Алекс Фрайт
Бумеранг
3
За грудиной шевельнулась боль. Потом снова и почти нечувствительно. Отдалась в плечо, потянулась к локтю, к немеющим пальцам. Генерал Кужель невольно потёр грудь под толстым свитером. Подумал, что конец начинается тогда, когда ты вдруг выходишь от неожиданно ставшего разговорчивым терапевта и начинаешь прислушиваться к своему телу… Рановато как-то в пятьдесят четыре года… Хотя, кто его знает – может, и в самый раз.
Фотография. В старом альбоме под тонкой папиросной бумагой. На ней он ещё совсем мальчишка, новенькие погоны, форма советника. Рядом с его официальной фотографией любительский снимок. В уголке надпись на арабском строгой типографской вязью. Улыбающаяся девушка в армейском берете. Ладонь на цевье автомата. Тонкий ободок серебряного колечка. В самом низу чёрная строчка пожелания от руки. На этом блеклом прямоугольнике картона она ещё жива… Никто не виноват. Корректировщик ошибся. Ночь. С кем не бывает… сегодня у неё был бы день рождения…
Он сжал кулаки от бессильной злобы. На левой руке хрустнули костяшки. На правой – едва-едва сомкнулись пальцы. У двери раздался скрип. Водитель, устав ждать, начал ёрзать на стуле. Генерал вскинул брови, не отрывая взгляда от альбома. Шорох прекратился. Сержант почувствовал его ярость, притих, даже дышать стал намного реже.
Он дотянулся до мобильного телефона и набрал номер. Долго вслушивался в вереницу гудков. Потом прослушал и безликую запись двуязычного женского ответа. Затем раздражённо бросил телефон. Вставать из-за стола и отправляться на запланированную встречу Кужелю не хотелось. И не потому, что раздумал на рыбалку в такую погоду, хотя для щуки самый жор – просто навалилось какое-то гадкое предчувствие. С ним всегда происходило что-то неприятное в этот день. И сейчас начало происходить в тот самый момент, когда увидел на раме окна замёрзшую бабочку… Зима в этом году пришла как никогда рано.
Однако, он лгал самому себе – все перевернулось три года назад, когда в одном из музеев Кракова ему протянули тщательно заклеенный пакет. Он тогда удивлённо посмотрел на хорошо одетого мужчину с таким пустым и безразличным взглядом, что отчётливо увидел в его зрачках целую шеренгу подобных взглядов, воткнувшихся ему в лоб, грудь, живот… Взглядов, ответственных за расстрельный залп… Тот мужчина назвал странное имя или кличку… Ещё он назвал имя женщины, от которой этот пакет не мог прийти никогда… Из загробного мира не пишут… Но тогда, подозрительный до мозга костей, он безоговорочно поверил этому человеку…
Генерал нащупал в кармане патрон от пистолета и ласково погладил тёплую гильзу своего афганского талисмана. За столько лет патрон вытерся о ткань и пальцы до зеркального блеска, и он вдруг подумал, что в последнее время стал слишком часто просить поддержки у бездушного кусочка металла. Это тогда, в Афганистане, забившись в незаметную узкую щель в скале и приставив к виску пистолет погибшего комроты, он твёрдо знал, что кроме единственного патрона у него больше нет боевых товарищей. Всю ночь он держал дрожащий палец на спусковом крючке и тоскливо слушал, как перекликались моджахеды, разыскивая его. В тот раз не нашли, а сейчас, словно подобрались почти вплотную. Он ещё раз потёр патрон, вспомнив, как тогда прилетела поисковая группа, и он с трудом разогнул скрюченные пальцы, передёрнул затвор и поцеловал тусклую латунь последнего патрона, выпавшего на ладонь.
Кужель провёл пальцем по пожелтевшей бумаге над фотографией. Сдвинуть тонкую преграду и прикоснуться к её лицу он так и не смог, как будто боялся осквернить память о ней, что ли. Взглянул за окно. Снаружи было так же мерзко, как у него внутри. Стылый ветер лениво ворошил листву, сгребаемую дворником, на зелень травы лёг иней, с неба сеялась снежная крупа. И бабочка была на месте. И ноющая боль за грудиной никуда не исчезла. Он снова потёр свитер над сердцем. Та война никуда не делась. Каждое утро напоминала о себе. Скрытая, беспощадная, и она так долго продолжалась, что даже ветераны, подобные ему, давно от неё устали…
– Едем, товарищ генерал? – тихо спросил сержант и осторожно встал, опасаясь его гнева. – Все уже там, наверное. Машина прогрета. Снасти я проверил.
Кужель помрачнел и свёл вместе брови. Кинул на сержанта из-под насупленных бровей тяжёлый взгляд. С того самого момента, как месяц назад вышел из кабинета начальника военного госпиталя, его никто не торопил. Даже намёком. Не принято было подгонять того, кто готовился к смерти.
– Фляжку подай, – буркнул он. – Быстро.
– Так я же… – испуганно засуетился водитель. – Нельзя вам… врачи… они же запретили.
– Да! – рявкнул он. – Фляжка где?
Сержант как-то сокрушённо вздохнул и не стал настаивать. Откуда-то из-под полы камуфляжной куртки на свет была извлечена серебристая сверкающая посудина с вычурной резьбой, не издавшая при этом ни единого всплеска, будучи наполненной коньяком под завязку. Генерал протянул к ней руку, привычным движением отвернул крышку, и опрокинул воронку горлышка себе в рот. Внутренности тотчас же согрело ароматное тепло, сердце подпрыгнуло, забилось ровно и гулко. Он потянулся к куртке.
– Иди. Я сейчас, – бросил сержанту.
Из ящика стола Кужель достал два конверта из плотной бумаги. Один тонкий и измятый – тот из Кракова, с которого все и началось. Второй – новенький и похрустывающий набитым нутром. С трудом затолкал их в карман. И только потом захлопнул альбом. Запер его в этот же ящик стола – до следующего её дня рождения, которое он больше никогда не встретит.
Он вышел из подъезда следом за водителем. Открыл дверцу машины, оглянулся, подняв глаза к тому окну, из которого он пару минут назад смотрел на холодный камень города. Стекла сверкали примороженными каплями воды. На раме виднелось тёмное пятно. «Крылья, как цветная клякса», – неожиданно подумал он. Затем у него дёрнулась щека. Он видел, что и сержант-водитель, и офицеры из охраны, вцепившиеся мёртвой хваткой в огромный зонт, не сводят с него глаз, стерегут каждое движение, чувствуют каждый вдох. Так получилось, что они не знали, какое «развлечение» предстоит Кужелю сегодня, но понимали, что неспроста у генерала уже который день ходят желваки по скулам и время от времени пальцы сжимаются в кулаки.
Кинув последний взгляд на окно рядом со своим, где за плотной тканью темной шторы – он это точно знал, – стояла жена, которая после врачебного приговора больше не выходила его провожать, генерал поставил ногу на подножку. Офицеры со щелчком сложили зонт. Оба молчаливые, настороженные. Один запрыгнул на первое сидение, второй юркнул в автомобиль сопровождения. Хлопнули дверцы. Он положил ладонь на поручень перед собой и кивнул в зеркало в салоне. Сержант ответил ему тем же и включил передачу. «Дворники» со скрипом смахнули очередную порцию ледяной мороси с лобового стекла. Машина личной охраны тронулась первой. Наверху колыхнулась тяжёлая штора.
– В госпиталь, – приказал он и принялся вновь набирать номер аналитика Козлова.
Покачиваясь на широком сидении, генерал пытался просчитать капитана и его упорное молчание. Тот никогда не блистал скоростной работоспособностью, но свои обязанности выполнял с лихвой, вдумчиво и скрупулёзно анализируя предоставленные данные, тихим и гнусавым голосом запрашивая очередное подтверждения у оперативников, казалось бы, малозначительным фактам. И если другие аналитики периодически получали должности, звания, квартиры и уходили на повышение, то капитан, страдающий одышкой от непомерной полноты, застарелого порока сердца и ужасно потеющий уже при десяти градусах тепла, так и продолжал сидеть в крохотном кабинете, в который пришёл лейтенантом. За лишний вес, стойкий запах пота, вечно измятые брюки и бородку клинышком в управлении за глаза его звали в лучшем случае жирным вонючим козлом, а те, кому не посчастливилось миновать его сотрудничества, проклинали все на свете и не стеснялись ни в виртуозных эпитетах, ни в обсценной лексике.
Так случилось, что, страдая неисправимой медлительностью, Козлов мог похвастаться и тонкой интуицией, и каким-то фантастическим чутьём, педантично подводя любое порученное дело к логическому концу. Правда, со сроками у него никогда не складывалось. Частенько Кужель, доведённый до белого каления этими задержками, грозился выгнать неторопливого сотрудника ко всем чертям, но когда рапорт все-таки добирался до его стола, то даже к пунктуации в документе при всём желании невозможно было придраться. Он в очередной раз удивлялся и вместо выговора, выписывал нерасторопному аналитику скромную премию. На большее и сам капитан не думал претендовать: так и ковырялся в малозначительных сведениях и фотографиях, выдавая через пару месяцев такое, что на некоторое время становился для всех не простым вонючим козлом, а козлом уважаемым.
Вот неделю назад неторопливый феномен и выдал по краковскому пакету… сирийский сувенир… Анхар… жаль, что он не увидит, как главного комитетчика смешают с навозом, который он должен был с детства разгребать на скотном дворе вместе с лидером нации, а не калечить людские судьбы. С этого момента председатель и его свора не просто полетят под откос – рухнут, как взорванный бородатыми душманами мост.
Себе Кужель не льстил. Он не отделял своё существование от остальных – сам увяз по уши в этом дерьме. Пройдя все круги малолетнего и юношеского ада в окружении озлобленных собратьев по судьбе, генерал ни к кому не испытывал никакого сострадания. С самого начала понимал ведь, что чудеса на этой службе только в сказках бывают, а карабкался вверх, по-звериному чувствуя, когда, как и кому наступить на горло, а кому и плечо подставить. Карабкался так же, как лезут наверх мрази, подобные полковнику Хижуку. Но, наверное, помимо звериной составляющей, в его чутье осталось ещё что-то, что позволило ему окончательно не зачерстветь и придавало сил: сначала в детдоме, а потом в Сирии, Анголе, Афгане, здесь… И ещё появился тот курьер из прошлого, а вместе с ним появилась и та фотография в альбоме… Ему словно давали шанс сдохнуть по-человечески, а не по-собачьи. За кордоном давали, а здесь – нет. Даже сейчас свои же пытались подложить ему девочек; нанимали мастеров фотомонтажа, чтобы скинуть прессе его провокационное фото рядом с махровыми националистами или геями; любыми методами стремились дискредитировать, вывалять в грязи и максимально испортить жизнь.
Козлов молчал. Генерал раздражённо постукивал мобильником, включённым на автодозвон, по подлокотнику. Ему бы ещё напоследок уточнить кое-что, услышать настоящее имя человека со странной кличкой «Хромой», и узнать, кем для него была его дочь…
– Анхар…
– Что? – не понял сержант, скосив взгляд в зеркало.
– Прибавь!
– Есть прибавить!
Тяжёлая машина рванулась вперёд. Джип сопровождения тут же нагнал, уверенно пошёл по краю полосы, включив сирену и стробоскопы. Сержант начал послушно сбавлять скорость, но только до следующего свободного участка трассы, когда Кужель, рассматривая дисплей молчавшего мобильного телефона, оторвал от него глаза и недовольно скривился. Он пока не опаздывал, но и не успевал так, чтобы прибыть первым и осмотреться.
