Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
35
– Я не знаю, не могу точно сказать.
Белкин всматривался в разбитое мертвое лицо, на котором все еще можно было различить последнюю улыбку. Дмитрий немного кривил душой – он узнавал знакомые черты, просто не хотел признавать, что на холодном столе лежит тело его друга. Стрельников встал рядом и положил руку на плечо Белкину:
– Митя, нужно ответить. Пока мы не установим личность, это просто безымянный труп, найденный за рулем украденного такси. Если вы его не опознаете, он так и будет висеть на нас нераскрытым делом.
При этих словах Белкин посмотрел на Виктора Павловича так, как прежде не смотрел, но Стрельников ответил на гнев своей привычной улыбкой, которую подкрепил самым важным аргументом:
– Если его не опознаете вы, мне придется вызвать в эту комнату госпожу Голышеву – неужели вы хотите, чтобы она видела вашего друга в таком виде, неужели хотите, чтобы эта картина осталась у нее в памяти?
– А в моей?
– А вам от этого уже никуда не деться, голубчик. Кроме того, вы все же мужчина, да еще и профессионал.
Белкин обернулся на дверь, за которой ожидала Зинаида Яковлевна – молчаливая и напряженная, как тетива лука. Ее сдернули с работы специально, чтобы опознать тело Лангемарка. Белкин в последний момент узнал об этом от Виктора Павловича и тут же предложил свою кандидатуру вместо нее. А теперь он стоял над мертвым телом и никак не мог признать очевидное.
Прошлый вечер был для Дмитрия бесконечным. Обыск все продолжался и продолжался. За ним потянулся опрос усталых и смущенных соседей. Потом Дмитрий был на Петровке и под запись отвечал на вопросы Виктора Павловича о Георгии. Потом они вместе со Стрельниковым писали отчет о произошедшем в «Большом Вознесении». Затем подтянулся Архипов с Большой Никитской и рассказал о том, что удалось найти там и в округе. Точнее, о том, чего найти не удалось – ничего важного.
В определенный момент Дмитрий понял, что все его чувства будто дробят и рябят действительность. Звучавшие вокруг слова стали перебивать друг друга и наслаиваться, а иногда на середине обрываться тишиной. Перед глазами пошли полосы и круги, то вспыхивавшие вдруг ярко, то вытягивавшие весь цвет из мира. Стрельников потряс его за плечо, и Белкин понял, что просто задремал прямо за рабочим столом.
Только теперь Виктор Павлович решил отпустить молодого коллегу домой, но теперь Дмитрий сам не хотел уходить. Ему очень не хотелось оставаться с собой наедине. Всю жизнь он боялся окружающих, но теперь ему было страшно даже от себя самого. Стрельников не стал спорить и вернулся к делам. Белкин устроился на узкой лавке, стоявшей тут же у стены, и уснул неожиданно крепким сном без всяких сновидений. Он не проснулся, ни в тот момент, когда отчитывались о результатах обыска в квартире Георгия, ни когда Пиотровский пришел сообщить, что ничего важного больше в квартире не смог найти, ни даже когда Стрельников уже глубоко за полночь ушел с работы, полностью неудовлетворенный проделанной работой.
Дмитрий так и проспал до самого утра, когда совершенно не отдохнувший Виктор Павлович растряс его с новостями о том, что таксомотор, который фигурировал в убийстве Овчинникова, всплыл в аварии на пересечении Бауманской и Бакунинской. Теперь, несколько часов спустя, Белкин стоял над телом Георгия и никак не мог это признать.
Наконец, он бросил еще один взгляд на обезображенное лицо и уверенно произнес:
– Да, это он.
После этих слов Белкин почувствовал полную, совершенную апатию. Пожалуй впервые в сознательной жизни он не испытывал абсолютно ничего. Даже привычного неудобства больше не было. Окажись Дмитрий сейчас в переполненном трамвае, в шумной рюмочной, в забитом кинозале, на затолпленной площади или на кухне коммуналки, он везде чувствовал бы себя равно одиноким, как если бы остался один во всем мире.
Далее вокруг что-то происходило. Стрельников что-то говорил, Дмитрий подписал какую-то бумагу. После этого его, наконец, отпустили. За дверью ждала Зинаида Яковлевна, которая о чем-то его спросила. Он что-то ответил. Она была без очков и смотрела на него растерянным, но все же проникновенным взглядом, который он, разумеется, не смог выдержать.
Город мерно проплывал мимо Белкина, пытаясь давить высотой и помпезностью зданий. Дмитрий понял, что так и не полюбил этот город за те годы, что прожил в нем. Что все эти Хитровки, Пречистенки, Арбаты и Кремли так и остались для него названиями на карте, которые можно усвоить и даже заучить, но нельзя понять.
Рядом сидел понурый Стрельников. В один момент их взгляды встретились, и Дмитрий увидел, насколько же они похожи. Сколь многое роднило его с этим пережитком эпохи, по нелепости дожившим до нынешнего дня. Стрельников тоже задыхался от тесноты просторов московских площадей, тоже путался в переплетениях прямых улиц и бесчисленности тупиков, проулков, проездов и дворов. Все что их отличало, это причина неустроенности в мире – Стрельников был лишним в сегодняшнем дне, а Белкин был лишним по жизни. Через минуту Виктор Павлович медленно произнес:
– Мы плохо сделали свою работу, Митя.
Белкин кивнул – хорошей их работу назвать было никак нельзя. Больше молчание не нарушалось.
Грузовик затормозил и остановился, продолжая ворчать в ожидании нового путешествия. Белкин спрыгнул на землю и, не оглядываясь, отправился к своему дому. Виктор Павлович вдруг окрикнул его:
– Митя, постойте! Я совсем забыл – мы с супругой приглашаем вас в гости в эту субботу. Сможете? А то она давно хочет с вами познакомиться.
Белкин развернулся на месте и удивленно уставился на человека, с которым проводил часы и часы своей жизни в последние несколько лет.
– Я не знал, что вы женаты, Виктор Павлович.
– А вы вообще не очень наблюдательны в том, что касается других людей, голубчик.
– Простите… Конечно, я приду. Во сколько?
– Завтра решим. Вас ведь ждать завтра на службе?
– Да, я буду.
– Ну, вот и хорошо. Тогда до завтра… Степан Савельич, давай на Петровку – работы еще до черта!
Грузовик зарычал и дернулся. Белкин почувствовал, что улыбается, и крикнул Стрельникову:
– Виктор Павлович, вы очень хороший человек!
Стрельников рассмеялся и помахал рукой, удаляясь по улице, а затем крикнул в ответ:
– Расскажите мне, чего я не знаю, Митя!
***
Комната Белкина была идеально чистой и пустой – как всегда. Даже бардака на столе, который так любила разводить Александра, больше не было. Дмитрий растянулся на кровати и глубоко вздохнул. Его жизнь прилично изменилась за этот месяц, и он сомневался, что был похож на самого себя месячной давности.
Раздался аккуратный стук в дверь, и Дмитрий отвлекся от созерцания солнечных зайчиков, плясавших на потертой стене.
– Не заперто!
Белкин сел на кровати и посмотрел на гостя. Это была соседка, сидевшая с маленьким ребенком. На ее вечно усталом лице застыл интерес – она никогда прежде не была в комнате Белкина, и теперь ей было любопытно, как здесь все. Выяснилось, что все примерно так же, как и в их с мужем комнате, только вылизано до блеска.
– Добрый день… Маша, вам что-нибудь нужно?
– Да, добрый день. Тут для вас… в общем, вот.
С этими словами она протянула Дмитрию толстую тетрадь и запечатанный конверт. Белкин посмотрел на соседку непонимающе:
– А что это?
Маша отчего-то смутилась и опустила взгляд, когда ответила:
– Это Саша. Подруга ваша, которая. Она заходила вчера вечером, даже ночью почти, но вас не было. Потом сегодня с утра, но вас опять не было. Поэтому она попросила меня передать вам это.
Белкин взял из рук соседки тетрадь и конверт, посмотрел на них, ничего не понимая.
– А что она сказала? Для чего это? Когда она планирует прийти?
– Нет, она ничего не сказала… Можно мне идти?
