Александр Евгеньевич Никифоров
Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов
– Сударь наш, государь! Хоть сразу руби, хоть погодя. Но вот на неделе то этой разгульной, мысля ко мне пришла. Умная мысля, она, ведь государь, всегда опосля. А ко мне, вообще, не думой пришла, государь-надежа, а в образе девки моей, дворовой Настехи – засранки. Медведь о прошлый год в малиннике пугнул, С тех пор и прозвище такое. А так, ну вся при всем, начнет веником охаживать печка – каменка, от благодати краснеет.
– Я сейчас тебя, дрыном вон этим отхожу, да так, что хоромы затрясутся. Что тянешь – то, чай, не Настьку за вымя. Глаголь, раз начал, – сверкнул чернявыми глазами, царь Иоанн.
– Неделю всю, надежа наш царь – государь, каждый день, а то и по два раза на дню, она у меня на починку сарафана по копеечке испрашивала.
–Горяч, смотрю я, больно ты. Терпежу в тебе нет. Разденется то пока, не дождаться что ль? Хотя мы тоже, рысаками-то бывали, знамо дело, если приспичит, – почесал бороденку государь, – дальше глаголь,
Баба разодетая, от этих его слов, вспыхнула вся, и платочком, обмахиваться стала.
– Да мигом раздевалась, грех жаловаться, да и в баню в сарафане-то, никто и не ходит, – улыбнулся худородный, – Но на починку копеечку, все равно, каждый день брала.
– Она тебе, мозги-то веником не вышибла, забыл перед кем, и зачем стоишь, дубина стоеросовая,– рявкнул государь, и палкой своей, боярина хрясть.
– В этом деле он тоже специалист, – мысленно оценил я удар, – что палкой, что сапогом, не промахивается, – Надо бы и нашим перенять. И не затратное дело, – жердин в лесу не меряно, хоть каждый день по всем стучи. А уж доходчиво как. Представил я, как президент, думу государственную лупит. Сразу на душе легче стало. А сам в думах этих, по ступеньке к краю продвигаюсь. А то посох близко свистит , не зацепил бы в азарте, ненароком..
А ушибленный, боярин худородный, на колени хрясть, лбом о плиты хлоп. Звон по хоромине пошел. Опять хрясть – хлоп. Про лоб не знаю, но плита, от удара трещинку посредине дала.
4
–Не вели казнить, – орет, – завсегда успеешь. Вели слово молвить. И между словами – хлоп, хрясть, хлоп, хрясть.
Вот это дисциплина, – мысленно аплодирую царю, – аж, завидки берут.
– Договаривай,– милостиво разрешил тот.
–Она в отца своего такая, Настька-то,– поднял голову худородный боярин, – от Тишки – мастера. На всю округу, славен тот мастер. Да, что на округу, и за пределами, слава о нем идет.
– Ишь, ты, – удивился Иоанн, – а чем так прославился? Ты, на ноги-то, встань, чай не полке в бане расщепился.
По деревням ходит, надежа – царь, и деньги на починку изб собирает, – поднялся боярин, – Подойдет к избе топором по углу постучит, и говорит хозяевам, – худо дело-то ваше. Изба – то, на ладан дышит. Неси-ка брат деньгу малую, я тебя в очередь запишу. Править надо избу-то.
– Ага, ага,– задрожала бороденка царя, – ну и как? Поправляет, аль нет, песий сын.
– Да, не. Деревень много, очередь растет, внукам не дождаться. А Тишка, Тимохин сын, холоп мой, землицы у меня прикупил, работников нанял, терем каменный возвел. Топор свой, в золото и каменья оправил, и в красный угол повесил. С утра до вечера к нему в терем, очередь стоит, на починку изб записаться, все по денежке малой несут. А он им все, – Не скажу кода, времени в обрез, не знаю куда, в какую деревню, завтра пойду. Вас нуждающихся сколько? А я мастер такой умелый да знаменитый, на вас на всех один.
–Так, так, так,– затряс бороденкой Иоанн, – значит денежки сейчас, а кода, не знаю.
И меня от услышанного, сапогом шмыг, – Вставай, червяк чернильный, – приказывает.
Вскочил я на ноги. В рот ему смотрю, лысину под углом держу, рука с пером над свитком занесена.
– Пиши, царский указ, – грозно так говорит мне. И посохом подтверждает, по полу стуча,
– Тишку этого Тимохина, пса безродного, сей временем, ко мне, со всеми барышами своими, чадами и домочадцами, – дальше, собака пиши.
Это мне он. Обидно конечно, но время такое. Столбом застыл в ожидании.
– Учредить безотлагательно приказ ремонтный для укрепления изб в царстве нашем! Подушно по копеечке со всех в приказ собрать, пересчитать и в царскую казну передать. А головою в приказ, назначаю. Как тебя? – спросил он, худородного.