Это был самый обыкновенный армейский госпиталь. Над главным корпусом хлопал на ветру промёрзший флаг. Сосны, пожухлая трава под ними, скамейки, крашеные заборчики, ровный ряд припаркованных машин у сверкающих белизной бордюров. У крайней в длинном ряду скамеек переминался с ноги на ногу молодой мужчина. Он отвернул рукав на запястье, бросил короткий, но внимательный взгляд на приближающегося Кужеля, прикоснулся к уху под спортивной шапочкой, шевельнул губами и неторопливо двинулся в сторону лесного массива.
На боковой аллее показалась странная процессия. Два человека с широченными плечами и физиономиями палачей сопровождали старика, похожего на сморщенного гнома. Напоминая борцов тяжеловесов, они шагали широко, но медлительно, чтобы маленький человечек, семенящий между их мощными фигурами, всегда оставался прикрыт. За десять шагов до скамейки старик поднял руку и двинулся дальше один.
– Франц Витольдович? – генерал одёрнул рыбацкую куртку и вопросительно приподнял бровь.
– В вашей службе не знают, как я выгляжу, господин Кужель? – усмехнулся тот. – Охотно вам не поверю.
– Присядем? – спросил генерал.
– Ну что ж, – старик, кряхтя, устроился на скамье. – Посидим, хотя в моем положении это уже и ни к чему. Что же вы место такое открытое выбрали? Снимут нас здесь на раз-два. Видео председателю на стол. Запись разговора. Выражение лиц и прочие пикантные подробности. А ведь до пенсии вам ого сколько.
Кужель криво усмехнулся. В других обстоятельствах эта встреча была бы его концом. Что тут скажешь: вся вертикаль под карательные функции заточена – от зелёного лейтенанта до самого трона. Но с некоторых пор ему были безразличны и председатель, и вездесущие сотрудники внутренней безопасности, и собственная жизнь. Никчёмная жизнь, как сейчас ему казалось. Ведь она так и не побаловала его счастьем на всем тяжёлом пути по служебной лестнице к генеральскому званию – скорее, была откровенно жестока с самого интерната, куда его определили ещё ребёнком.
– Пусть вас это не беспокоит, – мрачно сказал он.
– Почему? – тут же заинтересовался старик.
Он не ответил. Присел рядом и засунул пальцы в карман. Через пять минут Франц Витольдович смотрел на него во все глаза. Этот человек явно не шутил. Именно это напугало его до смерти, а не та хмурая уверенность и честность, которую собеседник распространял вокруг. При этом он не был похож на человека, чьим смыслом жизни была эта самая честность – наоборот, казалось, он шёл наперекор одному ему понятным принципам. Уверенно шёл, будто напролом, расталкивая, разбрасывая, расшвыривая всё, что так тщательно создавал сам.
Маленький человечек нервно постукивал жёлтыми ногтями по зубам и непрерывно переводил блеклые глаза с лица генерала на два конверта. Они так и лежали с самого начала на гладком дереве скамьи. Простые конверты для деловых писем. Заиндевевшие с тепла, безобидные на первый взгляд, и которые тот достал из кармана: без марок, без подписей, без какого-либо адреса. Один из них был явно толще другого в несколько раз – там было то, предназначение чего старик не хотел бы и слышать. Второй, хотя и был гораздо тоньше первого, но также содержал в себе не менее ужасные для него вещи. И хотя его визави уже озвучил их содержимое, он по-прежнему не рисковал к ним прикоснуться.
– Я не могу ждать до бесконечности, – угрюмо сказал генерал, – да и желания больше нет. Определились, Франц Витольдович?
Старик медленно кивнул, не сводя глаз с конвертов – особенно с того, который был тоньше. Он все никак не мог поверить в происходящее – от человека из высшего эшелона современной госбезопасности он ожидал чего угодно. Однако, чтобы вот так, как сейчас…
– Я не успею, – проворчал он и добавил: – Сколько вам осталось?
– Мне все равно! – отрезал генерал. – Неделя, наверное. Две – вряд ли.
– У меня полгода. Может быть, месяцев семь, – тихо сказал он. – Вечность, если можно так считать в нашем случае.
– У меня этой вечности нет!
Старик пожевал губу и вздохнул, встретив холодный, пронизывающий насквозь взгляд собеседника. Такой же колючий, как этот леденящий ветер на аллее парка.
– Результат увидеть не обещаю. Сами понимаете.
Кужель встал и, не прощаясь, направился прочь.
Франц Витольдович смотрел ему вслед. Сотрудников советской закалки он презирал до зубовного скрежета, а сейчас презирал и молодёжь – в систему стали брать в первую очередь тех, кто не умеет говорить, а только лает. А этому генералу, будто на пороге смерти вспомнившему давно забытые книги об офицерской чести, и в самом деле удалось его вычислить. И напугать удалось – до противной дрожи в коленях, до спазмов в животе и часто запрыгавшего сердца. Но одновременно удалось и озадачить. В его время могли не только сгноить в тюрьме за связь с иностранкой, а и прикончить, не раздумывая ни секунды. Он махнул своим телохранителям, которые тяжёлой трусцой подбежали к нему и принялись озираться по сторонам, сжимая оружие в карманах.
– Машину! Аэропорт! Быстро! – он отчеканил каждое слово, сгрёб конверты и затолкал их за отворот пальто.
4
Председатель комитета госбезопасности оперся коленом в брезент рыбацкого стульчика. Перехватил спиннинг половчее. Сбалансировал его в кисти. Затем на полпальца сдвинул хват.
– И какой же результат? – спросил он.
Полковник Хижук прикрыл ухо ладонью от летящей снежной крупы.
– Курьеры Гензера, – сказал он. – Сирийский пакет и в самом деле существует в оригинале. Может, он и сейчас здесь. Однако, думаю, что пошёл по кругу. И его точно привезут во второй раз. Наверное, сам Хромой. Вопрос – кому в этот раз?
– Что ж, возможностей для этого ты своей самодеятельностью наворотил предостаточно. С лихвой, так сказать. Даже более чем. Узнал, кто он такой?
Он размахнулся и отправил блесну к полузатопленной коряге.
– Черт…
– Пока нет. Гензера попробуем взять в Дамаске. Если удастся, то сирийский след закроем.
Хижук попытался оправдаться, прекрасно понимая к чему тот клонит. За свою всю свою службу он только один раз проявил инициативу – расплачиваться за неё приходится уже три года. Как бы жизнью не пришлось расплатиться.
– Тебе хоть что-нибудь удалось?
Полковник натянул кепку глубже и произнёс то, чего в данный момент председатель слышать бы не хотел:
– И так уже ради одного прозвища полдюжины трупов.
– Он и в самом деле хромой?
– Не знаю. Пока не знаю.
– Тут ты, конечно, отличился. Трупы то свои!
Хижук помялся и буркнул:
– Мы из многих подобным образом доставали информацию.
– Подобным образом? – председатель указал подбородком в траву, где лежали две крупные щуки со сломанными хребтами. – Кужеля ты тоже так? Или кишка тонка?
– Придёт и его очередь, – полковник опустил глаза и растёр второе ухо. – Сломаю. Подобным образом.
– Ты? – на лице председателя на долю секунды появилась презрительная гримаса. – Он боевой офицер. Оперативник. Разведка. Спецназ. А ты… лакей!
Председатель убрал колено со стульчика, бросил спиннинг на землю и крикнул:
– Эй, кто там?! Блесну отцепите!
Затем повернулся к поникшему Хижуку. Тот стоял, втянув голову в плечи.
– Дело в том, – злым тоном произнёс он, – что не стоит – никогда не стоит! – делать исключений. Иначе те законы, к котором они применены, становятся уже не законами, а так, в лучшем случае правилами, и они начинают обрастать такими исключениями, как ты; их становится все больше и больше, и уже не поймёшь, где закон, а где те, кто его обходит. Ведь исключением стал не только ты – им стала эта сумасшедшая! Как её там кличут? Таболич? Капитан госбезопасности… Тьфу!
Он показал на бегущую к ним охрану.
