Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
20
После случившегося в запущенном парке Дмитрий не хотел больше оказываться с Александрой один на один. Девушка что-то разбудила у него внутри. Что-то злое, агрессивное, рвущееся наружу. Белкину не хотелось касаться ее тела, даже случайно, даже легко – он боялся, что это новое чувство прорвется сквозь привычную маску отрешенности от мира.
Новое свидание Александра назначила уже на понедельник, и Дмитрий все выходные потратил на решение головоломки о том, куда бы им сходить так, чтобы вокруг были люди, но не было ненавистной толпы, застарелое стеснение перед которой все еще перевешивало для Дмитрия новый страх перед этой девушкой.
Наконец, Белкин пришел к немного странной идее разрушить вечерний отдых Георгия Лангемарка. Особых мыслей о том, чем они втроем займутся в усталый вечер понедельника, у него не было, однако Георгий восполнил этот пробел. Оказывается, в вечер понедельника у него намечались небольшие посиделки, на которых он был бы рад увидеть и Дмитрия с его новой подругой.
Теперь, после очередного бегательного дня, который вовсе не приблизил их со Стрельниковым к неуловимому интуристу Розье, Дмитрий уже десять минут ждал, задерживавшуюся Александру. Он немного нервно одернул рубаху, обругал себя за нервозность и от того разнервничался еще больше. Белкину пришло вдруг в голову, что было бы в духе Александры сегодня не прийти. Он обвел взглядом серую людскую массу с вылезающими тут и там усталыми лицами и пришел к осознанию, которое тут же бросило его в жар – он хотел, чтобы она пришла. Более того, он хотел остаться с ней вдвоем, хотел снова прикоснуться к ее обнаженной груди и почувствовать как будто бы совершенно спокойный ход ее сердца…
– Привет, Митя!
Александра подошла к нему со спины и шепнула приветствие на ухо. Белкин дернулся и едва не оттолкнул ее на импульсе, но девушка уже сама сделала шаг назад и заливисто рассмеялась.
– Ну, прямо дикий зверек!
– Я, между прочим, вооружен.
– А я, между прочим, ничего не нарушала и вообще со всех сторон добропорядочная.
– Все равно, не стоит так подкрадываться.
Александра махнула на него рукой и фыркнула.
– Теперь ты не дикий зверек – теперь ты человек в футляре.
Лицо ее на секунду выразило настоящее отвращение, но оно тут же стерлось веселой усмешкой, что окончательно смутило Дмитрия. Он и сам не заметил, как Александра накрепко взяла его за локоть, и они типичной парочкой прошагали по вечернему городу целый квартал. Собственно, к действительности его вернул вопрос Александры:
– А куда мы идем?
– В гости к моему хорошему другу Георгию Лангемарку… хотя, ты же его знаешь!
– И как ты с такой внимательностью и памятью в милиции работаешь, Митя?
Дмитрий не стал ничего отвечать на этот вопрос. Еще через квартал Александра вновь нарушила тишину:
– И чем мы займемся в гостях у твоего хорошего друга Георгия Лангемарка?
– Ну, у него сегодня собирается небольшая компания.
– Ааа, так ты ведешь меня на пьянку! Ну, наконец-то – хоть что-то человеческое среди твоих интересов нашлось! Теперь будет о чем поговорить, кроме головоломок. Только не вздумай смущаться и замолкать, Митя – разговаривай со мной. Отпарируй мне – я это заслужила! Скажи, что хорошие институтки не ходят на пьянки или еще что-нибудь в этом роде.
– Как день прошел?
Дмитрий задал этот вопрос не без подросткового желания позлить Александру, однако она не разозлилась, скорее наоборот:
– Ну, так тоже пойдет. Наконец-то с тобой стало можно общаться!
Спустя несколько минут молчание нарушил уже Белкин:
– Так как день-то прошел?
– Нормально. День, как день. Статью о Японии отклонили, ну да не жалко.
– А на учебе-то была?
– А ты следишь за прогульщиками что ли? Была – будь спокоен. Могу конспект по основам марксизма-ленинизма показать, если хочешь.
– Не хочу.
– Похоже, я наконец-то научилась тебя предсказывать.
Вскоре они нырнули в дворик, в котором был подъезд дома Георгия. Дмитрий вдруг остановился – это место вполне аккуратное и спокойное отчего-то показалось ему братом-близнецом темного, залитого людским отчаянием дворика на Хитровке, на который выходил дом Родионова. Белкин тряхнул головой и поддался Александре, тянувшей его вперед.
Дверь им открыла незнакомая Дмитрию женщина. Ей было около сорока на вид, в волосах тут и там пробивались седые волосы, а лицо несло на себе тяжелые очки. Женщина оглядела Белкина, немного задержала взгляд на Александре, а затем улыбнулась:
– Вы, наверное, Дмитрий?
– Да, а это моя подруга Александра Вольнова.
– Очень приятно. Зинаида Яковлевна Голышева. Проходите скорее, а то они такими темпами скоро драться начнут.
На лице Зинаиды Яковлевны после этих слов отчего-то снова появилась улыбка. Дмитрий немного растерянно посмотрел на свою спутницу – та тоже улыбалась в ожидании новых приключений. Что-то странное почудилось Белкину в этих двух женских улыбках – как будто между их обладательницами была какая-то тайна, в которую он не был посвящен. Это ощущение ушло, когда из гостиной донеслись голоса двух мужчин. Один из этих голосов принадлежал Георгию:
– Женя, ну ты ведь понимаешь, что в оригинале этот слог звучит иначе?
– Понимаю, понимаю… Знаешь, чего я не понимаю? А как именно его записать кириллицей?
На это Георгий ничего не ответил. Дмитрий прошел вслед за Зинаидой Яковлевной в гостиную. Александра шла за Белкиным и иногда зачем-то тыкала ему пальцем в разные части спины. Дмитрий неожиданно для самого себя усмехнулся этому: «И кто из нас больше похож на дикого зверька?» У раскрытого настежь окна гостиной стояли и курили двое. Георгий расслабленно полуприсел прямо на подоконник и тянул самокрутку. Белкин никогда прежде не видел друга курящим. Лицо Георгия было, вопреки позе, очень напряженным и задумчивым. На него смотрел с легкой усмешкой худющий человек с немного безумным взглядом. Он тоже курил, немного неловко заложив левую руку в карман своего старого пиджака.
Георгий отвлекся от размышлений и поднял взгляд на Зинаиду Яковлевну – та молча кивнула ему и устроилась в кресле, которое обычно занимал хозяин квартиры. Она тут же склонилась к какому-то листку, лежавшему на рабочем столе. Дмитрия и Александру Лангемарк, казалось, вовсе не заметил. А вот его собеседник рассеяно кивнул новым людям.
Александра, помявшись в новой обстановке не больше пяти секунд, уверенно прошла и села в кресло, в котором обычно сидел Дмитрий. Это был такой будничный жест, как будто она была в этом доме уже много раз. Впрочем, ни Георгий, ни кто-либо другой не собирались возражать ее самоуверенности. Дмитрий остался стоять в дверях – как и всегда в обществе, он чувствовал себя совсем чужим. Как ни странно, с этим чувством отчужденности помогла справиться странная игра в гляделки с Александрой. В один момент она внезапно показала ему язык – Дмитрий не удержался и усмехнулся. Это как будто вновь включило звуки в комнате – Зинаида Яковлевна зашелестела бумагой, Георгий загасил самокрутку и чертыхнулся, обжегшись, а его собеседника эта неприятность заставила рассмеяться.
Георгий справился с самокруткой и отрицательно помотал головой, отвечая на давно заданный вопрос:
– Не знаю. Ты прав – кириллицей, как не пробуй, выйдет плохо. Разве что через «шэ» попробовать.
– А чем «эс» хуже, Георгий? И еще – тогда важно было предложить систему. Тогда, в 17-м важно было выработать какой-то универсальный подход, чтобы не перевирать одни и те же слова разными транскрипциями. Я это сделал. Хорошая или плохая система у меня вышла, нам уже увидеть не доведется – проверка временем штука злая и долгая. Зато я уже сейчас, как и в последние десять лет могу уверенно говорить: «Не нравится? Не пользуйтесь!»
