Александр Сергеевич Селютин
Звёздная пыль
Света тихо засмеялась:
– До двери?
– Ну, да, до двери…
– Ну, тогда идём, провожатый!
Мы подошли к двери дома, она повернулась ко мне лицом и улыбнулась.
– Спасибо тебе.
– За что?
– За то, что проводил.
Я осторожно обнял её за плечи.
– Можно я тебя поцелую?
Света чуточку улыбнулась и приблизила ко мне своё лицо.
Я поцеловал её в раскрытые губы и тихонько прошептал ей на ухо:
– Спокойной ночи, Светлячок!
– Спокойной ночи, Санечка, – так же тихо ответила она мне.
Я опустил руки, освободив её от объятий, но она осталась стоять на месте, как видно, не стараясь уходить.
– Жаль, что такая короткая ночь, – прошептал я, зарывшись лицом в её волосы. – Мне так не хочется с тобой расставаться.
– Мне тоже, – ответила она тихо.
Я снова обнял ее, и мы стояли так ещё долго, пока стало совсем светло.
– Ну, я пошла…
– Спокойной ночи, Светлячок!
– Доброе утро, Санечка!
С этими словами она засмеялась и скрылась за дверью.
Глава 11. Кавказский пленник
Очнулся я от резкого толчка. С трудом разлепив глаза, я увидел брезентовый верх трясущегося на ухабах автомобиля, который в народе называют «бобиком». Я лежал на заднем сидении в невероятно скрюченном положении, руки и ноги затекли так, что я не мог ими даже пошевелить. В горле першило от пыли, пыль скрипела на зубах, пылью пропитан был воздух, она струилась из всех щелей старого «Уазика». Я попытался подняться, но мои конечности не подчинялись моему сознанию, единственно, что удалось мне – это перевернуться со спины на левый бок. Голова разламывалась от боли. Хотелось пить. Пытаясь понять всё происходящее со мной, я как мог напряг свою память, но ничего не мог выскрести из больной головы. Внезапно тряска прекратилась, автомобиль резко остановился. У моего изголовья открылась дверь и кто-то, как мне показалось, весело спросил:
– Живой?
Я попытался ответить, но голос мой пропал начисто, и я прохрипел что-то невнятное.
– Живой, – произнес тот же голос.
С трудом я поднялся и знаками попросил пить.
– Будет, будет тебе пить, дорогой, – прозвучал всё тот же голос, ломая слова кавказским акцентом, – и что бы ты хотел, вино, пиво, нарзан?
Я снова промычал что-то невнятное, но голос весело откликнулся:
– Пиво, так пиво. Сейчас подъедем к магазину и купим тебе пива.
Машина тронулась, но буквально через минуту остановилась. В окно я увидел выцветшую надпись на русском языке:
«Шатойский райпотребсоюз»
– Скажите, где мы, – с трудом проговаривая слова, спросил я у человека, сидящего за рулём.
– В Шатое.
– А это где?
– Чеченская республика, разве не знаешь?
– А зачем я здесь?
– Тебе видней. Зачем мне знать? Свадьбу играть будешь.
– Кому?
– Кому, кому. Откуда я знаю? Мне сказали привезти, я и привёз.
– А вот и пиво! – это был опять тот же весёлый голос, – свежайшее!
Теперь я увидел обладателя этого голоса – высокого, стройного горца с чёрными подвижными глазами. В руках у него были две бутылки пива, которые он ловко открыл одну об другую, сцепив их крышками. Я с жадностью пил прохладную, тягучую жидкость и чувствовал, как силы постепенно вливаются в меня.
– Ну, что, оклемался? – так же весело спросил он.
– Кажется, да. Тебя как зовут?
– Султан.
– Меня Саня. Скажи, где мы и зачем здесь?
– Ты что, не помнишь? Вчера вечером в ресторане ты дал согласие играть свадьбу у Омара Кунаева. Сегодня утром тебя привезли из Сочи.
– Кто привёз? Как привёз?
– Во, даёт! Сам Омар привёз тебя. На своём «мэрсе». А мне нужно отвезти тебя в Шарой. Туда «мэрс» не пройдёт.
– Шатой… Шарой… ни черта не понимаю.
– Скоро всё поймёшь.
