Ну да, конечно… я буду приезжать к тебе часто-часто… а как только закончишь школу… можно я тебя поцелую?
Света молча кивнула мне и отняла своё лицо от моей груди. Я осторожно прикоснулся своими губами к её прохладным, чуточку влажным губам и почувствовал, как из-под моих ног медленно уплывает земля.
– Как же мне хорошо с тобой, Света, – тихо прошептал я ей на ухо. – Боже, как хорошо… Я никогда до этого не испытывал такого чувства, никогда и ни с кем…
Когда мы вернулись к смородине, там уже никого не было, и мы спокойно продолжали свою работу.
К полудню мы собрали два ведра смородины и Светина мама, придя на обед, похвалила нас:
– Какие вы молодцы! Я просто не ожидала!
– Валентина Ивановна, а можно мне с вами на базар завтра? – спросил я её.
– Я как раз об этом хотела тебя попросить Саня, чтобы ты свозил нас всех на машине. Мне нужно детям к школе купить кое-что.
– Я буду только рад предложить вам свою помощь.
После обеда мы все вместе, включая и Лёшку, собрали ещё почти два ведра смородины вперемежку с малиной. Валентина Ивановна сказала, что на базар хватит трёх ведер, а одно останется на варенье. А потом мы – Света, я и Лёшка, пошли на речку, на то самое место, где мы совсем недавно купались и катались на лодке…
… На следующий день, в воскресенье, мы все вместе поехали на базар в Белую Калитву. Света сидела рядом со мной, Валентина Ивановна с Лёшкой на заднем сидении. Дорога петляла среди пёстрых лугов и перелесков, взбиралась на холмы, откуда открывался великолепный вид на Северский Донец, бежала среди полей, на которых работали зерноуборочные комбайны, окутанные пылевыми облаками.
– Красота-то, какая, – воскликнул я, – удивительная красота!
– Да, это верно, – ответила тётя Валя. – Наш папа тоже любил эти края. Он говорил, что здешняя природа чем-то напоминает ему Урал. Сам-то ведь он был родом с Урала…
Воспоминание о папе всегда у них заводил разговор в тупик, я это заметил с самого начала. Вот и сейчас все притихли и до самого районного центра не проронили ни слова.
Смородину Валентина Ивановна продала быстро, ей даже не пришлось заходить на базар. Тут же, у входа в рынок, к ней подошли две женщины и купили всё оптом по двадцать рублей за ведро.
– Видишь, как хорошо, Саша, – обратилась она ко мне, – целых шестьдесят рублей! Это почти месячная зарплата моя!
После этого мы разделились на две группы – Валентина Ивановна и Лёшка пошли по магазинам искать школьную форму, а мы со Светланой решили просто погулять по городу. Пристроившись в очередь к киоску с газированной водой, мы сразу не обратили внимание на стоящего впереди нас мужчину и только после того, как он обернулся, я узнал в нём Серых.
– Вот так встреча! – воскликнул он, – вот уж не ожидал!
Мы обменялись рукопожатиями, после чего он снова обратился ко мне:
– Ну как ты там? Освоился?
– Да, всё в порядке, – ответил я, – я так благодарен тебе!
– За что?
Тут только он заметил улыбающуюся Светлану.
– Светка, ты? Какая ты стала большая! Сколько же я не видел тебя? Да уже больше года! Ты так выросла! Похорошела!
– Вот за неё я и благодарен тебе, тёзка, – смущаясь и оглядываясь на Светлану произнёс я. – Если бы не ты я бы не встретил её!
Серых засмеялся.
– А я, по правде говоря, об этом не думал. Я всё представлял её такой же… девчонкой. Ты помнишь, Свет, как мы ездили на областной конкурс? Ты заняла тогда первой место!
Света продолжала смущённо улыбаться и только кивала головой.
– А ты поёшь сейчас?
Света снова кивнула головой в ответ, а я дополнил словесно:
– Поёт! Ещё как поёт! Я пытаюсь её приучать к джазу, только у меня это не очень получается.
– К джазу? Знаешь, Сань, наверное, это напрасно. Она ведь народница. У неё и мама, и бабушка такие певуньи! Ну а ты как относишься к этому джазу? – спросил Серых, обращаясь к Светлане.
– Хорошо, – ответила она, – мне нравится. Только я не совсем его понимаю. И там всё на английском. Просто мне немного трудно.
Серых засмеялся, по-дружески обнял нас со Светланой и вдруг предложил:
– Знаете, что, ребята? Давайте ко мне! Посидим, поболтаем. Я вас познакомлю с Леной – моей женой. Она тоже поёт. Эстраду, в основном, но поёт здорово! Идёмте!
Света снова смущённо заулыбалась и закивала головой, но потом, будто бы спохватившись, произнесла:
– Нас мама ждёт, они с Лёшкой пошли форму покупать, наверное, уже купили.
– Тогда приезжайте ко мне как-нибудь, я буду ждать. Только позвоните заранее, чтобы я был дома.
Серых оторвал от сигаретной пачки клочок бумаги и быстро написал номер телефона.
– Знаешь, Сань, – заговорил я, – мы со Светой хотим пожениться, будешь у нас свидетелем?
Серых посмотрел на нас, сначала на меня, потом на Светлану, заулыбался, снова обнял нас и так запросто сказал:
– Здорово! И когда же?
– Через год, наверное, – немного грустно получилось у меня, – но это железно!
… Возвращались домой в приподнятом настроении. Лёшка радовался новой школьной форме, а Светлана новому осеннему пальто, тёмно-синему в крупную чёрную клетку. Валентина Ивановна была довольна тем, что очень хорошо продала смородину, и ещё тем, что радовались её дети.
Света так же сидела рядом со мной и рассказывала мне забавные истории из школьной жизни. Потом, вдруг, спросила: