Александр Сергеевич Селютин
Звёздная пыль
– Что вы с этим Ганелиным? Его нет! Он давным-давно на своей исторической родине, на земле обетованной! И хвалить его больше некому, – единственный, кто это делал, – Ефим Барбан (тоже Божий избранник!), – ещё раньше укатил «за бугор»!
– Вы ещё и антисемит? Ну, Яков Борисович…
– С чего вы взяли, что я антисемит? Я констатирую факт.
– Мне трудно с вами спорить, потому что вы постоянно меняете свои приоритеты. С одной стороны, вы возвеличиваете картины Сальвадора Дали, приписывая ему какие-то мифические свойства, с другой – вы хотите, чтобы ваши произведения понимали даже кухарки. Так не бывает, Яков Борисович. На концерты Ганелина идут его почитатели (слава Богу, их очень много!), а поглазеть на чёрную дыру в стене только те, кто корчит из себя знатока этого, абсолютно непонятного никому искусства. Загнать всё человечество в «Третьяковку», равно как и в филармонию, невозможно, поэтому одна его часть наслаждается «кошечками в лукошечках», и им плевать на Рембрандта, другая слушает «Два кусочека колбаски»10 и не помышляет о «Лебедином озере».
– Оставьте, пожалуйста, «Лебединое озеро»! Это, старина, уже политика!
– Простите, я не хотел вам напомнить известные события 19 августа 1991 года, в результате которых вы лишились тёплого места в парткоме тракторного завода в городе-герое Волгограде!11
– Ну, знаете, это уже слишком! Вы переходите на личности, а за это в приличных обществах, как говаривал поручик Ржевский…
– Ну, да-с, канделябром по морде-с!
– Я не собираюсь больше спорить с вами, старина, но за полученное оскорбление вам придётся за ваш счёт посетить близстоящий ларёк и сделать это немедля!
– Уже пошёл!
– Только я вас прошу, старина, не покупайте эту отъявленную гадость «Наполеон»! Он имеет такое же отношение к Франции, как и моя покойная тёща! При случае я вас познакомлю с главным бутлегером12 подпольного производства, где выпускают этот «коньяк», в основу которого заложен осетинский спирт. Возьмите лучше водочки. Ну и, конечно, «по кусочеку» колбаски!
Глава 5. Пятничный джазклуб
Слухи о нашем джаз-клубе быстро распространились за пределы Лазаревского района, и к концу мая он приобрёл довольно широкую популярность. Небольшой зал ресторана, вмещающий всего 40 человек, в это время набивался под завязку. Собирались, в большинстве своём любители джаза, но иногда появлялись и музыканты, которых Григорий Вассерман почему-то называл шпионами. Некоторых он знал поимённо, иные были ему незнакомы. Откуда они приезжали, я не знал, скорее всего, из Сочи, куда, очевидно, тоже доползли слухи о нашем пятничном джаз-клубе. Некоторые из них имели с собой инструменты и включались с нами в игру, тем самым образуя что-то вроде джем-сэйшна. Играли большей частью известные стандарты, иногда срывались на «би-боп»13, который больше смахивал на некое техническое соревнование, но это уже после хорошей выпивки, которую нисколько не жалел для музыкантской братии наш новый покровитель Жора.
Частыми гостями у нас стали два музыканта, проживающих где-то поблизости и в свободное от работы время подрабатывающих на похоронах. Это были трубач и тромбонист. Трубача звали Николай Николаевич, имени тромбониста я не знал, все его называли Волик. Николай Николаевич где-то преподавал, то ли в Сочинском, то ли в Адлерском музыкальном училище, Волик работал электриком на какой-то птицефабрике. Объединяла этих двоих, совершенно разных людей, любовь к джазу и … выпивке. Изрядно нагрузившись спиртным, они включались в этот наш, так называемый джем-сэйшн. Игра их, по правде сказать, оставляла желать лучшего, особенно у трубача, который даже после вполне умеренной дозы алкоголя впадал в какой-то невообразимый экстаз и выдувал из инструмента короткие, резкие фразы хриплым и нестройным звуком. Не отставал от него и Волик, исполняя на своём, видавшем виды тромбоне тягучие, несуразные глиссандо. В такие минуты нам хотелось их вытолкать взашей, как говорил Вассерман, «без выходного пособия», но наш постоянный слушатель, критик и, как он сам себя называл, продюсер Жора вступался за них под предлогом «развития и демократизации» джаза, а также «внедрения его в народные массы», поэтому мы научились не обращать на них внимания.
Раза два приезжал из Сочи скрипач Веня. К джазу он, правда, имел отношение самое отдалённое, но публике нравился, особенно когда играл «Чардаш» Монти или «Венгерскую рапсодию» Листа. Остальные музыканты пытались подыгрывать ему, более того, развивали его темы, изменяя их до неузнаваемости, но чаще всего этим просто портили его игру. Веня на это не обижался, напротив, переводил всё в шутливую форму, внезапно вворачивая еврейский танец «Семь сорок» или «Хава Нагилу».
Однажды завернул «на огонёк» к нам настоящий контрабасист с настоящим контрабасом – по причине глубокого похмелья, отставшего от поезда «Москва-Адлер». Весь вечер он играл с нами, показывая виртуозную технику игры, да так, что «очкарик» откладывал в сторону свою потрёпанную виолончель и подсаживался вплотную к залётному музыканту, чтобы с близкого расстояния воззреть на манипуляции его рук.
Наш спонсор Жора, равно как и многочисленные почитатели джаза, собиравшиеся по пятницам, имели обыкновение щедро угощать полюбившихся артистов. Так что к концу нашего выступления этот контрабасист уже «не вязал лыка» и его отправили в мою ночлежку, где он до утра проспал на полу в обнимку со своим контрабасом.
Многие музыканты после игры (а некоторые и в процессе её) напивались до чёртиков, особенно отличались Николай Николаевич и Волик, которых приходилось, буквально, выносить из ресторана. Пили все, кроме троицы Григория Вассермана. Отыграв, Вассерман прятал свою гитару в чехол, сворачивал чемодан-усилитель и, отбив прощальные поклоны, брал под руку Наину и вместе с «очкариком» шёл к своей машине. Волик с Николаем Николаевичем, напротив, оставались, как они выражались, «до последней капли халявной выпивки».
Однажды Волик, по причине «полного выпадения в осадок», вынужден был остаться на ночь в моём «офисе» (так музыканты называли мою ночлежку). Среди ночи он добрался до банки из-под цветов, в которой плавали окурки и выпил из неё всю воду. Наутро он рассказал мне, что ему приснился сон, в котором он, якобы, пил домашний квас, процеживая сквозь зубы хлебные крошки. Как потом выяснилось, после этого случая он обоссал мой диван и мне пришлось после мыть его со стиральным порошком, а затем сушить феном, любезно предоставленным одной из сотрудниц нашего заведения.
Что же касается меня самого, то и я по части выпивки не особенно отставал от своих друзей-музыкантов. Чувствуя, что качусь по наклонной плоскости вниз, я уже не мог противостоять этому движению. И если где-то далеко в глубине моего сознания ещё теплился огонёк надежды вернуться домой, то он уже не в силах был вырваться наружу и унести меня из этой клоаки.
Вот так сформировался наш пятничный джаз-клуб, который мы назвали «Jazz club Friday»14. Играли бесплатно, из чисто альтруистических соображений, исключительно из-за «любви к джазу», если, конечно, не считать то, что эту любовь подогревал «халявной выпивкой» небезызвестный Жора, или как его называл Волик «продюсер и спонсор в одном флаконе»
В конечном счете, всё получалось не так уж плохо. Вопреки утверждениям Христофора Аршаковича, что джаз – говно, народ к нам пришёл, более того, ему нравилось слушать нас. Не везло только с ударными. В течение всего месяца ни один барабанщик не перешагнул порог нашего джаз-клуба. Тот, который играл в «штатном» составе, был нами забракован. Играл он грубо, коряво, щёток вообще не знал, «хэтом» подчёркивал только слабую долю, к тому же, не выдерживал быстрого темпа и быстро сбивался.
Так прошёл май. Постепенно я стал втягиваться в новый, непривычный для меня образ жизни. Иногда в мою душу забиралась тоска. Липкая, отвратительная. Я не мог отвернуться от неё или спрятаться, она преследовала меня везде, давила и раздирала сердце. И ещё мучила совесть. Как они там? Светлана работала в общеобразовательной школе, преподавала пение. Зарплату выплачивали не вовремя, задерживали на месяц, а то и больше. Да и какая она была зарплата? Мы, работая вдвоём, концы с концами еле сводили. А теперь она одна. И двое детей.… Работая у Аршаковича, я не бедствовал, деньги у меня водились, хотя и пришлось потратиться на покупку необходимых вещей и одежды. Я хотел послать им денег, но не мог собрать сколь значительную сумму.
Однажды Яков Борисович посоветовал мне обратиться к хозяину, чтобы тот ссудил мне немного денег и я, в принципе, уже созрел для этой просьбы, но случилось так, что Аршакович сам помог мне решить эту проблему. Как-то утром, перед окончанием работы, он подошёл ко мне и попросил зайти к нему в кабинет.
Вначале я думал, что хозяин готовит мне неприятный разговор, но вышло всё иначе. Отсчитав десять зелёных двадцаток, он подвинул их мне и сказал:
– Это тебе.
– Мне? Так много? За что?
– Бери. Я на тебе заработал больше.
Я смотрел на него как на Бога, сошедшего с небес, и не знал, что сказать ему. Аршакович, видимо, понял мои чувства и уже помягче добавил:
– Завтра 1 июня. Отошли детям.
Дождавшись девяти часов, я помчался на почту, чтобы перевести деньги. Менять доллары на рубли я не хотел по причине того, что наши «деревянные» каждый день сбрасывали в цене, превращаясь в макулатуру.
На почте мне сказали, что переслать валюту можно только с Сочинского почтамта. Потратив полдня, мне всё же удалось переслать деньги Светлане, воспользовавшись придуманным обратным адресом. После этого я уже спокойно спал, с чувством выполненного долга.
Глава 6. Квартирант
… Проснулся я рано, маленький будильник, который с вечера поставила мне на стол Валентина Ивановна, показывал всего пять минут восьмого. Распахнутое окно дышало утренней прохладой и убийственным запахом ночной фиалки. Я хотел быстро встать, но услышал вдруг голос Валентины Ивановны, которая, очевидно, собиралась на работу. Она что-то говорила Свете, и та ей отвечала; о чём они говорили – я не слышал, но вот то, что в их разговоре иногда прорывалось моё имя, это я могу сказать точно. Поэтому я решил пока не вставать, а подождать, пока Валентина Ивановна уйдёт на работу.
Дождавшись момента, когда скрипнула калитка, я поднялся с кровати, быстро оделся и вышел в небольшой дворик, к месту, где стояла моя машина. День только начинался, но уже чувствовалось, что будет снова жарко. От недавно политых клумб исходил густой цветочный аромат и пряный, прохладный дух мокрой земли.
Возле угольного сарая я заметил белобрысого мальчугана, который, сидя на перевёрнутом к верху дном ящике, сматывал рыболовную леску на спичечный коробок. Я подошёл к нему и тронул его за плечо. Он повернулся в мою сторону и посмотрел на меня ясным взглядом больших, светло-серых глаз.
– А я знаю, ты будешь у нас жить целый месяц! – сказал он, не отрывая от меня своего взгляда.
– Буду, – ответил я, – а откуда ты знаешь?
– А я всё знаю!
– И что же ты ещё знаешь?
– А то, что ты хочешь жениться на Светке!
– Кто тебе это сказал?
– Дед Пихто!
Я засмеялся, потом потрепал по его лохматой голове и, как бы ненароком, спросил:
– А ты кто такой и как тебя зовут?
– Лёха. А ты пойдёшь со мной на рыбалку?
– Нет, Лёха, я не умею ловить рыбу.
– А я тебя научу. Это же очень просто! Нужно на крючок насадить наживку и подальше забросить! Сейчас сазан берёт на молодую кукурузу, я ещё с вечера стырил у Веретейниковых аж два кочана! Нам с тобой хватит на целый день! Пойдёшь со мной?
– Не знаю. Мне на работу надо. Скажи, а где Света?
– Она ушла за хлебом, сейчас придёт.
– А ты покажешь мне своё имение?
Мальчишка удивлённо посмотрел на меня, очевидно не понимая моей просьбы.
– Ну, это значит, всё, что у вас тут есть интересного, – повторил я свой вопрос и обвёл руками пространство вокруг себя.
Лёшка (так звали Светиного братишку) заулыбался, отложил спичечный коробок с леской и потащил меня за собой. Мы прошлись с ним вокруг дома, заглянули в огород и небольшой сад за домом.
– Это у нас погреб, а вот здесь вода, здесь летний душ, а это туалет…
Я посмотрел на покосившуюся деревянную конструкцию туалета и отметил про себя: «Надо бы починить. Непременно займусь по свободе».
– А это наш пёс – Лыско.
– А он не кусается?
– Что ты! Он за всю свою жизнь ещё никого не укусил!
– А что, если я окажусь первым? – спросил я Лёшку, протягивая к псу руку.
Мальчишка засмеялся.
– Никогда не укусит. Он добрых видит издалека. И никогда на них не гавкает.
Продолжая экскурс по территории Далматовской усадьбы, мы подошли к угольному сараю.
– А здесь самое главное, – промолвил мой новый знакомый, указывая на сарай. – Сейчас сам увидишь.
Лёшка открыл дверь, ведущую в сарай со стороны двора, и мы вошли в полутёмное пространство, заваленное пыльным хламом. Справа, у стены стоял верстак с набором слесарных инструментов, на полу валялись старые шины, стояли канистры, банки с краской и прочий нужный и не очень инвентарь. Посередине всего этого хаоса, у деревянных ворот, сбитых в «ёлочку», как видно, выходящих на улицу, стоял мотоцикл «Днепр» с коляской, из которой торчали рыбацкие сапоги, и виднелась смотанная крупноячеистая сеть.
– Это папин гараж. Когда я выросту, это всё будет моё, – произнёс он не без гордости.
– Сколько же тебе лет? – спросил я его в свою очередь.
– 12 апреля стукнуло одиннадцать!
– Ух, ты! Ты ещё и космонавт! Родился в такой день!
– Не. Космонавтом я не хочу. Я буду моряком.
– Это почему же?
– Мне нравится море.
– Ты был на море?
– Был. В прошлом году. В лагере. А ты был на море?
– Много раз.
– У нас ещё и лодка была, – после некоторого раздумья тихо произнёс Лешка. – Нам было трудно, и мама её продала.
– Жалко было?
– Жалко. Светка даже плакала.
Мы вышли из сарая и в лицо мне ударил солнечный луч, яркий и жгучий после пыльной темени гаража. Лёшка посмотрел на меня как-то особенно и вдруг сказал:
– Ты и в правду похож на папу. Мама вчера об этом говорила Светке, а я не верил.
«Наверное, в этом и заключается расположение Светы ко мне – подумал я. – И дело тут совсем не из-за вспыхнувшего чувства. Да и мне нужно с ней как-то по-другому. Любовь – это всего лишь болезнь. И единственное лекарство от этой болезни – время. Валентина Ивановна мудро отмерила его – один год. За это время многое может измениться. Впрочем, измениться оно может и за тот месяц, который я проведу здесь».
– Ну, я пойду, – прервал мои размышления голос Лёшки, – а то меня пацаны ждут.
– А мама тебя отпускает на рыбалку? – спросил я его.
– Отпускает. Только купаться не разрешает. Боится, чтобы я не утонул. А я плаваю не хуже Светки!
– А ты, наверное, не слушаешься её, всё равно купаешься?
– Не. Не купаюсь. Так, только зайду по колено.
Я потрепал его лохматую, белобрысую голову.
– Ну, иди. Только будь осторожен, не купайся. А я с тобой обязательно схожу на рыбалку. Обещаю тебе.
Проводив мальчугана до калитки, я вернулся к машине и сразу же заметил Светлану. Она сидела на верхней ступеньке деревянного крыльца дома и чистила картошку. Я тихонько подошёл к ней поближе и стал рассматривать её. Обыкновенная девчонка. Ничего такого особенного в ней не было. Чуть вздёрнутый носик, немного полноватые губы, особенно нижняя, чуть припухшая, которая, как мне показалась, хранила печать вчерашнего поцелуя, слегка цветущее юношеское лицо. Светлые волосы, как и вчера, собраны сзади в тугой хвостик и перехвачены резинкой. Загорелые босые ноги, сплошь покрытые волдырями от укусов комаров. Белое, в синий горошек, простенькое короткое платьице, накинутое на обгорелые плечи – это всё, что составляло её наряд. Ничего этого она не прятала и не старалась быть красивее, чем есть; наоборот, казалось, что она специально демонстрирует простоту своей внешности. А, может быть, это мне просто так казалось.
Света увидела меня и, слегка покраснев, улыбнулась.
– Доброе утро, – сказал я ей.
– Доброе утро, – ответила она, не переставая улыбаться.
Я сел рядом с ней и попытался взять из её рук нож и картофелину.
– Давай я помогу тебе.
– Нет, нет, что ты! Это совсем не мужское занятие!
– Но почему же? Я всегда себе готовлю сам и даже мою посуду, а иногда и стираю!
– Всё равно не надо. Я сама.
На то короткое мгновенье, пока мы с ней спорили, её ладони оставались в моих руках, и я вновь почувствовал к ней тёплый прилив нежности. Мне вдруг захотелось обнять её и сказать ей что-то такое необыкновенное, ласковое, а потом поцеловать. С трудом пересилив себя, я отпустил её руки. Она посмотрела на меня и из её глаз брызнули зелёные лучики, а вся она показалась мне сотканная из солнечного света, такая лёгкая и прозрачная…
«Боже, что это со мной? Я не могу сопротивляться, – думал я, – как же мне сказать ей, что я – это я, и что я, наверное, не смогу стать для неё тем, кем бы она хотела меня видеть. Но почему я не могу выдерживать её взгляд?».
– Как тебе спалось? – спросила она, наконец-то отведя от меня свои глаза.
– Плохо. Я всю ночь видел тебя во сне, поэтому ворочался и стонал, – хотел пошутить я.
Света засмеялась необыкновенно звонким и искристым смехом и снова обдала меня лучистым светом своих больших, светло-зелёных глаз.
– Ты тоже мне снился. Только я не ворочалась и не стонала.
Света бросила в кастрюлю очищенную картофелину, отложила нож и протянула мне свою ладошку. Я взял её с какой-то жадной поспешностью и приложил кончики пальцев с коротко остриженными ногтями к своим губам.
– Света… Светлячок… какая ты…
– Какая?
– Необыкновенная…
Она снова засмеялась.
– Самая обыкновенная.
– Я ведь шёл к тебе сказать совсем не то, а вот видишь? Не могу… не получается…
– Что же ты мне хотел сказать? – смеясь, спросила она.
– Теперь не скажу. Наверное, никогда не скажу.
– Смешной ты…
– И, наверное, глупый… в твоих глазах…
– Сколько тебе лет?
– Через полгода будет двадцать три.
– Ты совсем взрослый… а мне казалось, что ты ещё мальчишка.
– А вот ты совсем ещё девчонка, а такая взрослая…
Света улыбнулась, чуть покраснев, отчего ямочки на щеках показались ещё больше и ярче, и сказала тихо и задумчиво:
– Мне будет только шестнадцать… двадцать седьмого августа.
– Я, наверное, слишком старый для тебя… целых шесть лет…
– И не старый… просто взрослый…
– И за меня ты не пойдёшь, скажешь, мне такой не нужен… старый…
– Пойду… если ты не передумаешь…
– Правда?
Света кивнула головой и улыбнулась, обдав меня зелёными искорками своих глаз. Я снова почувствовал головокружительную нежность к ней и, коснувшись губами её ладошки, прошептал:
– Не передумаю… никогда не передумаю…
Несколько минут мы сидели молча, потом Света, будто бы спохватившись, сказала:
– Пойдём, я тебя кормить буду.
– Ну что ты, Света!
– Мама так сказала. Она приготовила тебе завтрак и просила меня, чтобы я проследила за тобой.
– Я ещё даже не умывался. А где у вас умывальник?
– А вон там, на яблоне, висит. А хочешь, я тебе полью? Я папе всегда поливала. Он всегда так шумно умывался… иногда, даже зимой, когда не очень холодно было.
– Ну, тогда полей. Я, правда, не умею шумно, как твой папа…
Света вскочила со ступенек и мигом принесла ведро воды и металлический корец. Через плечо у неё было переброшено полотенце.
– Идём. Снимай майку. Вот так. А теперь наклоняйся… ниже, ниже…
Она со смехом стала поливать мне на спину холодную воду, а я пытался кряхтеть, выказывая удовольствие.
– Ну как? – спрашивала она, – здорово, правда?
– Здорово!
Потом она стала тереть меня полотенцем и глаза её просто сияли от радости.