– Утопить бы тебя прямо сейчас и дело с концом. И всю твою группу недоумков следом! Правда, в отличии от тебя, они хоть на курок жать умеют.
– За что? – поразился этой вспышке гнева Хижук. – За преданность?
– Ты – человек, который получил право выбивать секреты. Разве не может быть так, что ситуация выдумана от начала и до конца. Тобой лично и выдумана, чтобы получить настоящие номера счетов, верные кодовые фразы и доступ к финансам. Наверное, каждый, кто побывал в твоих руках, сообщил свою часть информации? И как? Складывается целое?
Он приподнял хрупкую алюминиевую конструкцию, со злостью швырнул её об землю, сжал кулаки и заорал в лицо подбежавшим офицерам из охраны:
– Оглохли?! Блесну достать!!!
Перепуганные лейтенанты принялись лихорадочно раздеваться. Председатель отошёл на десяток шагов дальше от воды. Махнул полковнику. Тот посмотрел под ноги, поковырял твёрдую, как асфальт грязь носком ботинка и пнул примёрзший комок.
– Вы же сами дали добро, – буркнул он.
– Этому «добру» три года, – председатель выделил каждое слово. – Ты все это начал. Три года кормишь меня какими-то обрывками информации, а результата я и до смерти не дождусь. Не надейся – до твоей смерти.
– Я допросил всех, до кого дотянулся, сложил два и два и знаю, что есть только один человек с этой стороны границы, которому не надо было собирать информацию по крупицам. Генерал Кужель.
– Значит, все, что тебе осталось сделать – побыстрее разгрести эту кучу дерьма. С Кужелем уже все… С тобой… Поверь, у меня действительно нет желания устранять тебя при благоприятном исходе дела. Будешь уволен при реорганизации отдела. Получишь выходное пособие, пенсию и все сопутствующее ей.
– Я не думаю, что все закончится так плохо.
– Это ты о смерти?
– О курьерах. И о пенсии.
– В принципе – реально. Но, насколько я понял, курьеров больше не будет. Будет сам Хромой. Итак, кто он?
– Хоть убейте, не знаю.
– Убью, не переживай. Короче, фантазировать можно бесконечно?
Хижук промолчал. Председатель прищурил один глаз. Второй – выпуклый, весь в кровавых прожилках, проткнул в полковнике дыру.
– Ты совершенно не хочешь делать то, что от тебя требуется. Хочешь, чтобы созданную тобой же ситуацию вместо взялись исправлять другие. А так неправильно. И, между прочим, наводит только на одну мысль – ты водишь меня за нос. Очень профессионально, но тут, как говорится – «с кем поведёшься…» и тому подобное.
Полковник втянул голову в воротник, хотя втягивать дальше уже было некуда, и сказал:
– Я исправлю сам. Постараюсь.
– У тебя неделя. Потом конец. Тебе, жене, детям… уж, чтоб наверняка, чтобы совсем никто… Короче, время пошло.
Хижук, конечно, осознавал, насколько он близок к старухе с косой, но не подозревал, что настолько. Однако, напомнил.
– В случае неудачи проблемы будут у многих. И не просто проблемы. В той папке не только моё имя – из того сирийского дерьма торчит ещё пара ушей. Из самого верха.
– Так найди курьера и все. За кордоном найди. Нечего тут родную землю чужими трупами пачкать.
Председатель отвернулся, рассматривая бултыхающего в ледяной воде лейтенанта. Всунул руки глубоко в карманы. Высокий, крепкий, твёрдо стоял в шаге от полковника на вытоптанной в заиндевевшей траве проплешине. Неожиданно для самого себя Хижук моргнул и уставился ему в спину.
– А если я не стану его искать? – тихо спросил он, дрожа от собственной наглости, приправленной липким страхом.
– И черт с тобой… – председатель даже не обернулся. – Я уже устал от тебя настолько, что мечтаю только об одном. Пусть все это закончится хоть как-нибудь. Закончится и все. А для тебя все закончится сейчас.
– Я понял… – сказал полковник после непродолжительной паузы. – Я постараюсь… Мы постараемся, но… если что-то не получится, не обессудьте…
– Неправильный подход. Либо делаешь – либо конец. Только так. Потому что так и должно быть. Чистота рядов, знаешь ли.
Капитан Аста Таболич не была тупой крашеной сукой ни на кончик мизинца младенца. Если эта бездарь, полковник Хижук, не стесняясь подчинённых, называл её так, то только потому, что процесс мышления никогда не отображался на гладком и чистом от морщин лбу. Впрочем, недалёкой её считало абсолютное большинство мужчин в погонах и без. Но, как бы там ни было, рядом с колонией тараканов, змеиным гнездом и множеством других странностей, природа подселила в очаровательную головку острый и проницательный ум. За яркой внешностью изящной блондинки скрывался настоящий компьютер, способный за короткое время решать сложнейшие задачи. И личный блокнот капитана Козлова, заполненный бессмысленным набором сведений и цифр, через несколько часов анализа предстал перед ней огромной кучей важной информации, которую срочно требовалось систематизировать. Однако, в первую очередь, ей надо было кое-что проверить.
Теперь она стояла у новостройки-свечки, рассматривала её тёмные окна и ступени подъезда, припорошённые девственно чистым снежком. Судя по схеме для новосёлов, приколотой на железной двери, квартира майора Питкевича располагалась на двенадцатом этаже и выходила окнами на другую сторону. Она удовлетворённо кивнула сама себе и прижала пальцем кнопки на домофоне.
Майор открыл ей дверь голый по пояс.
– Салют, – он потянулся губами к её щеке.
– Стоять! – она остановила его поднятой ладонью. – Прибереги телячьи нежности для жены.
– Один, – он хохотнул. – Наша служба и жены несовместимы. Не выдерживают они.
– Тогда для шлюх. Они выносливые.
– Злая ты на язык.
– Я на службе.
– А-а-а… – протянул он и поиграл мускулами. – С нетерпением жду твоих выходных. Или, может, сейчас? Вон, вся в снегу. Замёрзла?
– Я не сошла с ума, чтобы увидеть тебя во второй раз.
– Проходи, – он ногой распахнул дверь.
– По-спартански живёшь, – слегка удивилась она, расстёгивая пальто.
– Недавно переехал.
Аста встала посреди комнаты, всунула руки в карманы и осмотрелась: тахта, пару стульев, картина на стене и компьютерный стол. Майор уселся в кресло у монитора и окинул жадным взглядом её фигуру.
– А у тебя мужик давно был? Ну, там… – глаза остановились на её груди, – для секса?
Тонкая бровь Асты круто изогнулась. От мужчин она не шарахалась – любила их, как и каждая нормальная женщина. Но, как-то серьёзно обожглась пару раз – пришлось настрадаться. Да так, что она даже боялась стать гипертоником, потому что от нестерпимой обиды жутко болела голова, слабели ноги и к горлу подкатывала противная тошнота. Пережила, размазывая ночами сопли и слезы по подушке, и начала их игнорировать. Сердцем хотела, телом, а вот разумом отметала эти желания напрочь. Тем более зная, какие эротические извращения засылались в её адрес коллегами – заслушаешься, как пением соловья. Но и на зеркало нечего пенять… Сама выбрала этот путь – самой и нести этот крест до конца.
– Если бы ты хоть на секунду направил свои мозги в нужную сторону, то мой визит закончился бы быстрее, – сказала она.
– Оставайся, – колёсики кресла скрипнули.
Он резко крутнулся на стуле. По-медвежьи крепко сжал её ягодицы и дёрнул к себе.
– Да плюнь ты на работу, Снегурочка. Извелась же вся. Как только мне удастся тебя расшевелить…
Ствол пистолета ткнулся ему в скулу.
– Руки убрал, Морозко! – прошипела она.
Он замер на миг, судорожно сглотнул и осторожно положил ладони на колени.