В это время к машине подошёл ещё один человек – высокий, грузный, с небритым лицом и всклокоченной копной чёрных волос на голове. Он долго о чём-то разговаривал с водителем, изредка поглядывая в мою сторону. Иногда в разговор включался Султан. О чём они говорили – мне было не понятно, но разговор был резкий, кажется, они ругались. Иногда проскакивали русские слова ненормативной лексики, как видно в их языке не хватало крепких выражений. Потом водитель «бобика» с небритым дядькой куда-то ушли.
– Это теперь надолго, – произнёс Султан, открывая новую пачку сигарет «Winston». – Будешь? – спросил он меня, протягивая пачку.
– Я не курю.
– И правильно делаешь. Я бы тоже не курил, жизнь заставляет.
Я не стал интересоваться его жизнью, и почему она заставляет его курить, в этот момент и моя жизнь была для меня отвратительна.
Я допил пиво и сунул пустую бутылку под сиденье. Как раз вернулся водитель. Он вскочил на своё место и громко хлопнул дверцей, да так, что в моей голове что-то брякнуло. «Бобик» фыркнул, заурчал, дёрнулся и снова затрясся по пыльной просёлочной дороге. Я прислонился лбом к стеклу и с безразличием стал наблюдать проплывающий мимо унылый пейзаж. Мы ехали по берегу мутной реки, вверх по её течению. Дорога, повторяя изгибы реки, проходила мимо многочисленных селений, расположенных большей частью, на широких, каменистых террасах.
– Что за река? – спросил я у Султана. – Как называется?
– Аргун, – ответил он.
Мелькнул ржавый дорожный знак, на котором я успел прочитать название населённого пункта: «Итум-Кале». Въехав в село и покружив по его улицам, мы остановились у высокого каменного забора, за которым стоял большой дом из белого кирпича. Вышли из машины и направились к железной калитке. Султан нёс мой саксофон. Калитку открыл мальчишка лет четырнадцати, коротко остриженный, с большими карими глазами. Он жестом остановил нас, потом что-то сказал на своём языке и, как я понял, пошёл привязывать собаку. Войдя в калитку, мы увидели настоящего Цербера, ростом со взрослого льва, который, злобно рыча, грыз железную решётку своей закутки, куда его закрыл мальчишка.
От калитки к дому вела короткая аллея, увитая виноградом. В конце её стоял молодой, красивый горец, как видно, хозяин этого дома. Моих спутников он приветствовал щека к щеке, мне просто подал руку. Мы вошли в дом. Красивый и ухоженный снаружи, внутри он являл собой захламлённый склад. В проходе стояли мешки, очевидно с мукой, сверху на них было наброшено какое-то тряпьё, пахло овчиной, мышами и кошачьей мочой. Мы прошли дальше, в следующую комнату, оттуда вышли на просторную светлую веранду. «Странная архитектура, – подумал я, – сначала входишь в кладовку, затем в дом, а из него на веранду».
На веранде мы уселись за круглый стол в лёгкие плетёные кресла. Вошла девушка-горянка, необыкновенно красивая, высокая и стройная, в длинном чёрном платье, с тугой, толстой косой до пояса. В руках у неё был большой стеклянный кувшин с вином. Она поставила его на стол, слегка поклонилась и вопросительно посмотрела на хозяина – молодого горца. Тот ей что-то сказал, она вышла и через какое-то время принесла пышущую жаром, огромную сковороду с жареной бараниной. Хозяин взял из рук девушки сковороду и поставил её на круглую деревянную подставку, сделанную в виде солнца. Веранда наполнилась сытным запахом остро наперчённого мяса. И хотя я не любил баранину, рот мой наполнился слюной, а в животе от выделения желудочного сока засосало до коликов.
Таким же образом на столе появились стопка лавашей и глубокая миска с белым чесночным соусом. Следующей на очереди была тарелка с горкой крупно нарезанных, вспотевших помидоров. Последними оказались стаканы и вилки. Весь этот процесс явления снеди разогревал жесточайший аппетит и я, вооружившись вилкой, искоса наблюдал, когда кто-то первый подаст пример. Но никто из всех присутствующих с едой не спешил, казалось, что на неё вообще не обращали внимания. За столом вёлся неспешный разговор на непонятном мне языке, и я чувствовал себя здесь не просто лишним, а неким чужеродным образованием на теле этого небольшого общества.
По-видимому, мой жалкий вид с вилкой в руке возымел какое-то действие на присутствующих: один из них подвинул ко мне сковороду с бараниной и даже показал пример – наколол вилкой большой кусок мяса и, прежде чем отправить его в рот, искупал в миске с соусом. После этого зашевелились все, припав к еде. Хозяин разлил вино по стаканам, что-то сказал на своём, непонятном мне языке, все чокнулись и выпили. Выпил и я. Вино оказалось очень лёгким, чуть терпковатым, с кислинкой, с тонким, едва заметным привкусом муската.
После еды все сели играть в нарды, и я снова оказался не в удел. Мне показалось, что мы кого-то или чего-то ждём.
После полудня мы снова сели в старенький «бобик», только водителем на этот раз был тот, которого я посчитал хозяином этого дома. Сопровождали меня уже двое: Султан и ещё один чеченец, имени которого я не знал и до этого не видел.
Без остановки проехали несколько небольших селений, а потом, переехав речку по мосту, оторвались от неё и стали подниматься на лесистый хребет, неожиданно появившийся на нашем пути. По сторонам дороги росли низкорослые буковые деревья, цепляющиеся за брезентовую крышу автомобиля. В лесу было темно и сыро, «Уазик» постоянно «клевал носом», ныряя в глубокие лужи с грязной водой. Вскоре дорога круто пошла вверх. Лес постепенно редел, уступая место луговым склонам с невысоким травостоем. Несколько раз водитель останавливал машину и доливал в радиатор воду, которую набирал в ручье резиновым ведром, сделанным из автомобильной камеры. Последний раз остановились на самом верху хребта. Отсюда открывался великолепный вид на заснеженные горные вершины, расчленённые веером глубоких ущелий.
– Диклосмта, – показав на одну из них, произнёс Султан.
– Красивая, – ответил я.
Мне сразу, почему-то, вспомнилось выражение Остапа Бендера, который, проходя с Кисой Воробьяниновым Крестовый перевал, высказался по поводу красоты гор: «Слишком много шику. Никчёмная красота». Это немного подняло моё настроение и я, чтобы продолжить разговор с Султаном, спросил его:
– А что это за гора, которая чуть правее?
– Комита.
– А вон та, дальняя?
– Это Тебулосмта.
– Всё равно не запомню. Слишком уж мудрёные названия.
– Это грузинские названия. У нас называют их по-другому. Например, Диклосмта называется Дукълуо-Лам.
– Это ещё мудрёней. Тут и язык сломать можно.
Султан засмеялся.
Постояв немного, чтобы остудить мотор и, справив нужду, мы покатили вниз. Дорога выписывала немыслимые кренделя, падая в открывшееся впереди глубокое и узкое ущелье. Я с ужасом смотрел в окно, не переставая в душе восхищаться мастерством водителя, выделывающего немыслимые пируэты на этом стареньком, видавшем виды «Уазике».
Справа показалась наполовину разрушенная сторожевая башня, а за ней дома небольшого селения, раскинувшегося на широкой террасе крутого, обрывистого берега горной реки.
Подъехав к маленькому домику со старой черепичной крышей, мы остановились. Новый сопровождающий, который подсел к нам в Итум-Кале, бросил несколько коротких фраз на своём языке, вышел из машины и ненадолго скрылся в домике. Появился он с новым незнакомцем – бородатым мужчиной лет тридцати-тридцати пяти. За плечами у него висел карабин СКС (я не сильно разбираюсь в оружие, но тут я не ошибся). Незнакомец поздоровался со всеми за руку, включая и меня, затем снял карабин и сунул его нам под ноги. Усевшись на заднем сидении рядом с Султаном, он что-то сказал и все, кроме меня, засмеялись.
Мы выехали из селения и сразу же оказались на узкой, вырубленной в скалах дороге, над бурлящей внизу рекой. Я сидел на заднем сидении, с левой стороны, и вид из окна автомобиля являл мне жуткое зрелище. Казалось, что колёса висят над пропастью, и мы вот-вот улетим в бурлящий поток. Дорога крутым серпантином взбиралась на голый, открытый солнцу хребет, ввинчиваясь в поднебесье. Чтобы вписаться в поворот, водителю приходилось делать два, а то и три захода, сдавая назад. При этом задние колёса «Уазика» буквально зависали над пропастью, с шумом осыпая камни в глубокий каньон, на дне которого кипела белой пеной река. Несколько раз нам всем приходилось выходить из машины, чтобы убрать с дороги большие валуны, которые мы с грохотом спускали вниз. Честно говоря, этот путь я предпочёл бы проделать пешком, настолько страшно было ехать в машине; я просто не понимал настроения моих попутчиков, которые глядя на меня, отпускали в мою сторону весёлые шутки.
К счастью, этот ужас продолжался недолго. Вскоре долина расширилась, и дорога побежала меж покатых лугов, покрытых изумрудной зеленью травы.
Мы подъехали к пастушьему кошу с вагончиком и остановились. Дальше дороги не было. Встретили нас несколько собак, огромных, чуть ли не с телёнка ростом, скаля зубы и грозно рыча. Наш новый попутчик смело выпрыгнул из машины, прикрикнул на собак и те ретировались в сторону овечьего загона. Как видно, он здесь был не впервой и собаки его хорошо знали. Из вагончика вышел заспанный подросток лет пятнадцати и пошёл к нам навстречу. Наш новый сопровождающий что-то сказал ему, показывая на меня, тот кивнул и уставился на меня своими пронзительно-чёрными глазами. Ничего не понимая, я обратился за объяснениями к Султану, пологая, что он один знает русский язык.
– Султан, что всё это значит? Где мы? И зачем мы здесь?
Султан смутился, развёл руками и как-то невнятно произнёс:
– Я сам толком не пойму, зачем мы здесь. Наверно, так нужно.
В сопровождении парнишки-пастуха и нового знакомого, которого все почтительно звали Магомедом, я пошёл к вагончику. Султан шёл сзади и нёс мой саксофон. Оглянувшись, я увидел наш «Уазик», разворачивающийся в обратный путь. Смутная тревога заползала в мою душу. Я не знал, зачем я здесь и есть ли отсюда обратный путь для меня.
По крутой лесенке вместе со всеми я поднялся в вагончик, пропахший внутри креолином, овчиной и варёной бараниной. Случайно мой взгляд зацепился за небольшой осколок зеркала на стене, по-видимому, приспособленного для бритья. На меня глянуло одутловатое, небритое лицо с каким-то нездоровым блеском в глазах. Я даже сразу не узнал его, настолько оно показалось мне чужим и неприятным. На мне был мой ресторанный костюм – пиджак с лунными блёстками, покрытый толстым слоем дорожной пыли и ярко-красный галстук-бабочка на голубой, накрахмаленной рубашке, довольно несвежей и изрядно помятой. Наряд мой был, по меньшей мере, экзотичен и совершенно неуместен для этого случая, но другого у меня ничего не было. «Придётся щеголять в этом, – подумал я, стряхивая пыль с пиджака».
Изнутри вагончик представлял собой комнату, довольно внушительных размеров, как мне показалось, гораздо больших, нежели это казалось снаружи. Примерно половину его занимали спальные места – нары в два яруса, на которых могли бы свободно разместиться человек восемь. У входа, справой стороны, возле небольшого окна была расположена газовая плита, на которой стояла большая кастрюля, источающая тот самый запах варёной баранины. Посередине вагончика находился дощатый стол, возле которого стояли две длинных скамейки. «Интересно, как они его сюда затащили, – подумал я, разглядывая внутреннее содержание вагончика, – сюда и пешком-то страшно подниматься».
Магомед повесил свой карабин на гвоздь и жестом руки предложил всем сесть за стол. Пастушок (так я назвал подростка) поставил перед нами огромную кастрюлю, в которой был горячий шулюм29, достал из настенного шкафчика алюминиевые миски и ложки, нарезал большим ножом хлеб. Все, включая меня, молча принялись за еду. Горячий бульон стал медленно возвращать меня к жизни. Сознание моё прояснилось, даже настроение поднялось, и всё происходящее со мной не казалось уже таким мрачным.
После ужина вышли покурить. Большое оранжевое светило коснулось верхушек гор и окрасило всё вокруг в цвет пламени. Из ближайших вершин я узнал Диклосмту (почему-то только её название запомнилось мне), которая отсюда была похожа на бурку горца с высоко поднятыми плечиками. Она полыхала большим ярким костром в белоснежном хребте совсем близко от нас. Солнце опускалось всё ниже и ниже, прячась за дальний хребет, и всё вокруг менялось с удивительной быстротой: в красках гор стали преобладать фиолетовые тона и от них потянулись длинные тени, ущелья становились глубокими и тёмными, а всё вокруг приобретало вид далёкой, чужой планеты.
Вот и ещё один день вычеркнут из моей жизни. Сколько осталось их? Что ждёт меня впереди? Я никогда не был авантюристом, не искал приключений и не жаждал новых впечатлений. Мне достаточно было тех необходимых жизненных благ, которые делают человека покорным судьбе, привязанным к привычному для него образу жизни – семье, друзьям и тем, чему служишь всю жизнь. Какой-то злой рок вырвал меня из той, прежней жизни, бросил в водоворот событий, к которым я не имел и не хочу иметь никакого отношения.
Мной охватило смятение, отчаяние, безысходность.
Спать устроились на нарах. Я и молодой пастушок, с которым я уже успел познакомиться, взобрались наверх, Султан и Магомед расположились внизу. Моего соседа по «плацкарте» звали Рустам. На самом деле он был старше, чем я думал, в этом году он окончил школу и поступил в Грозненский университет. Со своим дядей Магомедом они пасли скот, принадлежащий его отцу и дяди. Здесь ему нравилось, и место это было скорее местом отдыха для него, чем местом работы. Ещё у него была мечта – купить «КамАЗ» и «калаш». На мой вопрос, зачем ему «калаш», он ответил просто:
– У нас почти во всех есть «калаши». Я бы тоже хотел себе иметь такой.
Пожалуй, это и всё, что я узнал от своего нового знакомого за короткий промежуток времени общения с ним.
После тяжёлого похмелья и длинного, перегруженного событиями дня, я быстро уснул, но сон мой оказался недолог: внизу, со стороны, где спал Магомед, раздался мощный храп, способный разбудить даже мёртвого. Это был даже не храп, а какой-то вой со вздохами и причмокиваниями. Я ворочался с боку на бок, но сон больше не шёл ко мне. Мои мысли переключились на дом, на семью. Вспомнилась Светлана.
После всего того, что произошло со мной, я стал остро чувствовать свою вину перед ней. Все те годы, которые мы прожили вместе, она отдала мне. Учёба, потом работа, бесконечные поездки на всевозможные конкурсы и фестивали, которые финансировались из скромного семейного бюджета, всё это доставалось мне. Ей же досталась доля, как это не банально звучит, «хранительницы семейного очага», и эту ношу она несла покорно и терпеливо.
Особенно трудным испытанием для нас всех явилась смерть Валентины Ивановны, – человека с большим и добрым сердцем. У меня и язык-то не поворачивался называть её тёщей – настолько она была дорога мне, абсолютно во всём заменяя мать. Всё случилось неожиданно и быстро. Для жены это был второй, самый жестокий удар судьбы. Как это получилось? Помню, Лёшка примчался ночью на мотоцикле и сообщил нам, что маму забрала "скорая" – у неё случился инфаркт. Как потом выяснилось, вовсе не инфаркт, а кровоизлияние в мозг, или, как нам объяснили, геморрагический инсульт. Произошло это два с половиной года назад, в дождливый и холодный ноябрь 1989 года. Я помню, как мы в ту же ночь помчались в Белую Калитву, в ту самую больницу, куда её увезли. Только живой мы её всё равно не застали, в ту же ночь она умерла, не приходя в сознание. После этого Светлана на целых полгода впала в депрессию и я просто не знал (а может быть, и не хотел знать) как помочь ей.
У неё были прекрасные вокальные данные. Она могла воспользоваться ими и взлететь на недосягаемую для меня высоту. В сравнении с ней я был ничто. Заурядный музыкант, один из тех, кого клепали в массовом масштабе высшие и средние учебные заведения в советский период. А у неё был голос. Поразительный голос! И если бы она захотела, – к её ногам упал бы весь мир! Но этот голос так и остался с ней, она упрятала его как птицу в клетку. Вместо того чтобы петь на эстрадных подмостках, она отдала себя семье.
А я, одержимый тщеславием, рвался в звёздную высь, пытаясь обмануть самого себя. И чего я достиг? Ничего. Лучшее, на что я мог рассчитывать, – это работа в ресторане. Но и её, эту работу, было не просто найти. Таких, как я, были десятки и каждый из них, штурмуя неприступную крепость начальника РОМА30, надеялся получить тёплое и сытое место в любом кабаке, хотя бы в подменном составе.
Тут же мои мысли переключились на ресторан Аршаковича, на наш пятничный Jazz-club «Friday». «С этими ребятами работать можно, – подумал я, – с ними у нас всё получится».
Внезапно перед глазами возникла сцена вооружённой разборки в ресторане, я отчётливо увидел Жору с окровавленным лицом и выпученными глазами. Потом ко мне явился Яков Борисович и свойственным ему назидательным тоном сказал мне:
– Ну, старина, и влипли же вы…
Нет, нет, это уже был сон.
Глава 12. Рустам
Проснулся я довольно бодрым, от вчерашнего состояния не осталось и следа. Оглядевшись, я заметил, что в вагончике никого не было. Я слез с нар, вышел наружу и уселся на ступеньках. Передо мной открылась невиданная картина, поразившая меня своей необыкновенной красотой. Вся долина внизу была забита туманом, который ровным слоем укрыл всё видимое пространство до самого горизонта. Из него, словно острова в бушующем океане, вздыбливались вершины гор, окрашенные в ярко-оранжевый цвет. Огромный багровый диск солнца висел над этим диким хаосом, являя картину первозданного мира.
Словно завороженный, я смотрел на это чудо, не в силах оторвать свой взгляд.
– Эгей! – Услышал я голос Рустама, – ты что, никогда не видел рассвет?
– Такого не видел, – ответил я.
Я сразу не заметил моего соседа по «плацкарте», который поодаль от вагончика играл с собакой. Он направился в мою сторону и огромная овчарка, опередив его, в несколько прыжков очутилась рядом со мной. Осклабившись большими жёлтыми клыками, она смотрела на меня, роняя слюну.
– Чок! Чок! – крикнул Рустам, и собака послушно села на задние лапы.
– Не бойся, – повернувшись ко мне, сказал он, – она не тронет.
– Ну и зверь, – покосившись на собаку, промямлил я, – такая и голову откусит, глазом не моргнёт.
Рустам засмеялся:
– Нет, она на человека без команды не бросится. Вот на зверя – да. С волком она справится в два счёта. И медведя не боится, только старается зайти на него сзади.
– А ты чего так рано встал? – зевая, спросил я у Рустама.
– Я всегда рано встаю. Овец надо выгнать, коров подоить.
– Ты сам их доишь?
– А что здесь такого?
– И сколько их у тебя?
– Доятся всего две. Остальные нетели. Да ещё бычки.
– А где остальные?
– Коровы?
– Да нет, люди. Султан и Магомед.
– А… они ушли ещё раньше, я и не видел когда.
– Ну и храпит же твой дядька! Я еле дождался утра!
– Храпит. Как трактор. Я уже привык. Раньше тоже не мог спать. А сейчас я его и не слышу. Молока хочешь?
– Нет, я его не пью. У меня даже при одном виде на него начинается понос.
– Я тоже молоко не пью. Пойдём тогда чаю попьём. С сыром. Сыр ты ешь?
– Сыр, да.
Мы зашли в вагончик. Рустам налил в чайник воды из ведра, стоявшего на столе, и поставил его на газ.
– Тебе не скучно здесь? – спросил я его.
– Нет, что ты! Здесь некогда скучать! Бывает иногда, когда дождь идёт. А это что у тебя за штука? – показывая на футляр, спросил он.
– Саксофон.
– Покажи.
Я открыл футляр и перед удивлённым юношей сверкнул золотом в тёмно-синем бархате доставшийся мне от Жоры саксофон.
– Ух, ты! Ты на нём играешь?
– Играю.
– А сыграй что-нибудь.
Я собрал инструмент и заиграл на нём «Body And Soul»31, первое, что взбрело мне в голову. Рустам слушал меня очень внимательно, а по окончании спросил:
– А мне можно попробовать?
– Это не так просто, – ответил я, – для этого надо долго учиться.
– А научишь?
– Ну, если такая возможность у меня появится, научу.
Закипел чайник и Рустам, подхватив его тряпкой, поставил на стол.
– Тебе чем заварить? Просто заваркой или горным чаем?
– А что такое горный чай?
– А это здесь растёт, в горах. Его ещё называют рододендрон. Попробуешь?
– Давай.
Рустам заварил кипяток в моей кружке сухими листьями, по форме напоминающими листья магнолии и по вагончику разлился тонкий аромат, не знакомый мне ранее. Накрыв кружку блюдцем, он отставил её в сторонку, объяснив при этом:
– Он должен хорошо настояться, тогда будет правильно.
Разломив лаваш пополам, он круто намазал обе половинки маслом и уложил на них по увесистому ломтю сыра.
– Ешь, – он протянул мне одну половинку, – такого сыра ты ещё не пробовал.
После завтрака мы вышли из вагончика и уселись на ступеньках.
– Ты не куришь? – спросил я его.
– Дядя не разрешает. Вообще-то, пробовал. В школе у нас все пацаны курили.
– А ты, в какой школе учился?
– В Итум-Кале. У нас в селе одна школа. А если я закурю, ты не скажешь дяде?
– Нет, конечно. Кури, если хочешь.
Рустам вошёл в вагончик и вернулся с пачкой сигарет. Встряхнул и протянул мне.
– Я не курю.
– И не курил?
– Нет, не курил.
– А косяк пробовал?
– Нет. А ты?
– Я пробовал. У нас все пацаны тянут.– Затушив окурок о сапог, он спрыгнул со ступенек. – Ну, мне пора. Надо овец подогнать.
Рустам отвязал от изгороди коня, легко вспрыгнул на него и быстро поскакал вверх по склону. Собака тоже сорвалась с места и побежала вслед за всадником.
Оставшись один, я снова предался своим мыслям.
Солнце уже стояло высоко. Туман, который заполнял долину, рассеялся. На юго-востоке в ослепительно белой папахе, подпирая небо, высилась Диклосмта. С её стороны дул слабый, прохладный ветерок.
Идиллическая картина окружающей природы совсем не согласовывалась с тем, что творилось в моей душе. Тревога, растерянность, страх бродили во мне, сменяя друг друга, и никто не мог рассеять мои опасения, никто не мог определённо сказать, для чего я здесь и кому я нужен.
Вскоре вернулся Рустам. Он снял с коня уздечку, спутал ему передние ноги ремнём и отвёл его пастись за изгородь.
– Проголодался? – подойдя ко мне, спросил он.
– Нет, нет, ничего, – ответил я.
– Поиграешь ещё на этой штуке, а?
– Понравилось?
– Понравилось… Мне бы так!
Я собрал саксофон и сыграл несколько джазовых тем. За всё время игры Рустам сидел, не шелохнувшись, и слушал меня с неподдельным интересом.
– Это джаз? – спросил он меня, когда я закончил играть.
– Джаз, – ответил я. – Как ты узнал?
– Я догадался. У нас такую музыку нигде не продают.
– Как это, не продают?
– Ну, кассеты.
– А… да их, наверно, нигде не продают. Может быть, только в специальных магазинах.
– А ты, говорят, хороший музыкант.
– Кто тебе сказал?
– Султан говорил дяде.
– А он не говорил, случайно, зачем меня сюда привезли?
– Нет, не говорил. А, правда, научишь?– продолжил он без всякой логической последовательности.
– Научу. Если есть желание.
Он осторожно взял саксофон в руки, повертел, разглядывая, потом дунул в него, издав гусиный выкрик, и так же осторожно положил его на крышку футляра.
– А сколько он стоит?
– Тот, кто покупал его, сказал, что три тысячи долларов.
– Ого! И «калаш» стоит столько же.
– А что бы ты купил, если бы у тебя был выбор: саксофон или, как ты его называешь, «калаш»?
– Не знаю. Наверное, саксофон.
Я посмотрел на Рустама. Обыкновенный мальчишка. Невысокого роста, щупленький, коротко остриженный, с живыми карими глазами. Хорошо говорит по-русски, почти без акцента. Я слышал о том, что в Чечне среди молодёжи бродят экстремистские настроения, а здесь я видел простого сельского паренька, который собрался учиться в университете и которого совершенно не интересует политика. И если ему и нужен «калаш», то только для того, чтобы удовлетворить собственное честолюбие: «У нас почти во всех есть «калаши», – вспомнились мне его слова. Он с удовольствием пасёт коров и овец, помогая дяде, ест простую пищу, которую, большей частью готовит сам.
Я ничего не могу сказать об остальных членах всего этого сообщества, вернее о взрослой его части. Мне трудно судить об этих людях. Тем не менее, находясь здесь, я не чувствовал к себе никакой враждебности. Наоборот, они обращались со мной как с равным, и если бы не та таинственность, с которой я связывал своё появление здесь, то можно было бы предположить, что я нахожусь в гостях.
– За водой со мной сходишь? – услышал я голос Рустама. Задумавшись, я не сразу сообразил, что он обращается ко мне.
– Схожу. Это далеко?
– Нет, недалеко. Здесь рядом есть ручей.
– Я не к тому. Мне чем дальше, тем лучше. Засиделся я.
Рустам засмеялся:
– Я тоже долго не могу сидеть на одном месте.
Мы сходили с Рустамом за водой, потом он принялся чистить картошку. Я попросил у него нож, и мы с ним быстро начистили полведра, после чего он поставил на огонь большую кастрюлю для супа.
Ближе к вечеру приехал уже знакомый мне «бобик», за рулём которого был молодой горец из Итум-Кале. Его пассажиром оказался тот самый «небритый дядька», который ругался в Шатое с водителем. Они поздоровались с нами, «небритый» спросил что-то у Рустама на своём языке и оба скрылись в вагончике.
– Кто это? – спросил я Рустама.
– Который помоложе – это мой двоюродный брат Умалат, а тот второй, откуда-то приезжает, наверное, из Грозного. Я его не знаю, но вижу часто.
Чуть позже прибыли Султан и Магомед. К их лошадям были приторочены мешки, небольшие, но довольно увесистые. Их сразу же перегрузили в «бобик» и те, кто приехал на нём, сразу же укатили вниз.
Мне всё это показалось странным: и те мешки, которые они погрузили в машину и та поспешность, с которой они уехали.
– А чего это они не остались ужинать? – тихонько спросил я Рустама.
– Им надо дотемна спуститься в долину. Ты же видел, какая там дорога?
– А что это они увезли?
– Не знаю. Дядя говорил, что это соль для скота.
Султан с Магомедом умылись, поливая друг другу из ведра, и прошли в вагончик. Проходя мимо, Султан подмигнул мне:
– Не переживай, Саня, всё будет хорошо!
Потом похлопал меня по плечу и добавил:
– Тебя уже ждут. А сейчас пойдём ужинать.
– Где меня ждут? – спросил я его.
– Сейчас я тебе ничего не могу сказать. Скоро сам всё узнаешь.
После ужина Султан сказал, что мы уезжаем. Он о чём-то попросил Рустама, и тот подвёл ко мне своего коня, на котором ездил за овцами.
– Его зовут Маржан. Он смирный, – сказал он, – ты не бойся его.
– Почему Маржан? – спросил я Рустама.
– По-русски это будет Сапфир.
– А его как зовут? – я кивнул в сторону коня Султана.
– Мох. Мох – это Ветер. У Султана хороший конь. Ему за него четырёх коней давали, он не взял.
Я никогда не ездил на лошадях, более того, я даже не знал с какой стороны к ним подходить. Рустам помог мне взобраться на коня, и я, устроившись в седле, понял, что это не так уж и плохо.
Султан уложил мой саксофон в мешок и приторочил его к седлу своего Моха. После этого он легко вспрыгнул в седло, отчего его конь взвился свечкой и, протанцевав на задних ногах один круг, стал, покорно опустив голову. Обернувшись, Султан что-то крикнул Рустаму, тот привязал уздечку моего коня к хвосту Моха, затем подошёл ко мне и сказал: