Александр Леонидович Аввакумов
Конец Пиона
Историческая справка
В сентябре 1941 года адмирал Канарис совершил инспекционную поездку на Восточный фронт. Увиденное им убедительно доказывало, что военная машина вермахта, столкнувшись с невиданным героизмом бойцов Красной Армии, начала буксовать и что необходимо, как можно быстрее вносить коррективы в задачи и организацию разведки. Взяв на себя ответственность, Канарис принимает решение скорректировать указания руководства вермахта. Подобная поправка, как считал он, позволила бы совершить определенный поворот в использовании сил и средств немецкой разведки. Вскоре им был издан приказ, обязывающий все подразделения Абвера принять меры по наращиванию разведывательной активности за пределами прифронтовой полосы и перенести ее на всю глубину советского тыла. Фашистская разведка ускоренными темпами приступила к созданию школ и курсов с массовым обучением курсантов шпионажу, диверсиям и радиоделу для заброски их в наши тылы в составе разведывательных и диверсионных групп на более длительные сроки. Особое значение немецкая разведка уделяла крупным городам Поволжья: Казани, Горькому, Куйбышеву, Ярославлю, где были сконцентрированы основные оборонные предприятия, поставляющие на фронт самолеты, боеприпасы и другую технику, а также амуницию.
В начале 1942 года обстановка резко изменилась. Немецкому генеральному штабу требовались все новые и новые разведывательные данные о состоянии Красной Армии, о ее резервах, о производственных мощностях по выпуску вооружения. Гитлер был в бешенстве от того, что Абвер не может предоставить подобные сведения в полном объеме, как требовал генштаб вермахта. С подачи рейхсфюрера СС Гиммлера, фюрер высказал Канарису свои претензии в довольно жесткой форме. После чего отдал приказ о подключении к разведывательной деятельности службы СД и политической разведки Германии. С этого момента в отношениях между Канарисом и Гиммлером пробежала черная кошка. Вскоре по приказу рейхсфюрера СС была создана специальная разведывательная структура под названием «Цеппелин», деятельность которой была направлена против Красной Армии, ее Верховного командования, высших политических и военных руководителей.
В отличие от 1941 года, когда Абвер бросал в тылы Красной Армии наспех завербованных шпионов, диверсантов, распространителей провокационных слухов и пропагандистов «силы и мощи германской армии», в 1942 году Абвер стал уделять подготовке шпионов и диверсантов большее внимание. При наборе курсантов в разведшколы особое внимание стало уделяться умственным способностям, образованию, связям этих людей. Количество забрасываемой агентуры начало медленно смещаться в сторону их деловых качеств.
Часть первая
Адмирал, ехал в машине и уже в который раз, анализировал выступление рейхсфюрера Геринга: тот медленно взобрался на высокую трибуну и, положив рядом с собой жезл, с которым он практически не расставался в последнее время, начал выступать. Сначала он говорил довольно тихо и медленно, словно с трудом подбирая нужные слова, а затем голос его окреп. Он стал говорить громко, размахивая при этом, то одной, то другой рукой. Лицо покраснело, что было очень заметно на фоне белоснежного кителя.
– В то время, когда немецкие солдаты умирают и замерзают в русских полях во имя великого рейха, отдельные генералы продолжают жить, словно и не идет война: вкусно пьют и едят.
Канарис покосился на сидевшего рядом с ним генерала Гудериана, который что-то записывал в небольшой инкрустированный красным деревом блокнот.
«О чем говорит этот жирный боров? – с неприязнью подумал адмирал. – Кого он пытается научить жить, ведь все сидящие тут генералы хорошо знают, как живет он. Какие приемы он устраивает в своих охотничьих владениях».
Буквально на днях адмирал получил письмо одного рабочего, ветерана национал-социалистической партии, который писал ему следующее:
– Геринг живет в роскоши, он уже перестал здороваться и приветствовать старых членов партии… Он погряз в роскоши…
Канарис снова посмотрел на Геринга, так как тот стал обвинять Абвер в недостоверности информации. Дальше он обвинил разведку в том, что она до сих пор не может решить поставленную фюрером задачу – уничтожить Казанский пороховой завод, который производит заряды для реактивных установок.
Все повернулись в сторону адмирала, стараясь увидеть его реакцию на эти слова рейхсфюрера. Однако всех ждало разочарование: лицо Канариса было абсолютно спокойным, словно эти слова относились к кому-то другому.
После возвращения с совещания адмирал связался с полковником Шенгартом.
– Карл, – обратился он к нему по имени, – меня интересует работа твоей агентуры в Казани. Насколько я помню, ты обещал уничтожить там пороховой завод. Что мешает тебе это сделать? Сейчас декабрь 1941 года, все сроки прошли.
– Господин адмирал! НКВД удалось ликвидировать практически всю нашу агентурную сеть в этом городе. В настоящий момент мы анализируем причины провала.
– Я думаю, что это не займет много времени. Задача остается прежней. Мне, не хотелось бы снова выслушивать упреки руководства рейха по этому вопросу.
– Я все понял, господин адмирал.
– Я жду твоего доклада по уничтожению данного объекта. Удачи тебе, Карл.
Полковник положил трубку и вытер носовым платком вспотевший лоб.
***
Тарасов шел позади Проценко. Иногда он останавливался и оборачивался, чтобы убедиться в отсутствии погони. Неожиданно темноту ночи прорезали пулеметные трассы. Пули сбивали с деревьев ветки и снег, которые падали им под ноги.
– Саша, я больше не могу идти, – обратился к нему Иван. – Давай, остановимся и передохнем немного. Ноги ничего не чувствуют, словно чужие. Не отморозить бы.
– Останавливаться нельзя, иначе нас догонят. Похоже, они уже обнаружили наше отсутствие и попытаются нас перехватить или уничтожить. Иван, скажи мне, где твои немцы? Ты же уверял меня, что они буквально в полукилометре от наших позиций. Мы давно должны были выйти к ним.
Тарасов замолчал и посмотрел на измученное лицо Проценко. Тот тяжело дышал и то и дело хватался рукой то за одно, то за другое дерево.
– Откуда я знаю, – тихо произнес Проценко. – Утром они были где-то здесь. Я видел их в бинокль. Может, к ночи они отошли?
– А тебе не кажется, что мы просто заблудились? Всю ночь покрутимся на одном месте, а к утру окажемся опять около своих позиций. Вот обрадуются сотрудники НКВД, когда увидят нас с тобой.
Вдруг темноту нарушили десятки вспышек. Это немцы, встревоженные пулеметным огнем русских, решили ответить им. В черном небе зажглось с десяток ракет, и в этой небольшой лесополосе, по которой они двигались, стало светло как днем. Теперь уже трудно было понять, кто стрелял по ним: то ли русские, то ли немцы. Снег вокруг закипел от сотен пуль.
– Ползи, – закричал Тарасов Ивану, – а иначе они покрошат нас!
Тот активно заработал локтями, быстро отползая в сторону ближайших кустов. Вслед за ним пополз и Тарасов. Где-то вдали ухнул миномет. Мина с воем упала в метрах тридцати от них. Вслед за первой миной рванула вторая, третья.
«Надо же, как лупят, словно нас не двое, а целая рота», – подумал Александр при очередном взрыве мины.
Проценко прижался к нему спиной. От каждого взрыва мины он ойкал и вздрагивал всем телом. Тарасов посмотрел на растерянное и перепуганное лицо своего напарника.
– Не дрейфь, Иван, прорвемся! – произнес он. – Не будут же они вечно палить по нам.
Раздался душераздирающий вой очередной мины.
«Неужели моя?» – подумал Александр.
Мина ударилась в землю и зарылась в снег в метре от них. Почему она не взорвалась, оставалось лишь гадать. Внезапно стрельба прекратилась, словно солдатам с обеих сторон надоело палить друг в друга. Стало так тихо, что они услышали немецкую команду, которая прозвучала буквально в метрах десяти от них.
– Слышал? – спросил Александр. – Вот сейчас включи все свое обаяние, а иначе немецкая разведка расстреляет нас на месте.
–А что я должен сделать? – спросил Иван растерянно. – Я же по-ихнему не особо.
Ну, скажи им что-нибудь по-немецки, ты же должен что-то знать?
– Не стреляйте! Не стреляйте! – закричал Проценко на немецком языке. – Мы – свои!
Немцы, залегшие недалеко от них, стали кричать им и махать рукой.
– Что они хотят от нас? – спросил Тарасов Ивана. – Может, зовут к себе, то есть сдаться? А вдруг они посчитают нас разведчиками и откроют огонь?
– Хрен его знает, что у них на уме! Похоже, требуют, чтобы мы позли к ним.
Они отбросили винтовки и медленно поползли в сторону немцев. Русские, словно догадавшись об их намерениях, снова открыли по ним ураганный огонь. Пули, словно толстые шмели, роем неслись над их головами, заставляя прижиматься к земле.
– Они же убьют нас, – снова зашептал Проценко, уткнувшись головой в снег. – Боже праведный, спаси!
Александр приподнял голову и увидел, что немцы тоже немного отошли и сейчас находились в небольшой низине в метрах пятнадцати от них. Пуля ударила в шапку Тарасова и отбросила ее в сторону. Из раны на голове обильно потекла кровь, оставляя на белом, чистом снегу красные пятна. Александр достал платок из кармана полушубка и приложил его к ране. Ранение оказалось неопасным: пуля по касательной задела голову.
«На сантиметр ниже – меня бы уже не было на этом свете», – подумал он.
Тарасов громко выругался и еще интенсивнее заработал локтями и коленками. Через мгновение он оказался рядом с немцем, который что-то стал ему говорить и показывать рукой в сторону опушки леса.
– Иван, что он говорит? – спросил Александр у Проценко, который оказался рядом с ним.
– Похоже, предлагает нам ползти в сторону леса, – ответил тот.
Развернувшись на месте, они поползли в сторону немецких позиций. Когда добрались до траншеи, их тут же обыскали и, отобрав табак и спички, повели вглубь обороны. Вскоре они оказались в небольшом лесочке.
– Курт! Погоди! – выкрикнул какой-то гитлеровский солдат, сидевший на снарядном ящике около дерева. – Ты куда ведешь этих русских? Смотри, какие у них теплые полушубки. Пусть снимают, думаю, что они им уже не понадобятся.
Под смех и шутки солдат их заставили снять полушубки, валенки, а взамен бросили какие-то старые вещи.
– Давайте, быстро одевайтесь, русские свиньи, – выкрикнул конвоир на ломаном русском языке.
Они быстро надели на себя все это рванье, чем снова вызвали дружный хохот у немцев.
– Смотрите! Они оба похожи на клоунов из цирка, – выкрикнул один из солдат и швырнул в их сторону пустую банку из-под консервов.
Конвоир толкнул их в спины стволом автомата и повел дальше.
– Вот тебе, Иван, и теплый дружеский прием, – проворчал по-стариковски Тарасов, шагая по утоптанной десятками немецких сапог дороге.
***
– Как ты думаешь, немцы нас не расстреляют? – поинтересовался Александр у Проценко. – Видишь, как они смотрят на нас, особенно этот долговязый?
– А за что они должны нас расстрелять, Саша? Ты не комиссар, не еврей и не командир Красной Армии, а я – тем более. Мне бы только увидеть офицера и передать ему весточку для полковника.
Тарасов, словно не слыша ответа Ивана, продолжил:
– Ну, мало ли за что они могут это сделать. Что для них человек? Нажал на курок, и нет человека. И твой полковник не поможет нам в этой ситуации.
– Ты не бойся, Саша, я тебя не брошу. Главное – мы уже у немцев.
Сильный удар прикладом по спине заставил Проценко замолчать. Для большей убедительности солдат передернул затвор винтовки.
– Сволочь! – с нескрываемой злостью произнес Иван и сплюнул на снег. – Попался бы ты мне в другом месте, посмотрел бы я, чего ты стоишь.
Холод все больше начинал донимать их, заставляя все быстрее двигаться по дороге. В какой-то момент Александр заметил, что не чувствует ног. Шерстяные носки, в которых он шел по снегу, стали мокрыми и уже не грели. Их подвели к штабному автобусу.
– Вы, кто такие? – на ломаном русском языке спросил у них лейтенант.
Проценко сделал шаг вперед.
– Господин офицер, мы – перебежчики. Мы добровольно перешли на вашу сторону. Вы должны сообщить обо мне полковнику Шенгарту. Я его человек.
Офицер удивленно посмотрел на Проценко.
– А кто такой полковник Шенгарт? Из какой он части?
– Это начальник Варшавской разведшколы Абвера. Передайте ему, что линию фронта перешел человек, который называет себя Пионом.
Офицер усмехнулся и дружески похлопал его по плечу.
– Погрейтесь немного, а я пока свяжусь со штабом корпуса и доложу командованию о вашем переходе. А этот русский тоже сотрудник разведки?
– Нет, господин офицер, это мой напарник. Но он тоже хочет служить великой Германии.
Офицер перевел взгляд на Тарасова.
– Что у него с лицом?
– Шрам от ранения, господин офицер.
Офицер вызвал конвоира, а сам вышел из автобуса. Солдат, молча, бросил на пол старые армейские шинели и стоптанные солдатские ботинки. Когда они оделись, их снова повели куда-то. В темноте они не заметили, как подошли к деревне. Ни огонька, ни лая собак, лишь одинокие фигуры часовых около крестьянских домов. Конвоир, взяв у часового ключи и открыв замок сарая, толкнул их в спины.
***
Всю ночь Проценко и Тарасов не спали, так как боялись замерзнуть. Эта зимняя ночь показалась им вечностью. Они ходили внутри сарая, махали руками, но это мало помогало. Стоило им остановиться, как холод снова проникал под ветхие шинели. Наконец, на востоке зарозовело небо, и на улице послышались гортанные немецкие команды. Они приникли к щелям в стенах сарая и стали наблюдать за тем, что делают немцы. Вскоре неподалеку остановилась полевая кухня, около которой выстроились солдаты. Тарасов почувствовал запах пищи и сразу понял, как давно он не ел горячего. Они, словно по команде, отошли от стены и сели на кучки соломы, которые были разбросаны по всему сараю.
– Саша! Ты есть хочешь? – спросил его Иван.
– Что за вопрос? Я бы сейчас и от гнилых сухарей не отказался.
Около дверей раздались голоса. Глухо звякнул о металлическую накладку замок, и темноту сарая разорвал солнечный свет. Их повели в большой дом, который до войны, похоже, был правлением колхоза. Тарасова и Проценко развели по разным комнатам. В комнате, в которую зашел Александр, находился офицер в черной форме СС. На рукаве его кителя серебряным шитьем сверкала нашивка службы безопасности. Около офицера стоял мужчина преклонных лет в больших роговых очках. Он был одет в костюм неопределенного цвета явно с чужого плеча. Он то и дело поправлял галстук и причесывал редкие светлые волосы.
– Садись! – приказал Тарасову мужчина и посмотрел на офицера.
Вопросы, которые задавал ему через переводчика офицер, следовали один за другим. Иногда они повторялись, что заставляло Александра снова и снова произносить уже данные ранее ответы. Переводчик, похоже, неплохо владел немецким языком и бегло переводил слова Александра офицеру. Тот иногда просил его повторить перевод, чтобы записать ответ Тарасова.
– Почему вы решили перейти линию фронта и сдаться немецким властям? – спросил переводчик. – Что вас толкнуло на это?
Прежде чем ответить на вопрос, Александр задумался. Однако возникшая пауза была столь естественной для допроса, что на нее никто не обратил особого внимания.
– А что мне оставалось делать, господин офицер? Я дезертировал из действующей армии, был осужден особой «тройкой» на пятнадцать лет с поражением всех гражданских прав. Гнить в сибирской тайге на лесоповале? Мой товарищ предложил рвануть к вам, ну я и согласился. Другого выхода из сложившейся ситуации я не видел.
В этот миг Тарасов понял, каким мудрым человеком оказался майор Лаврентьев, заместитель начальника одного из отделов разведки, который предложил ему пользоваться не выдуманной легендой, а своим настоящим именем и биографией. Сейчас ему не нужно было ничего придумывать, он просто и обстоятельно отвечал на все вопросы офицера СД.
– Скажите, а вы знали, что ваш товарищ работал на немецкую разведку? – последовал очередной вопрос. – Он вам об этом рассказывал?
– Нет, я не знал. Иван никогда не говорил мне об этом. Я всегда считал его самым обыкновенным блатным, каких в России много. Только здесь, после перехода линии фронта, я узнал от него, что он был вашим разведчиком.
Немец снова старательно записал его ответ и неожиданно протянул ему пачку сигарет.
– Курите, Тарасов, – перевел слова офицера переводчик. – Вот, видите, как солдаты немецкой армии относятся к русским пленным?
– Спасибо, господин офицер.
Александр прикурил от зажигалки офицера и, втянув приятный табачный дым, закрыл от удовольствия глаза. Он не сразу понял, что произошло дальше. Сильный удар в лицо отбросил его в угол комнаты. Из глаз Тарасова полетели искры, и он погрузился в темноту. Очнулся он от того, что кто-то вылил ему на голову холодную воду. Он попытался подняться на ноги. Однако ноги разъехались в разные стороны, и он снова рухнул на мокрый пол, больно ударившись головой о косяк двери.
– За что, господин офицер? – спросил он, пытаясь подняться на ноги. – Я же ничего плохого не сделал.
Немец подошел и сапогом надавил ему на лицо. Он что-то сказал на своем языке и отошел в сторону.
– Не нужно врать, Тарасов, – сказал переводчик. – Мы великолепно знаем, с какой целью вы перешли линию фронта. Вы – чекист! Хотите, я назову, какую разведывательную школу вы заканчивали? Мы все знаем о вас и вашем друге. Никакого полковника Шенгарта в немецкой армии не существует. Это вам понятно?
Переводчик еще что-то говорил, тряся корявым пальцем у него перед глазами, но он плохо понимал. Ужасно болела голова, и приступы рвоты стали подкатывать к горлу, словно морской прибой. С помощью двух солдат его снова усадили на стул.
– Может, вы и правы, господин офицер, но я вам ничего не говорил о полковнике Шенгарте, – еле шевеля разбитыми в кровь губами, произнес Тарасов. – Я никогда не видел этого человека и впервые услышал эту фамилию только здесь от своего товарища.
Он сплюнул на пол кровь и посмотрел на переводчика.
– И еще, если бы я знал, что меня так встретят, то я бы никогда не согласился на этот переход.
Офицер подошел к нему и, взяв его за подбородок, приподнял голову. Он пристально посмотрел ему в глаза, словно пытался отгадать, о чем он сейчас думает. Взгляд его голубых глаз был таким тяжелым, что Тарасову вдруг захотелось отвернуться в сторону. Но усилием воли он подавил в себе это желание и стал, не моргая, смотреть в глаза эсесовцу. Дуэль глаз продолжалась с минуту. Офицер не выдержал первым и отвел их в сторону. Затем, резко развернувшись, снова ударил Тарасова кулаком в лицо. Когда тот, словно пушинка, слетел со стула, немец начал бить его ногами. Один из ударов угодил в печень. От сильной боли, сковавшей тело, Александр закричал, а затем потерял сознание. Ведро холодной воды, вылитое на голову, привело его в чувство. Немец нагнулся над ним и, увидев, что он пришел в себя, сел за стол.
– Цель вашего перехода? – донесся до Александра вопрос переводчика.
Голос этого человека прозвучал где-то вдалеке, и смысл его вопроса не сразу достиг сознания Тарасова.
– Я бежал к вам, чтобы сохранить свою жизнь. Другой цели у меня не было.
Солдаты подняли его с пола и усадили на табурет. Снова посыпались вопросы. Со стороны можно было подумать, что они задавались как-то бессистемно, однако это было совсем не так. Каждый вопрос встраивался в определенную систему, и ответы на них давали возможность судить об искренности допрашиваемого человека. Тарасов лихорадочно прокручивал в голове свои ответы и никак не мог понять, почему они не устраивают этого офицера в черном мундире. Наконец офицер замолчал и, собрав со стола исписанные листы, вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении грузного офицера вермахта. Тот внимательно посмотрел на окровавленное лицо Тарасова и, сев на краешек стола, задал вопрос:
– Скажите, Тарасов, почему вы не хотите помочь немецкой армии в борьбе с коммунистами? Вы – коммунист, еврей или ненормальный?
– Извините меня, господин офицер, но я не понимаю вашего вопроса, – ответил Александр, удивляясь тому, как хорошо этот немецкий офицер владеет русским языком. – Я уже ответил на все вопросы вашего офицера. Что вы еще хотите от меня? Я больше не хочу воевать ни за красных, ни против них. Я просто хочу жить, господин офицер. Неужели вы этого не понимаете?
Тот усмехнулся и посмотрел на офицера в черной эсэсовской форме.
– Так не бывает, Тарасов, – снова произнес он. – Как сказал кто-то из ваших классиков: тот, кто не с нами, тот против нас. Поэтому я хочу услышать от вас ответ, от которого будет зависеть, останетесь вы в живых или вас сейчас расстреляют как советского шпиона.
В комнате повисла тишина. Александр хорошо слышал, как хрипло дышит стоявший в стороне переводчик. Тарасов моментально вспомнил слова своего инструктора, что он не должен торопиться с ответом на подобный вопрос.
– Господин офицер, у меня в Казани семья – жена и ребенок. Что будет с ними, если они узнают, что я дал согласие помогать Германии?
Немец громко засмеялся и посмотрел на эсесовца.
– Если вы сами, Тарасов, никому не расскажете, то никто и никогда не узнает об этом. Вы меня поняли?
– Понять-то понял, вот смогу ли я? Вы знаете, образования у меня всего-то три класса. Вам ведь, наверное, нужны умные, грамотные люди?
Немец снова усмехнулся и что-то сказал офицеру в черной эсесовской форме. Лицо того сразу стало добродушным. Он достал из кармана кителя сигареты и протянул Александру. Но тот не стал их брать.
– Нам нужна ваша верность, а не образование, Тарасов, – продолжил офицер. – Так что, вы готовы?
– Мне надо немного подумать. Ведь это серьезный шаг в моей жизни.
– Хорошо. У вас будет время подумать. Мы вам покажем, что бывает с теми, кто не соглашается работать на великую Германию.
Прежде чем выйти из комнаты, он что-то бросил на своем языке офицеру в черной форме. Дверь за ним захлопнулась, и в тот же миг сильный удар заставил Александра согнуться пополам. Он упал на пол и потерял сознание. Немецкие солдаты отнесли его в сарай.
***
Тарасов очнулся от холода. Он попытался повернуть голову в сторону, но в какой-то момент понял, что не может этого сделать.
«Неужели парализовало?» – с ужасом подумал он.
Он сначала пошевелил пальцами рук, а затем поднял каждую из них вверх.
«Если руки действуют, значит, здесь что-то не так».
Он стал ощупывать голову и сразу все понял: пропитанные кровью волосы примерзли к земле. Вскоре ему удалось оторвать ее от земли. Вечером Александра втолкнули в колонну военнопленных и погнали по дороге на запад. Многие из красноармейцев были ранены, и тех бойцов, кто не мог двигаться самостоятельно, и падал в снег, добивал замыкающий колонну конвой из трех человек. Несмотря на адский холод, колонна все наращивала и наращивала темп движения, чтобы не замерзнуть в этой снежной пустыне.
Тарасов двигался чисто механически, шагая в плотной массе голодных и замерзших людей. Иногда ему казалось, что у этой дороги, покрытой телами убитых красноармейцев, не будет конца. Его охватывало отчаяние, и ему хотелось упасть в это снежное месиво и больше не двигаться. В один из таких моментов его под руку подхватил мужчина, одетый в серую солдатскую шинель.
– Не вздумай сдаваться, земляк. Они только и мечтают, чтобы ты упал, – прошептал он на ухо. – Держись! Подумай о семье.
Внутри Александра что-то щелкнуло, и он, мысленно поблагодарив этого человека за моральную поддержку, зашагал дальше. Вскоре они вышли к железнодорожной станции. На путях стояло несколько воинских эшелонов, с которых сгружались танки. Один из составов был санитарный, с красными крестами. В него медперсонал грузил раненых и обмороженных солдат вермахта. Заметив колонну с пленными, легкораненые немецкие солдаты бросились к ним и стали их избивать, пуская в дело палки и костыли. Потасовка стала медленно перетекать в обоюдную драку. Несколько автоматных очередей вспороли зимний воздух. Толпа моментально рассосалась, оставив на грязном снегу с десяток тел. Немецкий офицер что-то выкрикнул, и раненые немецкие солдаты потянулись к вагонам. Добив русских военнопленных, которые лежали на перроне, колонну погнали дальше. Миновав здание станции, военнопленные оказались в тупике, где их уже поджидали товарные вагоны, в которых раньше перевозился скот. Они погрузились в них, и состав медленно тронулся.
В вагоне, в котором находился Тарасов, было так тесно, что невозможно было присесть на пол. В таком состоянии они проехали около суток. За все время движения их ни разу не кормили. На вторые сутки состав остановился в пригороде Полтавы. Дверь вагона открылась, и послышалась команда к выходу. Александру пришлось пробираться через тела умерших товарищей, которые скончались в дороге от голода и холода.
Он выпрыгнул из вагона и, поскользнувшись, ударился о металлический уголок, торчавший из-под снега. Тело пронзила сильная боль. Он громко вскрикнул и, схватившись за бок, медленно поднялся с земли и двинулся в сторону строя. Кто-то из военнопленных подхватил его под руки.
– Держись, земляк, – произнес уже знакомый ему мужчина.
Прозвучала команда, и их под конвоем погнали по дороге в сторону города.
***
Немецкий фильтрационный лагерь, находившийся недалеко от Полтавы, имел дурную славу среди военнопленных. Про него говорили, что он имеет двое ворот: одни ведут в Первую русскую национальную армию, которую по приказу немецкого командования формировали из числа перебежчиков и предателей различных мастей. Вторые – в Освенцим или Бухенвальд.
Прошло несколько дней. Александр, обессиленный, с впалыми щеками на бледном лице, лежал на нарах, чувствуя, что его окончательно покидают силы. Боль в пояснице не давала ему возможности найти удобную позу на жестком, набитом прелой соломой матрасе. Ему казалось, что болят не только отбитые эсесовцем почки, но и все тело, так как любое движение вызывало нестерпимую боль.
– Ну, как ты, браток? – произнес склонившийся над ним мужчина с заросшим щетиной лицом. – Я думал, что ты вечером отдашь концы, а ты, я смотрю, очухался. Пить будешь? Утром к тебе, когда ты был в «отключке», подходил староста барака. Говорит, если ты не придешь в себя в ближайшие два-три дня, они переведут тебя в блошиный блок, а это верная дорога на тот свет.
Почувствовав у рта металлический предмет, Тарасов открыл глаза. Мужчина приподнял его голову и поднес к губам смятый котелок. Александр сделал два небольших глотка и отвел его руку в сторону.
– Если что, зови, я тут рядом, – сказал мужчина и отошел.
«Кто он, враг или друг?» – подумал Тарасов, невольно вспоминая слова инструктора:
– Тарасов, заруби себе на носу, что там, куда ты направишься, у тебя не будет друзей. Многие будут стараться залезть тебе в душу, клясться в своей верности, но если ты хочешь выжить, то никогда и никому не должен доверять, ибо среди этих людей всегда найдется, хоть один человек, который обязательно продаст тебя немцам. Я не буду рассказывать, что произойдет потом. Ты меня понял?
– Так точно, – звучал его ответ, хотя он тогда не совсем еще понимал своего инструктора.
Ему просто не верилось, что все эти люди, которые в прошлом с нескрываемым восторгом шли в праздничные дни под красными знаменами, могли оказаться подлецами и предателями.
– Извините, товарищ инструктор, можно задать вопрос?
– Что у тебя?
– Мне одно не понятно: ведь у нас миллионы честных людей, патриотов нашей Родины, а вы говорите, чтобы я никому не верил? А как же тогда жить?
Лицо инструктора вдруг стало красным и злым.
– О каких патриотах ты говоришь, Тарасов. Все патриоты сейчас на фронте, а там, на оккупированной врагами территории, таковых нет. Там одни приспособленцы, а иначе – враги, которые за паек из немецких рук обязательно предадут тебя. Уяснил?
– Так точно, товарищ инструктор.
– И еще: больше занимайся политическим образованием, читай газеты, изучай труды вождей мирового пролетариата. Ты – офицер, а задаешь такие провокационные вопросы. Ты же знаешь, что говорит о таких людях товарищ Сталин?
Инструктор повернулся и вышел из класса, оставив Тарасова один на один со своими мыслями.
***
Сильный организм Александра отчаянно боролся за жизнь. Утром следующего дня он уже смог подняться и выйти на перекличку. Несмотря на общую слабость, он выдержал эти полчаса и не упал на землю. Возвращаясь обратно в барак, он почувствовал, что ему очень тяжело идти. И снова, словно ангел-хранитель, около него оказался все тот же знакомый мужчина.
– Держись, земляк! Ты молодец, что смог выйти на перекличку, а то тебя хотели сегодня отправить в блошиный барак.
– Спасибо за помощь, – поблагодарил его Тарасов. – Я еще немного поживу.
– Ты, Бога благодари, а не меня. Все в его руках: и жизнь, и смерть.
Войдя в барак, они разошлись в разные стороны. К вечеру среди узников пошел слух, что завтра утром в лагерь должна прибыть делегация из числа русских эмигрантов, которая начнет набирать людей в создаваемую немецким командованием Первую русскую национальную армию. Кто-то утверждал, что эти подразделения будут заниматься охраной коммуникаций, а также выполнять полицейские функции в борьбе с партизанами и подпольщиками. Эта новость вызвала неоднозначную реакцию среди военнопленных. Некоторые вслух выказывали свою готовность вступить в ряды этой армии, другие, а их было большинство, молчали, боясь различных провокаций. На нары Александра присел один из военнопленных.
– Слушай, братишка! А ты, что думаешь по поводу этой армии? Стоит записываться или нет? Не умирать же здесь от голода? Это же прямая дорога на волю. Главное – выйти, а там можно махнуть и к партизанам. А что?
– Ничего, – односложно ответил Тарасов. – Мне и одной армии оказалось достаточно, чтобы я оказался здесь. Больше я никуда не хочу записываться.
– Неужели ты хочешь подохнуть за какие-то Советы? Ты хоть знаешь, что говорит Сталин о военнопленных? Вижу, что не знаешь, если бы знал, то, не раздумывая, вступил бы.
Александр промолчал, ему не хотелось вступать в дискуссию с этим уже созревшим предателем Родины.
– Так вот, если не знаешь, – продолжил тот, – товарищ Сталин сказал, что у нас нет военнопленных, у нас есть только предатели. Понял? Предатели!
– Знаешь что, браток? Вали от меня, – сплюнув на пол, произнес Тарасов. – Да, да, вали, не порть здесь воздух.
Мужчина отошел в сторону и со злостью посмотрел на него.
– Черт с тобой. Решил подохнуть тут, подыхай, а я, в отличие от тебя, хочу жить.
– Сволочь! – выругался вслух Тарасов и еще раз сплюнул на пол.
***
Вечером его под конвоем двух автоматчиков вывели из барака и по заснеженной дорожке повели в административный корпус, в котором находился кабинет коменданта лагеря. Погода стояла холодная. Сильный северный ветер гнал по земле поземку, забиваясь под шинель и гимнастерку. Александр поднял воротник шинели и, натянув на голову пилотку, двинулся впереди конвоиров. Пройдя метров сто, понял, что окончательно закоченел. За ним, о чем-то разговаривая, шел конвой. Судя по сгорбленным фигурам, им тоже было некомфортно при этой погоде, и они, толкнув его в спину стволом автомата, потребовали, чтобы он ускорил шаг.
