Александр Николаевич Лекомцев
Эскулап Лопатов вне закона
– Извини! Я солгал, – чистосердечно признался Мурашрв. – Ты сейчас, на самом деле, страшен, как… Впрочем, мне не с чем тебя и сравнить. Если бы я не знал тебя раньше, то сейчас лишился бы дара речи. Но моя жена, например, отважный человек.
– Что будем пить? – Алевтина подошла к электроплите. – Чай или кофе?
– С козьим, очередным помётом? Нет! Спасибо! – отказался Буньков. – Глотайте сами эту гадость! Ну, я присяду. Сил нет никаких. Левая нога, наверное, сломана, пара сотрясений мозга. Но меня больше волнует мой левый глаз. Боль адская. Терпеть невозможно!
Прикрывая глазницу ладонью, сел в кресло, навалился на его спинку. Разумеется, он оставил на его цветистой обивке следы куриного помёта.
Это обстоятельство несколько огорчило хозяев дома. Но они старались делать вид, что такое явление их нисколько не заботит, что у них в доме подобное происходило если не каждый день, то относительно регулярно, к примеру, один раз в неделю.
– Валерий, мне интересно знать, – полюбопытствовал Мурашов, – по случаю твоего внезапного вторжения, что на тебе за маскировочная одежда.
– Приведу себя в порядок и кое-что расскажу, – пообещал Буньков. – Но сейчас мне срочно необходима медицинская помощь.
– Предполагаю, что ты основательно испачкался в дерьме с той целью, – предположил сельский врач, – чтобы тебя даже на скотном дворе принимали за своего. Или я что-то не совсем понимаю?
– Ирония здесь не уместна! – нагло заявил Ьуньков. – И ни черта ты не понимаешь, Мураш! Мне больно! А у тебя в голове не мозги, а туалетная бумага, трижды использованная!
– Почему же, Буня? – возразил Филипп. – Не совсем так. Я хорошо помню, что ты в числе многих идиотов, прошу прощения депутатов, как бы, народных избранников голосовал за оптимизацию медицины. Во многом, по твоей милости в нашем очень большом селе Синие Быки вместо трёх леченых комплексов, больниц и поликлиник, остался всего один такой центр.
– И что ты этим хочешь сказать? – зарычал Буньков. – Что?
– Приходи завтра в поликлинику, Валерий Трофимович, – порекомендовал ему Мурашрв. – Кто-нибудь тебя из наших врачей примет… через неделю, но только в том случае, если у тебя на руках имеется страховой полис.
– Ты забываешься, Мураш! – завопил Буньков. – Ты совсем забыл, кто я, а кто – ты!
– Вот, именно, ты, как паз, и никто, – сказал Мурашов. – Но я – врач, и потому окажу тебе возможную медицинскую помощь прямо сейчас.
– Тогда действуй, Мураш! – приказал ему Буньков. – Получишь хороший гонорар! Обещаю.
– Пусть даже так, – сказал Мурашов. – Но неужели, Буня, так уж и обязательно было врываться в мой дом с грохотом? Или ты уже совсем не депутат и даже не бывший следователь из Москвы, а железный дровосек?
– Что ты такое говоришь, Мурашов? – Буньков страдал от невыносимой боли. – Какой там ещё железный дровосек?
– Самый обычный, – сказал Мурашов. – Такие тоже сейчас в нашей, параллельной России встречаются. Время не совсем понятное и волшебное.
– Да кто вы, в самом деле? – подала голос Алевтина. – Почему вошли в наш дом без стука?
Она подошла к шкафу, достала из него пару бутылок с целительной жидкостью, салфетки, марлевые тампоны.
Перенесла всё это на стол.
– Я же постучал! – негодовал Буньков. – Вон дверь валяется. Мы с Филей, то есть с Мурашовым – одноклассники. Как, чёрт возьми, больно! Я прямо сейчас элементарно сойду с ума!
– Ты, если разобраться, никогда и не находился в уме, – дал однозначное определение Мурашов. – Или у тебя душа, что ли, болит за народ нашей большой и замечательной страны?
– Да на какой чёрт мне сдался этот народ?! – завопил столичный чиновник. – У меня череп разрывается на части, рёбра болят, нога и, особенно, глаз!
– Но, всё-таки, ответь мне на поставленный мной вопрос, Буньков! – поинтересовался сельский врач. – Почему не только лицо и руки, но и костюм у тебя в птичьем помёте и в глине, и в густом чернозёме? Ты находился и находишься в жутком отчаянии за всё происходящее? Так? Испачкался, преобразился в знак протеста?
– Нет! Не так! Не говори вздора, Филя! – Валерий Трофимович с трудом, но находил в себе силы для полемики. – У меня в номере гостиницы имеется ещё пара костюмов и прочее. Но сейчас меня терзает страшная, жуткая, адская боль! Немедленно оказывайте мне неотложную медицинскую помощь! Я же, Мураш, хорошо вам заплачу!
– Наконец-то! Мы дождались того момента. когда кто-то и что-то нам заплатит, – сказал Мурашов. – Да здравствует сельская медицина и перспективное долголетие граждан нашей замечательной страны!
– Между прочим, мы с Филиппом в отпуске, – сообщила гостю и одновременно внезапному пациенту Алевтина, – и не обязаны во время его кого-то лечить.
– Вы специальную медицинскую клятву давали приходить больным на помощь, – Буньков продемонстрировал высокую степень своей эрудиции. – Я в курсе.
– Депутаты, члены правительства, да его величество президент, столько всяких клятв и обещаний всему народу давали,– напомнил Бунькову Филипп, – что уже многое плесенью покрылось. Получилось, что обманули они людей или пошутили.
– Да помогайте же мне быстрей, чёрт возьми! – перешёл на истошный крик Буньков. – Мне, кстати, многое известно! Я знаю, что твою жену зовут Алевтина Михайловна. Она терапевт.
– Не будем торопиться! – успокоила больного Алевтина. – Если вы уж попали к нам в дом, Валерий Трофимович, то прямо сейчас не умрёте. Правда, неприятно, что вы явились сюда странным и диким способом. Снимайте с себя всю вашу замызганную одежду!
– И плавки тоже снимать, Алевтина Михайловна? – сквозь зубы спросил Буньков. – Или пока что не надо?
– Их не стоит снимать, – упредила его возможные действия Алевтина. – Надеюсь, что в потайных местах у вас ранений не имеется.
– Я и сам тоже на это надеюсь, – честно признался Буньков. – А пока я раздеваюсь, коротко буду рассказывать, что со мной случилось. Изуродовала меня ваша знахарка и колдунья Аральская с настоящей фамилией Кайлова и её петух Весёлый. Это был не просто групповой налёт, а самый настоящий террористический акт.
– Хорошо, Буня! – пресёк красноречия уважаемого в определённых и узких кругах господина. –Не говори глупости. Раздевайся! Мы тебе поможем.
С большим трудом Буньков встал на ноги, начал снимать с себя пиджак и всё остальное. Ему помогли хозяева дома. Мурашов тянул пациента за рукав, Алевтина – за штанину.
Они не обращали особого внимания на то, что Буньков оказался на полу. Одежду бросили рядом с русской печью. Пистолет, большой кошелёк с деньгами, документы спрятали в шкаф. Модные чёрные туфли пациента Алевтина швырнула к порогу.
Через несколько мгновений Буньков с трудом, но встал на ноги. На нём чётко обозначились розово-голубые плавки с изображением американского флага на задней их части.
В соседней комнате мирно дремала на широкой постели, прямо в одежде, дремала Аральская. Устала. Петух Весёлый смирно сидел в большой картонной коробке.
Почти полностью обнажённый в кресле перед Мурашовым сидел Буньков. Под мышкой у него был пристроен градусник, то есть термометр, предназначенный для измерения температуры человеческого тела.
Мурашов внимательно и пристально принялся, с помощью лупы, разглядывать его пустую глазницу.
Из соседней комнаты со стопкой одежды вышла терапевт Мурашова. Положила её на табуретку. Жестом показала её Бунькову: коричневые брезентовые брюки, чёрная джинсовая куртка, серая рубаха.
– Наденете всё это на себя после лечения, Валерий Трофимович, – распорядилась она. – Туфли у вас, слава богу, не так загажены. Их можно будет носить. А в одежде, которую я вам предлагаю надеть после сегодняшней медицинской процедуры, мой Филипп Сидорович часто бегал в лес за мухоморами. Носить её почётно. Вполне, нормальная одежда.
– Сойдёт, – согласился с ней Буньков. – Но мухоморы – это подозрительно, господа. Как же мне больно, чёрт возьми!
– Заткнись, Буня! – предупредил его Мурашрв – Не мели вздора и сиди смирно! Вылечишься – и тогда арестуешь все мухоморы в тайге!
– А вашу загаженную одежду, Валерий Трофимович, я сожгу, – оповестила, как бы, элитарного чиновника Алевтина. – Сейчас затоплю печь. Стирке она не подлежит. Не волнуйтесь господин, Буньков, ваше личное табельное оружие, деньги и документы находятся в надёжном месте. В шкафу.
– Спасибо, Алевтина! – с колоссальным трудом улыбнулся Буньков. – О вас хорошо отзываются ваши односельчане. Но я пока ещё не все справки навёл.
– Я тоже о вас много хорошего слышала, Валерий Трофимович, – уважительно солгала хозяйка дома. – Если люди не врут, то вы фрагментами не такой уж и дерьмовый человек.
Говорят, что вы даже и удачливый. Лет триста можете со всем вашим семейством без зарплаты прожить. В общем, не бедствуете.
Затопила печь, огонь в которой довольно быстро разгорелся.
Алевтина открыла большую конфорку на плите и принесла в жертву мощному пламени изрядно испачканный костюм, рубаху и галстук Бунькова.
– Ты даже пятьсот лет, Буня, – уточнил Мурашов, – сможешь существовать без зарплаты. Люди в социальных сетях всё подсчитали.
– И пятьсот лет могу безбедно прожить на свои кровно заработанные деньги, Филипп Сидорович! – согласился с ним Буньков. – Тебе-то что? Но сейчас мне не до разговоров о моей замечательной личности. У меня всё болит!
– Так, Буньков, не отвлекайся! – распорядился Мурашов. – Сосредоточься и скажи, что же, в конце концов, у тебя, конкретно, болит? Перечисляй! Впрочем, не надо. Я уже определил самостоятельно и визуально те места на твоём теле, которые требуется лечить, приводить в порядок.
Вытащил из-под мышки чиновника термометр, посмотрел на шкалу температур. Относительная и допустимая норма порадовала врача.
Встряхнул термометр и положил на прежнее место, в большой пластмассовый стакан.
– Кстати, господин Буньков, наберитесь мужества! – порекомендовала пациенту Алевтина. – Подойдите к умывальнику и аккуратно помойте лицо и руки! Мыло там увидите. Полотенце висит на гвоздике.
– Но это же больно! – возмутился Буньков. – Открытые раны.
– Глаза не промывай, Буньков! – дал ему указание Мурашов. – Но лицо и руки должны быть чистыми.
– Сейчас! – ответил пациент. – Как всё болит, чёрт возьми!
Подошёл, волоча ногу, к умывальнику. Принялся очень аккуратно и медленно намыливать руки, потом лицо. Правда, при этом стонал и даже иногда вскрикивал.
А над крышей дома Мурвшовых, из печной трубы, валил густой чёрный дым. Стаи птиц улетали прочь от опасного места. Некоторые из них падали на землю замертво. Горела одежда Бунькова, Валерия Трофимовича.
На траве лежал огромный купол цветистого парашюта. К длинноногой блондинке в оранжевой юбке и пиджаке подходили люди самых разных возрастов. Она большим ножом отрезала лоскуты от купола парашюта и перевязывает ими рты и носы всех желающих, завязывала на их затылках узлы. Это были импровизированные медицинские повязки.
Довольные люди, сделавшие симпатичную и остро необходимую покупку, в порядке очереди подходили к столу, за которым сидел на раскладном стуле молодой жгучий брюнет в оранжевом костюме. Обладатели, как бы, повязок расплачивались с ним, и оставались очень довольными. Чувствовалось, что под пёстрыми масками настойчиво расцветают их улыбки.
Над брюнетом висел огромный плакат, на котором, на красном фоне, большими синими буквами было чётко и крупно написано: «Передвижной магазин «Деловая ромашка» в борьбе с брендовирусом!».
Из-под остатков купола парашюта выбрался неудавшийся путешественник Веткин. Он в гневе. схватил в руки огромный булыжник и решительно пошёл с ним на блондинку. Чувствуя явную опасность, она сломя голову побежала в чистое поле. За ней, сноровисто рассовав деньги по карманам, устремился и брюнет. Народ тоже, на всякий случай, разбегался в разные стороны.
Булыжник полетел в сторону брюнета и сшиб его с ног.
Медленно, но старательно Мурашов и Алевтина занимались лечением Бунькова. Слишком уж пациент был покалечен.
– Господа сельские врачи, ну что вы тянете резину? – торопил их чиновник. – Дайте же мне что-нибудь сильно обезболивающее!
– Терпите, Валерий Трофимович! – заверила его Алевтина. – Совсем скоро всё будет нормально.
– Терпение, Буньков, терпение! – говорил Мурашов. – Начнём с твоих ног, у тебя там пара переломов. Потом перейдём к рёбрам. Затем – всё выше и выше!
Алевтина выливает из бутылки в большую железную чашу, можно сказать, волшебный раствор. Мурашов обильно смачивает в нём кусок марли.
Подошёл к Бунькову, начал протирать его ноги в местах ушибов и переломов.
Чиновник стонал. Мурашов вел с ним непринуждённую беседу. Снова смочил кусок марли в большой чаше с живительной влагой.
– Ещё вчера, когда ты шарахался по Синим Быкам и забрёл в дом местной шаманки Ларисы Самсоновны Аральской-Кайловой, – заметил Мурашов, – людям ты показался серьёзным, элегантным и даже мужественным человеком.
– Понимаю, что это пусть и большое, но село, – сказал Буньков. – Всё уже донесли.
– А как же! – уведомил сельский врач бывшего одноклассника, – Я уже знаю, что ты не просто здесь, а что-то вынюхиваешь. Всех своими дурацкими вопросами достал.
– Что бы ты соображал в работе сыскаря на особом, депутатском положении, доктор Айболит сельского уклона! – в голосе Бунькова было предостаточно сарказма. – Я теперь не только слуга народа, но и важный, считай, самый главный следователь страны. На определённое время.
– Сегодня так, – заметила Алевтина, – а завтра может быть совсем по-другому.
– Но пока так. На жизнь не жалуюсь, – даже в тяжёлые минуты своей жизни Буньков гордился своим социальным положением. – Но сейчас… Как же мне больно! Ой-эх! Чёрт возьми! Работаю по ответственным делам, когда меня просят. Вот пришлось вспомнить свою профессию. Да не дави ты мне на рёбра, Мураш!
– Терпи, Буня! Скоро ещё больней будет, – посоветовал ему Мурашов. – Надо терпеть. Иначе никак. Это лекарство это одновременно и обезболивает. Чуть попозже ты немного его выпьешь. Сейчас пока рано. Мы должны привести тебя в порядок наверняка.
– Так знайте же, что экстрасенс Лариса Самсоновна – часть моей срочной оперативной работы в вашем захолустном селе, – открыто заявил Буньков. – Я всё сделаю, чтобы определить её на нары, на пожизненный срок. Достаточно одного только покушения на мою жизнь. Какая нестерпимая боль! Но… немного полегче.
Из соседней комнаты выбежала Аральская.
Она находилась не только в состоянии психического возбуждения, но и активного и справедливого негодования и возмущена.
– Да кому нужна твоя жалкая жизнь! – закричала она. – Не бери на себя много, Буньков! Я хорошо попрошу, и добрые и отзывчивые люди тебя на окраине Синих Быков живьём закопают. Они скажут, что так и было. Понял?
– Подожди – вылечусь, – и пристрелю тебя, ведьма! – пригрозил он ей и заодно хозяевам дома. – А вы, Мурашовы, укрывательством преступницы занимаетесь!
– Сам ты – чёрт гоголевский, – выставила сваои контраргументы сельская чародейка, – и гусь штопанный и тряпочный!
Буньков злобно рычит и от боли, и от ненависти.
Он даже умудрился схватить рукой ковшик и швырнуть его в Аральскую, которая успешно увернулась от полёта не такого уж и тяжелого предмета. Это удалось ей сделать потому, что она в раннем детстве посещала секцию тайского бокса.
– Всё, Буньков! Встал и пошёл отсюда! – сурово сказал Мурашрв. – Пусть тебя медведь лечит.
– Хорошо. Совсем скоро к вам с подкреплением заявлюсь, с гвардейцами из Специальной Президентской Службы, – не унимался генерал-полковник Буньков, – Владивосток почти рядом. А пока не буду ничем заниматься. Мне бы для начала выжить! Как же мне больно!
– А ты, Лариса, сядь в сторонке, – порекомендовала подруге Алевтина, – и не мельтеши перед глазами. Иначе я тебя сама лично пристрелю.
– От тебя, Алевтина,– обиделась Аральская, – я такого не ожидала.
Присела в стороне, на скамеечку.
– Если ты уж вышла из засады, то не мешай нам работать., – разъяснила ей Мурашова. – Мы с Филиппом должны делать свою работу быстро и надёжно. Тем более, такая возможность у нас имеется.
Буньков принялся громко стонать и кричать от боли. К лечению его головы приступают Мурашов и Алевтина. Они снимли с его черепа бинты и бросали в ведро с мусором.
Очень тщательно Мурашов протёр куском марли, смоченном в живительной влаге, череп столичного чиновника Бунькова.
– Ты будешь рычать от боли, – сказал Мупашов, – или, наконец-то, дослушаешь меня, Валерий Трофимович?
– Я же слушаю! – простонал Буньков. – Я слушаю тебя, Мураш!
– Ты и в школе, в юные годы, был таким же занудой, – ударился в воспоминания Мурашов. – Как замечательно, что я не сидел с тобой за одной партой, Буня. Существует, всё-таки, на Земле, пусть, какая-то, жалкая, но, всё же, справедливость. Жаль, что не всегда она действует.
– Но ты только лясы точишь! Но не замечаешь сейчас, чёрт тебя забодай, самого главного, Мурашов! – опять возмутился Буньков. – Или ты нагло издеваешься надо мной?
– Напрасно ты так, Валера, – сказал Мурашов. – Я уже обратил внимание на то, что раньше у тебя на лице вращалось два симпатичных карих глаза, а теперь вот – только один. Куда же ты подевал левое око и почему не потерял сознание до сих пор? Это крайне интересно. Впрочем, возможно, что глаз на месте и не основательно повреждён.
Выразительно посмотрел на жену.
Понимающе Алевтина кивнула головой.
– А может быть, у Валерия Трофимовича и в глубокой и дальней юности имелся всего один глаз, – как бы, предположила Аральская. – Не исключено, что Филипп Сидорович, что-то подзабыл? Времени ведь много прошло.
– Приеду сюда с подкреплением и разберусь с тобой, Аральская, – пообещал Буньков, – и со всеми остальными тоже! Экстремисты!
– Если ещё пару мерзких угроз от тебя услышу, Бунков, в который паз предупредил чиновника Мурашов, – ты пойдёшь отсюда в любом направлении и строевым шагом. Отправишься на лечение в московские клиники!
– Молчу, молчу, Филипп Сидорович! – сказал примирительно Буньков. – Но я только подчёркиваю, что у меня на лице всегда было два глаза! Не три, не четыре, а только два, господа сельские врачи! Как же мне больно!
– Я тоже когда-то была девственницей. – сообщила Аральская. – И что с этого? Где теперь всё потерянное? Где оно?
Выразительно Алевтина посмотрела на подругу, которая, скорей всего, не от смущение отвела взляд в сторону. Похоже было на то, что она окончательно перестала симпатизировать Бунькову. Да и причины для такой антипатии имелись.
В непроходимой чаще на стволе поваленного дерева сидели Лопатов и Тюленев. Усталые. С досадой смотрели друг на друга.
– Что скажешь, Еремей? – спросил друга Лрпатов. – Какие-то новости появились?
– Абсолютно никаких! – констатировал Тюленев. – А что тут сказать, Игнат. Заблудились мы с тобой основательно. Но это для тебя не новость.
– Где тот самый Уссурийск, в какой стороне находиться? Этого даже Высшие Силы не ведает.
– Они-то ведают, а вот нам с тобой не дано. Но, всё равно, куда-нибудь и когда-нибудь мы обязательно выйдем.
– А куда мы денемся? Немного отдохнём и потопаем дальше. Самый настоящий олень!
– Обидно от тебя такое слышать, но факт есть факт. Я тебе предложил идти пешком. В данном случае, Игнат, я – олень!
– Да не ты, Еремей, олень! А вот он и торчит перед нами!
Буквально в метрах пяти от них стоял благородный пятнистый олень с ветвистыми рогами и с любопытством, и без малейших признаков страха смотрел на людей.
Потом спокойно, неторопливо и важно удалился по своим оленьим делам.
По дневным и довольно солнечным улицам Синих Быков улицам шли довольно редкие прохожие. Но в сёлах часто так происходит: то народу – пруд пруди, а то и совсем почти никого не наблюдается.
Но вдруг раздался мощный человеческий крик, и люди, закрыв головы руками, со страхом начали падать на землю и даже в придорожные канавы. Вообще, улицы, можно сказать, опустели. Но в такой ситуации всегда следует проявлять осторожность и осмотрительность во многом по той причине, что в Синих Быках практически каждый второй имел возможность и неосторожность встретится со снежным человеком.
По неофициальным сообщениям он даже умудрился кого-то из жителей села съесть. Вполне, возможно, что это сделали не здешние бигфуты, а приезжие, Медведей тут разных видов хватает, да и кошек, включая тигров и барсов.
Правда, допустимо, что подобные случаи произошли совсем не в этих местах, а в параллельной Африке, причём, не сейчас, а примерно, в шестнадцатом-семнадцатом веке.
Вряд ли кто-нибудь из тех, кто вовремя укрылся от возможной опасности, мог предполагать, что так громко и фактически оглушительно кричит у большой чиновник из российской столицы Буньков, который в это время проходил курс лечения в скромном доме сельских врачей Мурашовых.. Это от боли кричит Буньков в доме Мурашовых
В это же время многие местные жители, находящиеся в своих жилищах, плотно закрыли окна и ставни в принадлежащих им халупах, домах и… особняках.
Но невозмутимо на дверце открытой форточки в спальной комнате дома Мурашовых сидел петух Весёлый, отважный и наглый. Но, всё-таки, от повторного жуткого, истошного крика З. соседней дверью он слетел вниз и спрятался под кроватью. Храбрость, как зачастую выражаются проходимцы, объявившие себя политиками и социологами, всегда имеет место быть, но диапазон её не безграничен.
Вцепившись руками в ручки кресла от боли и по причине плохого настроения, на все голоса кричал Буньков. Мурашов, в свою очередь, терпеливо обрабатывал куском марли, смоченной в целительной жидкости, его глазницу. Сидящие на стульях Алевтина и Аральская закрыли ладонями уши.
Наконец-то, столичный чиновник прекратил истошно вопить. Алевтина поспешно встала со стула, подошла к столу, налила из второй бутылки в кружку изрядную дозу живительной жидкости и подала её Бунькову.
– Выпейте это, Валерий Трофимович, и боль пройдёт, её, как рукой, снимет, – заверила она пациента. – Теперь уже всё будет нормально.
Буньков выпил чудодейственное лекарство. Возвратил кружку.
– Сразу же полегчало, – сказал он. – А нельзя было чуть пораньше с этого лекарства начать, чтобы я так ни мучился и ни кричал?
– Нельзя. Мы перестраховались, – пояснил Мурашов. – Сначала надо было залечить все раны на теле, а потом уже тебе, Буньков, принимать основательную дозу болеутоляющего.
– Даже от самого эффективного лекарства можно, по-простому говоря, отдать концы, – сообщила пациенту Алевтина. – На вас ведь живого места не имелось.
– В общем, Валера, – ещё раз повторил сказанное Мурашов, – мы перестраховались.
На пороге в трусах и майке появился сосед Мурашовых, очень пожилой гражданин Юлиан Семёнович Пынькович, обитающий не так далеко от дома супружеской четы сельских врачей, примерно, через две улицы.
Старик был в трусах и майке, но с ружьём-дробовиком за плечами. Переминаясь с ноги на ногу, остановился на пороге.
– Я вот услышал громкие звуки и посчитал, – обосновал он причину своего внезапно появления, – что вы решили зарезать своего кабана Диму. Но почему задолго до осени и без моей помощи?
– Кабана Диму ещё три месяца назад, – поставил в известность Пыньковича Мурашов, – мы продали старушке Селивёрстовой, уважаемый Юлиан Семёнович.
– Знаю, что у Агафьи всегда денежки водятся, – понимающе сказал Пынькович. – Я в курсе, что её старшая дочь Лидия живёт в столице. Предприниматель и миллионерша. А вот младшая дочка Варенька со своим сыночком алкашом Костей – вечные тошнотики и тунеядцы. Тоже за счёт Лиды кормятся. Хорошо устроились, халящики.
С нескрываемым недоумением на Пыньковича посмотрели Алевтина и Аральская.
– Главное, что Свидригайлова у нас купила кабана Диму, Юлиан Семёнович, – констатировал непреложный факт Мурашов. – А где она взяла деньги, нам с Алевтиной всё равно. Это неважно. Странно совсем другое. Раньше ты всегда молчаливый был, а теперь отчётливо произнёс не
меньше двадцати слов.
– Вас, Мурашовых, не поймёшь. Молчишь – плохо, говоришь – тоже, – дед Пынькович не скрывал своей обиды. – А к вам я сюда по-человечески… прибежал. Я предполагал, что вы начали резать кабана Диму. Но без меня такие процедуры нельзя производить. Удачи не будет.
– Никаких забитых кабанов нет, уважаемый господин! – видно было, что Буньков приободрился. – Просто здесь обычная сельская камера пыток. Ведь и провинция должна чему-то учиться у столицы. Всё самое передовое – там.
Он даже улыбнулся, остался доволен тем, что его физическая боль на всех участках тела и в районе левой глазницы практически исчезла. Кроме того, ему настойчиво показалось, что он сострил, как бы, удачно.
Досадливо махнув рукой, Пынькович, удалился.
– Ещё полчаса тому назад наш отважный сосед Юлиан Семёнович Пынькович, – поделился своими наблюдениями и впечатлениями Мурашов, – не смог бы оценить твою плоскую шутку, Буня, по поводу сельской камеры пыток.
– Почему? – сказал Буньков. – Когда я был молодым, то в специальной академии МВД нас умело учили шутить.
– По той простой причине Юлиан Семёнович Пынькович не оценил бы твоей шутки, господин Буньков, – не стал скрывать правды от пациента Мурашов. – что он от рождения совершенно глухой. Всё никак не соберёмся вплотную заняться его здоровьем.
– Да, Пынькович до сегодняшнего дня, – подтвердила Алевтина, – абсолютно ничего не слышал и не говорил. Глухонемой от рождения.
– А теперь у него прорезался слух, и он обрёл дар речи, – очень широко Аральская открыла глаза. – Колоссальное событие!
– Ваш Пынькович был глухонемым? – удивился Буньков. – Но если таким образом он среагировал на мои крики, то, как же другие, остальные люди себя повели, те, которые живут с вами рядом?
Встал, налил в ковш из бачка воды, выпил её и снова сел. .
Врач Мурашов тут же поделился своими предположениями и соображениями:
– Я уверен в том, что добрые и ни в чём не повинные люди от твоих истошных и громоподобных рычаний и воплей, Валерий Трофимович, не только заперли ворота на засовы, но и тщательно забаррикадировались.
– Как забаррикадировались? – вероятно, Буньков не полностью осознал и постиг своим разумом суть того, о чём говорил Мурашов.– Каким образом?
– Самым простым способом забаррикадировались, – выдвинул свою гипотезу Мурашов. – Придвинули шкафы с посудой и, возможно, с книгами, у кого они ещё остались, к входным дверям. Не сомневаюсь, что от внешнего шума где-то вдребезги разбились и оконные стёкла.
– Я что, Филипп, на самом деле, – Буньков обладал способностью не только иногда мыслить, но и крайне удивляться, – так сильно кричал?
– Вроде, да. Конечно, покойников на нашем кладбище ты не потревожил, – заверил его Филипп. – Но не исключаю, что некоторые из наших добрых односельчан предположили, что именно так и начинается Третья мировая война. Впрочем, к делу! Времени терять нельзя.
