Александр Евгеньевич Никифоров
Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов
– А это происходит периодически. Они, наверное, просыпаются иногда, как медведи от спячки. Вот я всегда говорю, самая честная власть у нас в районе, сколько лет и никого еще не посадили. И правильно, за что сажать? Ну, перешел глава на постоянную работу, как депутат. Так что же он теперь свой дорожный бизнес бросить должен? Правильно передал сыну. И стал тот:– асфальт катать пожиже, поребрики пониже, а как иначе, батя же работу принимает. И чего тут криминального? Сын же, кровь родная. А деньги бюджетные, чьи, да ничьи,– пояснил мент.
– Это точно. У меня рядом с домом, года три назад паркинг собрались строить. Начал деньги на парковочное место копить. А там глядь – два новых дома. А машину припарковать некуда,– согласился «полицмент».
Вздохнули. Каждый думал о своем; сотрудник МЧС вспоминал войну. «Полицмент», думал о будущем сокращении. О том, что на этот раз сократят и его, он не сомневался. В штаб отдела приняли новую сотрудницу, дочку прокурора. В комиссию по делам несовершеннолетних дочку начальника налоговой инспекции. Брата жены начальника отдела взяли старшим участковым. Ему оперу с пятнадцатилетним стажем, там места не было. Черт,– мелькали мысли в голове, – хоть бы охранником куда сунуться?
Мента, такие мысли не одолевали. Он работал сторожем в котеджном поселке, имея приварок к своей ничтожной пенсии. Он давно уяснил, что живут долго те, кто не высовывается. Что воровать нужно, по минимуму миллион, заглядывать под юбку, не меньше чем королеве. Но так как ни та, ни эта возможность перед ним не мелькала, он тер все к носу.
– А так ведь, пацаны, неплохо же живем. Пенсию платят, только-только конечно, но с голодухи не загнешься,– прервал он тишину.
– Ты хоть пенсию, успел урвать. А нам чего ждать? Не депутаты, не чиновники, даже не родственники их. Орден ни в кастрюле не сваришь, ни на сковородке не поджаришь. А с пенсией нашей, год от года все туманней.
Сплошные реформы, мать их в калькуляцию, пенсионной системы.
3
Похоже на то, что возраст подойдет, а там фигура из трех пальцев, а между ними надпись «Держитесь»– посетовал сотрудник МЧС.
–Думать надо было, не об Орденах, а как к власти поближе приткнуться. Сидели бы сейчас все в оплачиваемых орденах, палец о палец, не ударив, ни жизнью, ни здоровьем не рискуя. И не на четырех метрах, а в особняке, и не с водкой, а с текилой, или еще не знаю с чем.
Все такие заслуженные, честные все. Потому, как если на чиновничью пенсию спрыгнул, и не посадили, нет тебя честней и совестливей во всем честном народе. Даже если знают все вокруг, что ты вор и хапуга. Но это вокруг, оно наверху никого не касается. Раз не посадили, значит, чист, как роса на траве, – Пояснил мент.
–Так не всем же во власти быть,– отпарировал сотрудник МЧС.
–Не ной тогда.
На четырех квадратных метрах опять повисла тишина.
– Я в принципе не ною,– нарушил тишину сотрудник МЧС, – но выходит, раньше у нас было две беды – дороги и дураки. Теперь три,– дороги, дураки, чиновники. Хотя третьи, наверное, самая главная беда.
– Еще четвертая есть – депутаты,– поддержал его мент, – сами по четыре сотни получают, и думают, что все вокруг них, получают по три. Оттого и бензин под сорок, и хлеб под полтинник. Не ведают небожители, что творят.
– А помните новости « Со строительства космодрома свистнули 90 миллиардов» и это с государственной стройки. Разве можно было даже подумать об этом в любое другое время? Враги народа – со всеми вытекающими,– поддержал его « полицмент».
– У меня, один из бывших моих подопечных, аферист, кстати, знатный, называет это, не беспроцентной ссудой, а беспроцентным займом. Посадят или нет за такие деньги, это еще вилами на воде писано. В крайнем случае, условно, или как с « мебельщиком» сдернут с одной должности, в утешение дадут другую. И перед законом, как слеза и при деньгах. А еще он говорил,– перед «рыжим» с его «нано» на колени готов стать. Это же надо такую аферу столько лет качать. Деньги из бюджета рекой, а ты только о планах тверди. Гений, не зря же рыжий,– поделился мент.
– Так чего? С « причудами» страну натянул? Натянул. На свободе, живой. Теперь ему и черт не брат. Клево, молодец. А мне то, чего делать, воровать у нас нечего, да и не умею я,– спросил сотрудник МЧС.
–Ну вот. Все сам и сказал. Если воровать не умеешь, на какой, ты им нужен, вместе с Орденом и ранением,– подвел итог «полицмент»
– Да хотел я туда попасть. И Мэр более – менее к нам хорошо относился, из служивых был. Да не успел. Мэр сменился. Откуда-то из бензиновых пришел, всех своих за собой притащил. Остальных из девок набрал: ноги от ушей, выше шеи мозгов нет, одни серьги, причем не дешевые. Ну, короче пролетел,– посетовал сотрудник МЧС.
– И чего? Думаешь, прижился бы у них? – поинтересовался мент.
– А чего теперь об этом. Все равно ведь не попал,– ответил сотрудник МЧС.
– Так за что пьем? За мудаков или за тех, кто еще не скурвился? – предложил мент,– а впрочем, это одно и то же.
И четыре квадратных метра заполнил звон сдвинутых стаканов.
ЗАПЛАТИ ТУДА, НЕ ЗНАЮ КУДА.
КУПИ ТО, НЕ ЗНАЮ ЧТО,
(СКАЗКА)
Выходной день. Классический режим три «П» – пиво, пульт, пижама.
Как пульт управления теликом появился, книжки читать перестал. Некогда. Теперь покруче занятие появилось – сто щелков туда, сто обратно. Мелькают страны и города, океаны и моря, просто лица, и омерзительные рожи. Менты, преступники, депутаты, вожди, фильмы, сериалы. Иногда, качающая головой жена, но этот образ я сразу переключаю, и звук убираю, в смысле отворачиваюсь. Слов нет, в нирване лежу – пивка махну, пультом щелк, полотенцем по лицу проведу, пот сгоняю, чтоб глаза не заливал, смотреть не мешал. Дело к обеду. Рука, как говориться, «колоть устала». Нет, но были же люди «богатыри не мы», с утра до вечера мечом махали, а тут пульта до обеда не удержать. Правильно внук говорит,– Пора «чипы» вставлять в головы, сейчас бы мысленно «ТИВИ» управлял, лафа, и с пивом надо, что-то придумать. Когда кончается, чтоб не бегать. Мысленно представил: руку протянул, и вот оно! А чего, может и доживу. Закрыл глаза, начал представлять – руку вытянул, пива взять. Жена по ней хлоп. Ты чего от безделья в Кашпировского играешь,– спрашивает. Открываю глаза, она передо мной, а за ней! За ней экран потух, телевизор не работает!
Отодвигаю в сторону, помеху для пульта. Красной кнопочкой щелк. Нет результата, тьма-тьмущая. Опять щелк, но хрен, морковки не слаще, нет позывов к показу. Что же ты говорю, звезда моя ненаглядная, каким импульсом передним или задним, ящик вырубила? Ты еще не Кашпировский, а я не Лонга, чтоб на расстоянии действовать,– отвечает она мне. Сам подумай, если б я могла. Где бы ты лежал? Что ты, цветок мой, – отвечаю я, не мешкая, быстренько представив, где бы я лежал, – что нам без способностей плохо?
–Тебе без них, так в самый раз, кроме пульта в руке, ни на что не способен,– намекнула она, на бывшее когда-то толстым и крепким, но истощавшим от лени, обстоятельство. Оценив, такими словами, мое мужское начало, она вышла из комнаты.
Не теряя надежды, еще пару раз нажал на красную кнопку, результата ноль. И это надо в выходной, верный друг и попутчик, а так подвел. Смотрю, а в углу тахты, книжка лежит, внук вчера оставил. Лень, конечно, но дотянулся, хорошо хоть вставать не надо. На обложке буквы заглавные, расписные
« Русские народные сказки». В голове сразу деревня, печка, бабушка моя,– В некотором царстве, заморском государстве…
Открыл из любопытства, чтоб детство вспомнить, за полтинник года-то, как– никак, подзабыл местами. Открыл на середине, вспомнил буквы, благо большие, прочитал: « Поди, туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю, что». Начал читать, а глаза слипаются, страницы еле ворочаются…
Стою за резной колонной, мраморной. Оглядел себя. Матушки – святы! На мне кафтан лазоревый, сапоги юфтевые, шапка с бобра ободранная. Прикинул одеянье, в ё – у.е., в евро на тысячи тянет, в долларах и того больше, это за материал только, а если еще и историческая ценность посчитать. Туман в голове пошел, еле прогнал, когда в рублях стал прикидывать. Но быстро прекратил, – чего голову чепухой забивать. Смотрю, в одной руке перо торчит, другая, банку держит с темной жидкостью.
С трудом, но доходить начало, через свое образование в три школы: для проверки на стойкость педагогического коллектива, переводили из одной в другую. Два заушных института под старость. Писарь я, теперь, или дьяк, а какой цвет к какому приказу, тут и вспоминать не стал. А чего вспоминать, если я и не знал никогда. В школе то более – менее до пятого класса учишься, А потом у соседки топыриться начинает, у тебя в штанах змей – искуситель головку начинает поднимать. И начинается совсем другая история. Прогнал я, не ко времени набежавшие воспоминания детства старшего и юности начальной. Стал вокруг головой крутить. Батюшки-святы!
Хоромы-то царские! Потолки под десять метров, золото кругом! Голова закружилась от красоты такой, чуть в осадок не выпал, в том смысле, что чуть на пол не грохнулся.
Слышу голос, такой, противный, которому никто поперек. У нас так, чиновники высшего ранга верещат, – Дьяк, воровского приказу! Кручу головой, кого, думаю, зовут,– Сим мгновеньем предо мной, как топор пред головой!
Мелькнуло в голове: палач в красной рубахе, топор, сверкающий в последних солнечных лучах.
2
Пулей, выскакиваю, и спешу успеть по плитам к тому, кто в позолоченном высоком кресле посреди хором. Хоромы с аэродром, скорость набрал приличную. Лечу со свистом, полы кафтана, на голове, от встречного ветра задрались, сапоги журчат переборами, не давая сбиться с набранного ритма.
К кому лечу, пока не знаю, но надо, про топоры в этакое время, я наслышан, махают вдоль и поперек, а голова у меня одна на все времена. На подлете к креслу резко торможу, гвозди на подошвах выдают шлейф искр. Гашу инерционное движение тела вперед, выпрямляюсь.
Дедок сидит, бороденка клинышком. Взгляд пронизывающий такой, ничего хорошего не обещающий. Слева от него баба разодетая, вроде на сносях. Разглядывать некогда, вспоминаю, фильмы исторические, эпизоды, как страницы в энциклопедии листаю. На всякий случай, сразу на колени, бух. Это-то и у нас всегда в тему. Два раза башкой приложился к подножию кресла, вспомнил, что надо три. Еще три приложился, много не мало, лишним не будет. Голову не поднимаю, жду, когда снова окликнут. Или топором заедут, пока не знаю, но выбор небольшой. Жалко голову, а что делать. Лоб уже замерзать стал, когда по шапке сапожищем, этот, с бороденкой, заехал. Худенький, в чем только душа держится, но сапогом тыкать, специалист, сразу видать, причем, с огромным опытом. Голова, даже через «бобра» загудела, будто обухом въехал. Голову поднимаю, он на ступеньку рукой показывает,– садись мол.
Развернулся я, присел, как велено. Свят, свят и брат и сват! Полна народу хоромина. Я пока летел, топором – то напуганный, видно скорость приличную набрал, у «гайцов» радар бы задымился, раз не разглядел ничего. На такой скорости все в одну линию сливается. А тут разглядывать начал. Бояре думные, родовитые, понял я. Сидят они по сторонам на двух лавках, а лавки эти, вместе с ними уходят за горизонт, конца не видно. Пришло в голову сравнение: думных-то как у нас, навскидку, тоже сотен пять. И все в шубах, от Диора хотел подумать, но в это время его не было, в общем, хрен знает от кого, но что натуральней наших, к палачу не ходи. Шапки собольи, да песцовые. Я в мехах разбираюсь, прошлый год жена, все лето по бутикам таскала. Не купили ничего, но нащупались и налюбовались – страсть. А эти и щупать не надо, за одну такую – пара меховых бутиков и мы с женой в рабство навечно в придачу, и то маловато будет, меха-то на ней, с пол тундры песцов ободрать надо. Сижу, не шелохнусь, только глазами зыркаю. Вот думаю Дума, так Дума, видно, что ума под высокими шапками не счесть. Одна такая голова под шапкой, с десяток, а то и с сотню, наших заменит. Наши «бояре» перед ними, как псы безродные, как сироты с приюта. Освоили только, как деньги с бюджета «пилить», да с трибуны лаять, а в остальном ни рожи, ни кожи. Представил морды их, среди лиц, благородных этих. Челюсть, судорогой свело, глаз задергался. С трудом, но выправился. Не дай бог, подумают, что на них порчу навести хочу, топором поправят. И ведь, что я вспомнил, откопали где-то мои мозги, от страха наверно: бесплатно ведь сидят, и этому щупленькому советуют, на общественных, так сказать началах. Кормятся от вотчин своих, предками заслуженных, да завоеванных. А наши? Задохнулся я даже от мыслей таких, но вовремя остановил себя – ни дай бог, на лице, что проявиться. И потом только, нашу думу на этих началах представил. Пустой зал, двое на заднем ряду. Пригляделся, Светлячки – племянички! Так это же, вожди наши, конверты клеят, по профессии-то «махоязы», вот и махают языками, конверты заклеивают. Уважение сразу к организации процесса во мне появилось. Даже «вождей» по специализации пристроили. Тут мои мысли, этот, с бороденкой клинышком, прервал. Грохнул он палкой длинной в пол, тут человек выскочил и затараторил: государь всея и всякая. И ханства и царства. Долго перечислял, навострился видать, не первый год повторяет.
Все встали, шапки качнулись, слушают, я тоже, вскочил. И терзает меня мысль, напоминает этот говорун, мне какую-то нашу, политутку. Прислушался, присмотрелся, дошло: прямо двойник, старшего по справедливости. Наговорит, нашумит, и… этот до новых вызовов, тот до новых выборов.
Тот, который говорил, замолчал. На колени упал, полу одеянья, которого в кресле, вроде как поцеловал, но мне – то отсюда видно – не целовал, лицо свое, потное вытер и уполз на карачках, лавируя меж кресел. Я сразу, «избранников» в этой позе прикинул: нет , не смогут. Зады жирные, креслами отполированные, из стороны в сторону бросать будет, кресло тощего, зацепить могут, а за это их топором обтешут, под размеры. Чтоб габариты, значит, соответствовали, и проходили, где должно. Вихляя, тощим задом говорун, исчез. А я в приготовления ударился, пока не началось, буквы в уме перебрал, даже «яти» повспоминал, чтоб не обмишуриться ненароком.
3
Вспомнил про роль запятых из мультфильма «Вовка в тридесятом царстве» не ошибиться бы, после «казнить» не поставить.
Перо оглядел, подгрыз малость, для тонкости. Лизнул пару раз, для мягкости. Свиток из кармана достал, развернул, руками подергал, пальцы размял, костями пощелкал. Голову к царю повернул: глаз навострил, лысину под углом выставил, чтоб блики ему в глаза не давала.
А он, внимательно так смотрит на меня, и палкой своей, пристукивает в задумчивости, легонько так, пока пристукивает. А глаз чернявый, нехороший, полный неожиданностей.
Это приготовления мои, его отвлекли. Смотрит он, не хорошо как-то, не хорошо, будто подумывает, как меня наказать. Испугался я. «Иван Васильевича» вспомнил, Шапку сдернул, в руке зажал. И заорал, как блаженный, – Прости, холопа, грозный Иоанн, что привлек, твое внимание! И судьбу, не пытая, со ступеньки прыг, лбом в пол хрясть – хлоп. Правду скажу, поклонов не считал, но лоб звенел, как царь-колокол, пока прощенья с сапога дождался.
Встал он с кресла, стукнул палкой и говорит, – Бояре думные, чтоб пес шелудивый, вас разодрал, придумали ли чего? Неделю вам дал, чтоб отдохнули. Чтоб меда попили, да, девок дворовых пощупали. Аль, не хватило?
Ишь, ты,– думаю я,– так вот они откуда у нас, думские каникулы, по неделе, но двадцать раз в году. Полезного, ничего не переняли, один лишь разгуляй. Мало диссертаций слизывали, так и тут сплошной плагиат.
Ну, кто ответ держать будет?– рыкнул грозный царь, и посохом с силой об пол, – Кто скажет, где денег взять, когда вся казна пропита, про дуванена? Царь персидский денег просит, поиздержался нехристь, шах ичкерийский взбунтоваться грозит, чтоб у него мудя, на челе выросло. А я сиротинушка? Совсем до ручки дошел: в баню, без девок, без мыла хожу. Доколе, я это терпеть буду?
И взором чернявым, многообещающим таким, карами грозящим, по думным боярам провел. Двое по сторонам у кресла стоящие, алебардами потрясли, наглядно, царский взгляд, подтвердили.
Шапки высокие затряслись. Я сразу, прикинул. Если шапки так трясутся, какой – же каруселью под ними-то все ходит. Смотрю, толкают на середину какого-то боярина. Он назад, а его снова, уже с пинками, на середину. Худородный, по шапке из чернобурки, видно, крайнего нашли, которого не жалко. Ему перед царем и ответ держать. Снял он шапку, мехом потное лицо подтер, глазищи в потолок упер. Перекрестился три раза и завел:
