Александр Евгеньевич Никифоров
Вот был слуЧАЙ. Сборник рассказов
Мужик рядом, усиленно, с надрывом закхекал.
– За достойного кандидата. Того, кому вы доверите свой голос.
И тут наступила тишина. Мы даже , сначала не поняли, что она закончила, и только потом врубились.
Ё – мое, у них же не у нас, рабочее место прибирать не надо. Рот захлопнул и свободен.
Немножко похлопали, спеша, снова зажать купюры в кулаке, мужика к микрофону, приглашая.
Тот тоже, как под копирку, о доле нелегкой, депутатской. Но жальче коллеги говорит. Жалость в голосе, аж до кишок пробирает. Пятнадцать минут, перед нами пожаловался – у всех рты открыты, и глаза слезной поволокой накрыты от сочувствия. Когда талант от сердца, от рождения, он наружу сразу прет, его ни под каким значком с трико лором не спрячешь. На семнадцатой минуте, слышу – засопели справа и сзади, Виталька слезами с соплями коленки пачкает. Только первый ряд стойко держится, видно, иммунитет, выработанный на таких гостей.
На двадцатой минуте, Виталька, оторвал от коленей заплаканное лицо, и с надрывом шепчет по ряду,
– Мужики, мы ж не такие бессердечные. Давайте скинемся, соберем хоть немножко. Кто же думал, что бедствуют они так?
4
А мужик, соловьем разливается: брюк, говорит в месяц, по три пары, протираем. Ботинок в думских коридорах, от каникул до каникул, по пять пар снашиваем.
Поймало мое ухо, нестыковку в речи депутата. Что-то непонятное стал излагать. Штанов всего три пары протирают, а ботинок стачивают пять? Когда они их успевают протирать? Или прямо в креслах бегают? Но додумать не успел.
Передал мне Виталька, танковый зимний шлем, почти доверху купюрами набитый. Шлем, знаменитый. Слесарь наш, Егорович, его с войны носит. Сносу, говорит, нет. Это вам не пыжик стриженный, а лайка настоящая эскимосская. Это он про мех, а не про кожу. А кожа на нем настоящая кирза, толщины такой, что когда ударить нечем, он этот шлем, запросто вместо кувалды использует.
Держу в руках, это чудо оборонной промышленности, и опять вспомнилось. С полгода назад отмечали юбилей у Егоровича, так тогда Вась-Вась, по кругу кепку свою пустил, «плевками» их называют, мелкая, только-только темечко прикрыть. А тут на тебе, этим, шлем глубокий…
Тут со сцены, такое завывание пошло, так меня за душу зацепило, что отделил я на ощупь, от зарплаты примерно половину, и бросил в шлемофон. Мужики вокруг чуть ли не белугами ревут, у Витальки от соплей, колени блестят, как гладь озерная в безветрие. Еще бы минут пять, и он бы и меня всего, своими слезными соплями уделал. Но тут депутат замолчал, речь закончил. Слышно четко стало, как всхлипывает мужская часть слушателей, и как ревет в голос женская.
Не выдержал я такого напряга, выскочил в первых рядах на улицу, весь на жалость заряженный. Хотел даже вернуться, бабе этой, на юбку, или чего она еще там протирает, оставшуюся зарплату отдать. Но из дверей народ повалил. Зажал я покрепче в кармане, то, что осталось, и домой пошел.
– С этого все и пошло – перебирал я в памяти по дороге в гараж, все последующие события…
После собрания, только в свой подъезд зашел, а по нему ароматные волны борща плещутся. Запах такой, что если у кого аллергия на борщ, тот выше второго этажа не поднимется, в обморок упадет. У меня ее нет, у меня наоборот, обильное выделение слюны, поэтому я мигом добрался до своего пятого этажа.
В квартиру вошел, сразу деньги жене отдал. Она, не считая деньги, сунула их, в карман халата.
– Садись,– говорит – ужинать, я борщ сварила.
Тут я возьми и брякни, а ведь никто за язык не тянул, прямо гипноз какой – то депутатский,
– А у них вот, на борщ времени нет, все о нас думают.
– Ты про кого? Погоди не заводись, – положила, успокаивая руку, на мою жена, – что случилось?
Тут я все, как говориться, до копеечки и выложил.
Ужин, конечно, отложили. А после пересчета оставшихся от зарплаты наличных, жаркие дебаты начались.
– Видела я, шлифанутых, но чтоб до такой степени, – начала жена, и ложкой моей, в борщ еще не помоченной, меня по лбу хрясть.
Тут нашу кухню сынок посетил. Он с семьей своей в соседнем подъезде живет, но нюх у него, лучше, чем у собаки той, чьим мехом шлем у Егоровича подбитый. Как мамой запахнет с работы пришедшей, он тут как тут. Вообще-то парень он у нас современный, законопослушный. В том смысле, что закон чтит и уважает. В восемнадцать лет, священный долг стал исполнять. Двоих детей усыновил, через брак с их мамой. С двумя, по закону, говорит, в армию не берут. Третьего быстренько заделал, теперь на работу, говорит, не берут. Семья, отвечают, многодетная, растить и содержать, государство должно. Внуку три года скоро, так на мамкиных харчах, вся многодетная семья и держится.
– О чем спорите?– сел сынок за стол, и мою тарелку к себе двигает, – голосовать за кого собрались? Вот ты, мама?
– За колхозника, наверное, – отвечает жена, – работящий вроде мужик. Денег столько заработал, что в наших банках не уместились, за границей держит. Усы, опять же, почти как у Сталина, может порядок наведет.
– Чем наведет – то усами? – хмыкнул сын, переливая из тарелки в ложку остатки моего борща, протягивая пустую, – плесни еще, мама.
– А сам за кого голосовать собрался? – не выдержал я, проводив, комом скопившейся голодной слюны, вторую тарелку борща, поставленную перед сыном.
5
– Я – то, – пробурчал тот, пережевывая, откушенные сразу полбуханки хлеба, – я за «Чтошку», голосовать буду.
– Я чего – то про такого не слышал? – удивился я.
–А поумнее других будет, – глухо ответил сын, уминая вторые полбуханки, запивая ее остатками борща, – вопрос задает, а ответа не ждет. Знает, что не дождется.
– А я за Ксюху, – прилетела из комнаты дочь, фанатка « домов второго употребления». Как выберется, всех своих из «домов» к себе подтянет. На красной площади тусоваться будем.
– Ты, погоди. Она же Крым не признает? – воскликнул я от негодования.
– Папа, ну какой Крым, когда Кремль на горизонте, – схватила дочка со стола кусок хлеба и убежала.
– А сам-то за кого? – спрашивает жена, – даже тарелки борща за ответ, не предлагая.
И вот опять. Кто меня за язык дернул. Нет, чтобы промолчать, ведь и так сижу весь голодный. Разве убыло бы от меня? Так нет же, вскочил со стула – голодный, злой, взъерошенный, и как Ленин с броневика, ржавеющего у Финляндского вокзала, начал кричать на всю квартиру,
– Я целиком поддерживаю курс, проложенный нашим Президентом и правительством! Я за стабильность в экономике, за рост благосостояния трудящихся и увеличения пенсий. За крепкий суверенитет и независимую внешнюю политику, в которой…
На этих словах, для меня все закончилось. И стабильность в виде питания, и суверенитет в виде трехкомнатной квартиры.
Теперь вот в гараж шлепаю, так сказать, последний оплот суверенитета.
Открыл дверь. Освещение, калорифер врубил. Пока время есть, обустройством быта занялся. Резиновую лодку накачал. Руками помял, проверил. Поупруже нашего домашнего матраса будет, хотя тот, как эскадра таких лодок стоит. Разлегся на ней, она у меня, с надувным дном, никакого хруста. Благодать, немножко потрясешься, будто на волнах качаешься. Покачался, спел «Врагу не сдается, наш гордый Варяг» для усиления душевной стойкости, и веры в стабильность.
Сходил снегу набрал, в минуту на «трехсотой» растает. В кессоне баночку нашел, с брусникой пятилетней. Чайку попил, лицо всполоснул и на работу собрался, смена с двенадцати.
К диспетчеру зашел, путевку взять, а она меня прямо с порога,– в кабинет Вась – Васича, быстро беги, – и смотрит как-то жалостливо. От встречи вчерашней еще не отошла, подумал я.
Постучал, как положено, в директорский кабинет, ногами по «велком» пошаркал, это надпись на коврике такая. Русским языком, уже говорить лень, не то, что писать. В нем слова длинные приятные, а тут «велком» и думай, что хочешь.
Открыл дверь, а там заседание в полном разгаре. Василий Васильевич со вчерашними гостями сидят за столом. На столе среди раскиданных бумаг, как островки в белом море, стоят тарелки с едой, и два «маяка» в виде бутылок «Пепси-колы».
– Заходи, заходи, – подскочил ко мне Вась-Вась, крепко пожимаю руку, – мы тут, видишь ли, еще со вчерашнего собрания не разошлись, стратегию предстоящих выборов вырабатываем, – объяснил он, мне с неслабым алкогольным выхлопом.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я. Гости в ответ кивнули.
– Чего понадобился, Василий Васильевич, – спросил у директора, – я ж водитель-профессионал, в выборах этих, ничего не понимаю.
– Вот это и здорово, это то, что нужно, – подлетела ко мне человеческая особь мужского пола, с депутатским значком
– Голосовать мы же за одного кандидата будем? – и глаза в потолок.
Я свои туда же направил, а там пусто ни какого намека, ни портрета, ни описания.
– За какого кандидата? – начал уточнять я.
– Сюда смотри, раз такой непонятный, – рявкнул директор. Мигом разворачиваюсь к нему. Стоит и рукой, за своим креслом на стене, портрет поглаживает.
– Сказали бы прямо, чего загадками говорить, – попенял им я, – о нем даже разговору нет. Предан я ему душой и телом, вот чтоб сдохнуть мне сейчас на этом месте, если вру.
– Ты погоди пока, коньки-то отбрасывать, пригодишься еще, – успокоил меня Вась-Вась, в моем верноподданническом рвении, – работа у нас для тебя есть. В выходной, по двойному тарифу.
– Виталька же в выходной работает, – удивился я.
–Да пусть твой Виталька работает, – зазвенел женский голос.
6
Во мне сразу инстинкт проснулся, развернув меня на женский голос. От моего жгущего взгляда, у нее сразу плечико на «автомате» колыхнулось, и значок в поле зрения попал.
Смотрю, «шапка» прически целая, чуть-чуть с задней части приплюснутая. Видимо об подголовник, кресла директорского намяла, пока стратегию обсуждали.
– Мы хотим предложить вам работу в качестве наблюдателя на избирательном участке. Вы же у нас в пятой школе голосуете? – спрашивает она, стойко выдержав мой взгляд.
–А чего, спрашивает, если сама знает? – подумалось мне. Но вслух об этом спрашивать не стал, может принято у них так, людей государственных, перепроверять все надо, ошибиться боятся.
А мне, почему в этот момент, шуба ее вспомнилась. И нее долго думая, я ей тоже вопрос,
– А шуба – то ваша где? Что-то я ее в кабинете не наблюдаю. Сперли что ли?
– А в каком плане, вы интересуетесь? Я вам о предстоящей работе, а вы о шубе?
– Вещь – то, наверное, очень дорогая, вот и беспокоюсь. А не можете вы мне сказать. С какого хоть зверя заморского сшита, я таких, шуб, никогда не видел – пояснил я свое любопытство.
А у нее на мой интерес, глаза в размер тарелок сделались, что на столе. Уставилась она ими на своего собрата.
А тот в ответ усмехнулся, посмотрев на меня подозрительно. Глаза к потолку поднял, и произнес так загадочно, – Викунья.
Я подумал, имя это, дамы в шляпе из волос. Сразу руку ей свою протянул, и со всей вежливостью на какую только был способен, произнес, – Красивое какое имя, а меня Петром зовут.
А она мне в ответ, хлопнула ресницами, – Наталья Николаевна я.
– Понимаю все, не совсем автобус, – заверил ее я, – Викунья-то выходит, псевдоним ваш депутатский. Как у Ленина со Сталиным. Вам с Вашей законотворческой деятельностью, без него никак нельзя.
Я слышал, что как депутатство кончается, вам пластические операции оплачиваются, чтоб народ не признал. Это правильно придумали, народ – то у нас не злопамятный, но ничего не забывает.
Наталья Николаевна смотрит на меня, как Ленин в свое время на буржуазию, молчит, и ресницами хлопает.
– Викунья, это не псевдоним, это зверь такой. Из его меха, шуба у Натальи Николаевны пошита – вступился за нее коллега, – верблюд это пустынный, без горбов только. Когда шуба из его настоящей шкуры, то стоит ого-ого, – объясняет мне он, а сам своим левым глазом полной тезке вдовы Пушкина, щелк-щелк. Сигналы подает, почти как наш механик, когда после смены сообразить предлагает, – у нее – то подделка копеечная тьфу.
Она тут же из молчаливой паузы выходит и ему в унисон, говорит, – Да и не покупала я ее вовсе, нам их в Госдуме, как спецодежду выдают.
– Ну, тогда о чем разговор, и свистнут не жалко, еще выдадут. Так что вы там, про работу-то говорите? – спрашиваю я.
Смотрю, а дама не отвечая, по стеночке кабинета к двери. Не успел и глазом моргнуть, как исчезла.
–Ответственная, – похвалил я ее, – смотри, как за спецодежду переживает. Так скажет мне кто, делать – то чего?
– В общем и целом, почти ничего, – пригласил меня за стол коллега дамы, – придете утром на участок, скажете, что наблюдатель от самовыдвиженца, и все. Сидите, смотрите. Сейчас удостоверение выдадим.
Кивнул он директору, тот в стопке бумаги на столе порылся, вытащил из нее листок, протягивает мне. Смотрю – черным по – белому, наблюдатель моя фамилия, дольше мелким шрифтом, я читать не стал. Оторвался от листка, а в кабинете тишина, торжественная такая. Вась– Вась и товарищ со «значком» смотрят на меня, будто вместо листка, орден вручили.
А я в такой ситуации еще в Армии бывал. Наш призыв на дембель пять раз провожали. На плацу постоят, «Марш славянки» оркестр вдарит, потом «Смирно». Постоим с десяток минут и опять в казарму. То «ПНШа» с нашими документа не найти, то жена комполка в город на командирском
«Уазике» укатила, а ему до плаца двести метров идти влом…
Встал я в кабинете по команде «Смирно» пятки вместе, носки врозь на ширину ступни, подбородок слегка вздернут, живот втянут, глаза не мигая на портрет, вперил и чеканю, – Служу выборам и автобусному парку!
У работодателей моих лица вытянулись, сказать что –то хотели, но присутствие третьего товарища, даже на портрете, сдержало все их эмоции.
7
Закончив ритуал, напомнил Вась – Васю, – вы, господин директор, про двойной тариф, уж будьте так любезны, не забудьте.
Вместо него, «Триколорный» подскочил. Руку трясет, улыбается, – Будет, – говорит, – будет дорогой вы мой, все будет. А если еще и результаты порадуют, так я вам, со своего фонда подкину.
После этих слов, мелькнула у меня в голове мыслишка, – А что, если я у него , шубу для жены попрошу? Моя же не знает, что это спецодежда. Приду с выборов с подарком, помиримся сразу. С шубой-то, приходи кума любоваться! Сват королю, кум министру! Материальный-то стимул, он в последнее время, ох как затмил моральный.
И так мне эта моя мысль понравилась, что говорю я этому, господину со значком,
–А с фонда спецодежды думской, нельзя мне, господин хороший, шубу, как у Натальи Николаевны?
Смотрю, глаза у него потухли, видно строгий учет, только бабам дают.
– Подумаем, подумаем, – ответил он, пожав мне руку, провожая к двери, – удачи вам, да и всем нам, – добавил он, выпроваживая меня с кабинета.
Спускаюсь по лестнице, навстречу Наталья Николаевна с шубой из фальшивого верблюда в руках, которую, как дитя любимое, крепко – крепко к себе прижимает. В раздевалке внизу, похоже, повешена была.
– Вот, видите, казенное имущество в целости и сохранности, – сказал я, поравнявшись с ней на ступеньке, слегка погладив мех шубы, – а как делать научились, от настоящего меха не отличишь.
–До свидания, – ответила, слегка покраснев, дама, и стала подниматься выше.
– И вам не хворать, – пожелал я, спускаясь вниз.
–Ну, чего подмываться бежишь? Полную клизму вставили? – спросила меня диспетчер.
Ну, как я могу, на непосвященных обижаться. Я только что, главному на портрете, в деле выборов присягнул, а она мне, – вставили?
Хотел я ей ответить, что с таким «мандатом»» в кармане, я сам кому хочешь «вставить» могу. Так как теперь лицо, «неприкасаемое», вроде как, часовой у знамени. Два дня еще, как пить дать. Наблюдатель, как – никак от самого выдвиженца, который у нас на всех один. Остальные – то все по разным углам: кто от партий, кто от платформ, колхозов, баз овощных, и даже домов легкого поведения.
В общем, отвечать диспетчеру на вопрос, при нынешнем своем статусе, я не стал. Молча взял путевой лист, и на выход. Слышу, в спину фырчит, – Видно по самые гланды всадили, говорить, даже не может.
После смены механик, соблюдая традиции, пристал, – Может по рюмашке? Он по пятницам, всех так с маршрута встречает. Еле-еле, отговорился, всю дорогу пока до гаража шел, от этой своей, категорической твердости переживал. Но до выборов, нельзя ни капли. Выпью, язык развяжется, все секретные планы руководства сдам. Раз присягнул надо терпеть, не ради руководства, ради двойного тарифа. Эти мысли, а может и будущая шубейка для жены, прибавили мне силы и стойкости. По пути в сетевой супермаркет зашел. Удобный магазин, все есть, чего захочешь. Скоро еще и лекарства продавать будут, а то народ в последнее время, от цен, прямо в зале в обморок падать начал. А я с желанием портрет купить, того, кому «присягал» зашел. Хотел такого, как у директора в кабинете: целеустремленного в морской форме, в неизведанное еще, светлое будущее смотрящего. Зовущего за собой. Но как цену посмотрел, понял, что пока мне, в светлое будущее вместе с ним не заглянуть. Присмотрелся к печатной продукции, прикинул наличность. Решил приобрести двойной портрет. Самовыдвиженца, и дублера, того кто слова его в народ передает, за свои постановления выдавая. Поинтересовался у продавщицы, удивляясь, – А чего это двойной портрет, вдвое дешевле одного?
