Александр Селих
Ко мне приходил ангел
Я совсем растерялся, оказывается, я не могу человеку правильно сказать, что мне просто нечем его отблагодарить. Не чем больше, а хочется невероятно. И я сказал это вслух.
– Слушай, ну нечем мне тебя отблагодарить, а хочется, сильно хочется что-то сделать тебе хорошего, а так, если что, продашь и будет на что месяц-другой перекрутиться. Бля, Арег, я от сердца. А оратор я, вишь, никакой.
– Ты вообще, что ли, они сколько стоят, ты упал совсем, это квартира в Москве. Ты продашь и квартиру купишь, – запротестовал Арег.
– Есть у меня квартира, есть у меня все, не возьмешь – обидишь. Сильно обидишь. Не нравится, продай, подари, разбей, не возьмешь – я разобью.
И он взял, и глаза совсем по-детски загорелись.
Мы еще пообнимались, и он поехал. Я смотрел вслед, пока были видны огни его машины, потом докурил и пошел спать. Тапочки я себе не купил, про мобилу забыл, но зато Арега повидал.
Какой-то бред из прошлой жизни вперемешку с картинками пустой ободранной квартиры промелькнул, и я отрубился.
И я был как штык. Все пошло по привычному кругу. Только волосы больше хвостом по шее не терлись, и заусенцы на руках не цеплялись до крови. А так, все то же – лопата, тачка, уголь. Хлебовозка опаздывала, наверное, сломалась по дороге, такое случалось с ней регулярно. Вроде, сегодня больше ничего не подвозят, только после обеда с мясокомбината машина придет. Так что можно спокойно к отцу Льву сходить. Все-таки, думаю, я не слышу. Ну не может Бог меня не слышать. И Арег, Москва, и все переживания отошли за ночь на второй план, а это глодало.
– НинПетровна, здрасте, я к отцу Льву, на полчасика, не больше, – и я было уже ушел.
– Ну-ка, покажись… дефки, дефки…– заорала Петровна – не, ну вы гляньте, на один день отпустили в город и все, и не узнать человека. Ну ты прям Ален Делон.
– Да ну вас, Нина, не побоюсь этого слова, Петровна. Да просто мастерица попалась рукастая.
– Оп-па, – высунулась Тамара, – а я и не поздоровалась, мне и в голову не пришло, что это ты.
– Ой, только не говори, что без бородищи я неузнаваемо хорош, все, барышни, восторги принимаются, стрица и брица обесчаю регулярно, я ушел, приду через полчаса. Том, а ты вроде выходная?
– Да я это, Машку подменяю…
Я не стал вникать, чего с Машкой, Машка Машкой, а отец Лев уедет и все, до завтра не поймать.
Успел свечки поставить, записочки даже написал, раньше не писал, даже и не знаю, почему, а сегодня написал. Всех написал, кого только смог вспомнить. Записок получилось больше десяти. И это только о здравии. И еще молебен Николаю Угоднику, ох, видать, молилась моя бухгалтерша, а она если что делает, то до конца, видимо, некуда просто деваться Святителю Николаю от меня. Подумал, поставлю свечку к Николаю. Подумал и удивился, а не знаю я, как икона-то выглядит. Елки, во дурак, ну надо же. Я не помню, а может и не знаю, как Николай Угодник выглядит. А я вообще ни одну икону не различу. Нет, ну это вообще за рамки, я выл как собака на луну и брехал на Бога, а сам вообще ничего не знаю о Нем. Ну и кто я после этого. Вот дятел, вот урод. Меня не коробило то, что я как бы к незнакомцу пристаю. Я как будто привязался к чужому человеку. Именно так, Бог для меня чужой, потому что я ни шагу не сделал Ему на встречу. Я может Ему и сын, но я даже не Блудный сын, я просто предатель.
Не стал я искать Николая Угодника, как-то неудобно было спросить. А так прочитать, что на иконах написано, это не так просто оказалось. Посмотрю, что дома есть об иконах, или может Петровну спрошу, у Петровны удобно спросить. Отца Льва тоже не стал ждать. А чего его ждать, и так все понятно, сам дурак. Очередной раз тот же вывод – сам дурак. Да что же такое, чего я такой неумный-то, учился, учился, а с мозгами прям беда совсем. Вот я прихожу уже полгода в церковь, и раньше заходил иногда. И в детстве. Но не вникал. В детстве было интересно и красиво. И хорошо было в детстве, красиво пел хор, деревенская церковь была расписана под самый потолок, темные закопченые временем росписи завораживали и тянули куда-то высоко, высоко. Я становился всегда по ротонде, так, чтобы, задрав голову, видеть самое небо, нарисованное на сводах. Ощущение было у меня такое, как будто обнял меня кто-то за плечи и поднимает вверх. И я летал.
Но вот интересно, летал, ходил, заходил, а ничего не знаю. Ладно. Раз подвиги не нужны, и я глухой, то будем надеяться, что это не органическое поражение слухового аппарата, а только пробки, которые лечатся промыванием, промыванием мозгов. А вот как жить без подвигов, я не представляю. Вот я такой молодец, что с помойки вылез, понятно, что я живу в чужом доме, и не в состоянии пока отстоять свой, да и нету у меня дома, стены – это не дом. Но это уже что-то, и я горд собой, и меня греет уважение со стороны армянина, потому что он видел меня грязным, битым, на помойке, и он видит, что я не опустился. Но мне от этого почему-то не легче, раньше меня это стимулировало, стоило сказать мне, что я молодец, и рвал вперед, и я становился еще больше молодцом. А вот теперь не рвал, не становился, было приятно, но как-то по старой памяти приятно. Высказанное Арегом вчера в мой адрес не подтолкнуло меня к новым свершениям. И вот что удивительней всего, вчера еще я, по инерции, клеил мастериц в салоне, улыбался проходящим ногам, а сегодня уже не интересно. Интерес пропал. Проклюнулись заботы, и эти мои заботы, к которым я вчера вернулся поздно ночью, грели меня больше, чем очередная перспектива найти себя. Разница была огромной. Мало того, что надо было теперь кучу всего найти и перечитать, еще и весна. А весна сама по себе забота. Вот у крыльца уже лужи натекают – не пройти, снег стает – копать, сажать. А вот это вопрос интересный, если копать не проблема, тут ума не надо, только лопату бери и вперед, то сажать это вот засада полная, что сажать, как сажать, куда сажать, а главное, когда. Огородник из меня знатный, но в кавычках, это с отвертками и шурупами я мастер, а вот ботвой всякой, ну не знаю.
Так мои мысли спутывались постоянно, от прошлой жизни к вере, от веры к насущному, от насущного к деревенским сплетням, но это была реальность. Вот главное – реальность. Не некие иллюзорные проекты разделений и слияний, не игры на понижениях и повышениях, я и не мог представить, как выглядят индексы, на которых я играл, а никак, просто договоренность о том, что это есть, а на самом деле нету той жизни. Нет финансового рынка, а лужи во дворе есть, нет индекса Доу Джонса, а картошка у меня в подвале, пусть мелкая и только полведерочка есть, но моя, но она есть и я могу ее потрогать. Нет, не хочу назад, тянуло, понял, что тянуло, что давно хотел в Москву в ванну, в салон, в кабак, по бабам, но теперь понял, что не надо. Очередной трофей в виде жены не нужен, в одиночестве на данный момент есть свои прелести, осенью пока отсыпался и была работа вокруг дома, было вообще в кайф, зимой времени стало больше, да и торгашки мои прилагали усилия к тому, чтобы мысли соскакивали не в ту сторону. И сны снились соответствующие, но это не было проблемой, это не тяготило. Потому что утром проснулся, и не до того, чтобы осмысливать, потому как печь не топлена, вода в ведре замерзла и понеслось, и это реально, это то, что можно потрогать руками, а все остальное лажа и бред больной гордости.
За полчаса в моем хозяйстве ничего нового не случилось, только Томка с Иркой вышли на крыльцо курить, покупателей, видимо, не было, у бабок сериалы начались, остальные – кто в школе, кто на работе.
– Девчонки, вы же местные деревенские?, – обратился я к ним.
– Не то слово. Самые что ни на есть местные, я из Питера, а Ирина из Таджикистана, – они захохотали, – и деревенские дальше некуда.
– От это да, то есть вы барышни не местные, перелетные, а я-то так надеялся…
– Теперь уже вроде местные. А ты надеялся-то на что? Тебе деревенские девушки больше нравятся?, – выдохнула струйку дыма Ирина.
– Да не в этом дело. Помощь нужна, а вам бы тока хихикать и глазками стрелять.
– А чего нам не похихикать и чего не пострелять, или ты монахом заделался, или женатый?, – Тамара тоже была в хорошем настроении.
– Да ну вас, я серьезно, а вы все об одном, девки. Весна на носу, скоро сажать-копать и прочее. Ну вскопать я еще могу, ну картошки мешок куплю и похороню на участке, а дальше я ноль, я нифига в этом не понимаю, мне что помидоры, что колбаса, я всегда считал, что они на одном дереве с булками растут.
– Ой, Сенечка, а ты тут прям окопаться решил, прям насовсем? Ну надо же, а мы думали, ты к весне сам в теплые края намылишься, вон я смотрю и вещички новые достал из закромов.
– Ир, вещи не достал, а привез, то все некогда было, да и по морозу охота в Москву была ехать, а остаться вроде да, вроде насовсем. А там как Бог даст.
– Слушай, ну а как же твоя супруга смотрит на то, что ты тут околачиваешь груши? – Тамара та прямая, та, видно, уже у Иваныча спросила, четко. Потому что Петровна дальше первой страницы паспорта не заглядывала, ей хватило того, что мы с Иванычем вроде как знакомцы, да и оформлять-то меня не надо. Вот бабы, вот сороки.
– Моя супруга смотрит на все это сквозь пальцы, да и на груши у нее аллергия.
– Н-да, все вы мужики одинаковые, у всех вас жены с аллергией, у кого на груши, у кого на жисть деревенскую. Вот интересное дело, кого не послушай, у всех жены злые, страшные, в постели бревно бревном, готовить не умеют, стирать, убирать вообще никак. Ну прям все на вас, мужчинках, держится, и денег заработать, и дом, и семья, – с ехидцей так высказалась Ира.
– Ну не, я не как все. Моя супружница дом содержала в полном порядке, прям по последнему слову современного дизайна, жрать готовила закачаешься, а красоты нереальной, прям модельный бизнес рыдал, когда я ее в ЗАГС отвел, а уж поклонников отколотить пришлось со счету сбился сколько, ну про в постели я в подробности не буду… – подмигнул я, – или вам в подробностях?
– Ты смотри, Том, какой он оказывается юморист. А я, вишь, первое время вообще думала, что он глухонемой, – вот Ирка, вот язва.
– Не, девчонки, я не глухонемой, я сосредоточенный.
– Чего же ты такой сосредоточенный и юморной от такой супруги то сбежал. Сам пойди несостоятельный в жизни супружеской? – вот Ирка, а, даже не краснеет.
– Ир, ты чего, совсем что ли…
– Да не, ну почему не состоятельный, я, Ирочка был очень состоятельный, такой состоятельный, что дальше некуда, дальше были только звезды, – разозлила, зараза, – ладно, Ирин, я не сильно люблю разговоры про "все мужики козлы", "все бабы дуры". Пустое это, все вроде одним миром мазаны, а тронешь этот мир и не обрадуешься. У каждого своего дерьма внутри.
Да, давно я с людьми не общался, тут явный перебор, чего-то устал я уже от общения, еще только нос из скорлупы высунул, а по нему уже настучать норовят.
– Ирк, ну разве же в жратве и поломойстве дело-то?
Замолчала, думает. Думай, дорогая, думай. Я в свое время не думал, я хотел и брал, вот и наворотил. А сейчас все мозги издумал, но многое обдумывай не обдумывай, не вернешь и не поправишь. Разве что посмеяться над тем, что не поправимо, потому что иначе не можется, иначе такой мешок с цементом на душе. И плакать хочется и страшно, вдруг совсем там закаменеет, потому что не могут мужики плакать. Не положено нам плакать. А так хочется оплакать и похоронить прошлое, и не вспоминать, но не хоронится оно, потому что новую жизнь не начнешь, старую жить надо дальше. А иначе понедельников на всех не хватит.
– А теперь, значит, ты не состоятельный, потому жена тебя бросила, – вот сука, послать ее что ли, или просто плюнуть и пойти делом заняться. Ну не глухонемой и все тут.
– Потому и бросила. Не нужен такой, – нет, пожалуй, пора привыкать. Она первая, но не она последняя, сколько еще дротиков в мою шкуру кинется. Мне еще разводиться, если трактор не переедет. А уж моя драгоценная оттянется по полной. Будешь ты, Ирка, тренажером терпения моего.
– Вишь, Томка, нам одни брошенные достаются, – потянулась Ирка к подоконнику, где лежала пачка.
– Ну почему достаются. Это когда это я тебе достался? А-а-а? Чего-то я такого не помню, когда это было-то, чтобы я тебе достался, красавица? Ты достань еще сначала. А я посмотрю, как доставать будешь, а то может ты только полы мыть и годишься.
И я с оттенком легкой обиды и едва уловимым налетом гордости удалился в кочегарку, чтобы не ржать, глядя на вытаращенные глаза. Попал, вона какая. Тоже, вишь, чье-то счастье. Ладно, был не прав, но уж больно нарывалась на гран-при за остроумие и тактичность. Да, теперь пару дней надо походить обиженным, а то эти сороки на сувениры разберут. Еще жалеть начнут, вот это вообще ни к чему.
– Арсений, ты тут?
– А куда мне деться, НинПетровна, тут я.
– Сенечка, я вот что хотела-то. У нас через пару недель начнут газ подтягивать. В селе то везде газ уже, только нам да вон еще на ту улицу вдоль станции не дотянули в том году. Но в этом дотянут, ой, красотища будет, – Петровна аж глаза закатила от перспективы.
– То есть вы меня как штатную единицу сократите.
– Нет, что ты, куда мы без тебя, – удивленно вскинула брови шефиня, – ты что. Я не к тому. Я вот думаю, поставят нам котельную газовую, приставят к ней дурака какого-нибудь. Будет нам тут жизнь портить, а к тебе мы уже как-то привыкли, ты вроде как свой.
– Да, когда успели привыкнуть-то, НинПетровна, у вас же в деревне десять лет проживи, а все человек новый.
– Ты меня Сень не передергивай, я не то имела ввиду. Я к тому, что может мы тебя отправим на газовщика учиться, там учебы-то три недели курсов. И то Сень там не каждый день, там два дня в неделю, и дадут корочку, и будешь нам котел обслуживать. А я тебе ставку грузчика выбью, а горгаз будет как газовщику платить, и тебе хорошо, и нам нет проблем.
Прям так директриса убедительна была, что в душе я уже согласился, но решил сразу не сдаваться.
– Петровна Нина, это что, я, старый пень, с дитями учиться буду. Да вы в своем уме, я за парту-то уже не влезу.
– Ты что, с какими детьми, там мужики взрослые.
Уже разузнала все. Вот бабы торопливый народ.
– Не, не пойду. Не могу. Не возьмут меня, – ладно, еще немножко поломаюсь и соглашусь. Может это судьба моя, быть таки наладчиком газового оборудования. Потому что ставку инженера нефтегазового оборудования мне Петровна вряд ли пробьет.
– Почему не возьмут, если аттестат потерян, то ничего, я с Иванычем договорюсь, он справку напишет.
– Какую справку?
– Ну что аттестат был, но украли, например, с сумкой на станции, и ладно, им то какая разница, кто там эти аттестаты смотрит.
Все, сдаюсь.
– Нина Петровна, цел у меня аттестат.
– А чего ты мне мозги крутишь, ну не хочешь так и как хочешь, я же как лучше хотела. И тебе вроде как на месте по серьезному, и нам. А то пьянь опять какую приквартируют.
Обиделась начальница-то моя.
– Вы не обижайтесь, это я типа пошутить хотел, коряво вышло. Я, Нина Петровна, согласный. Это я так, цену себе понабивать.
– Да ну тебя, вот тебя не угадаешь, то молчишь, молчишь, а то… – махнула она рукой и пошла к себе, – завтра с документами приходи, я копии сниму и заверю, а то правда потеряются. Вон Машка училась в городе на курсах, так диплом из техникума потеряли, сколько потом восстанавливала.
– Нет проблем, Нина Петровна, – догнал уже в кабинете, – я сам съезжу, сам все сниму, Вы мне только расскажите, куда, и делов-то, я ж не дебил, я ж разберусь.
А и правда, может не зря я в институте пять лет пыхтел. Вот хотел руками потрогать реальную жизнь, на, трогай. А ведь спасибо тебе, Господи. Ведь огромное таки спасибо, а я сидел и думал, как жить дальше, а так вот и жить, как Бог даст. То есть как Ты дашь, Господи.
– От меня чего-надо-то?
– Да чего, надо паспорт и документ об образовании. Все. Сеня, а ты прям завтра поезжай, я позвоню в Горгаз, они рады тока будут.
– А им то чего радоваться, чего я за подарок.
– Ты понимаешь, если у нас нет своего котельщика, то им надо из города пригонять, а если не местный, то ему жилье положено, а ты вроде не нуждаешься. Или нуждаешься?
– Нет, я не нуждаешься, я не нуждаешься. У меня есть вроде.
– Ну вот и дело, езжай завтра, затопи малость, что бы девки не пристыли, да и езжай на девятичасовой электричке.
– Лады, договорились, буду теперь не просто кочегар, а целый наладчик газового оборудования. Ну вот и ладно будет.
– Сень, а ты не ерничай, у нас в каждом доме котел, то подкрутить, то открутить, а это, дорогой мой, постоянный калым, там копеечка, тут другая.
– Нина Петровна, все! Уговорила, завтра с утра мажу лыжи и в Горгаз наниматься.
– Слушай-ка, я вот чего, я ведь тебя когда брала на работу, то не спрашивала, что у тебя с пропиской. Ты если что, скажи, я у себя могу зарегистрировать, ты не стесняйся.
Я и обалдел.
Нет, это не квартиру конечно подарить, и не почку отдать, но вот так запросто мне, малознакомому, по сути, человеку, непонятно откуда, взялась помогать. Топорно и по колхозному, конечно, но зато правильно. Вот она жизнь, которую можно руками потрогать. И навернулась слеза.
– Все, ну тебя, Петровна… – развернулся и быстро пошел на улицу. Еще не хватало тут сопли распустить.
– Сеня, Сенечка..
Но я уже вышел.
Это был настоящий уездный город! Со всеми вытекающими калдобинами на дорогах, лужами, рейсовыми пазиками, семечками на платформе. Город небольшой, с одной стороны старый, а с другой новый, так в нем все перемешалось, следом за новыми домами с лифтами и тарелками на крышах стоял крепкий и зубастый своими разномастными заборами частный сектор. Забавный. Здесь вам не просто платформа, а целый вокзал. Вокруг вокзала огромного здания, выкрашенного в традиционный желтый цвет и похожего на усадьбу, кипела жизнь, приходили и ухолили автобусы, то набивая брюхо пассажирами, то выплевывая их на обкусанный мартовским солнцем асфальт. Народ сновал туда-сюда, кто с сумками, кто с тележками, перетекал через железнодорожный мост. Я сначала просто смотрел на тот, как назвала Петровна, кишатник, который был вокруг. Постоял, покурил, на привокзальной площади была масса всего интересного, магазин электроники аж в два этажа, гастроном, просто небольшой толчок с цветами, опять же семечками и лотки с пироженными. Вчера Тамара мне нахваливала местные эклеры, и я решил, что не уеду, пока не попробую нахваленные сладости, хотелось сладостей.
– Раз едешь, – говорит, – купи, не пожалеешь. Аффигенные просто эклеры. С такой начинкой – закачаешься.
Вон они, пирожные, пойду, закачаюсь. И пошел. И закачался. Эклеры были невероятные, неописуемо невероятные. Сначала я купил один, и подумал, что обманула меня Томка, больно легкий был эклер, ну ничего не весил. Но только я его надкусил, мир остановился. Тончайшее тесто похрустывало зажаристой корочкой, а начинка и правда была воздушной, мягкий, просто пушистый крем из яичных белков втекал в рот и отключал все рефлексы, кроме жевательного. Тут же, облизывая пальцы, я купил еще три и сожрал, не отходя от лотка. Вот такие моменты запоминаются на всю жизнь. Наверное, со временем я забуду многие вещи, многих людей, сгладятся шрамы на руках, вытрется из памяти боль, обиды станут смешными, а вот этот момент, вкус эклеров на привокзальной площади, останется навсегда.
– Простите, а вы до которого часа будете торговать?
– Да часов до семи, ща поздно темнеет. А че?
– Да вот думаю, сейчас купить домой, или на обратном пути.
– А на обратный путь, когда собересся?
– Да часа через два. Мне в Горгаз да обратно.
– Тогда на обратном, часа через два свежие принесут.
– А это какие? Если эти не свежие, то свежие есть опасность с пальцами сожрать.
– Это с ночи, а ща свежих наделают, да ты не боись, у нас эклеры всегда есть, вишь на вокзале в подвал дверь, там своя пекарня, у нас круглые сутки все свежее.
– Все, мать, не боюсь, мне штук сорок оставь, точно вернусь. Точно заберу.
– А не заберешь, у меня их с вечерней электрички сметут.
– Спасибо, а не подскажешь, мне до Горгаза сказали на 31, 41 и 126 можно доехать, где остановка?
– Это Васильевском шоссе, это вон вишь магазин серый новый, – показала она в никуда, – ну вон же, телевизоры где продают?
– Ага.
– Ну вон на углу там посадка, 126 чаще ходит, 31 тока ушел, а 41 минут через десять будет.
– А билет в кассе или в автобусе?
– А это как хошь, хошь в кассе, а хошь в автобусе.
Улыбчивая какая дама оказалась. Эх, я бы на пирожных тоже улыбался так, вот во все тридцать два золотых зуба.
– Как у вас тут все удобно. Все, мать, эклеры мои никому не отдавай.
На 41 я успел купил билет по городу и благополучно вышел минут через 15 под громогласное:
– Горгаз хто спрашивал, выходи.
И я вышел.
Ну Горгаз как Горгаз, вот так я себе горгазы и представлял. Тетки быстренько меня взяли в оборот.
–– Туда, сюда…
– Там ксерокс…
– Тут заверят.
– Там заявление напиши…
– Там распишись…
– Ка-ак фотографий нет, быстренько на 126 две остановки…
– Ты что, Ленка, какие две остановки, да он пешком за пятнадцать минут туда-сюда сбегает, а автобус полчаса ждать будет. Человек же тебе сказал – не местный, чего ты морочишь. Тут весь город за полчаса пешком…
Короче, три часа как волчок я бегал поэтому Горгазу, комнатки маленькие, все сбивал со столов, папки-скрепки. На стулья с моим ростом страшно садиться, коленки на ушах, руки деть некуда. Но через три часа кружения вокруг Горгаза, я вышел на улицу их сотрудником, целым И.О. руководителя участка. Не просто там наладчиком, а прям начальником целым. Правда, при всей звучности, это означало, что котлы по домам я буду бегать подкручивать не по согласию, а по принуждению, так как теперь вся деревня на моей совести. Ох, как мне было тошнотворно хорошо. Тошнило от духоты и тесноты Горгаза, а хорошо было вообще, вот просто так. Вокруг грязища, облупленные фасады домов, маленьких двухэтажных, построенных еще до революции, заросших сиренью, голыми ветлами. Улочки были такие маленькие, игрушечные. Вообще, город казался нарисованным, что ли. Так он был отличен от Москвы с ее многокилометровыми проспектами, многотысячными толпами, километрами пробок, и децибелами шума. Н это уже была не моя деревня в семь домов на взгорке над рекой. Простора тут уже не было, не тянуло за горизонт, потому что на горизонте виднелись дома, деревья, купола.
– Простите пожалуйста, а там что за церковь видна? – обратился я к стоявшему тут же на остановке пузану.
– Тама? Тама монастырь Высоцкий.
– Да ну, ничего себе, и что, действующий?
– А чего ему не действовать, действующий.
– Слушай, мужик, и чего, прям службы идут?
– Ну ты даешь, а чего тада еще в действующем монастыре делать, если службы не идут? – он глянул на меня, как на какого-то дурачка.
– Ну да, ну да, слышь, а тут вроде недалеко, да?
– Да тут все вроде не далеко.
– А сколько идти то туда?
– А че идти-то, вон пройди две остановки до рынка, а там на 8 автобус сядешь, до "Прогонной" и все, а идти замаешься, это на глаз близко, а так вверх-вниз, вверх-вниз, глазюки повылазят.
– Да ну, у вас автобусы говорят редко ходят.
– Э, это пригородные, вот 31 или 126, а восьмерка городской, ну десять минут максимум.
– Точно?
– Да точно, иди, иди, не боись.
В монастырь я сегодня уже не поеду, конечно, потому что времени много, Петровна там изведется, с утра сама пришла, только вот карманы мне не вывернула, и джинсы ей не те, и надо было костюм. А где я ей костюм возьму, у меня тут как раз костюмов с собой мешок. Даже платочек носовой чистенький всучила. Поеду, расскажу, как я тут обернулся утицей. А вот до восьмого автобуса я, пожалуй, дойду пешком, потому что этих, как оказалось, пригородных не видно, и судя по расписанию, не скоро будет видно.
– Спасибо мужик, давай удачи.
– И тебе удачи.
И я пошел в сторону рынка, где и останавливался восьмой автобус. Рынок был огромный, с торговым комплексом в два этажа, с километрами открытых прилавков. Роскошный был рынок, дух мшелоимства витал вокруг. Руки зачесались, слюноотделение началось. Так давно я не был на рынках, в магазинах, что вспомнились, тысячи очень нужных вещей, без которых я вообще не понятно, как жил раньше, и чем дальше я заходил в недра рынка, тем сильней был соблазн начать скупать все подряд. Ну надо же, какой соблазн, ну никогда не думал, что такая страстишка, прям чесотка. Как при чесотке, чем больше чешешься, тем больше хочется чесаться дальше. Вон еще вешалку надо, а то телогрейки на гвоздях плохо висят.
Бедные домохозяйки, это же чокнуться можно, вот так каждый день по магазинам-рынкам шариться, это же расслоение мозга начнется. Надо собраться, надо взять себя в руки и бежать в сторону вокзала. Надо в сторону вокзала, а пошел в сторону торгового комплекса. И прибалдел. Чистота, в холле фонтан, кафешки, мясные ряды чистые, продавцы в белых халатах, вот тебе и уездный город, вот тебе и рынок. Захотелось сразу мяса, жаренного, с картошкой, но в мои планы оно не входило, да и дороговато все-таки в городе, у нас в деревне подешевле, да и глупо из города везти то, что можно у себя купить дешевле, да и свежее, да и что-то не идет нынче мясо в моем рационе. Раньше без пары отбивных не спалось.
Раньше, раньше, раньше я завтракал кофе и сигаретой, обедал сигаретой и кофе, а вот ужинал раза три, и напоследок, это уже когда за полночь переваливало, надо было мяса кусок сожрать. Теперь как-то все перевернулось, все вообще перевернулось, кофе не лез. Так думал, в кайф, в столице хорошего кофейку… и кофеек был хорош, но кайф какой-то не тот, видать, отвык. Много от чего отвык, от сигарет вот только никак. А надо бы и курить бросить, вот сколько не думаю, зачем я курю, не могу на этот вопрос ответить. Как-то давно моя жена пробовала меня отучить, сама бросила, прочитав какого-то американца. Вот он там тоже упирал на то, что нету кайфа в курении. Я и сам знал, что нету. А первая утренняя сигарета? Свежий никотин по сонному мозгу и судорожному желудку… легкая тошниловка в тяжелой голове. Вечная мозговая тяжесть достает до костей, и каждый раз, втягивая первую сигарету, я думаю, что надо что-то менять в жизни, в мозге и душе.
Так, размышляя о вреде курения, купил блок сигарет, упаковку спичек, развел сам себя на банно-прачешные покупки, и долго и нудно говорил себе, что гель для бритья – это излишество, но не убедил себя и развелся еще и на гель для бритья. Хотя на свежем воздухе, да при воде из колодца, бриться можно топором и с хозяйственным мылом. Еще покрутился, повертелся и подумал, что надо бы Петровне что-нибудь подарить хорошее, она за меня больше чем я сам переживает. Куплю на вокзале цветов, розы какие-нибудь красивые, и эклеры, много, много эклеров, вкусных, волшебных эклеров.
За всей суетой и поездками я изо всех сил старался ни на секунду не задумываться об исповеди. Я говорил себе, что нельзя готовиться к исповеди в первый раз в суете, я делал умное озабоченное лицо и занимался всем на свете, кроме того, чтобы взять тоненькую книжечку, сесть с нею за стол и разобраться, а что же из того, что я делаю в жизни, грех, а что нет. Не хотел, не хотел я препарировать себя. Не мог собраться, не мог заставить, и стыдно было и неловко, и сам не знаю, как, короче, на исповедь я так и не собрался. А потому и церковь ну не то что бы обходил, а просто не доходил до нее и все тут.
Батюшка в магазине не бывал, или старшие дети его прибегали, или супруга, а самому видать не досуг по магазинам, да и я теперь там не сидел сиднем, теперь я целый день волчком носился вдоль и поперек деревни, то одно, то другое. Потому я постепенно успокоился, что не так и надо мне на самую эту исповедь, ну я и так уже наисповедовался. Уговорил себя, что и на службу каждый день чего ходить, чего там впустую стоять, а потом и про воскресенья уговорил. Сам себя я отговорил постепенно от церкви. Так прошла весна, потом лето двинулось к закату, август уже дышал истомой последних своих дней, и приводил в чувства первой ночной зябкостью. Сидел на лавочке возле дома, хорошо было, вечерело, солнце еще грело, но по земле уже тянуло прохладой, умиротворение было невероятное, ноги гудели, голова была пустой, как пробка. Радовался солнцу, радовался вечеру, радовался красивому ровному заборчику. Вспомнилось, что почти год, как я тут проживаю…