– Светка… Светлячок… какая ты… ты чудо… спасибо тебе… – я не находил слов и был на вершине счастья…
…На столе под виноградом меня ждал завтрак, прикрытый полотенцем – кружка молока, тарелка хвороста – песочного теста, запечённого в масле – и вазочка с вареньем. Я не пил молоко по той простой причине, что оно меня сильно слабило, но мне неудобно было сказать об этом Свете. Я съел несколько «хворостинок» с вареньем и собирался уже вставать из-за стола, когда услышал голос Светы:
– Почему ты не выпил молоко?
– Я не могу, Светик, понимаешь… я не люблю молоко.
Света улыбнулась и так, запросто, спросила:
– Хочешь, я тебе принесу чаю?
– Нет, нет, жарко очень, я лучше воды попью.
– Тогда я принесу тебе компот. Мама вчера вечером варила из жерделы и смородины. Он в погребе стоит и, наверное, уже холодный.
– Света… ну что ты? Стоит ли беспокоиться?
Светлана посмотрела на меня, засмеялась и убежала. Через минуту она пришла, осторожно неся огромную кружку, доверху налитую компотом.
– Вот, принесла. Он уже холодный. Ты пей, там его целое ведро! Как только захочешь пить, иди в погреб, я тебе покажу. Он кисленький и утоляет жажду…
Я с жадностью выпил почти всю кружку кислого, но душистого и очень приятного на вкус напитка.
– Здорово! Спасибо тебе!
– Это маме спасибо скажешь. Она варила. Идём, я покажу.
Мы спустились по крутой деревянной лестнице в погреб и после яркого и жаркого дня очутились в прохладном и влажном сумраке. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть полки с многочисленными банками варений и солений. Осторожно ступая между кастрюль и ящиков, мы приблизились к деревянной бочке, на которой стояло эмалированное ведро с крышкой.
– Это и есть компот, – сказала Света, – если захочешь, спускайся и пей.
– Спасибо тебе.
Она блеснула белками больших, чуть потемневших, как мне показалось в полумраке, глаз и улыбнулась. Во мне всколыхнулось что-то горячее и нежное и я, потянувшись к ней, робко спросил:
– Можно я тебя поцелую?
Вместо ответа она кивнула головой и приблизила ко мне своё лицо. Я осторожно и бережно обнял её за плечи и так же осторожно поцеловал в губы. Она прильнула ко мне и, закрыв глаза, прошептала:
– Саша…
– Света… – тихо ответил я ей. – Я так долго искал тебя…
– Я ждала тебя…
– Я никому тебя не отдам… я буду драться за тебя…
Света тихонько засмеялась.
– С кем?
– Ну… с соперниками… буду тебя защищать… если понадобится…
– Какой ты… смешной… как папа…
– Ты опять меня с папой сравниваешь.
– Больше не буду. Идём наверх. Холодно здесь.
– А можно ещё?
– Что?
– Поцеловать тебя?
Света коротко засмеялась и обняла меня за шею. Я стал беспрерывно целовать её и не мог оторваться от её губ. Какая-то волшебная сила, словно мощный электрический заряд, притягивала меня к ней, парализуя мою волю, сознание. Горячая, непомерно большая волна нежности накрыла меня и я, задохнувшись от счастья, не мог произнести ни единого слова. «Боже, ведь я люблю её, – стучало в моём мозгу, – люблю, как никого и никогда раньше».
– Идём же, – отстранившись от меня, тихо произнесла Света.
– Ну, да, конечно, – не выпуская её из своих объятий, с трудом вымолвил я, – только вот… не могу от тебя оторваться…
– Сашка… какой же ты…
И я снова стал целовать её, нежно и страстно…
… Я поднялся по лестнице и подал руку Светлане. Нас встретило жаркое утро с цветочно-абрикосовым запахом, резко контрастирующим с сырой затхлостью погреба. Света окинула меня своим зелёным искристым взглядом, в котором я уловил что-то особенное – и, могу поклясться! – это было счастье! Она поняла, что я разгадал этот её взгляд и быстро отвернулась.
– Ты когда пойдёшь на работу? – не оборачиваясь, спросила она.
– Сегодня к девяти, а вообще я буду работать с двух до восьми вечера.
– Тогда тебе уже пора. А вечером можно с тобой?
