Александр Сергеевич Долгирев
Сокрытое в листве
33
Белкин не удержал зевок. Это был не самый интересный день в его жизни. У старой церкви ничего не происходило. Утром заходило несколько бабушек, в обед на паперть умостился весьма раскормленный нищий. Отец Варфоломей за весь день не отлучался от храма дальше, чем до ограды. Днем он что-то записывал на скамейке в тени яблонь, но Дмитрий не стал пытаться подсмотреть в мысли дьякона – достаточно было и того, что Меликов был жив.
Дмитрий чувствовал себя намного лучше, чем вчера. Рана на голове все еще напоминала о себе тянущей болью время от времени, но на ногах Белкин держался вполне уверенно. Его больше беспокоило не собственное сотрясение, а собственная безоружность – после нападения убийца прихватил их со Стрельниковым оружие с собой. Дмитрию еще предстояло написать объяснительную об утрате табельного оружия после выхода с больничного, но сейчас это было неважно. Гораздо важнее было то, что теперь Дмитрий во все глаза смотрел на будто бы придавленное к земле здание храма, понимая в то же время, что не сможет остановить убийцу, если тот решит действовать прямо сейчас.
Белкин посмотрел на раскаленное небо и отчего-то подумал о Саше. Она пришла вчера же вечером и осталась на ночь. Она не спрашивала разрешения, как всегда делая то, что хочется. Но он был этому даже рад. Судя по всему, день дался девушке тяжело – она была необычно молчаливой и отстраненной. Какой-то похолодевшей. Читала очередную свою статью, на этот раз о том, что: «так называемая великорусскость, есть явление совершенно контрреволюционное и реакционное, и что именно на борьбу с ним должны быть направлены усилия партии и народа…» Дмитрий почти не слушал – он уже понял, что если будет задумываться о том, что она пишет, то ссор и недопонимания не избежать. А ссориться по таким пустякам ему не хотелось совершенно.
Когда небо стало понемногу остывать, рядом с Белкиным возник Виктор Павлович. Совершенно серьезный и мрачный, как гранит. Дмитрий поздоровался с ним, но вместо ответа Стрельников зло посмотрел на храм и бросил:
– Еще один труп. Фома Краснов застрелен на рабочем месте в Библиотеке иностранной литературы. Одним «глухим» выстрелом в спину. Гильза наша… Все из-за этого клятого попа! Он знает, точно знает, кто нам нужен – вытрясти бы из него!
Дмитрий посмотрел на лицо старшего коллеги с настоящим испугом – таким он Виктора Павловича не видел никогда. Бывало, что Стрельникову отказывало и благодушие, и дружелюбие, и даже неутомимый оптимизм, но вот таким обостренно-злым он прежде не бывал. Белкин осторожно спросил:
– Неужели никто не заметил ничего и никого подозрительного? Это все же библиотека.
– Заметили. За полчаса до того, как нашли тело Краснова, о нем спрашивал один из бывших работников библиотеки. Сегодня вечером с Архиповым поедем на его адрес.
– А почему не сейчас?
– Потому, что я почти уверен, что это не он. До этого он почти никому себя не показывал, а тут вдруг пришел, да назвался, да его узнали – слишком глупо для «Розье». Кроме того, нужно же было предупредить вас.
Стрельников посмотрел на Дмитрия и легко улыбнулся – похоже, он начинал становиться собой. Белкин ответил на улыбку, и Виктор Павлович продолжил:
– Как чувствуете себя, Митя?
– Намного лучше. Рвусь в бой.
– Это хорошо. А то поработал я с Архиповым сегодня и как-то сразу соскучился по вам безмерно, голубчик. Да, еще неприятные новости – слежки раньше завтрашнего утра не будет. Дадут одного человека, так что кому-нибудь из нас придется все равно за Меликовым приглядывать в нерабочее время.
Дмитрий кивнул, хотя слова Виктор Павловича дошли до него лишь частично. Рядом с входом в церковь будто из ниоткуда возникла фигура, показавшаяся Белкину знакомой. Он безотчетно сделал несколько шагов вперед, оставив за спиной удивленного Стрельникова. Присмотрелся еще внимательнее и едва не охнул от неожиданности – на ступенях храма рядом с нищим стоял Георгий Лангемарк. Виктор Павлович поравнялся с Белкиным:
– Что, Митя?
– Увидел знакомого.
– Где?
– Прямо у церкви.
Стрельников посмотрел на вход в храм, но заметил лишь широкую спину человека, скрывшегося в церковной полутьме. Белкин выдохнул и расслабился:
– Простите, что смутил, Виктор Павлович, просто не думал, что Георгий ходит в церковь.
– Ну да, особенно в такое странное время – уже почти восемь. Ваш приятель?
– Мой друг. Очень хороший. Удивительно, что он решил прийти именно в этот храм.
– Да, Митя, удивительно… А чем занимается?
Белкин бросил на Стрельникова укоризненный взгляд – Виктор Павлович уже во второй раз за последнее время в чем-то подозревал его близких людей.
– Переводчик он с японского языка. Что, думаете, его тоже подослали шпионить за мной?
Стрельников рванулся вперед, даже не дослушав молодого коллегу. Дмитрий увидел, что Виктор Павлович на ходу достает пистолет, и устремился за ним, совершенно не понимая происходящего. На Большую Никитскую вывернул грузовик и полетел прямо на них, обдавая истошным воплем клаксона. Виктор Павлович даже не глянул на махину, видя перед собой лишь врата храма, а Белкин едва успел проскочить, чудом не почувствовав железного зверя спиной. Стрельников на ходу обернулся и бросил:
– Имя?! Как его имя?!
– Георгий Лангемарк!
Больше Стрельников не оборачивался.
***
Я вновь был на Большой Никитской и вновь чувствовал себя здесь неуютно. Странное чувство, что наблюдаю за храмом не только я, не собиралось никуда уходить. Возник соблазн просто-напросто уйти – я пока что так и не получил ни одного подтверждения словам Чернышева о том, что ныне здоровяк Меликов служил в этом храме. Если Чернышев меня обманул, то у меня остается одна очевидная цель, и мне нужно во что бы то ни стало пережить эту ночь, чтобы завершить все.
Но что-то мешало мне и уйти. Я чувствовал, что запутался в паутине этого места и не мог больше шевелиться ни телом, ни духом. Я рыскал взглядом по окнам окрестных домов, по провалам переулков, по теням деревьев и нигде не мог найти коварного паука.
Душа продолжала трепыхаться в губительной для нее же нерешительности. Нужно было что-то делать. Вспомнились старые слова: «Если в битве ты будешь рваться вперед и стремиться лишь к тому, чтобы врезаться во вражеский строй, ты никогда не окажешься за спинами других, тебя охватит неистовство, и ты прославишься, как великий воин. Мы знаем это от наших предков. Кроме того, когда тебя, наконец, поразят на ратном поле, сделай так, чтобы тело твое пало замертво лицом к врагу…»
Я открыл глаза и шагнул к храму, стремясь быть незаметным, но не допуская промедления. Я оказался уже у ступеней, но паук так и не явился проверить свою паутину.
– Подай, мил человек…
Я бросил взгляд на нищего, и увещевания в собственной убогости застряли у него в горле. Достал из кармана первую попавшуюся монету и бросил ему, а после этого устремился внутрь, не желая больше подставлять свою персону обозрению. Здесь уже были сумерки, и пахло свечами. Я огляделся, но не увидел вообще никого. Внутри был только я и печальные лики. Я приказал себе успокоиться – не могло быть такого, чтобы церковь стояла открытой, но внутри никого не было.
– Проходи, я ждал тебя.
Сильный голос разнесся по залу и ушел под потолок. Говоривший совсем не стеснялся собственной громогласности – он хотел, чтобы его было слышно в каждом углу и закутке. Я достал пистолет и шагнул вперед, но тут же наткнулся взглядом на лик Богоматери. Она смотрела на меня с печалью – я смотрел на нее с извинением – мне нужно было исполнить свое дело.
– Чего ты тянешь?
Я вздрогнул от нового раската голоса и больше не увидел Богоматерь – лишь старую икону. Прошел вперед и, наконец, заметил того, кого искал. Мишка Меликов сидел на лавке у окна и смотрел на роспись потолка. Я подошел и встал напротив него. Он оторвался от небесного свода и посмотрел мне в глаза.
Я увидел все. Увидел, как кровавая пелена заслонила для него весь мир. Как жизнь потеряла вкус, как перестало пьянить вино, а женские объятия стали пахнуть гнилыми досками. Как спал угар, и откатилось море веры в собственное всесилие. Как головная боль стала вечным спутником, а в глазах поселилась пустыня. Как цвета стали исчезать по одному, пока не остался лишь черный, белый и серый. Как пустота быта стала тюрьмой, которую давно оставил тюремщик, захватив ключи с собой. Как десятки женских лиц, плеч, грудей, задов и ног сплелись в клубок пустого одиночества. Как появилась жажда смерти, заполнившая собою все естество. Как в полнейшем отчаянии он решил пройти проторенной дорожкой несчастных душ. Как он все эти годы ждал меня или еще кого-нибудь, кто на меня похож, и у кого есть повод для его убийства. Как прямо в этот миг он видит всего себя со всеми своими деяниями, мыслями и чаяниями на краю последнего обрыва.
Меликов улыбнулся вдруг и заговорил тихим и спокойным голосом, который больше не смущал своей громогласностью покой храма:
– Я знал, что моя совесть хранится в глубине твоих глаз. Теперь я выбрался из адской ямы – теперь я примирился с нею. Значит, мне наверх. Делай свое дело, дитя.
– Прости меня, святой отец.
***
Дмитрий влетел в притвор храма следом за Стрельниковым. В тот же момент раздался глухой звук, в котором совсем не узнавался выстрел. Белкин уже слышал этот звук однажды – в ателье Громова. Душа Дмитрия металась между головой и пятками, пытаясь выбраться. Он не мог не то что поверить, но даже осознать того, что именно его друг – человек, благодаря которому Дмитрий научился хоть немного справляться с собственной нелюдимостью, и был тем самым убийцей, которого он уже месяц искал.
Но Белкину пришлось в это поверить – когда он увидел Георгия, тот все еще продолжал наводить причудливый пистолет с длинной широкой трубкой на конце на оседавшее тело Меликова. И тут боль в голове услужливо напомнила Дмитрию, что именно Георгий напал на них в фотоателье, именно Георгий застрелил одноногого Чернышева, именно Георгий оставил вдовой жену Овчинникова.
В висках стучало, боль пульсировала на темечке, летний воздух обжигал кожу зимним холодом.
– Стой!
Стрельников навел на Лангемарка ствол револьвера. Георгий медленно повернулся и увидел двоих. Тот, кто целился, интересовал его не очень сильно, хотя Георгий его узнал. Ему больше был интересен второй:
– Прости за голову, Митя. Я рад, что ты уже на ногах.
Белкин выдавил, не узнав, свой голос:
– Зачем?
– Ты узнаешь. Скоро. Я обещаю.
Георгий сейчас совсем не казался угрожающим – он смотрел на Белкина так, как смотрел в самые тяжелые дни. Дмитрий понял, что больше на него так никто никогда смотреть не будет.
– Подними руки! Повернись!
Стрельников продолжал оставаться профессионалом, отчаянно надеясь, что Митя не будет делать глупостей. Убийца послушно поднял руки, продолжая держать пистолет, а после этого медленно развернулся. Он перевел взгляд с Белкина на Виктора Павловича и обратился к нему:
– Вы очень смелый человек. Не уверен, что смог бы смотреть в глаза смерти так, как смотрели вы в прошлую нашу встречу.
– Заткнись! Пистолет на пол!
Георгий улыбнулся и вновь посмотрел на Белкина. Дмитрий понял, что сейчас случится что-то непоправимое, но смог лишь произнести беззвучно:
– Не надо.
Лангемарк дернулся с места, прыгнув в сторону не хуже кота. Стрельников выстрелил, но не попал. В следующее мгновение убийца швырнул ему в лицо свой пистолет. Виктор Павлович не смог отклониться и получил прямо по носу – в глазах на мгновение потемнело, а из разбитого носа брызнула кровь. Уже через секунду он снова выстрелил куда-то в сторону размытого движения, а затем почувствовал, как его толкнули. Пол ушел из под ног, но лишь для того, чтобы найти спину. Стрельников тут же перевернулся на живот и выстрелил по темной фигуре, исчезающей во вратах. Кто-то дернул его за плечи, пытаясь поднять на ноги – Виктор Павлович поднял взгляд и увидел лицо Белкина с разбитыми губами. Только теперь, с катастрофическим запозданием Стрельников понял, что все это время Дмитрий был совершенно безоружен. Несмотря на то, что погоня еще только начиналась, Виктору Павловичу стало смешно – этот убийца уже во второй раз за последние несколько дней оставил их с Белкиным в избитых дураках. И спасало их двоих лишь то, что он почему-то очень не хотел их убивать.
Белкин не мог думать, поэтому действовал. Точнее, он не хотел думать – это было слишком больно. Дмитрий помог Стрельникову подняться на ноги и, не дожидаясь старшего коллеги, поспешил за своим другом. Нужно было поймать его, остановить, нужно было понять, зачем он все это устроил – дальнейшего Белкин не планировал.
На улице посвежело или Дмитрию только так показалось. Он увидел знакомую спину – ту самую спину, которую запомнила помешанная на кошках и портрете мужа гражданка Караулова со Спасопесковской. Белкин в очередной раз за последние минуты пошарил рукой там, где обычно была кобура, но вновь ничего там не нашел. Не расстроился – не было времени – просто бросился вслед за Георгием.
Лангемарк бежал не оглядываясь, перескочил через широкую улицу за какие-то доли секунды, нырнул во двор, затем в ближайший поворот, пробежал к забору, за которым можно было спрятаться, и прижался спиной к какому-то древнему сараю, переводя дух.
Белкин вел спину друга до двора, затем до переулка, потом она мелькнула возле старого перекошенного забора, и на этом Лангемарк провалился сквозь землю. Дмитрий огляделся вокруг, даже на высокую крону ближнего дерева посмотрел – Георгия нигде не было. Через несколько секунд он пробежал к хибарке, которая была даже более перекошенной, чем забор, но и там Георгия не оказалось. Дмитрий огляделся теперь уже растерянно, а потом неожиданно для самого себя ударил в деревянную стену кулаком так сильно, что пробил старое дерево насквозь, разбив себе руку в кровь. Он не замечал этой боли. Она не могла сравниться с абсолютным непониманием. Непониманием друга, непониманием себя, непониманием мира, непониманием того, как дальше существовать.
Когда Стрельников нашел его, Белкин бесцельно бил разбитой рукой в стену какого-то неказистого домишки. Виктор Павлович положил руку ему на спину, отчего Дмитрий дернулся всем естеством, отшатнулся и уставился взглядом загнанного зверя. Через секунды в этом взгляде появился разум, и Белкин почти выкрикнул:
– Упустил, Виктор Павлович! Упустил, черт бы меня побрал!
34
Дмитрий, сжав зубы, снял наспех наложенную повязку с разбитой руки. В раковину закапала кровь. Слабая струя воды подхватывала капли и увлекала за собой, оставляя тонкие кровавые дорожки, которые закручивались вокруг слива. Дмитрий попытался усилить напор, но этот жиденький водопад и так был максимумом. Белкин подставил руку под холодную воду и чуть не застонал – боль была такой, как будто на кисти руки кто-то топчется. Он пересилил боль и вытащил из разбитых костяшек маленькую острую щепку.
Так и оставив руку под струей воды, Дмитрий поднял взгляд на небольшое зеркало. Ему не понравилось собственное лицо в тусклом свете лампочки – взъерошенные волосы, больной взгляд красных глаз, жилка, бьющаяся на виске, и разбитые губы собственной волей сложившие неподвижную улыбку.
Он, как всегда, не смог сразу удержать контакт глаз – опустил взор и наткнулся на бритву Георгия. Отчего-то возник в разуме вопрос, а был ли Лангемарк выбрит сегодня. В последний раз они встречались три дня назад, тогда, кажется, на лице Георгия была легка небритость – не больше двух дней. Три дня назад Георгий не был убийцей.
Белкин, позабыв совершенно о разбитой руке, убрал ее из под благостной водной прохлады и взял бритву в руки. Это не было опасное лезвие, какими пользовались прежде, да и до сих пор брились многие мужчины – Лангемарк пользовался бритвой со сменным лезвием. Дмитрий попытался достать лезвие и тут же порезал палец, но не обратил на это внимания. Головоломка не решалась – лезвие оставалось в станке. Дмитрий безотчетно пробормотал:
– Да как тебя выковырять?
Как будто только того и ждало, лезвие вдруг легко поддалось и само прыгнуло в ладонь Дмитрия. Он уставился на тонкую острую грань, приблизил ее к глазам, чтобы лучше видеть. Неожиданно Белкин почувствовал головную боль. Непрестанные удары молоточка о разум. Бесконечные, монотонные, сводящие с ума. Он понял, что боль пришла не сейчас – сейчас он о ней вспомнил. Голова болела последние двадцать семь лет.
Сейчас местом средоточения боли была жилка на виске. Пульсирующая, крупная и красная. Через нее по венам Белкина непрестанно бежала боль. Острая кромка лезвия была такой идеально ровной и прямой, что была подобна абсолютной единице. Дмитрию подумалось: «Интересно, а далеко ли будет бить фонтан боли, если я сейчас рассеку этот болепровод?»
Раздался стук в дверь, и Белкин отвлекся от острия бритвы. Он шумно вдохнул воздух и растерянно огляделся вокруг – похоже, кто-то пытался его задушить только что. Стук повторился уже настойчивее. Раздался голос Стрельникова:
– Митя, у вас там все хорошо?
Белкин посмотрел на дверь и захотел ответить, но понял, что в какие-то минуты напрочь разучился разговаривать. Больше Стрельников не стучал и не спрашивал – он дернул дверь на себя, благо, Дмитрий забыл ее запереть. Белкин затравленно посмотрел на еще одного человека, который никак не может оставить его в одиночестве. В глубине души заволновался маленький, но очень цепкий червячок злобы. Белкин злился на Стрельникова, ненавидел Стрельникова, хотел уничтожить Стрельникова, хотел защититься от него, спрятаться.
Виктор Павлович подошел к Дмитрию и без церемоний взял его за разбитую руку с зажатым в ней пустым бритвенным станком. Станок его, казалось, не заинтересовал – Стрельников оглядел костяшки пальцев молодого коллеги и цокнул языком:
– Что же вам, голубчик, так не везет в последние дни – то по голове получаете, то руки разбиваете…
– То друзей теряю.
Белкин сам удивился возвращению дара речи – он думал, что они расстались надолго. Виктор Павлович рассеянно улыбнулся, сочтя слова молодого коллеги грустной шуткой. После этого он высвободил из разбитой руки Дмитрия станок, а из другой совершенно мимоходом забрал бритву с несколькими капельками крови на лезвии. И то и другое упало в раковину под слабую струю воды. Стрельников огляделся вокруг, но не увидел ничего похожего на бинты или медицинскую коробочку. Тогда он открыл ящик и взял оттуда небольшое полотенце, а после этого обвязал им руку безучастного Белкина.
Когда с перевязкой было покончено, Виктор Павлович рывком поставил Дмитрия на ноги и произнес твердым голосом:
– Вы мне нужны, Митя. Вы знаете этого человека. Знаете его привычки. Знаете, куда он мог пойти.
Белкин неуверенно кивнул – теперь он совершенно не был уверен в своих знаниях о Георгии.
Следователи направились домой к Лангемарку сразу после того, что произошло в церкви, оставив Архипова разбираться с трупом. Стрельников рассчитывал опередить убийцу и организовать засаду у него дома. Они двое остались в пустой квартире, а шофер поспешил на Петровку за подмогой и спецами. Именно на Петровку, а не в ближайшее отделение – Стрельникову нужны были в первую очередь специалисты, а не солдаты.
В тревожном ожидании прошел час, потом еще один. Белкин устроился в том кресле, в котором устраивался обычно, когда приходил в гости к Лангемарку. Сейчас он был очень плохим помощником для Виктора Павловича. Дмитрий переводил взгляд с одного знакомого предмета на другой и все никак не мог до конца поверить в то, что видел своими глазами. Это казалось ему анекдотом, неудачной, зашедшей слишком далеко шуткой.
Спустя два часа Георгий так и не появился, и стало понятно, что домой он возвращаться в этот вечер не планирует. Почти сразу после этого подоспели оперативники из МУРа. Забегали люди, полетели на пол вещи – кто-то что-то искал. Подъехал ворчливый Пиотровский, которому Стрельников показал неполную коробку с теми самыми странными патронам. Нестор Адрианович рассматривал их очень внимательно, вглядывался в каждый изгиб и угол, даже на зуб попробовал гильзу, а после этого отчего-то усмехнулся.
Белкин все это время пробыл в «своем» кресле. Никто не трогал его, никто не спрашивал его ни о чем. Дмитрий попытался отпроситься домой, но Стрельников запретил ему уходить. Белкин вполне понимал Виктора Павловича – у того в руках был возможный ключ к нахождению убийцы, и он не собирался расставаться с этим ключом. Пиотровский, насмотревшись на патроны, подошел вдруг к Белкину и спросил возбужденно:
– А пистолет, Митя? Позвольте посмотреть!
Белкин безразлично протянул криминалисту пистолет Георгия. Возможно, это было не лучшее решение, но в тот момент времени на что-то другое не было, поэтому перед тем, как ехать к Георгию домой, Стрельников отдал безоружному Белкину оружие убийцы. В этот момент повязка из носового платка на руке Дмитрия пропиталась настолько, что кровь стала капать на пол. Виктор Павлович отправил Белкина в ванную комнату, чтобы тот перевязался, а сам в очередной раз стал прокручивать в уме варианты того, где мог быть убийца.
Уже завтра Стрельников побывает и в университете у Лангемарка, и растрясет всех его коллег, знакомых и друзей, но это будет завтра. А сегодня убийца был один на один с ночным городом, и Виктору Павловичу нужна была хоть одна зацепка о том, где его искать.
Дмитрий вышел из ванной комнаты вслед за Стрельниковым. Гостиная была полностью разгромлена – книги на русском, французском, немецком и японском лежали на полу. Ящики рабочего стола Георгия были перевернуты и выпотрошены. Записи, заметки, переводы, какие-то методички и тетрадки лежали на расстеленном на полу пледе. Теперь в кресле Дмитрия сидел другой человек – он безо всякого интереса просматривал небольшую кипу листков, отбрасывая просмотренные себе под ноги. Белкин увидел, что это головоломки – его любимые магические квадраты и квадраты с заполнением, какие-то уравнения и странные задачки, которые Дмитрию прежде не доводилось видеть. Белкин отвернулся от этого зрелища и наткнулся на совершенно серьезное лицо Стрельникова. Тот понял настроение коллеги, положил руку ему на плечо и вкрадчиво произнес:
– Надо, Митя. Ничего не поделаешь.
Белкин кивнул и заставил себя вновь посмотреть на бардак в комнате. Как бы он ни относился к Георгию, сейчас нужно было сделать свою работу.
– Куда он мог направиться, Митя? Вы знаете кого-нибудь из его друзей? Может быть, у него есть подруга?
Вопросы Стрельникова были похожи на звуки ручья, шумящего среди камней, и вселяли в Белкина спокойствие. Дмитрий заговорил:
– Мы обычно общались с ним один на один. Из тех, кого он сам называл друзьями… Маргарита Ивановна Рудомино – она, как я понял, работает в Библиотеке иностранной литературы. Она однажды приходила к нему в то же время, что и я. Не знаю, мог ли он отправиться к ней в его нынешнем положении. Адрес ее тоже не знаю. Недавно у него в гостях был Евгений Поливанов – отчество не помню. Переводчик. Но, по словам Георгия, он приезжал в Москву ненадолго. Тогда же была Зинаида Яковлевна Голышева из Физико-математического института. Он называл ее светом в кромешной тьме – я не знаю, что за этим скрывалось. Ее адрес тоже не знаю. Один раз я пришел ровно в тот момент, когда от него выходил какой-то молодой человек, но я не знаю его имени. На этом все. Георгий несколько раз говорил о Чуковском и о Лидии Чарской, как о своих знакомых, но вскользь, и я не знаю, насколько эти слова верны…
Белкин прервал себя и снова встретился взглядом со Стрельниковым:
– Виктор Павлович, я не знаю, где мой друг Георгий Лангемарк может провести такую ночь, как эта. Как оказалось, я не знаю о нем ничего.
***
Ваня Митин был прав – управлять автомобилем действительно совершенно не сложно. Нужно просто запомнить несколько простых «можно» и «нельзя». Я вспомнил, с каким страхом сел за руль в первый раз под его присмотром. Теперь я чувствовал себя спокойно – теперь я ничего не боялся. Было раннее утро, когда таксомоторы еще в парках. Кроме моего. Я ехал в сторону пересечения Немецкой и Покровской, подгадывая, чтобы успеть ровно к семи двадцати.
Встреча с Митей вышла совсем неожиданной – жаль, что он узнал именно так. Я все равно хотел сообщить ему, особенно после того, как узнал от Чернышева о том, что меня разыскивает милиционер «не то Белкин, не то Галкин». А уж после того, как мне пришлось ударить Митю по голове, объяснение с ним стало важнейшим делом. Одним из самых важных дел, которые мне остались. Но я хотел сообщить ему позже, когда все будет исполнено.
Не хочется оставлять Митю в одиночестве. С его недужной душой ему очень нужен тот, кто сможет заставлять его жить нормальной жизнью – я по мере сил пытался быть таким человеком, но теперь не смогу. Женщина, которая с ним теперь, подобна кукушке – на нее нельзя положиться в вопросах заботы. Впрочем, всем приходится взрослеть однажды – придется и ему.
Тяжелая выдалась ночка. Летние ночи в Москве открывают город с совершенно новой стороны – показывают его нутро и его тревоги. Например, меня. Я, непрестанно ожидая увидеть за собой погоню, добрался до места, где мы с Митиным припрятали таксомотор на случай, если нам еще потребуется авто, а после этого не знал, куда себя деть. Думал, вспоминал что-то и совершенно не мог уснуть. При этом, я не могу назвать свою душу смущенной – просто хотелось надышаться жизнью напоследок.
Можно было отправиться к тебе. Очень хотелось этого. Хотелось почувствовать твои прикосновения, хотелось увидеть твой ободряющий взгляд и услышать твой приказ, возвращающий слепому мечу зрение. Но именно из-за приказа я и не мог провести эту ночь с тобой. Потому что теперь ты приказала бы мне выжить.
Я начал это для тебя, потому что ты попросила истребить этих людей из мира. Но в своей лютой ненависти к ним ты совсем позабыла, что я один из них. Если отодвинуть месть и говорить о справедливости, то наказание должно постигнуть и меня. Теперь, оставив за спиной так много прерванных жизней, я очень хорошо это осознаю. Вспомнился вопрос Чернышева: «Ты ведь понимаешь, что тебе не выжить?» Разумеется, я это понимаю. Мне не выжить. Причем, не оттого, что теперь где-то за спиной, отставая на полшага, были пожилой следователь и Митя Белкин, а оттого, что я не имею на это права. Матвей Осипенко не заставлял меня быть одним из них, Андрей Овчинников не тянул меня на ночные улицы на привязи – я сам это совершил, я сам был ими. Ты приказала мне отомстить этим людям, я сам хотел призвать их к ответу – теперь пришло мое время отвечать.
Я уже подъезжал. Посмотрел на часы – нужно было еще подождать. Мне пришло вдруг в голову, что я погибну совсем рядом с домом, в котором прошло мое детство, в котором я вырос. Спустя все свои движения в мире, я возвращаюсь туда, где все для меня началось, чтобы все для себя завершить. Сердце отчего-то забилось чаще. Я попытался вспомнить какое-нибудь изречение господина Ямамото Цунэтомо – работа над переводом его мыслей замечательно умиротворяла меня в последний период моей жизни. Спустя мгновение я выкинул это из головы – все неважно и теперь не нужно мне, кроме решимости.
Я увидел впереди бежевые очертания автомобиля Алфеева. Надавил на газ. Расстояние стало быстро сокращаться. Захотелось закрыть глаза, но я запретил себе. Нужно было следить за врагом неотрывно, видеть его всего целиком. Между нами осталось не больше тридцати метров. Он засигналил мне и попытался вильнуть, но у него уже не было шансов уйти от моей атаки.
Я почувствовал, как скорость вокруг резко выросла. Причем, не моя скорость – весь мир ускорился в несколько тысяч раз. Мне отчего-то пришло в голову, что это похоже на кино – общий план вдруг надвинулся на меня, переходя в крупный и сталкивая меня со сценой.
Между нами не больше трех метров. Я все еще не закрываю глаза. И не закрою ни за что. Я вижу его лицо в мельчайших деталях, вижу морщины и волоски в носу, и царапины от бритвы, и бешеный страх в глазах.
Совершенно неожиданно все звуки исчезли, захватив с собой и чувство дороги подо мной – теперь я плыл по воздуху. Лишь чувство скорости осталось неизменным. Перед глазами вдруг возникло лицо моей матери. Просто лицо без радости или печали, но с живым взглядом. Я почувствовал, что улыбаюсь. Что я снова ребенок, который любит весь мир. Лицо мамы сменилось вдруг размытой от невероятной скорости чередой событий моего существования. Все мои годы до последней секунды мелькнули в неуловимый миг. Вдруг раздался единственный звук, похожий на звук бьющегося хрусталя. После этого меня уже не было.