– Так, Медведки мы, Дмитрием звать, Как батюшку-то моего Анатолия, медведь напугал, так с тех пор и Медведки.
– Так родня ты, выходит, полюбовнице своей, засранки, – затряс бороденкой, веселясь, государь, – по медведям, как раз и родня.
Следом, как по команде, задергались от смеха бояре.
– Батюшка, на бегу, порты сдернуть успел,– увидев, что гнев, обошел его, добавил худородный.
Святочки-внучатки!– вслух рванулось из меня,– так вот откуда ноги – то у наших квитанций за капремонт растут. Плати туда, хрен знает куда, купи то, не увидишь что. Так вот оно откуда? Историк ушлый, видать в думу пролез, и вычитал в анналах. До него, эти избранники, что в думе, в анналы не заглядывали. В исторические, то точно. Сплошной плагиат кругом. Граждане бояре,– завыл я на всю хоромину,– иго на Руси триста лет терпели, Наполеону с Гитлером хребет сломали, а ремонт капитальный, ведь он, навечно. Он нас всех в дугу согнет. Не пущай те, его до нас, судари – господа, товарищи бояре! Там ведь потомки ваши, уже и так стонут, от ига жилищно – коммунального! Треть ведь народа пока его ждала, ремонта этого, мать его, капитального, на погост успели, отнести.
Боковым зрением вижу: летит ко мне государь – посох на замахе, стража за ним, алебарды как пропеллеры кружат.
–Ах ты, гнида безродная, на казну царскую, рот свой поганый раззявил!
И тут всплыло в мозгах у меня,– Донесли, может, что за капремонт не плачу? Похоже, есть все же связь между эпохами. Мысленная, во благо, толстых кошельков, но есть. А может, они и мысли, научились читать?
Страх обуял меня, задрожал я телом. Лбом три раза, как положено, тоже со звоном. Стараюсь, как никогда, трещины, как розы, на плитах распускаться начали.
– А царь персидский, а шах ичкерийский, а девки с мылом!– орет Иоанн. Хлоп, хрясть.
– На дыбу пса поднять! На дыбу, – ревут бояре, поддакивая.
5
Открываю глаза. Жена, рядом с диваном, полотенце на замахе. Ждать не стал, научили. Упал на колени, и на них к телевизору. Перекрестился на темный экран, троекратно. Лбом в пол постучал. Сначала глухо, три раза стукнул, потом еще два раза позвучнее. Подумал и еще три добавил, совсем звонко.
В глазах отсвет алебард, свист палки в ушах. Еще три раза лбом стукнул и запричитал,
–Заплачу, капремонт, царь – батюшка, заплачу. Не приведи, господи, и методы ваши по выбиванию долгов переймут. С наших станется. Там вон, какие лица благородные, да породистые, а как навара коснется, методы жуть. Заплачу, государь – надежа, заплачу.
Я со слезами радости, водил руками, по темному экрану телевизора. Пусть не работает, зато я дома.
ОБЛОМ
Житейская история
Весь положительный, до категорического безобразия слоняюсь по двухкомнатной квартире. С женой мне повезло, она по сменам работает, что имеет свои, определенные преимущества. И первейшее и наиглавнейшее из них – встреча со своими спетыми и спитыми друзьями. Я через два дня на третий, согласно этим сменам, встречаюсь я с ними у пивного ларька, под кодовым названием «Юбка». Название это пошло от синего брезентового шатра, который растянут от ларька над «стоящими» столиками. Да еще, от Клавки, «хозяйки» ларька. Вот и получается, что все мы вроде как, пивко попиваем, под Клавкиной юбкой. Пиво, так себе. Разбавляет его, Клавка, беспощадно, но до одиннадцати часов, на нем продержаться можно. А там начинается гонка посыльных с аккумулированной мелочью наших карманов в столпотворение очередей винных магазинов. И начинает плескаться в пивной таре долгожданный «ерш», начинает давить иголками плавников алкоголя на мозги. Повтор за повтором, и уже несется под «юбкой» разгуляй…
У меня как раз сегодня, «преимущественный» день, жена на смене, а я чешу «репу», так как вырисовывается для меня конкретный категорический «облом» в виде отмены встречи.
Вчера, в пятницу получка была. Руководство приняло мудрое решение – осчастливить трудовой народ перед выходными, чтоб значит всей семьей по магазинам. С обеда выдавать начали.
А у меня у жены, как раз смена. У Сереги, сварщика бригадного, тоже такое же счастье, так как супруга медсестра. Не складывалось у нас с ним, как у большинства, всем семейством по магазинам прогуляться, товара посмотреть.
Мы с ним, как братья по «счастью – несчастью» решили объединить свои усилия, чтобы как-то облегчить эту проблему.
С автобуса вышли, а тут, как по заказу, в «бижутерию» напротив остановки товар завезли, уже очередь образовалась. Впереди, Нинель – крановщицу цеховую разглядели, к ней и пристроились. Так – то она, Нинка, но на Нинель, быстрей реагирует. Серега, всей очереди, на полную громкость объявил, – Спасибо, Нинель, радость наша, что очередь заняла. Ропот, конечно, пошел, как в очереди без ропота. Меня, какая-то баба ушлая, даже за ляжку даже ущипнула.
Сейчас вот стою, синяк в зеркало разглядываю, и думаю, что «разборки» с женой, по этому случаю еще впереди. Синяк-то почти под «бубенчиками» . Кто же поверит, что там какая-то посторонняя баба щипать будет?
Серега пудреницу жене отхватил «моде ин» из самого Парижа, целый трояк отвалил за кусок пластмассы. Он сразу за Нинкой, последнюю забрал. Но я в отчаяние не впал, не приучен. Глазами по полкам пробежался, и купил. Тоже вещь заграничную. Зеркальце, родом из Берлина, трофейное, можно сказать. Пятерку, за него, на прилавке оставил, но память деда своего, пешком дошедшего до этого города Берлина, не посрамил.
Еле выбрались мы на свет божий, из этой женской оккупации. Сначала спрятали по глубже приобретенные «сокровища», закурили и задумались. Вроде дело хорошее сделали, подарков накупили, а расставаться, по домам разбегаться не хочется. В голове у обеих одна мысль: А как сейчас под «юбкой» хорошо! Рабочий день позади, там сейчас весь «гегемон» собрался, знакомых пруд пруди. Пивко холодненькое «ершистое», по горлу ласково «плавниками» царапает. Жуть, как хорошо.
– Обмыть я думаю, покупки надо, – хлопнул по карману, где лежала пудреница, Серега, – не обмоем, так и пудра тогда приставать не будет. Фигли, тогда покупал?
– А моя, не дай бог, морщинку, какую лишнюю увидит, – поддерживаю я его, – обмыть надо, и хорошо обмыть. Но без фанатизма
Срабатывает внутренняя локация, и мы как по команде, разворачиваемся в сторону «Юбки», отмечая на маршруте одну остановку в точке, отмеченной, как винно-водочный магазин.
Заметив в очереди знакомого, Серега прибегает к своему коронному , испытанному методу, орет,
– Колюха, тута я, тута!
Ввинчивается в плотную толпу и пропадает в лабиринте торговой точки. Через пятнадцать минут,
выходит из магазина с двумя «пузырями», оттопыривающими карманы брюк.
Протягиваю ему свою долю участия: трояк и рубль.
– Потом, – мотает он головой, – или пива на меня возьмешь.
2
Под «Юбкой» полный аншлаг. Даже ветераны на своих трещотках подтянулись
–Не стареют, душой, ветераны, – весело пропел Серега.
На «парковке» прямо у столиков, стояли две трехколесные мотоколяски, прозванные в народе « Я всю войну тебя ждала».
–Серега, давай к нам,– кричит нам от ветеранского столика, один из тех, кого дождалась мотоколяска, безногий Степанович.
Так как стулья под «Юбкой» выдаются только заслуженным ветеранам, мы, крепко пожав им руки, встаем, напротив, к их столику.
–У меня чего там, у «Маруськи» внизу отвалилось,– говорит Степанович, Сереге, – приварить бы надо.
«Маруськой» он ласково называет свою «инвалидку».
– Степанович, я для тебя, – прижимает тот, в знак безмерного уважения, руку к сердцу, – хочешь, сейчас сюда аппарат притащу?
– Да не к спеху, – оценивает его рвение ветеран, и кивает своему товарищу, – Плесни, в «чурюпочки»
молодежи.
«Чурюпочками» у нас называют стеклянные полулитровые банки, самую ходовую пивную тару под «Юбкой». Традиционные пивные кружки давно в прошлом. Частью разбитые, в случаях, когда они оказывались, последним «аргументом» в спорах. Частью, оказавшиеся дома, желанным трофеем.
В две трети пива, булькают треть водки, «ерш» начинает шевелить плавниками. Эту гремучую смесь изобрел гениальный человек, так как ничто больше, не достигает такого эффекта, при минимальных затратах.
Дальше все в памяти, какими – то скачками: Серега, накладывающий пудру на Степановича, из коробочки «моде ин». Я, нарезающий круги вокруг столиков, на мотоколяске, дождавшейся ветерана с войны…
Как хорошо было вчера, и как же плохо сегодня. Но это все поправимо. Надо только «ершика» в мутном пиве, перехватить. Тогда все по накатанной дорожке пойдет, все в колею впишется.
А время жмет. Уже вплотную крадется к одиннадцати. Магазины, скоро застонут от натисков толпы, а я до омерзения положительный, у которого, ни в «одном глазу» еще дома. Одеваться, одеваться, одеваться, категорически, без промедления. Но вот в этом, как раз, основной «облом» и есть.
Обследовал все , предполагаемые места, где вчера мог раздеваться. Даже к соседке на балкон, со своего балкона заглянул. На площадке перед входной дверью посмотрел, по подъезду пробежался.
А то было, как – то раз. Пришел после «встречи» друзей, думал уже дома. Разделся до трусов, а жена, только потом, дверь в квартиру открыла. А сейчас, вообще, одежды нигде нет. Глухо, как в танке, или, как там, у японцев – «чего искать кошку, если она давно убежала». А тут время убегает. Нет, руки опускать рано, – надеяться, искать, найти и одеваться!
– Ети-т, твою в коромысло, – вырвалось от души, когда я в неустанных поисках, добрался до ванной комнаты, с ужасом взирая на полную ванны воды. Воды, ровная гладь, которой, покрывала всю мою одежду: парадно – выходную, улично повседневную. Двое брюк, четыре рубашки, один полинявший спортивный костюм.
–Даже носки с ботинками, и те, не забыла, зараза – вспоминаю жену, смотря на стоящие в ряд, на дне ванны, зимние сапоги и летние ботинки, в окружении двух пар носков.
А мысли, о «ерше» колющимся плавниками горло, который уже собирается булькать в «черюпочках» друзей, будоражат мозг, предлагая все возможные варианты…
Решительно распахиваю шкаф. Разноцветной шеренгой развешаны женские одеянья, на одном конце, сантиметров десять пустоты. Отсюда мои шмотки, «купаться» ушли. В надежде на удачу, перебираю платья.
– Можно, конечно, но срамно, как-то бабье одевать, а так размер подходящий, – напрягают меня мысли. Но надежда тает с каждым платьем.
– Нет, точно боженька есть на свете, – кричу от радости, обнаружив под одним из последних платьев, красные с начесом шаровары. Тут же, не отходя от шкафа, примеряю.
– Как тут и было, – оглядываю находку в зеркале дверцы шкафа,
3
– Эти «ерши», отлично фигуру берегут, а говорят, что общаться с ними вредно. Вот сзади только, «купола» отвисают. Но ничего, курткой прикрою. «Корму» отрастила, мама не горюй, – вспоминаю жену, – а все на жизнь жалуется.
В прихожей пришлось задержаться. Все обшарил, ключей от квартиры нет. Но это уже мелочи, мелкие пакости, так сказать. Наматываю на ручки, по обе стороны шарф, и поплотнее притискиваю
дверь.
– Так постоит, я же ненадолго, – оцениваю я проделанную работу.
Свершилось.… Наконец-то на улице. В желтой суконной куртке с капюшоном, красных шароварах с начесом. На голых ногах – синие домашние шлепанцы. У подъезда озираюсь. Хоть сам, я, коренной «гегемон». Один из членов «диктатуры пролетариата», но осторожность, она и «диктаторам» не помешает. В таком наряде, как у меня, загреметь в дурдом, через «мусорную», как не фиг делать.
Окинув, внимательным взглядом, прилегающую к подъезду местность, короткими перебежками двинулся к цели.
Сразу за домом сквер. Филиал «ЦРУ», как мы его с мужиками зовем. Там в любое время, и в пургу и в грозу, сидят на скамейках пенсионеры, точнее пенсионерки. Мужиков, почти нет. Подбирают их преждевременно, всякие там «ограниченные контингенты», «горячие точки», инфаркты , да «ерши». А из-за этих «шпионок», пройти по скверу незамеченным нереально, вроде, как на елку влезть и не ободраться.
– Валька твой сегодня тверезый пришел, – идут отсюда сведения,– А твой, Нинка, мимо скамейки прополз, даже головы, сердечный, не поднял, не поздоровался. Ты его, поругай.
Как это ругать не будешь, раз сам приполз? А кто за него, здороваться будет? Мы же, муженьку твоему, чай, в матери по возрасту годимся…
На подходе к скверу, глубоко натягиваю капюшон, прибавляя шаг. Краем глаза, замечаю, как на ближайшей скамейке две «сексотки" ЦРУ», увидев меня, начинают креститься. Третья, краем платка, в каком-то бешеном темпе начала протирать очки. Не дожидаясь пока она протрет и «наведет резкость» для того, чтобы распознать «объект». Проношусь мимо, оставляя за собой громкие шлепки тапок, по голым пяткам. Отбежав на безопасное расстояние, оглядываюсь, вроде проскочил благополучно.