– Снова меня ждут мучения? – заволновался Буньков. – Да сколько же можно!
– Боль исключена! – проинформировала его Алевтина. – Сейчас у вас, Валерий Трофимович, ничего уже не болит. Всё практически восстанавливается. Но повреждённый глаз следует ещё раз закапать специальным лекарственным раствором.
Она достала из ящика стола обычную пипетку. Наполнила её прямо из железной чаши чудодейственной жидкостью и направилась к Бунькову.
Светлым летним днём среди других машин на большой скорости по шоссейной дороге мчалась крутая иномарка, с сиреной и мигалками. Встречные машины уступали ей дорогу, притормаживали, съезжали на обочину. Разумеется, на обгон иномарки никто не рискнул бы пойти.
За рулём этого автомобиля сидел здоровый с бычьей шеей шофёр, он же и телохранитель. Самый типичный ьугай. Из-под полы его пиджака торчала кобура с пистолетом. С презрением он смотрел на лица водителей встречных машин.
На заднем сидении расположились Степанович и Веткин, который был одет в свою простую повседневную одежду. Что касается Степановича, тона нём неплохо смотрелся шикарноый чёрный костюм, галстук лилового цвета и на запястье правой руки – дорогие швейцарские часы.
– Так ты сейчас, Степанович, где? – поинтересовался него Веткин. – Всё бегаешь на длинные и короткие дистанции?
– Ты, Артемий Парамонович, отстал от жизни, – упрекнул его Степанович. – Как я понял, телевизионные передачи совсем не смотришь. А напрасно.
– Я что-то пропустил, Леонид Степанович?
– По той причине, что я стал хорошим спринтером и стайером меня выбрали по партийному списку в большие депутаты. Вместо выбывшего негодяя Тунцова, который не делился своими доходами с нужными людьми.
– О Тунцове я слышал что-то. А почему он выбыл, Степанович, и куда?
– За границу, в свой лондонский замок слинять не успел. Тунцов На тот свет выбыл. На автомобиль Прохора Джелибатовича наехала детская коляска.
– И она убила его? Но это уже всяко и разно получается не детская коляска, а десятитонный дорожный каток.
От волнения и удивления Веткин вскочил на ноги и ударился головой о потолок салона автомобиля.
Снова сел, потирая ушибленное место.
– Нет, дорогой мой Артемий, это была детская коляска, – Степанович обнял за плечи своего давнего знакомого, эрудита и философа. – Правда, в ней какой-то до сих пор не найденный правоохранительными органами чудак оставил десять килограммов пластида. Взрыв был хороший. Впечатляющий.
– Значит, Тунцова зацепило.
– Не только его. Но рядом со взрывом рухнул и четырёхэтажный каменный дом совсем неудачной и старой планировки. Специалисты настойчиво утверждают, что там в это время произошёл взрыв бытового газа. Совпадение.
Степанович неторопливо достал из рядом стоящей сумки две стеклянных бутылки с импортным фруктовым соком.
Откупорил их. Одну подал давнему знакомому и, в прошлом, односельчанину, Веткину. Оба сделали по глотку.
– Под завалами всех нашли? – с волнением поинтересовался Веткин. – Или кто-нибудь до сих пор там остался?
– Да. Девяносто семь трупов, – Степанович любезно познакомил с некоторыми подробностями Веткина. – Но специальная президентская комиссия тут же установила, что умерли они не от последствий взрыва этого самого… газа.
– Не от взрыва? Так от чего же?
– От брендовируса, Артемий Парамонович, от него, окаянного и на долгие годы опасного и не предсказуемого. Такой вот злодейский вирус.
– И все девяносто семь человек умерли от страшной пандемии?
– Нет, не все. Я вспомнил. Один бизнесмен безвременно ушёл из жизни совсем по другой, по веской причине.
– От ужасного взрыва?
– Он скоропостижно скончался от ностальгии, проще говоря, от тоски по своей второй… родине. Этот представительный дядька, совсем даже не депутат и не уважаемый чиновник, имел, кроме российского, австралийское гражданство, семью в Сиднее, кое-какую недвижимость и сбережения, неплохо играл в настольный теннис и в преферанс.
Веткин залпом допил сок из бутылки. С тоской посмотрел в окно автомобиля.