Дмитрий поднял взгляд на Машу и продолжил ничего не понимать – по всему было видно, что соседка его боится. Но это было совершенной глупостью – они мало друг друга знали, но Белкин не помнил случаев, после которых его можно было бы бояться. Он разрешил женщине идти и открыл тетрадь. Стоило ему прочитать первые же слова, как тетрадь упала на пол, а Дмитрий посмотрел на скрепленные листы с совершенным изумлением. Спустя минуту, когда изумление чуть отступило, он запер дверь на ключ и аккуратно поднял тетрадь. На первой же странице было написано знакомой рукой название: «Хагакурэ, или Сокрытое в листве». Несмотря на то, что это был черновик, в нижнем углу нашлось место дарственной, оставленной все тем же знакомым почерком – «Моему другу Дмитрию Белкину». Дмитрий прочитал дарственную несколько раз, все надеясь, что она расплывется и исчезнет, как и вся тетрадь целиком.
Он листал тетрадь все быстрее, везде находя одно и то же – короткие или длинные афоризмы и истории на разные темы. То связанные друг с другом, а то случайные и независимые. Белкин не вчитывался в них – дело было не в них, а в том, что они были написаны рукой Георгия. Он узнавал почерк друга, узнавал его форму и его подход – эта тетрадь дышала Лангемарком, как будто была его частью. Во всей тетради не было больше ничего, кроме этих афоризмов. Белкин пролистал ее раз, затем в обратном порядке второй раз, но она не открыла ему свою тайну.
Лишь в этот момент Дмитрий вспомнил о письме, которое попало к нему вместе с тетрадью. Он разорвал конверт и достал оттуда два листа бумаги. Один был исписан аккуратным и мелким почерком Георгия, а вот на втором была единственная размашистая строчка, оставленная Сашей. Дмитрий вцепился в записку Саши. Прочитал ее один раз. Потом еще один. Потом отбросил от себя лист, который, медленно виляя, опустился на пол. На листе было написано:
Прости, что не предупредила. Не жди.
Белкин смотрел на лист, как на ядовитую змею, подобравшуюся к самому сердцу. Мысли заметались в голове, крутясь вокруг значения слов: «Не жди». Такое не было возможно теперь – не ждать. Не теперь, когда он открылся и почувствовал что-то, чего прежде никогда не чувствовал.
Затем разум сложил записку, написанную рукой Александры, и письмо, написанное рукой Георгия – Белкин тут же уставился на это письмо, лежавшее на кровати, и стал читать его, не спеша прикасаться к ядовитым буквам:
Доброго времени тебе, мой друг. Я пообещал тебе, что ты все поймешь, и я собираюсь исполнить это обещание. Начать следует с того, что в тот момент, когда ты читаешь это письмо, я либо уже мертв, либо погибну в течение нескольких часов. Возможно, что ты узнаешь об этом до того, как письмо попадет к тебе, но мне кажется важным предупредить тебя.
Далее, понимая твое изумление от того, как к тебе попало это письмо, хочу прояснить кое-что. Прости меня, Митя – Саша устроила игру, о которой я не стал тебя предупреждать. Мы с ней были знакомы до моей лекции. Она моя старая подруга. Как ты успел понять, она очень любит устраивать неожиданности. Ее появление на лекции было для меня такой неожиданностью – игрой, в которую я включился, потому что привык к ее играм. Она сделала вид, что не знает меня – я сделал вид, что не знаю ее. А потом она заинтересовалась тобой, мой бедный друг. Не ненавидь ее сильно – у некоторых людей под масками нет лиц, лишь новые и новые маски. Я и сам такой. И еще – я просил ее не играть с тобой. Говорил, что ты не понимаешь этих игр, что если у нее получится сблизиться с тобой, для тебя это чувство будет столь сильным, что память о нем будет преследовать тебя всю жизнь. Но я не прервал ее. Потому что я тоже люблю игры. А еще потому, что теперь ты видел, каково там – в мире, где есть кто-то еще, кроме тебя. В мире, которого ты всегда страшился. Там не только толпы и крики, не только шум и хамство – там есть настоящее тепло.
Теперь о моем деле. Я убил Матвея Осипенко, Петра Родионова, Андрея Овчинникова, Филиппа Ермакова, Семена Чернышева, Ивана Громова, Фому Краснова, Михаила Меликова и собираюсь убить Якова Алфеева. Фаддей Цветков, Яков Матвейчук и Семен Юдин погибли прежде от разных причин. Много лет назад я вместе со всеми этими людьми был в одной банде. Мы грабили и убивали, пользуясь гибелью старого мира. Однажды нам на пути попался мой учитель. Человек великого достоинства и внутренней силы, человек, давший мне профессию. Он погиб от нашего безобразия, успев перед смертью преподать мне последний урок.
