Алекс Фрайт
Бумеранг
7
В старину арабы говорили: «Если Аллах хочет наградить человека, он дарит ему путешествие в Дамаск».
Аста очень не любила это ощущение – когда закладывает уши в самолёте. Она знала, что надо сильно, широко зевнуть, и тогда эта заложенность исчезнет. Но вот то, что исчезает она через громкий болезненный щелчок – вот что было самое неприятное. В этот раз она даже не пыталась зевать, несмотря на то, что быть глухим, пусть и временно, не самое приятное в жизни. Она знал, что её ждут куда более неприятные вещи. Иллюминатор был слева. Край крыла мелко вибрировал. Облачность отсутствовала. Ей повезло увидеть, как самолёт закладывает вираж над городом. Столица Сирии великолепна весной, когда зацветают абрикосы и яблони, и бело-розовая кипень садов накрывает город. Весной она похожа на рай. Сейчас была осень…
Аста была готова восхищалась древним городом в любое время года. Хоть и выросла в каменных джунглях однотипных панельных домов, и все же для неё было каким-то своим особое очарование старого города – узких, мощённых булыжником улочек, тихих зелёных двориков, бань с расписными куполами, караван-сараев, где, устав от долгого пути, отдыхали купцы и погонщики верблюдов, его мечетей и медресе… Именно отсюда начинался Дамаск. Здесь находилось его сердце – древняя Цитадель, мощные серые стены которой помнят имена грозных арабских халифов. Даже памятник Салах Ад-Дину: летящий всадник попирает копытами лошади поверженных в прах унылых рыцарей, чем-то удивительно напоминал ей Георгия-Победоносца.
Эту часть города буквально распирало от лавок и магазинов. Сирийцы считают, что самый короткий путь к богатству – торговля. Казалось, что торговлей занимается каждый от мала до велика. Престижное дело. Сам Пророк не гнушался… Товары наползали на неё отовсюду: они были развешены, уложены под стекло витрин, брошены на землю. Надо смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Парча, точёные кувшины с узким горлышком, чеканные кубки, старинные ятаганы. Кипы тканей, горы свитеров… Туфли висят в связках, как лук. Кто и когда это купит? Но опытный продавец с одного взгляда определит, какие у вас ноги и какая обувь вам нужна. И редко кто устоит перед его советами, пересыпаемыми комплиментами. Она не устояла. Теперь в её сумке, рядом с пистолетом и запасной обоймой, лежала пара вышитых бисером удобных туфель.
Тысячи лавок, мечети, мастерские, парикмахерские, харчевни… Аста потянула носом. Куски баранины на шампурах медленно поворачивались над углями, истекая жиром и источая одуряющий запах, в овощном ряду трудились резчики лука и моркови. Она невольно сглотнула слюну – ей нужен ювелир, а не повар.
Старый мастер выключил газовую горелку – полчаса отдыха каждый час в его возрасте уже стали необходимостью. Затянулся сигаретой, прикрыл глаза, придумывая новый рисунок для серебряного браслета. Она остановилась, рассматривая чудесные изделия на рваной тряпке перед ним. Потом наклонилась и взяла в руки неприметный браслет с тремя красными камнями в центре. Старик приподнял веко, бросил на неё заинтересованный взгляд, и вновь закрыл глаза.
– У меня есть точно такой же, – тихо сказала она. – В прошлый раз вы говорили, что он единственный.
– Кто слишком часто напрашивается в гости – рискует получить за столом слишком большой кусок, – проворчал ювелир себе под нос. – Можно и подавиться.
– Кто знает, – она улыбнулась и поправила платок, – может быть, вы и правы.
– Идите в дом, – буркнул он.
Дверь распахнулась, и пожилая женщина, в облике которой явно угадывались славянские черты, пригласила её войти. Аста давно привыкла к таким лицам в арабской стране. Тысячи сирийцев учились и работали в СССР, потом в России, и добрая их половина вывезла с собой русских жён. Кто-то бы сказал, что в дальних поездках всегда приятно встретить что-то близкое и понятное тебе. Многие, но не Аста. Она не страдала сентиментальностью – ей было все равно, кто перед ней, особенно, когда палец почувствует спусковой крючок.
Мастер вошёл следом. Жестом указал на ковёр. Хозяйка поставила перед ней поднос с фруктами. Она каждый раз поражалась – почему из плошки с лакомствами в каждом доме обязательно торчат огурцы. Но есть неписаное правило: никогда не спрашивай, зачем? Нравится – ешь, не хочешь – поблагодари. Она поблагодарила и приготовилась слушать.
Разговор оказался долгим. Казалось, что сам старик получает удовольствие – от прохлады полутёмного помещения, стакана горячего чая, доверительной беседы. Он сидел на мягкой подушке, как обленившийся кот щурил глаза, неторопливо отвечал на её вопросы. Однако, Аста, в отличии от него удовольствия не получала. Разговор затянулся, был нудным и наполненным какими-то иносказательными фразами, общими намёками, и вообще… информацию старого ювелира можно было назвать никакой. Но был адрес неприметного дома в поселении за полсотни километров от столицы, и было одно уточнение: семья для сирийца – все! Любовь к земле, к журчащему ручью, тенистому дереву, тёплому очагу – в крови. Здесь любят детей, трепетно относятся к родителям, особенно к матери. Говорят, «Любить можно многих – родиться только от одной». У них нет домов престарелых. Они просто не понимают, что это такое. Старики живут в семьях, окружённые заботой.
– Семья… – с горечью прошептала она вслед этим словам и опустила глаза, разглядывая вышитый узор на ковре.
Загудел мобильник, возвращая её в русло беседы. Она извинилась, прочитала сообщение, недоуменно пробежала по дисплею во второй раз и сжала кулаки. Ювелир понял, что пришло время расставаться.
Напоследок её угостили чашечкой обжигающего арабского кофе с кардамоном. Затем она поднялась. Учтиво склонила подбородок и протянула ладонь жене хозяина – если гость мужчина, он пожимает руку только мужчинам – Аста была женщиной. В первый свой визит в Сирию она окончательно уверовала в поговорку: Восток – дело тонкое. Тогда, прощаясь, она подала руку старику-мусульманину в шапочке. Тот отшатнулся от неё, как от ядовитой змеи.
Аста была вне себя от гнева. Она покачивалась на заднем сидении пикапа и рассматривала затылок Шрамова.
– И что было дальше? – свистящим шёпотом спросила она.
– Ушёл, – буркнул он.
– Попортили его шкуру, конечно, но ушёл.
Капитан Слабко цыкнул слюной сквозь зубы в открытое окно водительской двери, потёр бритый наголо череп.
– Две пули точно унёс. Прикрытие у него было. Серьёзное. Думал, если попадёт, так в дыру сквозь бронежилет кулак пролезет. Палил, как из гаубицы.
Она до сих пор не могла взять в голову за каким чёртом этих придурков отправили в Сирию. Мало того, что старлей Шрамов был, выражаясь словами известного барда, «туп, как дерево», так и капитан Слабко был стопроцентным клиническим идиотом. И оба они по-арабски могли выговорить только два слова: «ля афхам» – я не понимаю.
Аста скрипнула зубами так, точно хотела сломать их все до одного.
– Почему я узнаю об этот только сейчас? От вас!
– Хижук приказал. Сказал немедленно взять и выбить информацию, – капитан усмехнулся. – А потом, говорит, наша красотка вам дело найдёт.
– Нашла уже. Окно закрой. Песок на зубах скрипит.
– Махнуть бы стакан, а то что-то муторно, – неожиданно брякнул старлей. – Что не делай – все ей не так.
– От одного вашего вида муторно! – вызверилась Аста. – Взялся – делай! А то все на авось.
– Да ладно, – примирительно сказал Слабко, – теперь ты с нами. Исправишь, где мы накосячили.
– Ты, когда пьяный, на его свадьбе, – она ткнула пальцем в Шрамова, – стекло в ресторане выбил, новое купил, или старое исправлял?
– Это ты к чему вспомнила? – обиделся капитан.
– К тому, что осколками можно порезаться. И пьяному, и трезвому. Проблемы у нас теперь. Я…
Она замолчала. Нечего её спутникам знать, что ей пришлось связаться с Кайрой, чтобы найти Латифа. И стоит только той заподозрить её в причастности к смерти врача и к нападению на Гензера, то все полетит к чертям.