– Конечно! Хоть каждый день! Я буду очень рад!
Света повернулась ко мне лицом, и я увидел ямочки на её щеках.
– Ты обедать приходи.
– Ну, нет, Света! Я что у вас на полном пансионе?
– Мама так сказала. Я буду варить борщ.
– Света!
– Ты не хочешь попробовать моего борща?
– Света!
– Ну что ты заладил: Света и Света!
– Я в такую жару не обедаю. Лучше ты приходи ко мне, и мы с тобой, как вчера, съедим по мороженому. И Лёшку прихвати.
– Хорошо, я приду. В 12 часов. Идёт?
– Идёт.
Мой первый рабочий день начался с планёрки или, точнее сказать, введения меня в курс дела.
– Ты так вовремя оказался у нас, – воодушевилась директор дома культуры, – нам поступило распоряжение о создании агитбригады, причём всё это, как всегда, срочно, в пожарном порядке; уже со следующего понедельника нам предстоят выступления на полевых станах, а времени так мало, – осталось всего пять дней. Так что тебе уже сегодня надо включаться в работу.
Потом наметили план мероприятий на текущий месяц, составили расписание моей работы с хором, вокально-инструментальным ансамблем «Синяя гора», с которым я уже познакомился, а также с организованным на период моей практики кружком гитаристов. Работа была мне знакома и никакой сложности для меня не представляла.
В остаток времени до перерыва мы работали над сценарием проведения праздника «День шахтёра», который планировался на 24 августа и в этот, юбилейный год, готовился отмечаться особенно широко.
– Жаль, что ты только на месяц! – огорчённо произнесла Татьяна, – «День шахтёра» – это такой праздник у нас!
Я не нашелся, что ответить на это и просто промолчал.
– А то бы оставался у нас насовсем. У нас специалистам квартиры дают.
– Мне учиться ещё два года, – возразил я. И потом, у меня есть квартира.
– А ты бы на заочное перевёлся.
– А как можно учиться музыке на заочном отделении? По-моему, это равносильно заочному питанию.
– Но ведь учатся же!
– Не знаю… от неправильной ноты ещё никто не умер, это же не медицинский институт.
После этого разговор у нас перешёл в другое русло и касался он, в основном, организации репетиций самодеятельного хора.
– Хорошо, если бы ты поговорил с Валентиной Ивановной, чтобы она снова пришла к нам в хор, – попросила Таня. – Знаешь, как она поёт?
– Я поговорю с ней, непременно, – ответил я.
– У нас все участники самодеятельности могут бесплатно посещать все мероприятия – кино, танцы. Даже когда приезжают к нам с концертами или цирк. Кстати, ты передай ей, что на этой недели у нас будет «Зита и Гита», она очень любит индийские фильмы. Пусть приходят всей семьёй.
Не успела она закончить свою фразу, как на пороге появилась Светлана. Выглядела она как-то празднично, в отличие от прошлого раза, когда мы с ней первый раз пришли в дом культуры. На ней было светло-голубое платье в тёмно-синий горошек с фонариками на плечах, довольно длинное, прикрывающее колени; волосы так же были схвачены резинкой позади в хвостик, только расчесаны в пробор, с аккуратной чёлочкой, а на ногах белые туфельки с высоким каблучком.
– Легка на помину! – воскликнула Татьяна. – А мы только что говорили о вас.
– О нас?
– Ну, да, о вас, с мамой.
И она передала Свете наш разговор, не забыв упомянуть про «Зиту и Гиту».
– Я поговорю с мамой, – обещала Света, – а в кино мы обязательно придём, я тоже люблю индийские фильмы.
Мы вышли со Светланой на улицу, и я взял её под руку.
– Ты в этом платье такая взрослая, я тебя даже не узнал сразу.
– Это я для тебя. Чтобы ты меня не называл девчонкой.
– А кто же ты? – смеясь, спросил я её.
– Девушка, – улыбаясь, ответила она. А тебе нравится?
– Да… в общем, да.
– Почему, в общем?
– Не знаю… немножко вычурно, а так красиво.
Света засмеялась, рассыпав свой звонкий смех, словно горсть серебряных монет по асфальту.
– А ты любишь индийское кино? – спросила она.
– По правде сказать – нет. Они все на один сюжет и музыка у них однотипная.