Жизнь моя с того дня переменилась и обрела новый смысл, далекий от мести, кстати. Примерно год назад я случайно наткнулся на Матвея Осипенко. Точнее, не я, а мой хороший друг Иван Митин – он уже погиб, поэтому я смело называю тебе его имя. У Ивана были личные причины для мести Осипенко, но не хватало решимости именно убить. Тогда у нас родился план нашего мщения. У меня была еще одна причина искать смерти для Осипенко и остальных, но о ней я умолчу даже в этом письме.
Иван выковал для меня меч, а я поразил им нашего врага, когда обрел нужные навыки и подобрал удачный момент. Этим все и должно было ограничиться, но судьба почти сразу свела меня с Родионовым, и я наконец-то перестал быть мечом в руках слепца – теперь я разил их одного за другим, благо судьба все еще мне благоволила.
Я не испытываю раскаяния или угрызений совести, но я понимаю, что убивая убийц, стал убийцей. Насилие должно иметь предел. Пределом станет моя смерть.
Прости меня за все, мой друг. Прости за ложь и неискренность. Прости за то, что ударил тебя по голове и разбил тебе губу. Прости за то, что больше не буду поставлять тебе твои любимые головоломки и не смогу облегчить твой недуг в самые тяжелые дни.
Я старался идти по единственному пути, но понял, что каждый человек идет по множеству путей сразу. Пока люди гибли от моей руки, от нее же рождались строки перевода – моего последнего перевода. Это единственное хорошее, что останется в мире после меня. Я долго думал, что делать с этой работой, но нет во всем мире человека более достойного, чем ты, для того, чтобы критически оценивать мой труд, поэтому теперь он принадлежит тебе. Только не относись к словам слишком серьезно, Митя – слова, это просто слова – не они руководят тобой или мной. Но они могут стать источником вдохновения.
Желаю тебе достичь совершенства в твоем труде, мой друг, и не забыть о том, что ты тоже человек. Человек достойный жизни среди людей.
У меня впереди целая ночь наедине с моим родным городом – надеюсь, он расскажет мне еще несколько своих историй, а я поделюсь своими. Красота порой ослепляет нас, не давая постичь природу вещей, но иногда природа вещей и заключается в их красоте.
Прощай.
36
Небо, наконец, сжалилось над изнывающей от жары Москвой, и пошел дождь. Белкин стоял рядом с молоденькой липой на старом Семеновском кладбище и подставлял свою смущенную душу небесной влаге. Рядом с простым деревянным гробом стояли какие-то серые люди, которые говорили какие-то серые вещи. Дмитрий ни за что на свете не встал бы сейчас среди них, среди их печали и давящей молчаливости, среди их суетливых и трепещущих мыслей о смерти.
Сегодня у Белкина был плохой день. Один из тех дней, когда не хочется покидать свое убежище, когда, выглянув на улицу, видишь лишь ходячие трупы. Вчера тоже был плохой день. И позавчера. Последние дни все были не очень. Дмитрию были отвратительны люди во всех их людских проявлениях. Но более всего он ненавидел весь род человеческий за то, что его лучший друг теперь лежал в гробу, а его подруга, закончив свою игру, растаяла в воздухе. Белкин привык к одиночеству, но теперь он был не просто одинок – он был неприкаян. Люди оставили его ровно в тот момент, когда оказались нужны ему более, чем когда-либо прежде. Это было по-детски обидно.
Белкин считал часы до утра понедельника, до того момента, когда он окажется на службе – сейчас до этого момента оставалось почти двадцать часов. Безумно долго. Он не знал, чем займется после того, как Георгий успокоится в земле. Скорее всего, пойдет к себе в комнату и постарается уснуть так, чтобы не проснуться.
Взгляд Белкина упал на ближнюю к липе могилу. Свежий деревянный крест и табличка, на которой легко читалось имя Филиппа Ермакова. Мысли со скрежетом заработали, Дмитрий сравнил дату смерти на могиле с датой гибели того Ермакова, которого убил Георгий – совпало. Белкину не захотелось усмехнуться от изящной иронии, по которой Георгию предстояло делить соседство с одним из своих врагов. Не захотелось ему и злиться на судьбу, по которой все эти люди оказались на кладбище. Белкину ничего не хотелось. Он ничего не чувствовал, кроме въевшегося в самые кости нескончаемого испуга от мира.