– Решим. Подумаешь, – уверенно прогудел старлей и дёрнул могучим плечом. – Он прав – ты с нами. Это главное.
Аста поморщилась. Достала зажигалку. Прикурила сигарету, которая уже десять минут мусолилась то одним уголком губ, то другим, в ожидании этого чирканья колёсиком по кремню. Затянулась, помяла в пальцах размокший фильтр, понимая, что от злости не чувствует запаха табака. Выдохнула вместе с дымом несколько нецензурных слов и вдавила сигарету в пепельницу.
– Туда, – она сверилась с картой и указала подбородком вперёд. – Проблемы решать будем.
Аста кривилась, рассматривая скудную растительность пустыни за стеклом. Больше всего сейчас ей хотелось улечься на часик в горячую ванну, в крайнем случае, встать под душ хоть на десять минут! Она так и не умылась по-настоящему за последние сутки. Все времени не было, а в старом доме, где она провела ночь в тревожной полудрёме перед встречей с ювелиром, воду надо было три часа греть мазутным калорифером, ревущем, как бензопила.
Голуби переполошились, завидев на своей территории чужаков. Заметались по двору, заворковали громко, тревожно. Затем взлетели, едва не обгадив Асту с ног до головы. Она успела укрыться под навесом и постучала в дверь. Старуха в платке, увидев направленный ей в живот ствол автомата, прекратила тянуть дверную ручку и коротко вскрикнула. Шрамов, почувствовав, что может свободно войти, толчком руки отправил её на середину комнаты и переступил порог. Старая косила испуганными глазами на оружие и пыталась отползти дальше. Вторая женщина, ещё достаточно молодая, чтобы привлечь внимание мужчины, издала какой-то непонятный звук и ухватилась за кончики полотенца, висевшего на шее. За её юбку держалась девочка лет трёх. Рядом стоял мальчишка чуть постарше, разглядывая его из-под насупленных бровей.
Аста оглянулась через плечо. На улице было достаточно многолюдно. Проскрипела арба, груженная дынями. Процокал ушастый ослик с поклажей. Следом проехал со своей цистерной заправщик мазута, оповещая о себе резким звуком рожка. Она вошла в дом и закрыла дверь. Слабко остался наблюдать за дорогой и пикапом, скрытым с обратной стороны двора.
– Что вам нужно? – испуганно спросила молодая.
– Латиф, – сказала она. – Поговорить хотела.
Женщина машинально скосила глаза на старуху. Шрамов понимающе ухмыльнулся. Аста придвинула к себе стул и уселась верхом, положив подбородок на спинку. Подняла с ковра книгу.
– Эти дети, – поинтересовалась она, – ваши?
– Да, – хмуро ответила та.
– Они умеют читать?
– Нет.
– Значит, вы читаете им сказки сами. Какие? – спросила она.
– Алладина… – угрюмо ответила женщина.
– Вот и читайте, – она бросила ей книгу. – Представьте себе, что ничего не произошло. Откройте страницу там, где вы остановились в прошлый раз, попытайтесь сосредоточиться, получайте удовольствие…
Женщина не смогла поймать книгу. Быстро подняла её и со страхом посмотрела на Асту. Та бросила короткий взгляд на широченные плечи Шрамова.
– Знаете, лучше почитайте мальчику о Джафаре, а я пока пообщаюсь с вашей дочерью.
– Нет! – женщина шагнула вперёд.
– Стоять! – рявкнул старлей и стволом автомата ткнул ей в грудь.
Аста погладила девочку по макушке. Пересчитала заплетённые косички. Достала из кармана начатый кулёк с леденцами – она давно и безуспешно пыталась бросить курить.
– Держи, маленькая принцесса, – сказала она. – Уверена, у тебя заботливая мама, и конфет есть много не разрешает. Поделишься с братом?
Девочка молча кивнула. Все в комнате напряжённо вслушивались в её слова. Даже Шрамов почесал затылок.
– Смотрю, у тебя много кукол. А на компьютере ты играешь? – спросила она.
– Мне ещё нельзя, – по-взрослому сказала девочка. – Папа прячет.
Мать открыла рот, качнувшись вперёд, да так и замерла, когда ствол автомата упёрся в лоб её сыну.
– Найди ноутбук, – бросила Аста старлею. – Только включить не вздумай.
Она снова погладила девочку по макушке.
– Папин компьютер. Я на него только посмотрю. Издали. Мне тоже не разрешали его трогать. Видишь, я большая, а все равно не разрешали. Я всегда так и смотрю. Издали.
Шрамов отыскал ноутбук, прижал каплю наушника пальцем, коротко сказал: «Принято!». Потом показал три пальца. Она перевела взгляд на женщин.
– Прошу никакой радости по поводу встречи главы семьи не выказывать. Устроим сюрприз. Согласны?
Ответа в переполненных ненавистью глазах она не дождалась, а когда троица ворвалась в дверь, пистолет словно сам прыгнул ей в ладонь. Она мгновенно уложила двоих с автоматами на пол. Две пули – два трупа. Шрамов, играючи, скрутил из Латифа узел с тряпьём. Она поднялась со стула и выстрелила в упавших мужчин в упор ещё дважды, хотя ей и так сразу было ясно, что никакой необходимости в этом уже нет. На освободившееся место на стуле старлей верёвкой притягивал сирийца к спинке. На миг запнулся, нащупав обрубок руки, чертыхнулся и прикрутил за локти. Затянул узел намертво, до хруста старого дерева.
Аста прошлась по ковру. Старухе показалось, что эта ужасная женщина в армейском камуфляже и арабском платке пьяна, или напичкана наркотиками. Однако, Аста просто обходила разбросанные игрушки, выписывая вокруг них замысловатые пируэты тяжёлыми ботинками.
– Утюг есть? – неожиданно спросила она, словно ни к кому не обращаясь.
– Не догадался взять, – старлей растянул губы в мерзкой гримасе.
Она вздохнула. Стояла посреди комнаты, всунув руки в карманы и вспоминала бородатого ливанца из окружения Кайры. Смотрела тогда, как он аккуратно наматывает оплетённый нитью электрический шнур на деревянную рукоять за черным цилиндром с обгоревшим жалом. «Лимада? – спросила она. – Зачем? Лучше патроны возьми или воду». «Волосы завивать буду, – ответил он». Тогда араб глянул на неё, как на полноценную тупицу. Спустя два часа она знала – лучше паяльника для выколачивания сведений ничего ещё не придумали. Кроме утюга, конечно, но тот слишком тяжёл, чтобы таскать его в рюкзаке за спиной.
Латиф вскинул на неё бешеные глаза.
– Уходи, пока тебя не прикончили. Попробуй спасти свою жизнь, – процедил он. – Постарайся, чтобы тебя не нашли сразу.
Аста знала, что такие самонадеянные, наглые и напористые понимают только язык силы. И чем быстрее почувствуют свою слабость, тем быстрее изъявляют желание пообщаться. Иногда такое рьяное, что и кляпом не остановить, и семью для этого трогать не так уж и обязательно.
– Нет, так просто уйти не получится, – произнесла она и выстрелила ему в ступню.
Старуха зашлась криком и поползла к ней. Пустила слезу девочка. Её мать вцепилась зубами в ладонь, а мальчишка принялся выкрикивать проклятия.
– Всем молчать, – прошипела Аста и повела стволом перед собой. – Кто оглох – получит пулю… В этот раз в голову.
Она ударила носком ботинка орущего сирийца в колено. Подумала секунду, и выстрелила ему в ступню второй раз. Вопль превратился в дикий рёв.
– Мне кажется, что лучше выполнять мои приказы, – поморщилась она. – Я права?
– Да, – совершенно спокойным голосом ответила молодая женщина и вдруг тихонько, с причитаниями, захныкала в унисон с маленькой дочерью.
Она без конца повторяла «Господи, господи, господи…». Шрамов наотмашь хлестнул её ладонью по щеке. Она отшатнулась и завыла в полный голос. Несколько мгновений он смотрел в её искажённый криком рот, потом перебросил оружие в другую ладонь и сжал пальцы в кулак. Тяжёлый удар отправил женщину на пол. Он сплюнул, подтолкнул к ней слетевший туфель и мотнул головой на дверь, где, сложившись пополам, лежали два трупа в общей луже крови.
