Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
15
«Белый халат» поднял простыню с тела Овчинникова и обнажил его до груди. Издерганная женщина с заплаканными глазами нашла в себе силы лишь на то, чтобы кивнуть, а после этого начала заваливаться назад. Стрельников подхватил ее в последний момент. Он заглянул в лицо женщины – как ни странно, она была в сознании. Подоспел патологоанатом, подсунувший Виктору Павловичу стакан с водой. Стрельников благодарно кивнул и приставил стакан к губам женщины. Через пару минут она уже пришла в себя настолько, чтобы стоять без посторонней помощи. В остальном же она была очень далека от нормы – лицо белее молока и пустой взгляд. Виктору Павловичу очень хотелось бы отпустить ее домой, да еще и проследить, чтобы все было хорошо, но он не мог себе этого позволить – гражданку Овчинникову ждал долгий и тяжелый вечер.
Спустя сорок минут она сидела напротив Виктора Павловича на Петровке. За соседним столом сидел Володя Хворостин, погруженный в какие-то записи, а больше в просторном кабинете никого не было. Стрельников налил женщине воды из графина и начал не совсем с того, с чего начинают обычно:
– Вера Васильевна, а как давно вы знали своего мужа?
У нее задрожали губы от слова «знали», но она смогла взять себя в руки и удержала слезы.
– С 1921-го года, товарищ следователь.
– Чем он занимался, когда вы познакомились?
– Я точно не знаю. Андрей был служащим, но я даже не знаю, по какому ведомству.
На долю секунды на лице Стрельникова мелькнуло злое выражение – Чина неплохо устроился в новом мире! Выражение мелькнуло и тут же ушло – Вера Васильевна не была виновата в том, что ее муж был мерзавцем. Она, судя по всему, даже об этом не знала.
– А где он служил в последние годы?
– На «Красном октябре», что-то связанное с производством. Андрей рассказывал, что это именно благодаря ему у конфет такой вкус, а не иной.
– Вы не знаете, у него были какие-нибудь проблемы на службе? Плохие отношения с кем-нибудь?
– Андрей мне не рассказывал. Но он был добрейшим человеком, товарищ следователь! У него просто не могло быть ни с кем ссор. Вы знаете, когда мы познакомились, я была студенткой первого года и совсем без средств, а у него тогда средства были. И он очень помог мне в те времена… Как я теперь без него?
На этот вопрос у Стрельникова не было ответа. Он решил немного отвлечь Веру Васильевну:
– Позвольте полюбопытствовать, а на кого вы учились?
– На врача во Втором МГУ, но я ушла оттуда по настоянию Андрея после первого года обучения.
– А сейчас чем занимаетесь?
– Слежу за домом, воспитываю сына.
Виктор Павлович улыбнулся и кивнул. В действительности прошлые вопросы были совершенным проявлением любопытства, а не чем-то важным.
– Вы начинали говорить про какого-то иностранца, Вера Васильевна. Расскажите о нем еще раз. Как можно подробнее. Не спешите и не волнуйтесь – мне нужны все детали.
Овчинникова отпила воды, поправила зачем-то прическу, а после этого заговорила:
– Вчера около трех часов… нет, в половину третьего – к нам домой заходил иностранец. Он назвался Шарлем Розье и дал номер телефона.
– Розье? У него был акцент?
– Кажется да, но не сильный. Он очень хорошо говорил по-русски.
– А как он выглядел?
Вера Васильевна уставилась перед собой, представляя иностранца.
– Он выше меня, спина широкая, но большим он не кажется. Лицо круглое и улыбчивое. Он довольно красивый. На лбу залысина, а сами волосы русые.
Виктор Павлович старательно записывал каждое слово этого описания, хотя и понимал, что по указанным признакам в одной только Москве можно опознать сотни мужчин.
– Во что он был одет?
– Простой пиджак, кажется, черный, и брюки.
– Были какие-нибудь запоминающиеся черты? Может, приметы или жесты?
Вера Васильевна задумалась на несколько секунд, но в итоге отрицательно помотала головой.
– Не могу ничего такого вспомнить, товарищ следователь. Если бы он не назвался иностранцем, я бы и не отличила его.
– А ваш сын видел его?
– Нет, Рома был на кухне и ничего не видел.
Виктор Павлович отчеркнул словесное описание и откинулся на спинку скрипучего стула.
– Вы сказали, что этот Розье дал вам номер телефона – зачем?
Овчинникова неожиданно всполошилась и сбивчиво заговорила:
– Так в том и дело, товарищ следователь! Он Андрюшу искал! Он сказал, что ищет встречи с Андреем и сказал, что будет ждать звонка сегодня же вечером. Андрей спустился в аптеку, а после этого даже домой заходить не стал.
– А зачем он зашел в аптеку?
– Оттуда можно было позвонить. Я из окна видела, как он вышел из аптеки и пошел от дома, и…
Овчинникова осеклась, но Виктор Павлович не дал ей времени впасть в истерику:
– И больше не вернулся. Понимаю. Послушайте, Вера Васильевна, а вас не удивило, что кто-то хочет увидеться с вашим мужем? Да еще иностранец.
– У Андрея много знакомых. Некоторые приходят, когда его нет, и просят перезвонить им. Он сам просил, даже требовал, чтобы я сообщала ему обо всех, кто приходил за день. Кроме того, это же все-таки иностранец – я и подумать не могла ни о чем дурном.
– То есть, вас не удивило ни то, что вашего мужа кто-то хочет видеть, ни то, что он идет на встречу вечером после работы?
– Нет, не удивило. Я о многих его делах не знаю, поэтому давно не удивляюсь таким вещам.
Виктор Павлович увидел, точнее, почувствовал, что Овчинникова начинает раздражаться, и поспешил надеть улыбку:
– Я понимаю. Он не хотел вам докучать своими делами, потому и не рассказывал о них. А часто он вот так срывался по вечерам?
– Нет, в последние годы такое почти не происходило, а раньше да – Андрей мог уйти с рассветом и вернуться за полночь. Несколько раз даже не ночевал дома.
– А как ваш муж повел себя, когда вы ему сказали об иностранце? Может, он узнал это имя или номер телефона? Он, кстати, у вас остался?
– Нет, ту бумагу взял с собой Андрей, но я запомнила – там простой номер – 2-82-80.
Виктору Павловичу захотелось смеяться – это был простой номер, настолько простой, что Стрельников и сам его знал. Это был номер приемной гостиницы «Метрополь». Виктор Павлович испытывал приятное, трудноопределимое чувство – это чувство он обычно испытывал, когда видел спину того за кем гнался. Стрельников вполне искренне улыбнулся и вернулся к разговору:
– Вам не показалось, что ваш муж знает имя этого иностранца?
– Нет, наоборот, Андрей очень удивился моим словам. Помню, он даже сказал что-то вроде: «Ну и зачем я понадобился этому интуристу?»
– Вы сказали, что видели, как ваш муж отошел от дома. А как он сел в трамвай вы видели? Или, может быть, он взял таксомотор?
– Нет, простите, товарищ следователь. Андрей просто завернул за угол, и в следующий раз я увидела его уже в морге.
На этот раз Стрельников не успел помешать женским слезам. Вера Васильевна рыдала безутешно и безудержно. Виктор Павлович не пытался ее утешать – сейчас это было бесполезно. Кроме того, слезы, как бы много их не было, все же имеют свою меру, и лучше пусть эта мера исчерпается там, где ее сын не может их увидеть.
Стрельникову было совершенно искренне жаль эту женщину. Он знал Чину. Знал человека, который начинал с карманных краж, а попался в итоге на сбыте фальшивых денег в апреле 17-го, имея за спиной год отсидки за уклонение от призыва. И то, что он услышал от Веры Васильевны, вовсе не изменило его мнения о Чине. Странные отлучки, странные друзья, странная скрытность – это был все тот же мошенник средне-мелкого пошиба. Виктору Павловичу оставалось лишь надеяться, что конфеты у «Красного октября» вкусные, хотя он готов был месячный оклад поставить на то, что заслуг Овчинникова в этом не было ни капли. Вот только Вера Васильевна теперь рыдала не по Чине, которого знал Стрельников, а по любимому мужу и отцу своего единственного сына.
Через пять минут даже Володя Хворостин не выдержал и вышел из кабинета. Как будто только того и ждала, после этого Вера Васильевна начала успокаиваться. Виктор Павлович налил ей еще воды и продолжил задавать вопросы – у него они еще оставались.
– А почему вы сообщили о пропаже мужа с утра?
– В каком смысле?
– Вы говорили, что он частенько отлучался по вечерам и иногда даже не ночевал дома, так отчего вы решили, что с ним что-то случилось?
– Я не уверена… Сердце у меня было не на месте, понимаете? Трудно это объяснить, товарищ следователь, наверное, только женщина сможет меня понять – когда что-то не в порядке, это чувствуешь. Я почти не спала всю ночь. Только придремаюсь, и как кольнет что-то. А к утру я уже и не сомневалась, что что-то не так. Да и все-таки странного было много в этом во всем – он уже два года не пропадал вот так на ночь.
Вера Васильевна возвращалась из страны печали просто гигантскими темпами, и теперь Стрельникову слышалась в ее голосе досада, и даже озлобленность. В общем-то, больше вопросов у Виктора Павловича не было, кроме одного:
– Вера Васильевна, постарайтесь вспомнить, ваш муж не упоминал о неких Осипенко и Родионове? Может, мельком в разговоре с кем-нибудь?
Овчинникова вновь уставила заплаканные глаза в невидимую точку перед собой. Спустя минуту она протянула:
– Осипенко не помню, а вот с каким-то Родионовым мы с Андреем сталкивались пару лет назад. Это был кто-то из знакомых мужа по Гражданской или… не хочу врать, товарищ следователь, я не смогла точно понять, но говорили они про какие-то бурные времена.
– И какой был из себя этот Родионов?
– Мне показалось, что это опустившийся человек. Андрей даже не сразу его узнал.
– А вы видели его еще? Может быть, ваш муж с ним встречался?
– Нет, я точно не встречалась. Да и насчет Андрея не уверена – он на самом деле был не очень рад встретить этого Родионова.
Интермедия №2
3-е августа 1918-го года.
Это был последний двор на сегодня. На самом краю села, немного опричь от остальных. Тихий и подобравшийся дом, оскаливший на Юдина свои темные окна. Семен покрутил уставшей шеей и вытер лицо от пыли и пота. Еще один страшный день, еще одно село с не изъятым хлебом. Как же ему это все надоело. До горячности, до исступления надоело это бесконечное столкновение с русской провинцией.
Юдин ощупал взглядом закрытые окна. Казалось, в избе никого не было, но это ощущение было обманом – Семен сам видел, как в избу кто-то юркнул, когда к ней стали приближаться продотрядовцы. Юдин обернулся к своим спутникам:
– Овчинников, Зариньш со мной, Баранов – останешься у двери. И смотреть в оба!
Зариньш криво ухмыльнулся и медленно вытащил револьвер. Юдин одернул его:
– Смотреть в оба, а не нарываться на неприятности! Сделаем все чисто и спокойно, товарищи.
Несмотря на отповедь ретивому латышу, сам Семен кобуру с Маузером расстегнул. После этого он глубоко вздохнул и дернул ворота участка. Сейчас нужно было продемонстрировать решимость и непреклонность тому, кто наверняка наблюдает из окон – Юдин широкими шагами прошел к двери в избу и громко постучал. Ничего не произошло. Семен постучал снова, добавив по двери ногой.
– Открывайте! Не то мы вынесем дверь!
Из избы донесся какой-то шум, будто забегал кто-то. Неожиданно прозвучал хриплый голос:
– А вы кто такие есть, чтобы дверь мне выносить?!
– Шестой продотряд Пензенского губкома, комиссар продотряда Юдин.
Ответом Семену стала тишина. Спустя минуту, когда он уже собирался вновь постучать в дверь, она со скрипом отворилась. За дверью стоял невысокий мужик лет сорока, одетый почему-то в солдатскую рубаху. Причем, не просто одетый, а будто бы готовый к построению, перетянутый ремнем и с двумя Крестами на груди.
– Покажи-ка документы свои, комиссар продотряда Юдин.
Мужик смотрел на Семена с ухмылкой, от которой так и веяло угрозой, но ничего угрожающего пока что не делал.
– Слышь, быдло, ты не городовой, чтобы мы тебе ксиву показывали!
Юдин не обратил на грубый выкрик Зариньша никакого внимания. Мужик тоже. Семен достал удостоверение и передал потрепанный листок хозяину дома. Тот прищурил один глаз и начал читать, медленно водя пальцем по строчкам, и шепча себе под нос. Через пару минут он закончил, свернул листок и вернул его Юдину.
– Ну что, за хлебом пришли, братцы?
– Гражданин, это вызвано необходимостью.
Мужик странно кхекнул, что, видимо, было у него вместо усмешки.
– Ну да, необходимость. Ладно, заходи, комиссар.
Мужик развернулся и направился прочь от двери. Семен прошел следом. В избе было прохладно, и Юдин искренне наслаждался этой свежестью после целого дня под палящим солнцем. Кроме самого хозяина Семен заметил в избе лишь еще одного человека. Это был молодой парень, почти мальчишка, который недобро поглядывал на Юдина и его спутников исподлобья. Он был сильно похож на хозяина, поэтому Семен решил, что это его сын.
Если парень смотрел недобро, то мужик вовсе не смотрел. Он прошел сразу в красный угол и провел по одной из стареньких икон рукой, будто смахнул пыль. Семен пригляделся к потемневшей иконе – как он и ожидал, это была Богородица со своим ребенком. А вот чуть ниже нашлось изображение, которого Юдин не ожидал увидеть – под божницей к стене была на гвоздик прибита истрепанная открытка с портретом бывшего царя.
Мужик резко развернулся и прошел к столу. Только теперь он увидел, что в избу прошел не только комиссар, но и двое из его людей. Впрочем, никакой реакции, кроме еще одного кхекания, это у него не вызвало. Мужик взял со стола большой кувшин и добро приложился к нему, а после этого протянул кувшин Семену:
– Квасу будешь, комиссар? Холодный. Вы, видать, притомились за сегодня – холодное-то оно лучше всего после работы.
Семен помотал головой, Зариньш тоже отказался, а вот Андрей Овчинников приложился не менее знатно, чем хозяин дома. Тот уже устроился за столом на лавке, привалившись спиной к стене. Парень, теперь оказавшийся с ним рядом, продолжал молча буравить гостей взглядом.
– Да ты садись, комиссар – в ногах правды нет. Может, обедать хотите? Есть картошка вареная, грибы, яблоки…
– Спасибо, но мы по делу.
Мужик, казалось, не обратил внимания на то, что Семен его перебил. Его больше беспокоило то, что Овчинников и Зариньш остались стоять.
– Братцы, и вы садитесь, места-то хватает, слава Богу.
Оба остались стоять – так выхватывать оружие было проще. Мужик усмехнулся:
– Ну, не хотите, как хотите. Так зачем пришел, комиссар?
Семен собрался с мыслями и начал:
– Согласно декрету ВЦИК от 13-го мая сего года мы проводим изъятие излишков хлеба и прочего продовольствия для нужд государства.
– Это какого государства?
– Советской республики.
– А где это?
– Слышь, не юродствуй тут!
Юдин пожалел, что взял с собой Зариньша, а Баранова оставил у двери. Зариньш никогда не мог удержать язык за зубами, а вот из Баранова слова было не вытянуть. Мужик даже не глянул на крикливого продотрядовца, обратившись к Юдину:
– Посади свою шавку на цепь, комиссар, или я вышвырну ее из моего дома.
– Да ты вообще попутал…
– Андрис, заткнись! Еще хоть одно слово, и мы с тобой так побеседуем, что небо с овчинку покажется!
Зариньш шумно задышал, но рот закрыл. Семен вновь обернулся к мужику. Пока что все шло не лучшим образом, но мужик хотя бы был разговороспособен. Юдин решил немного охладить обстановку:
– Вас как зовут?
Мужик глянул на него с удивлением, как будто Семен только что возник перед ним из воздуха.
– Платон Карпович Петров, фельдфебель 121-го пехотного Пензенского полка. Сын мой Василий.
Мужик показал рукой на парня.
– А что он немой у тебя что ли?
Этот вопрос прозвучал от Овчинникова.
– Да нет, почему немой? Стесняется просто. А тебя как величать, комиссар?
– Юдин. А еще в избе есть кто?
– Нет, только мы и вы.
– Хорошо. Итак, мы здесь, чтобы изъять излишки продовольствия.
– Это я понял. Я только не понял, для чего. И в обмен на что.
– В обмен на рубли и товары первой необходимости.
Петров даже не усмехнулся – он рассмеялся.
– Рубли сейчас не стоят ничего, и ты это знаешь, комиссар. Что касается товаров первой необходимости – мне нужно керосину для ламп и хорошего льна. Есть у вас?
У Семена не было керосина и льна – он не нашелся, что ответить, поэтому через паузу Петров продолжил:
– Как я и думал. Получается, что я должен отдать вам свой хлеб в обмен на ничто. Что же, я согласен, но только, если вы объясните мне, зачем.
– Города голодают. Дети в нехлебных губерниях пухнут с голода. Ваш хлеб для них!
– Виноват, но как же так вышло, комиссар?
– Война, разруха, интервенция, в конце концов – немцы занимают большую часть Украины!
– А в феврале 17-го едва цеплялись лишь за ее запад.
Зариньш не выдержал и выкрикнул, готовый выхватить оружие в любой момент:
– Ты что хочешь сказать, контра?!
Петров посмотрел на Юдина, и Семену почудилось в этом взгляде извинение. После этого хозяин дома впервые за все время разговора обратился напрямую к Зариньшу:
– Я не хочу сказать – я говорю. Я говорю, что вы и ваш бардак довели нас до такого состояния. Я говорю, что мы оказались там, где оказались, из-за тебя и таких, как ты, морда невоспитанная. И если ты еще раз вмешаешься в наш с комиссаром разговор, то живым ты из моего дома уже не выйдешь.
– Это мы еще посмотрим, кого отсюда вынесут!
– Закончил?
Юдин обратился к Зариньшу спокойно и коротко – каждая собака в продотряде знала, что такой тон комиссара не сулил ничего хорошего. Андрис не стал отвечать и вновь шумно задышал. Петров кивнул и продолжил:
– Я, разумеется, готов пожертвовать частью своего хозяйства на благое дело. Но встань на мое место, комиссар – вы разгромили державу, ударили армию в спину, заключили предательский мир, убили моего государя, а теперь вы говорите, что я должен отдать вам то, что заработал своим трудом, и надеяться, что вы пустите мой хлеб на правое и благое дело, на спасение страны от голода. Прости, но я тебе не верю.
Семен буквально чувствовал, как напряглись Зариньш с Овчинниковым, но он все еще надеялся, что все получится без кровопролития.
– Что я могу сделать, чтобы убедить тебя? Показать подводы с хлебом, идущие в города?
– Поклянись.
– Что?
– Поклянись, что все, что вы отнимите у меня, достанется тем, кто в этом нуждается, а не будет разменяно на водку сегодня же вечером тобой и твоими бандитами.
Семен почувствовал, что заливается краской. Он не мог до конца понять себя, но под взглядом этого человека ему стало вдруг очень неуютно. И все же ему захотелось поклясться, захотелось не обмануть этот ненужный осколок старого мира. Тогда и только тогда все будет не зря. Тогда и только тогда то, что Семен здесь делает, будет не злодейством, не ограблением, а действительным благом. Юдин с трудом заставил себя посмотреть в глаза Петрову и произнес:
– Чем мне поклясться?
– У тебя есть совесть?
– Не уверен.
– Тогда клянись тем, во что веришь.
Семен обратился к себе, но в итоге не нашел в душе ничего нового:
– Счастье трудового народа подойдет?
Петров снова рассмеялся, а отсмеявшись, бросил:
– Жаль, что меня не будет рядом, когда ты повзрослеешь, комиссар! Ладно, братцы – берите столько, сколько сможете унести!
***
Семен посмотрел на загруженные в подводу мешки с зерном. Они взяли у Петрова один мешок. Не один мешок излишек, а просто один неполный мешок – больше у него ничего не нашлось. Лишь один приметный мешок с черным пятном. Юдин нервно хихикнул и обернулся на избу Петрова – фельдфебель так бился за свой хлеб, как будто был первым «кулаком» губернии.
Вдруг над домом Петрова стал подниматься дым. Это не был печной дым – изба занималась пламенем пожара. Только теперь до Юдина донесся запах гари. Он отошел от подводы и направился к горящему дому. Никто не бегал и не суетился, как это обычно бывает при пожаре – всем было плевать. Петрова и его сына нигде не было видно.
Огонь жадно вгрызался в деревянные стены, а Семен смотрел на его пиршество и не мог оторвать взгляд. Какое-то давно позабытое чувство нашлось у него в душе, но за последними годами он забыл не только это чувство, но даже слово, которым его обычно называли. Юдина терзала мысль, что это он виноват в пожаре, и он никак не мог отбросить эту мысль, несмотря на ее абсурдность.
Неожиданно сквозь разум Юдина прорвалось лошадиное ржание. Негромкое, но достаточное для того, заставить Семена оторваться от огненного безумия. Он повернул голову и увидел двух всадников, уезжавших прочь из деревни. Они были спиной к Юдину, но он все равно без труда их узнал.
***
Семен проснулся от шума. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что шум происходит от громких разговоров и смеха. Юдин сел на койке, издав тихий стон – прошедший день чертовски его утомил. Как и все предыдущие, впрочем. Юдину снилась родная Москва, и от того пробуждение вышло еще болезненнее. Он поднялся на все еще больные после дневной беготни ноги, кое-как натянул сапоги и вышел на воздух. Смеялись и шумели рядом с одной из распряженных подвод. Семен смог рассмотреть троих, столпившихся вокруг старой лампы.
Он зашел за подводу, оставаясь незамеченным, а потом возник в переменчивом круге света, будто из ниоткуда. Разговоры заглохли на полуфразах, и установилась полная тишина. Семен понимал, что за такие фокусы его могут просто-напросто пристрелить в темноте, но не смог удержаться.
– Что, Пономарь, скучно одному в сторожах стоять?
– Дык, оно ясно дело, комиссар – скучно!
– А вам, значит, не спится после сегодняшнего?
Овчинников и Баранов смотрели на него, не зная, чего ожидать. Наконец, Овчинников нашелся:
– Так душно очень, комиссар. Да еще Зариньш храпит за весь отряд!
Юдин понимающе усмехнулся, а затем без перехода спросил:
– А где самогонку добыли?
Характерный запах чувствовался вокруг подводы совершенно отчетливо, да и стеклянные глаза, ловящие на себе блики от ламы, говорили сами за себя. Вот теперь тишина была настолько абсолютной, что слышно было лишь комаров, вившихся в воздухе. Конечно, никакого сухого закона в продотряде не действовало и не могло действовать, только вот добыть самогонку можно было ограниченным количеством способов. И все эти способы комиссаром не приветствовались.
– Ну, чего замолчали-то? Где взяли, спрашиваю?
Ответа вновь не последовало. Семен резко ударил ближнего к себе коротким ударом в живот. Ближним оказался Овчинников. Он упал к ногам комиссара, но долго не пролежал – Юдин поднял его за грудки и прижал к подводе:
– Ты у нас мастер по таким делам, Андрюха, так что спрашиваю с тебя – откуда взяли?!
– Да выменял я! Один мешок отдал! И что?! Вон его сколько! Не обеднеем!
Семен увидел перед собой лицо фельдфебеля Петрова. Увидел зарево над его домом. И услышал его злые слова: «жаль, что меня не будет рядом, когда ты повзрослеешь».
– Какой мешок?! Какой мешок, скотина?!
– С зерном…
– Ясно, что не с дерьмом! Как выглядел?
– Это мешок, комиссар – как он мог выглядеть?! Ну, с пятном, кажется.
Юдин разжал захват, и Овчинников сполз на землю. Семен обернулся – на лице Пономаря был написан страх, а вот Баранов был спокоен. Юдин встретился с ним взглядом и увидел в этом взгляде вопрос: «А как ты хотел?»
Семен усмехнулся этому вопросу и пошел прочь. Он шел и шел. Кажется, его окрикнули, но он не собирался оборачиваться. Село осталось позади, медленно проплыли мимо сады, начались поля. Широкие и темные. Юдин сошел с дороги и пошел прямо через поле. Ему так хотелось полностью потеряться в этом поле, хотелось стать им.
Семен ушел настолько далеко, что даже звезды перестали светить ему. Лишь в этот момент он поддался безотчетному порыву и обернулся – позади, шагах в десяти лежал, уткнувшись ничком, человек. Юдин подошел к нему и увидел, что человек мертв. Мертвец имел определенные сходства с самим Юдиным. Они были одинаково одеты, имели одинаковый цвет волос, даже сапоги были совершенно одинаковыми. Семен заметил в правой руке мертвеца Маузер и понял, что мертвец застрелился. Странно, что он не слышал выстрела. Подул вдруг сильный ветер, и Юдину пришлось закрывать лицо он пыли, почвы и травы, поднятых его порывами. Семен решил пойти дальше в поле, причем так, чтобы ветер все время дул ему в спину. Больше он не оборачивался.