Серые люди стали расходиться, а Дмитрий никак не мог покинуть липу, охранявшую этих мертвецов.
– Здравствуйте, Митя.
Белкин дернулся инстинктивно, точнее, почувствовал, что дернулся, но на деле остался недвижим. Он обернулся и увидел рядом с собой печальное лицо Зинаиды Голышевой. Она, как и Белкин, была сегодня без зонта и промокла из-за этого до нитки. Волосы налипли на лоб, а очки поймали на себя столько капель дождя, что теперь в них было видно хуже, чем без них.
– Добрый день, Зинаида Яковлевна.
– Я не ожидала вас здесь увидеть.
– Простите.
– Что вы! Наоборот, очень хорошо, что вы пришли. Мне видеть вас сейчас приятнее, чем кого бы то ни было иного. Хорошее место, правда?
Голышева повернула лицо к могиле Георгия, видя перед глазами лишь капли на стекле. Белкин тоже посмотрел на место, где теперь спал его друг. Отчего-то именно слово «спал» пришло в голову Дмитрию. Теперь Георгий спал. И ему еще всенепременно предстоит проснуться, пускай сам Белкин этого не увидит. Георгий проснется и вновь сразит своего врага или переведет какую-нибудь книгу.
Дмитрий понял, что невежливо оставил вопрос Зинаиды Яковлевны без ответа, и поспешил исправиться:
– Да, очень хорошее. Это вы выбрали?
– Нет, он сам. Я лишь исполнила. Это оказалось неожиданно легко – как будто и нет других покойников для этого кладбища… Вы очень торопитесь, Митя? Простите, что я вас так фамильярно, мы ведь с вами мало знаем друг друга.
– Ничего страшного. Меня все мало знают, а я мало знаю всех. Нет, Зинаида Яковлевна, я совсем не тороплюсь.
Голышева неожиданно улыбнулась, став вдруг моложе лет на пятнадцать.
– Тогда составьте мне компанию, пожалуйста – у меня на этом кладбище лежит еще один любимый человек. Я могла бы и сама… Просто очень не хочется одной.
Дмитрий, не говоря ни слова, предоставил свое плечо и повел Голышеву прочь от липы и Георгия Лангемарка. Имена и годы медленно плыли мимо них. Зинаида Яковлевна вроде шла за Белкиным, но шли они туда, куда вела она. Голышева заговорила:
– Вы помните головоломку, которую почти решили в вечер нашего знакомства?
– Конечно, помню. Там был мужчина в фуражке. Вы в тот раз выиграли у меня пять рублей.
– Исключительно вашим благородством, Митя – вы ведь разгадали картинку, просто не успели сложить несколько деталей – я проиграла вам.
Белкину пришел вдруг в голову вопрос, который тут же слетел с губ:
– А девушка, которая была со мной – вы знали ее?
– Да. Я видела ее несколько раз прежде. Александра была ученицей Георгия. Насколько умная, настолько же и жестокая. Простите нас за это.
Белкин остановился на месте. Голышева почувствовала, как он напряжен, как одеревенело вдруг его предплечье, за которое она держалась. Дмитрий прошептал так, что его слова почти растаяли среди шелеста дождя, но Зинаида Яковлевна легко прочитала по губам единственный вопрос:
– Почему?
– Потому, что меня попросил об этом Георгий – сделать вид, что я вижу Александру впервые. Не знаю, зачем была нужна эта игра. Не знаю, кто ее начал и зачем вел. Она ведь ушла, так?
– Так.
– Ну и дура. Пойдемте, здесь недалеко.
Теперь уже Дмитрий шел за ней, став совершенно безразличным ко всему. Вода, попавшая в ухо, сейчас интересовала его больше, чем все дела людей.
Голышева остановилась у старого креста и посмотрела на него с какой-то очень легкой улыбкой, как будто была не на кладбище, а у розового куста. Белкин все еще не понимал, как она что-то видит через свои слепые от дождя очки. Голышева отпустила Дмитрия, подошла к кресту, провела пальцами по имени и произнесла с настоящим торжеством в голосе:
– Я сделала, Сережа! Мы все сделали!
Дмитрий перевел взгляд с имени Сергея Львовича Голышева на женщину, которая не могла носить такую же фамилию по простому совпадению. Зинаида Яковлевна медленно повернула лицо к Белкину, сохраняя на нем всю ту же радостную торжественность. Она указала рукой вдоль аллеи и произнесла:
– Там лежат русские солдаты, погибшие на поле битвы и умершие от ран. Мой муж лежит рядом с ними со всем правом, и Георгий лежал бы здесь, если бы решение принимала я!
– Вы знаете, что он сделал?
– Конечно, знаю. До последней детали. Он рассказал мне все. Я заставила его. Он рассказывал, как эти ублюдки умирали, а я радовалась! Радовалась, Митя, как не радовалась уже очень много лет! А теперь его нет.
Улыбка сошла с губ Зинаиды Яковлевны, а сама она заметно покачнулась, но не упала. Она устояла на ногах, посмотрела на Дмитрия, сняла очки и прищурилась.
– Я так плохо вижу ваше лицо, Митя – подойдите ближе.
Белкин сделал, как она хотела, и Зинаида Яковлевна, наконец, смогла его рассмотреть. Почему-то смотреть ей в глаза Белкину было легко. Она положила ледяные руки ему на виски и оглядела его лицо так, как будто оно было какой-то ювелирной глупостью. Дмитрий не сопротивлялся – бесчувствие владело им целиком и полностью. Наконец, Голышева отпустила его и произнесла, надевая очки:
– У вас очень хорошее лицо. Митя, пожалуйста, побудьте со мной сегодня. Мой дом теперь намного холоднее, чем земля, в которой спят мои любимые.
Белкин кивнул. Он не хотел ничьей компании, но Зинаида Яковлевна просила его о помощи.
Они взяли извозчика и поехали по адресу, названному Голышевой. Она прижалась к Дмитрию всем телом, и он понял, что это просто от холода – Зинаида Яковлевна крупно дрожала. Только голос оказался удивительно спокойным, когда она заговорила:
– Сережа был намного старше меня. Я была восхищенной институткой, а он уже профессором, хотя был еще совсем не стар. Не знаю, за что уж он меня полюбил – запрятанная в цифирях сова очкастая… Только вместе мы пожили очень мало. Хотя мне и целый век, проведенный с ним, показался бы мгновением! Началась война, и его отправили на восток, в Японию – они теперь были нашими союзниками. Не знаю, чем именно он там занимался, знаю только, что мне его не хватало, как утопающему воздуха. А после февраля вернулся, и пока вокруг все рушилось, я снова была счастливейшим человеком на Земле. А потом…
Голышева замолчала и молчала до самого конца пути. Она жила в небольшой квартирке на одну комнату. Зато одна. Белкин был этим полностью удовлетворен – больше он не хотел никого видеть. Зинаида Яковлевна так и откинулась в мокрой одежде в кресло, оставив Дмитрия в дверях. Почему-то он не мог заставить себя войти. Когда она заговорила, в голосе послышалась странная надменность:
– И что, теперь, когда Георгия нет, дело закрыто? Вы ведь не нашли ответ на еще один важный вопрос? Или вы даже задать этот вопрос не смогли?
Дмитрий попытался посмотреть ей в глаза, но увидел опущенные веки за грязными стеклами. Они действительно не ответили на один очень важный вопрос, но им со Стрельниковым казалось, что смерть Георгия навсегда закрывает дорогу к ответу. Белкин оглядел уставшую промокшую женщину, расслабленно раскинувшуюся в кресле, и почти выкрикнул:
– Это вы?! Вы дали Георгию патроны!
Зинаида Яковлевна открыла глаза и спокойно ответила:
– Да, я. Сережа привез из Японии пистолет и патроны к нему. Пистолет мне пришлось продать в 20-м, кажется, но вот часть патронов осталась. Георгий убивал их с моей помощью, и каждый его выстрел отзывался в моей душе приятной болью. Потому, что именно из-за этих мерзавцев в моем сердце навсегда поселилась тьма. Из-за них мое счастье осталось лежать в окровавленном снегу.
Георгий полуживой от побоев и ран нашел меня, передал мне обручальное кольцо моего мужа и сказал, что не хочет жить после всего этого. Но я приказала ему выжить, потому что мне нужен был хоть кто-то во всем мире. И пошли годы и годы бесцветного существования. Уже забылись черты моего погибшего мира, заменяясь новыми чертами. Уже начали появляться новые дела, новые интересы. А в сердце продолжала жить зима, дожидаясь своей поры.
А потом Георгий сказал мне, что встретил одного из тех, кто убил моего мужа. Я сразу поняла, чего хочу. Я попросила его сказать, где живет этот ублюдок. Хотела задушить его, выцарапать ему глаза, разгрызть горло – уничтожить его полностью! И тогда Георгий сказал, что сделает это сам. Что это не только моя месть. Он был сильнее меня, у него вернее вышло бы справиться с мерзавцем, поэтому я согласилась. Он попросил от меня лишь две вещи – оставшиеся патроны моего мужа и чтобы я верила в него. Дальше ты знаешь. Ну, что теперь? Ты задержишь меня?
Белкин переступил через несуществующую преграду и сделал шаг в комнату. Он подошел к Зинаиде Яковлевне и посмотрел на нее:
– Ты поэтому подошла сегодня? Ты хотела признаться?
– Да. Ты не только друг Георгия, ты еще и тот, кто шел по его следу. Он узнал об этом случайно от одного из мерзавцев. Знаешь, что он сказал мне, когда узнал об этом? Что это лучшее, что могло произойти. Что именно ты должен был настигнуть его. Теперь я спрашиваю тебя, что ты будешь делать? Доведешь ли работу до конца?
Белкин понял, что в груди копится жар. Спустя несколько секунд жар стал нестерпимым – Дмитрий резко наклонился и прокричал прямо в лицо Голышевой, схватив ее за плечи:
– Да не знаю я, что мне дальше делать! Вы со своими тайнами, играми, убийствами и местью с ума меня сводите! Как же вы понять не можете, что я не хочу, чтобы вы все исчезали из моей жизни! Не хочу, чтобы умирали и таяли в воздухе! Не хочу снова быть в одиночестве против всех. Не хочу вечно уходить один.
Дмитрий обнаружил, что больше не нависает над Зинаидой Яковлевной, а смотрит на нее снизу, что он опустился прямо на пол перед креслом. К горлу подступили слезы бессилия, а губы все повторяли:
– Я не знаю, что делать… не знаю… не знаю… не знаю…
Голышева положила ладонь ему на лоб – Дмитрию показалось, что ко лбу прижали кусок льда. Он услышал спокойный голос Зинаиды Яковлевны:
– Ты горячий, как печка, друг мой. Похоже, прогулки под дождем тебе вредят.
– Пускай вредят! Пускай изведут меня насовсем! Не могу больше среди этого предательства…
Лицо Зинаиды вдруг оказалось прямо напротив его лица. На ней не было очков, и Дмитрий снова без всякого труда заглядывал в глубину ее глаз.
– Можешь, Митя. Ты будешь жить. Даже если ты последний настоящий человек, ты будешь жить. Я приказываю тебе выжить.
– Ты и Георгию это сказала тогда, много лет назад…
– Потому что, тогда он чувствовал то же, что чувствуешь ты. И, как и ты, он не должен был умереть от этого чувства. Он, черт возьми, и сейчас не должен был умереть! Он обманул меня – сказал, что выживет. Сказал, что выбирая между делом и выживанием, выберет выживание – лжец… Не обманывай меня, Митя. Выживи несмотря ни на что.
– Хорошо, я обещаю… А ты? Что ты будешь делать дальше?
– Не знаю. Все свои дела я завершила. Любить мне больше некого. Ненавидеть тоже. Что мне делать, Митя?
Белкин протянул руку, пытаясь дотянуться до ее лица, но отчего-то не получилось. Наконец, он сдался и произнес единым выдохом:
– И ты живи.
– Зачем?
– Потому, что я прошу тебя об этом.
***
Дождь продолжится до самого вечера. Он проберется даже в самые темные и запрятанные уголки большого города. В небольшой квартирке будут двое. Дождь совсем не будет их интересовать. Мужчина в промокшей одежде будет крепко обнимать женщину в промокшей одежде. Мужчина станет молчать. Женщина станет плакать и шептать иногда на ухо мужчине одни и те же слова:
– Я просто буду тебя тихонько любить.