– Зато они все хорошо кончаются. У нас на индийское кино всегда полный зал собирается! А слёз знаешь сколько? Полы мыть не надо!
Мы оба засмеялись, и я потащил её в сторону кафе.
– Ты куда?
– Мороженое есть.
– Мама сказала, чтобы я привела тебя домой на обед.
– Ну, мы же с тобой договорились!
– Ничего не знаю. Мама так сказала.
– Тогда давай купим мороженое с собой.
– Оно растает, пока мы его донесём.
– Не успеет. Давай зайдём в кафе.
В кафе нас встретила уже знакомая мне Наташа – Юлькина сестра.
– Ну, и как вам Юлька? – сходу, не успев поздороваться, спросила Наташа.
– В каком смысле? – спросил её я.
– В пении, конечно, – немного смутившись, ответила она.
– Мне понравилось, поёт она здорово. И ведёт себя очень свободно, раскованно. Ей надо учиться. Из неё могла бы получиться хорошая артистка театра музкомедии.
– А это что?
– Ну, опера, оперетта, эстрада…
– А где этому учат?
– В Ростовском училище искусств есть отделение «Актёр театра музкомедии».
– Она на Украину в Донецк, к папе, уезжает осенью.
– Там тоже, наверное, есть. В общем, ей надо учиться.
Поговорив ещё немного (к нашей со Светой радости без затрагивания личностных тем), мы объяснили Наташе цель нашего визита.
– Восемь пломбиров? Наверное, столько не будет, – резюмировала она. Фруктовые есть, сколько угодно. Сейчас посмотрю. Если что, я доложу фруктовыми, можно?
– Конечно, можно! – ответил я, – для меня фруктовые ещё и лучше!
Наташа упаковала мороженое в коробку из-под торта и даже положила туда кусочек сухого льда.
– Не растает, донесёте, – на прощанье сказала она.
Валентина Ивановна встретила нас вопросом:
– Вы чего долго так? У меня уже перерыв кончается!
– Да вот так получилось, – оправдывался я. За мороженым заходили.
– Мороженое – это хорошо. Только вначале нужно поесть. Давайте все за стол.
– Валентина Ивановна! – пытался я возразить.
– Никаких разговоров! Быстро!
– А вы?
– Я только мороженое, если позволите.
– Вот видите, как вы несправедливы!
– Не сердись, Саня, просто я уже поела. Мне уже на работу пора. Лёшку я накормила, остались вы со Светланой. Заодно, попробуешь её борщ. Она отлично готовит, вот увидишь!
Уходя, она обернулась и, обращаясь ко мне, спросила:
– Я слышала, ты хор собираешь?
– Ну да… – растеряно ответил я.
– А меня чего же не приглашаешь?
– А вы придёте?
– Смотря, как пригласишь, – улыбнулась Валентина Ивановна.
– Так я вас не просто приглашаю, я вас прошу! И ещё, знаете, на этой неделе в доме культуры будет идти индийский фильм, я забыл, как называется.
– «Зита и Гита», – напомнила Света.
– Если не возражаете, пойдём все вместе, – закончил я.
– Спасибо вам большое. Я принимаю ваше приглашение. И на хор я приду.
– Приходите, обязательно. Сегодня в шесть часов.
«Как просто решилось всё, – подумал я, – и как всё замечательно складывается! А ведь ещё вчера я не хотел сюда ехать и всеми силами своей души противился судьбе, которая готовила мне такой подарок!».
…На следующий день, ближе к вечеру, мы все вместе, включая и Лёшку, пришли в клуб на «Зиту и Гиту». Зал действительно был набит до отказа, и я уже засомневался, что мы сможем попасть в него, но в этот самый момент из-за двери выглянула директор дома культуры и поманила нас рукой.
– Проходите, я тут вам места держу.
Она усадила нас на самый последний ряд таким образом, что Валентина Ивановна оказалась по центру у прохода, справа от неё Лёшка, потом Света и я. Как только в зале погас свет, я взял в руки Светину ладошку и сразу же забыл, что нахожусь в кино. Меня совершенно не интересовало всё то, что происходило на экране, я жил своей жизнью и в ней, в этой жизни была только Светлана. Я был охвачен трепетным и нежным чувством к ней, сердце моё сжималось от сладкой истомы, и я, удивляясь и радуясь этому необыкновенному чувству, был на вершине счастья…