– Справедливо…
Георгий отчего-то выглядел расстроенным. Он опустил взгляд и смотрел на пепельницу. Спустя примерно минуту Лангемарк оторвался от пепельницы и оглядел комнату – кажется, только теперь он заметил новых гостей. Лицо его тут же посветлело.
– Митя! Я уж подумал, что не придешь – на тебя это не очень похоже. И вы… Александра, кажется?
– Не кажется. Александра и есть.
– Как ваша статья?
– Все хорошо.
Дмитрий бросил взгляд на лицо Александры – он не понял, зачем она солгала. Георгий продолжил ее расспрашивать об этой статье, а Белкин огляделся вокруг, только тут вспомнив о том, что ему уже можно сесть. Александра заняла самое лучшее и привычное ему место. Неуютность и не думала никуда пропадать, и Дмитрию очень бы хотелось занять именно это кресло. Пришлось довольствоваться стулом. Лангемарк, между тем, представлял своих гостей друг другу. Он указал на худого человека, который продолжал курить и держать руку в кармане:
– Это Евгений Дмитриевич Поливанов. Лингвист, полиглот, переводчик, почетный… Кто ты там, Женя?
– Я там опальный лингвист Поливанов.
– …почетный опальный лингвист Поливанов Узбекского государственного научно-исследовательского института, что в древнем городе Самарканд…
– Уже Ташкент – мы переехали.
– …что в не таком древнем городе Ташкент. Ну и просто гений!
– Клоун ты, Лангемарк…
– Стараюсь! Кто, если не я?
Дмитрий смотрел на своего друга со все возрастающим изумлением – собранный и спокойный Георгий представал вдруг балагуром и весельчаком. Как ни странно, ему это шло. Дмитрий забыл улыбнуться от удивления, а вот Александре, которая почти не знала Лангемарка, было откровенно весело. Впрочем, ее многое веселило. Георгий, оставив Поливанова в покое, продолжил:
– А это Зинаида Яковлевна Голышева – яркий свет в кромешной тьме. Математик и автор мозголомных математических задач. Сотрудник Физико-математического института Академии наук и просто очень хороший человек.
Зинаида Яковлевна слабо улыбнулась Георгию, а после вернулась к бумагам. Дмитрий услышал среди того, что сказал Лангемарк, очень важную и интересную вещь и намеревался немного поприставать к Голышевой с вопросами, когда представится возможность.
Теперь внимание Георгия переместилось на них с Александрой:
– А это мой друг Дмитрий Белкин, советский милиционер и по совместительству самый быстрый и объемный разум, который я видел – представляешь, Зина, этот молодой человек решил составленный мной по твоим указаниям квадрат с заполнением одним лишь умом, без карандаша!
Белкин вспомнил иероглиф, который может значить, как небо, так и пустоту, запрятанный в клетчатый квадрат. Взгляд его уперся в немного перекошенную спину Зинаиды Яковлевны – значит, именно она придумала эту головоломку.
– Милиционер?
Поливанов протянул этот вопрос с какой-то недоброй интонацией.
– Да, милиционер, но можешь быть спокоен, Женя – ты ведь в простом штатном отпуске.
После этого Георгий повернулся к Белкину:
– У товарища Поливанова имеется определенное… противоречие с государством. Ничего незаконного, просто споры лингвистов, но с некоторых пор в Москве он не самый желанный гость.
Дмитрий заставил себя заглянуть в колючие глаза Поливанова и кивнул, показывая, что все понимает. Пытаясь представить Александру, Лангемарк все время натыкался на препятствия – она снова не сказал ему свое отчество, долго крутила насчет того, чем она занимается и где учится. Дмитрий снова ее не понимал – пока что она говорила удивительно мало правды в этой квартире, и Белкин не знал, очередная ли это забава для нее или у девушки есть причины для скрытности и лжи.