– Ненавижу истеричек, – сказал он старой женщине, запихивающей за спину детей, как наседка цыплят. – Так что держи себя в руках, а то ляжешь рядом.
Старуха замерла, словно поняв чужой язык, а Аста не подняла головы – смотрела в остекленевшие зрачки Латифа.
– Больно? – спросила она участливым голосом.
Сириец открыл рот. Плюнуть ей в лицо не удалось. Ребристый цилиндр глушителя раскрошил зубы, разодрал небо и остался внутри кляпом с железным привкусом. Бесполезная теперь слюна сбежала из уголка рта на подбородок, вспухая красными пузырями. Аста надавила на рукоять, вгоняя ствол глубже.
– Я не слышала ответа. – повторила она. – Больно?
Латиф сумасшедше заморгал. Из одного глаза побежала слеза, уцелевшая нога выбивала пяткой по ножке стула барабанную дробь, напряглись жилы на шее, будто для крика. Ему безумно хотелось кивнуть – мешал ствол, торчащий в глотке колом.
– Сейчас исправим.
Шрамов протянул ей шприц. Аста зубами разорвала упаковку и вогнала иглу в плечо Латифу. Тот дёрнулся, скосил глаз вбок, чувствуя, как под кожей надувается тёплый шарик. Затем пронзительная боль начала затихать под верёвкой, врезавшейся в тело до крови, перестала рвать ступню и медленно растворялась в изувеченном рту.
Аста выдернула пистолет назад, брезгливо рассмотрела кровавую слизь на стволе и протянула оружие спутнику.
– Вытри.
– Чего? – не понял тот.
– Вытри, говорю, чем-нибудь. Держать противно.
– Чтоб тебя…
Шрамов сорвал с лежащей женщины платок, обернул ствол и со злостью принялся тереть его о ткань. Аста поискала глазами подушки. Сгребла ногами в кучу и уселась сбоку от Латифа, чтобы видеть и его, и дверь, и спутника, вполголоса матерящегося себе под нос. Прикоснулась кончиками пальцев к обрубку руки сирийца.
– Хромой? – спросила она, голосом полным сочувствия.
У сирийца задёргалось веко и плаксиво сморщилась физиономия.
– Анхар, – сказала она. – Три года назад ты сбил её фургоном.
– У-у-у, – прохрипел он, вывалив наружу язык, сплошь исцарапанный острыми обломками зубов.
– Мужчина, который тогда стрелял тебе вслед – это он?
Латиф повернул к ней голову. Говорят, глаза – это зеркало души. Ему не надо было кивать для подтверждения, но он кивнул. Нос у Латифа изрядно распух, но кровь уже перестала течь, и он не отрывал взгляда от её волос. Почему-то именно они завладели его вниманием, притягивали, как соломинка утопающего – не оружие, вновь оказавшееся в руке, и не прищуренные глаза молодой женщины, спокойно изучавшие его. Потом его губы шевельнулись.
– Русские… – прохрипел он. – Хрен вам…
– Я не русская, – мягко возразила она, чтобы не нарушить устанавливающийся контакт. – Но это сейчас не важно.
– Важно… – шептал сириец. Я сам….
Дальше Аста не расслышала и напряглась. Тупая крашеная сука, сказал он, или ей показалось?
– Мне надо знать, как он выглядит, чтобы не ошибиться, как ты. У тебя должно быть фото или видео. Где это все? В ноутбуке?
К её удивлению, сириец замотал головой и попробовал пожать плечами.
– В крайнем случае, меня устроит и устное описание внешности. Рост, вес, цвет глаз, волос… Короче, все, что рассмотрел. Хорошо бы и привычки, но на этом я настаивать не собираюсь. Ты же привязан к своей семье?
Распахнулась дверь. В комнату ворвался Слабко. Шумно перевёл дыхание. Передёрнул затвор.
– Уходить надо, – он покрутил головой. – Народу сейчас тут будет, ужас сколько.
– Десять минут у него ещё есть. Успеем.
– Какое там, – капитан вытер потный лоб. – Через минуту из нас кебаб делать начнут. Там желающих сотня, не меньше.
– Подгоняй пикап, – Аста вздохнула. – Жаль, с собой нельзя взять.
– Давай, я закончу один, – Шрамов отправил под ноги очередной плевок.
Он повёл стволом автомата. Переступил с ноги на ногу и шагнул вперёд. Под подошвой лопнул пакет с леденцами. Затем хрустнула пластиком кукла. Она подхватила ноутбук, быстро вышла наружу, захлопнула дверь и принялась искать в кармане сигареты, только пальцы, внезапно ставшие холодными и негнущимися, никак не могли уцепиться за пачку.
За спиной загрохотал автомат, и голуби, снова занявшие свои места на крыше, испуганно рванулись в стороны. Она вздрогнула и ощутила биение сердца где-то в животе, там, где ему совсем было не место.
8
Мелкие капли дождя собирались в тонкие струйки. Скользили по стеклу к карнизу. Провал между домами казался бездонным, а заострённые кровли возносились перед ним в мутное небо с едва заметным в окружающей серости расплывчатым диском луны. Мокрая мостовая далеко внизу, подсвеченная дёргающимся отблеском неоновой вывески какого-то банка, была пустынной. Только изредка ко входу питейного заведения в доме напротив подкатывало такси, разгоняя призрачный свет рекламы яркими лучами фар, и, забрав очередного клиента, оставляла ему невесёлую перспективу таращиться на промокший насквозь безлюдный переулок. Креспин невольно сглотнул слюну и прижался лбом к стеклу: там, всего за десять этажей и десять шагов через мостовую, были посетители, нормальная выпивка, беспечные разговоры, еда, в конце концов.
– Не маячь, Хромой.
Женский голос за спиной прозвучал раздражённо. Он усмехнулся про себя: впервые за время короткого знакомства его спутница не использовала местоимение. Всунул руку в карман, достал смятую пачку с сигаретами, залез внутрь пальцами, осторожно ощупал две последние, пересчитывая их снова и снова, затем вытянул губами одну и загремел спичками в коробке.
– Курево закончилось, – сказал, словно самому себе.
– У меня есть.
– Рад за тебя, Гальса.
– Сказала же, не маячь.
Он обернулся, насмешливо оттопырил нижнюю губу с прилипшей сигаретой, встряхнул коробком возле уха и хмыкнул:
– Трёшь их, трёшь, как…
– Договаривай, – зло бросила она и выпустила из рук носовой платок.
– Как кобель сучку.
Она прихлопнула ладонью россыпь тусклой латуни патронов на низком столике. Потом смахнула запястьем со лба прядь волос и вздёрнула подбородок. В неверных красноватых бликах вывески её распахнутые тёмные глаза, тонкие черты лица и желваки, перекатывающиеся от гнева на высоких скулах, вызвали у Креспина циничный смешок. В других обстоятельствах он, может, и промолчал бы, но третьи сутки бесполезного уединения с этой симпатичной девушкой заставили его напрочь забыть о хороших манерах.
– Не зыркай, – он чиркнул спичкой, – не из пугливых.
– Остряк!
Гальса огрызнулась и потянулась за оброненным клочком ткани. Затем предложила:
– Лучше бы ствол проверил.
– Ты в своём уме?
– Ты даже не смотрел, – она скосила на него глаз и хихикнула. – Мой негодным был.
Он прошёл через комнату и уселся вплотную, выдохнув вместе с дымом ей в лицо:
– Неужели? Марк никогда мне испорченный товар не подсовывал.
– Не ту песню поешь. Я, кстати, думаю, что самое время переломать тебе конечности.
Гальса сморщила нос и стиснула зубы. Он снова затянулся, но выпустил дым в сторону и перехватил сигарету пальцами другой руки.
– Господи, неужели во всей этой мерзкой дыре кроме тебя никого в напарники не нашлось?
– Взгляни, – она протянула открытую ладонь. – Заменить пришлось. У тебя такой?
Он хмуро повертел в пальцах спусковой механизм и поднёс его к самым глазам, только что не обнюхал.
– Почему проверить решила?
– Привычка.
– Давняя?
Скорбная гримаса изогнула уголки её губ.
– Жива пока.
– Один выстрел?
– Один, потом довзвод его заклинит.
Он помрачнел, бросил окурок на пол, хотел раздавил его подошвой, но поднял обратно и резко вдавил в пепельницу. Затем задумчиво почесал переносицу.
– И ты всегда носишь с собой запчасти от «Глока»?
– Одну деталь. Пластик, – она пожала плечами. – Хоть в аэропорту через рамку.
– А патроны? Как проверишь, пока на курок не нажмёшь?
– Свои. Потому и ствол только этой марки, и на самолёт нам не надо было.
– Понятно.
– Проверишь?
– Не сомневайся.
Он достал пистолет, не глядя разобрал его на части, бросая детали ей на колени. Затем медленно и аккуратно собрал вновь, кинув тревожный взгляд на дверь. Досадливо положил оружие рядом с собой. Насупился, окинул её настороженным взглядом исподлобья.
– Почему раньше не сказала? Рот кто заклеил?
– Я в этом деле давно, но с тобой первый раз.
Гальса суетливо поёрзала, почему-то тронула патроны, выровняв их, как под линейку, одёрнула юбку и стала судорожно снаряжать обойму.
– Думала, так надо. Может, проверяешь, боишься, чтобы глупостей не наделала. Я же видела, какой ты был. Спокойный, сосредоточенный, опасности не видел. Считала, что все обойдётся.
– Не обойдётся.
Он болезненно сморщился, потёр не ко времени занывшее бедро, с каким-то безразличием подумал, что Гальса уже не первый его напарник, и которая вот-вот может погибнуть. То, что придётся умереть самому – тревожило не особо. К этому все и шло. Слишком неудачно складывались в последнее время дела. И когда несколько лет назад Гензер, кряхтя, втиснул свою тушу рядом с ним на кладбище, бросив горсть земли на гроб Анхар, и прошептал, что в этих похоронах его вины нет, он не видел причин сомневаться в его словах. Ещё раньше он сам рыл могилу для Хелен на каменистой пустоши в окрестностях Тешоара, откуда едва выполз, чуть не потеряв ногу. Змея не таилась, в отличии от старого дружка: оставила им по две отметины – сначала ей под коленом, а потом ему в бедре, когда бросился на вскрик. Через час от укусов потянулись под кожей во все стороны черные нити, несмотря на глубокие разрезы, что успел сделать, чтобы выпустить отравленную кровь. Спутница не стенала, молча держалась позади, стиснув зубы, а потом он просто не услышал за спиной скрипа сапог по камням. Расчехлил сапёрную лопатку и постарался отрыть в твёрдом грунте яму поглубже, чтобы сохранить тело от падальщиков. Вернуться за ним он так и не смог. Да и Хелен в эту схему не вписывается – жуткое стечение обстоятельств. А вот Анхар, которую сбил грузовик, едва она ступила на пешеходный переход… водителя той машины полиция так и не нашла – отыскал он… Потом он потерял Нину, Кристу, Линн… И сейчас, разглядывая узкие плечи сгорбившейся Гальсы, он почти был склонен предположить, что из-за всех этих смертей торчали уши Марка. Если он жив, конечно. В другое время эта мысль бы его позабавила, но только не сейчас. Всех, всех напарниц подбирал ему именно он, и все потери были связаны с доставкой для этого жирного ублюдка.
Креспин ещё не знал, что сейчас тот лежит в коме в одной из больниц Бейрута, получив две пули в спину вместо него.
Совершенно неожиданно для самого себя он рассказал Гальсе о своих женщинах, смутных догадках, непрекращающейся слежке и подозрениях. Она смотрела на него округлившимися глазами, нахохлившаяся, похожая на замёрзшего воробья, нервно комкала в руках платок. Он тяжело поднялся, снова подошёл к окну и, вытягивая шею, попробовал заглянуть за угол здания.
Дождь за окном стал настолько мелким, что казался просто водяной пылью. Ему захотелось уткнуться лбом в оконную раму, а ещё лучше прижаться к холодному стеклу всем лицом, чтобы почувствовать всю эту мерзкую взвесь брызг сквозь прозрачную преграду, за которой где-то в темноте скрывается смерть. Одновременно в нем боролись два желания – выйти наружу и единственным выстрелом разнести голову первому, кто встретит его под дождём, чтобы попробовать вытянуть Гальсу из капкана ценой собственной жизни против того, чтобы никогда не высовывать носа за дверь. Внутри кольнул страх. Чуть-чуть, самую малость. Креспин незаметно для девушки скрипнул зубами. Прикоснулся кончиками пальцев к стеклу. Вздохнул. За спиной раздался шорох диванных подушек – Гальса, устав от его молчания, поднялась и встала у него за спиной так близко, что он сначала почувствовал её дыхание, а потом щеку, когда она потёрлась о его плечо.
Откуда-то издалека донёсся приглушенный перезвон церковного колокола. Креспин подумал, что если выбраться из окна, то через пару минут можно пройти по скользкому карнизу до другого номера, а там попробовать добраться до крыши. Даже с его ногой есть шанс, если кто придержит вначале за шиворот, даст возможность уцепиться за причудливую лепнину орнамента, опоясывающую этаж над окнами. Только вот тоненькая Гальса его точно не удержит. В крайнем случае, мостовая не так уж далеко – долго вопить не придётся.
Он кивнул самому себе, перевёл взгляд вниз и заметил огонёк сигареты, мелькнувший в подворотне. Так или иначе он привык не полагаться на случайности, и эта зыбкая красная точка, что описала дугу и сверкнула, достигнув рта курильщика, вряд ли оказалась здесь случайно, и вряд ли внизу ненастным вечером просто так ожидал кого-то добропорядочный гуляка. Едва различимая тень пересекла мостовую, нырнула в узкий проем между стен и огонёк пропал. Не слишком таятся, но следят внимательно, чтобы у птички поглубже увязли коготки. Правда, в такой темени, сеющей моросью, снизу ничего разглядеть не получится, да и дождь к ночи здесь всегда усиливается. И он решил, что попробовать стоит. То, что лестничный пролёт и коридоры отеля уже перекрыты, он не сомневался. Вели-то их с самого вокзала. Грамотно вели, неприметно и профессионально, нутром чувствовал, а разглядеть удалось только сейчас, да и то сами позволили. Не Гензера люди. Чужие. Гальса? Да нет. Хоть и кошкой за спиной трётся, а дрожь от коленок даже ему передаётся.
– Ты его давно видела? – резко спросил он, не поворачивая головы.
– Гензера?
– Есть ещё кто-то?
– Да нет, – глухим голосом отозвалась она, – не видела. Две недели назад по телефону говорили. Все так серьёзно?
– Уходить надо. Тебе одной.
Он обернулся и кивнул на окно. Она покрутила пальцем у виска.
– Свихнулся. Я на втором этаже к перилам балкона не подхожу. Акрофобия.
– На кладбище собралась из-за такой ерунды? – он удивился.
Тихий голос Гальсы прозвучал с испуганной безнадёжностью:
– Без шансов, Хромой…
– Ты должна попробовать. Обязана! Они будут уверены, что у нас всего два выстрела. Одного я точно уберу, как морду вверх задрать попробует. А дальше… дальше я пас. Сама, девочка, сама, своими шикарными ножками.
– Я думала, тебе давно наплевать на женщин, – с неожиданной горечью сказала она. – Как тебя мать назвала? Не Хромым же.
– Свечку хочешь в церкви поставить за здравие? – он погладил её волосы.
– Поминальную, – окрысилась Гальса. – Делать, что будем?
– Я же сказал, прикрою. Собирайся.
– Не на свадьбу идём. Всё при мне, но туда я не полезу.
– Тогда звони.
Он усмехнулся и коснулся крохотной капельки-серёжки в её ухе.
– Не говори ничего лишнего. Иначе, если уцелеешь, они найдут тебя и прикончат. Может быть, и не своими руками, а все равно уничтожат. Найдут способ. А не убьют – инвалидом на всю жизнь сделают.
Она отстранилась и посмотрела в темноту за окном.
– Кто они?
– Тебе лучше не знать, – буркнул Креспин. – Достаточно того, что за их спиной может встать весь этот паршивый городишко.
– С другой стороны, как встанет, так и обратно присядет, стоит только вбить им в глотку десяток свинцовых затычек, – её глаза сверкнули.
– Ты что ли вбивать собралась?
– Я уже, значит, не в счёт?
– Горячо это для тебя.
– А кто меня льдом все дни кормил?
– Тебе это не нужно. И так ледышка.
– Пока не позвоним, что готовы, у нас есть время. Так? – хрипло спросила она.