Как ни странно, после этой неуклюжей формальной части вечер потек вполне приятно для Дмитрия. Никакой ожидаемой Александрой пьянки, разумеется, не было – одна бутылка вина на всех на вакханалию явно не тянула. Кроме того, Белкин сделал лишь пару глотков из вежливости. Георгий увлекся беседой с Поливановым, причем говорили они о чем-то настолько профессионально-дремучем, что Дмитрий даже некоторые слова не понимал. Он попытался завязать беседу с Зинаидой Яковлевной и вскоре преуспел в своем интересе – оказывается, она наклепала этих квадратов примерно три десятка, причем, взяла их с собой, предупрежденная Лангемарком о том, что придет их главный ценитель. Дмитрия интересовали головоломки, Зинаиду Яковлевну интересовал его разум, поэтому все пришло к спору на пять рублей о том, сможет ли Белкин вновь разгадать картинку без карандаша.
Он взялся за это с полной уверенностью. Эта картинка была больше, труднее и полнее, чем твердо стоящий на основании квадрата иероглиф. Черной плиткой было выложено чье-то лицо – это он понял достаточно быстро. И тут же восхитился – столь малыми выразительными средствами об этом мужском лице пытались сказать столь многое. Голышева спрятала в цифровых рядах и морщинки, и тени на лице, и даже направление взгляда. Этот человек был в форме – уже выступили очертания форменной фуражки…
– Проводи меня.
Дмитрий с трудом оторвал свой взгляд от одинаковых белых клеток, тут же вновь посмотрел на них, но образ, на мгновение отпущенный, уже начал осыпаться в его разуме, как старая мозаика со стены. Александра стояла над ним и смотрела отчего-то печально, как будто ей тоже было жаль эту древнюю мозаику, погибшую от неумолимого времени. Белкин понял, что сейчас смотрит на девушку зло, тут же постарался смягчить взгляд и даже улыбнуться. Улыбнуться не получилось.
– Это мужчина в фуражке.
Сказав это, Дмитрий достал кошелек и положил свой проигрыш на стол. Голышева улыбнулась:
– Все верно. Но отчего вы выкладываете деньги?
– Я не до конца разгадал. Не сложил кокарду на фуражке, подбородок и часть фона сверху. Можно я возьму ее с собой?
– Конечно, берите!
Дмитрий аккуратными, почти нежными движениям свернул лист и убрал его в нагрудный карман. Прощание вышло скомканным, по крайней мере, Белкин его почти не запомнил. На улице уже совсем стемнело, значит, засиделись они прилично, и полночь была не далее, чем в паре часов. Александра повела его куда-то, ни о чем не говоря и не предупреждая. Она была непривычно тихой.
– Ты был очень красивым.
– Когда?
– Когда смотрел на этот дурацкий листок.
– Прости.
– За то, что был красивым?
– Нет, за то, что испортил тебе вечер.
– Бывали вечера и похуже. Все твои друзья старше тебя, ты обратил внимание?
– Поливанова и Зинаиду Яковлевну я видел впервые, так что они не мои друзья, а Георгий да, постарше.
– Поэтому ты боишься меня?
Александра остановилась вдруг и попыталась поймать взгляд Белкина. Он уставился в пустую ночную даль, оканчивающуюся старым домом.
– Я вообще людей боюсь, а не только тебя.
– Я не вообще люди. Да, я навязчивая и резкая, но я очень стараюсь, чтобы тебе не было страшно со мной. Пускай и резко, и больно, но иначе ты бы вообще не стал со мной сближаться. Вот и приходится сближаться мне. Посмотри мне в глаза, Митя.
Белкин привычным напряжением заставил себя держать контакт глаз. Он ожидал увидеть в глазах Александры влагу грядущих слез, но этой влаги не было и тени. Девушка спросила:
– Скажи, почему тебе так страшно со мной? Ты ведь специально повел меня в компанию, которая для тебя чужая. Готова спорить, что ты терпеть не можешь такие посиделки, но быть со мной наедине ты не хочешь еще больше.
– Зачем же я тебе сдался?..
– Я уже говорила – я тебя не понимаю. Чувствую себя ученым, исследователем. Да, я специалист по Мите Белкину. Скажи, почему ты все никак не можешь расслабиться со мной, почему так боишься?
Неожиданно Дмитрий понял, что больше не заставляет себя смотреть ей в глаза, отчего-то ему стало смешно:
– Неужели ты, правда, не понимаешь, Саша? Я боюсь потому, что мне понравилось трогать твою грудь, понравилось держать твою голову у себя на коленях. И я хочу еще! Но чтобы получить еще, я должен отдать что-то взамен. Ты требуешь взамен самое важное, что у меня есть, то, что было со мной всегда с самого раннего детства – я должен сломать стену между собой и всеми остальными. А мне нравится эта стена! Нравится быть защищенным от человеческой переменчивости. Вот поэтому мне до одури страшно рядом с тобой!
Она приблизилась так быстро, что Дмитрий не успел среагировать. Он увидел ее лицо совсем рядом, а потом почувствовал прикосновение чего-то мягкого и теплого к своим губам. В голове взорвалась бомба, и от этого взрыва Дмитрия ослепило. Он почувствовал под своими ладонями ткань и трепещущее тепло. Разум начал собираться из осколков, и Белкин понял, что эта причудливая женщина ответила на его тираду поцелуем. Лишь только это осознание пришло, как она отстранилась и даже отбежала от него на несколько шагов, высвобождаясь из его неловких объятий. На лице девушки снова была привычная усмешка:
– Это тебе за то, что наконец-то назвал меня Сашей!
21
Стрельников еще раз оглядел комнату убитого кладбищенского завхоза Ермакова. Что-то его смущало в этой комнате. Какое-то странное ощущение. Как от мытых с мылом рук.
– Митя, а вам не кажется, что здесь слишком чисто и прибрано?
Белкин отвлекся от ящичков старой рассохшейся конторки, служившей Ермакову единственным шкафом. На лице Дмитрия было написано недоумение. Виктор Павлович едва не усмехнулся – он вспомнил больничную отдраенность и устроенность комнаты своего молодого коллеги. Стрельников готов был поспорить, что с точки зрения Белкина здесь вовсе не чисто.
Митя обвел комнату цепким взглядом, а затем произнес:
– Ну, может быть, Ермаков был просто аккуратным человеком?
– Может быть.
Это объяснение Стрельникову не подходило – дело было не в чистоте самой по себе. Казалось, что здесь чисто не от человеческого внимания, а от того, что никогда не было грязно. Виктор Павлович подошел к единственному стулу, стоявшему у стены, и провел по сиденью пальцем – на сиденье был слой пыли. Причем такой слой, который не успел бы накопиться за те три дня, что прошли со смерти Ермакова.
***
– Послушайте, Степа, это ведь вы выезжали на Семеновское?
Виктор Павлович уже некоторое время беседовал со Степаном Архиповым – хмурым малым, переведенным в МУР из Смоленска пару лет назад. Был разгар дня вторника, но Архипов улучил момент, чтобы пообедать тормозком, взятым из дома. Стрельников тоже сделал перерыв, но не для еды, а для того, чтобы расспросить Архипова. Степан дожевал кусок бутерброда с солью и помидором, а после этого ответил:
– Ага, Виктор Палыч, я выезжал. А что?
– И что там было?
– Да черт его знает! Служил себе служил на кладбище мужичок, а потом его кто-то стрельнул в спину. Да так стрельнул хорошо, что никто ничего не увидел, никто ничего не услышал.
– Может, у него проблемы были какие-то? Выпивал?
– Ну, выпивал-то само собой, но в гадостях замечен не был. Так чтобы его прям уж так сильно не любил кто-нибудь, чтобы стрелять, тоже не было такого. «Висяк» там, Виктор Палыч, вот чего.
– А позволите глянуть?
– Да хоть совсем забирайте! Только отчего такой интерес?
– Понимаете, голубчик, птичка на хвосте принесла, что пуля странная в спине у вашего кладбищенского оказалась. Пуля такая у меня уже светилась, вот и хочу проверить, совпадение ли.
– Ааа… Ну это, как пожелаете, Виктор Палыч. Вы только мне потом скажите, если найдете чего.
– Всенепременно, друг мой, всенепременно.
***
Стрельников оставил Дмитрия копаться в немногих вещах Ермакова, а сам вышел в коридор. С кухни раздавался негромкий разговор. Виктор Павлович понимал, что в разгар рабочего дня в коммуналке могло не оказаться никого, поэтому сразу обратился к управдому, к счастью, застав того на рабочем месте. Тот, разумеется, поворчал, но спорить с МУРовскими удостоверениями не стал.
В коммуналке все же оказалась пожилая женщина, возившаяся на кухне и, казалось, только обрадовавшаяся приходу нежданных гостей. Стрельникову с Белкиным насилу удалось отвертеться от предложенного ею чая, а вот управдом не без удовольствия поддался чайному соблазну.
Теперь, выйдя из комнаты мертвеца, Виктор Павлович втянул носом воздух с кухни и учуял запах выпечки. Тут же захотелось не просто взять, а именно стащить горячий пирожок, пока мама не видит, прямо как в детстве.
Стрельников стер с лица мечтательную улыбку и тряхнул головой – детство ушло уже очень давно. Он прошел в кухню и прервал беседовавших:
– Алевтина Захаровна, а давно Ермаков появлялся в своей комнате в последний раз?
– Филиппок здесь не просто появлялся, товарищ милиционер, он здесь жил постоянно. Но вы, я вижу, тоже заметили, что что-то с его комнаткой не так.
Виктор Павлович улыбнулся не только из вежливости, но и от того, что вспомнил старую, еще дореволюционную присказку о том, что дворовые бабушки – лучшие друзья городовых. Алевтина Захаровна между тем предприняла еще одну попытку напоить гостя чаем и накормить пирожками:
– Что же вы все на ногах, товарищ милиционер? Садитесь, я вам все расскажу про то, что странного с Филиппком и его комнатой было.
Стрельников понял, что сопротивление бесполезно и отдался опеке этой изнывающей от скуки женщины. Чай был, как чай, пирожки были с картошкой. Через несколько минут Виктор Павлович вернулся к своему вопросу:
– Так что не так с его комнатой?
– Чистенько там очень, товарищ милиционер. Причем, не от того, что Филиппок таким уж чистюлей был. Просто у него одна дорожка была: дверь – кровать. И все. В комнате все стоит так, как было поставлено несколько лет назад. Филиппок не сидел на стуле, не менял лампочку, не чинил скрипучий пол, мне кажется, что он даже в свой шкафчик не лазил никогда. Один раз пустая бутылка из-под пива простояла у него рядом с кроватью целый месяц, причем, она не лежала, закатившись куда-то, где на нее глаз не падал, а все время должна была мешаться ему в ногах, но в итоге выбросила ее я.
– А он сказал вам что-нибудь по этому поводу?
– Ничего. Мне кажется, что он даже не заметил.
– И часто вы к нему заходили?
– Каждый день. Филиппок просил открывать окно в его комнате и проветривать. Мне это несложно.
– Вы с ним хорошо общались?
– Нет. Почти не общались. Он больше с Колькой Дягтеревым дружил – он из третьей комнаты слева. Вечером придет, если компанию какую-нибудь не встретит.
– Злоупотребляет?
– Есть такое. И шумит жутко, когда среди ночи приходит. Вы с ним, пожалуйста, поговорите об этом, товарищ милиционер, хорошо?
– Хорошо.
***
– Что, жалобы опять что ли поступили? Теперь в МУР настучали…
Дягтерев выглядел измотанным, впрочем, это не было удивительно после рабочей смены. Дмитрий вернулся в коммуналку Ермакова вечером специально, чтобы поговорить с этим человеком.
– Да, жалобы тоже есть, но я не по этому делу.
– А зачем тогда?
– Вы ведь знаете, что вашего соседа убили.
– Знаю, как не знать. Плохо работает, видать, московская милиция, раз нормальных людей средь бела дня стреляют!
Белкин не стал отвечать на этот выпад, обрадовался только, что пришел один. Он вновь постарался вести себя, как Стрельников, и улыбнулся:
– Вот поэтому нам и нужна ваша помощь, чтобы поскорее поймать того, кто это устроил.
– А при чем здесь я?
– Нам сказали, что вы были приятелями с Ермаковым – мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.
– Это кто же, бабка растрепала? И так в прошлый раз едва на вашего брата не нарвался…
Дмитрий посмотрел на искреннюю досаду на темном лице этого человека и едва не задал вслух вопрос: «Ты, правда, настолько тупой, что не понимаешь, какие вещи можно говорить милиции, а какие нельзя?» К счастью, вслух этот вопрос не прозвучал и даже на лице не отразился, за что Дмитрий себя отдельно похвалил. И все же усталость от этого дня нашла способ выбраться наружу:
– Не «бабка», а Алевтина Захаровна. Не «растрепала», а помогла милиции. А отчего вы в прошлый раз не стали общаться с моими коллегами, товарищ Дягтерев? У вас есть, что скрывать?
Дягтерев отчего-то начал белеть. Сперва Дмитрий решил, что это от злости и сейчас пойдет крик, но потом понял, что этот человек просто перепугался от его слов и от того, как спокойно и с улыбкой они были сказаны. Дягтерев пришел в себя через минуту и в первую очередь довольно грубо приказал выйти женщине, которая до того молча и безучастно сидела в комнате вместе с ними. Когда дверь за ней закрылась, Дягтерев сбивчиво затараторил:
– Простите, товарищ милиционер, ничего я, конечно, не скрываю, и скрывать не собираюсь. Ну да, выпиваю иногда, да, шумлю, но я исправлюсь – честное слово! Квартира у нас славная, и соседи хорошие, просто я устаю…
Дмитрия едва не передернуло от этой перемены в собеседнике. Он поспешил перебить Дягтерева, перешедшего к признаниям в горячей и трепетной любви к Алевтине Захаровне.
– Просто ответьте на мои вопросы, и мы с вами расстанемся!
– Да-да, конечно, товарищ милиционер! Все, что угодно.
– Вы действительно были друзьями с Ермаковым?
– Так точно – был. Вряд ли друзьями, скорее, просто выпивали вместе.
– Понятно. Что можете сказать о нем?
– Да не компанейский он был, зато при деньгах. Мало что про него знаю. Он все чаще молчал или о кладбищенских своих делах говорил. Ну а мне про кладбище зачем? Я перебивал – заговаривал о чем-нибудь более важном.
– В комнате у него бывали?
– Нет, ни разу. Он прямо запрещал – один раз чуть с кулаками на меня не полез! Ну а мне больно надо, что ли – нельзя, так нельзя.
– Знаете что-нибудь о его прошлом?
– Ну, знаю, что у него проблемы с деньгами были, когда он только сюда вселился несколько лет назад. А что до этого с ним было, понятия не имею. Да мне оно и не нужно было!
– Фамилии Родионов, Осипенко или Овчинников вам что-нибудь говорят? Может быть, Ермаков упоминал кого-то из них или гости к нему приходили люди с такими фамилиями?
Дмитрий задал этот вопрос без особой надежды на успех – он уже прекрасно понял, что Дягтерев не был для убитого даже приятелем. Дягтерев наморщил лоб, вспоминая, но ожидаемо отрицательно помотал головой:
– Нет, никто не вспоминается. Вам по поводу его прошлого стоит у Семы Чернышева спросить! Они как-то вспоминали какие-то старые деньки при мне, причем, весьма отдаленные.
***
– Здесь живет Семен Чернышев?
– Да, это я. А кто спрашивает?
Дмитрий бросил взгляд на человека, открывшего ему дверь. Чернышеву было за сорок, судя по виду. У него было красивое, пусть и немного оплывшее лицо, а на висках появился благородный иней. Даже в полутьме коридора было видно, что Чернышев опирается на костыли, а правой ноги ниже колена у него нет. Белкин привычным жестом достал из нагрудного кармана листок удостоверения и показал его Чернышеву:
– Московский уголовный розыск, оперуполномоченный Белкин.
Чернышев подслеповато поглядел на удостоверение, а затем непонимающе уставился на его обладателя.
– И по какому делу я понадобился милиции?
– Вы знаете, что Филиппа Ермакова убили?
– Ах, по этому… Проходите, товарищ милиционер, неподъездные разговоры.
Белкин прошел в загроможденный коридор коммуналки и едва смог разобрать, где находится – единственным источником света была лампочка в распахнутой настежь туалетной комнате в противоположном конце коридора.
– Вы уж извините, товарищ милиционер – лампочка перегорела пару дней назад, да все новую не можем договориться купить. Проходите в мою комнату – там посветлее.
С этими словами, калека направился к приоткрытой двери в одну из комнат. Дмитрий пошел следом. Во всей квартире царила полная тишина.
– Вы один?
– Да, само собой один – день же! Все на службе. А я дома служу.
Чернышев распахнул дверь своей комнаты, и взору Дмитрия открылось помещение, вдоль стен которого тянулись полки, уставленные обувью. Большую часть комнаты занимали разнообразные сапожные приспособления, оставляя место лишь для кровати и небольшой тумбочки рядом с ней. Род занятий товарища Чернышева был совершенно очевиден, но Дмитрия смутило одно обстоятельство:
– И что, вам прямо сюда обувь и приносят для починки?
Чернышев грузно опустился на стул возле массивной швейной машинки и усмехнулся:
– Ну, что вы! Тогда соседи меня бы возненавидели за такой проходной двор. Нет, жена моя сидит в лавчонке на Семеновском Валу. Что-то сама починяет, но там до того тесно, что даже машинку не поставить, так что большую часть я здесь, в тишине и покое делаю. Да вы садитесь, товарищ милиционер, прямо на кровать. Хотя, если хотите, могу вам стул уступить.
Чернышев начал подниматься, но Дмитрий остановил его и устроился на краешке узкой кровати. Запах обуви мгновенно забил нос, и Белкин опасался, что у него с непривычки заболит голова. Дмитрий собрался перейти к цели своего визита, но Чернышев опередил его на несколько секунд:
– Хорошо, что Филиппа на кладбище смерть догнала. Для него лучше там и сразу, чем от какой-нибудь болячки в серых стенах.
– Вы знаете, что случилось?
– Да, конечно, знаю. Его кто-то застрелил.
– У вас есть мысли о том, кто бы это мог быть?
– Нет. Кто-то из прошлого. Кто-то из настоящего. Кто-то случайный. Филиппу в жизни везло на опасные связи.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, три года назад он ухитрился проиграться в карты серьезным людям, да так, что мы его приютили на время, пока все не уляжется.
– А вы сами его откуда знаете?
– О, с давних-давних пор. Года с 18-го, где-то. Сейчас, подождите, пожалуйста…
Чернышев вцепился в костыли и поднялся со стула, прошел к тумбочке и сел рядом с ней на кровать. Он рылся в этой маленькой тумбе с тремя ящиками так долго, что ее можно было бы целиком обыскать за это время. Наконец, Чернышев издал победное кхеканье и обернулся к Дмитрию, держа в руках фотокарточку.
– Вот она! А уже испугался, что потерял. Вот, товарищ следователь, вот Филипп, а вот я – еще на своих двоих.
Чернышев рассмеялся собственной грустной шутке, а Белкин принял фотокарточку из его рук. И тут же вцепился в нее мертвой хваткой – на старой потрепанной фотографии позировали целых десять человек. Позировали неумело – слишком напрягали руки с оружием, отчего выглядели неестественно. Дмитрий посмотрел на молодого Чернышева, который в то время был настоящим красавцем, увидел он и лицо Ермакова. А кроме них на Белкина с фотокарточки смотрел злым и голодным взглядом молодой Матвей Осипенко, справа от него не без труда узнавалось еще не обезображенное водкой лицо молодого Петра Родионова, а на переднем плане встал на одно колено задумчивый молодой Андрей Овчинников. Дмитрий моргнул несколько раз в надежде сбросить наваждение, но наваждения не было – на этой фотографии действительно были запечатлены все известные ему жертвы необычных пуль.
Белкин с трудом оторвал взгляд от фотокарточки и дрожащим от напряжения голосом спросил:
– Товарищ Чернышев, а вы знаете имена всех, кто есть на этой фотографии?