– Не знаю… Мне показалось, что… Да брось, забудем… Глупость какая-то получилась…
– Отчего же… – Аста прищурилась. – В какой момент ты решил, что мне нужен мужчина. Тебе, наверное, много гадостей обо мне наговорили?
– Нет, – ответил он и сразу понял, что от этого короткого слова за километр несёт фальшью. Но все равно повторил: – Нет, конечно.
– Хорошо, – она отступила на три шага и присела на краешек тахты у стены. – Нет так нет. Брось-ка мне свой телефон. Разблокированный.
Ствол и переносицу майора соединяла одна линия. Он опустил глаза и отвернулся к монитору. Поёрзал на стуле, положил пальцы одной руки на клавиатуру, зачем-то провёл другой ладонью по столу.
– Я жду! – прикрикнула она.
– Что ты там хочешь найти? – он пожал плечами. – Ладно, держи, поиграйся.
Когда мобильник оказался у неё, Аста пролистала историю вызовов. Нахмурилась, разглядывая профиль майора и выстукивая ногтями по дисплею. Через минуту достала свой телефон.
– Шрам, – спокойно сказала она, – запоминай адрес.
– У меня тут не проходной двор! – взвился майор.
– С места не двигаться!
– Сдурела?!
– Теперь можешь начинать бояться, – сказала она, покачивая стволом.
Питкевич ухмыльнулся.
– Мне и так страшно. Правда, непонятно от чего. Если ты мне пояснишь, в чем дело, то я, пожалуй, соглашусь бояться более осознанно и качественно.
Он до глубины души был поражён её яростью. Но, зная, как о ней говорят в управлении за глаза, рисковать не хотел – перегнуть палку в разговоре с этой особой было легче лёгкого, а ситуация, в которой он сейчас находился, была просто из ряда вон. Короче говоря, страшно ему было до чёртиков, но тренированная психика мгновенно мобилизовалась. Он хотел было спросить, что ей в самом деле надо, но Аста взмахом руки не дала ему открыть рот.
– Не мешай. Придёт время – спросишь.
Она снова думала о Хромом, об этом майоре и покойнике Козлове. Телефон Питкевича в его блокноте не был чем-то странным. Странным было то, что в незашифрованной части блокнота, из которой и выплыли цифры его номера, он стоял между двумя строчками абонентов в Сирии.
– Я сейчас начну говорить прописные истины, – начала она, – но боюсь, что тебе не дано понять ни слова из того, что я скажу.
– Отчего же. Я тебя выслушаю, – кивнул Питкевич.
– Я тоже. Ещё раз, – она умолкла и разглядывала капельки пота на его плечах.
Казалось, напряжённость между ними на некоторое время пропала. Майор тоже молчал и с бешеной скоростью размышлял, куда бы сейчас направить разговор, чтобы вести его тоном помягче и в то же время максимально информативно, но тишина была неожиданно нарушена вопросом:
– Ты моешься?
Она наклонила голову на плечо и пристально посмотрела ему в глаза. Питкевич окрысился. Вопрос был задан явно неспроста, но в ответ вновь пришлось кивнуть.
– Каждый день.
– Так почему в этой комнате так воняет козлом? То есть, капитаном Козловым из аналитического отдела?
Отвечать ему было незачем. Вопрос был наполовину риторическим, наполовину издевательским. Оставалось только сопеть, раздувая в бессильной злобе ноздри, гонять по скулам желваки, скрипеть зубами и жалеть. Жалеть, что не пристукнул её сразу у двери!
– А чего ты так напрягся? – усмехнулась она. – У тебя есть какие-то тайны?
– Догадайся, – он смотрел исподлобья.
– Врать мне бессмысленно. Я жду откровений, и от этого много чего будет зависеть.
– Ладно, поиграем по твоим правилам, – нехотя пробурчал он. – Был он тут. Не вдвоём со своим брюхом, само собой – по «Skype» общались.
– По службе? На личном компьютере? – она показала глазами на монитор.
– Извини, – он развёл руками и подмигнул. – Во внеслужебное время и по своим личным вопросам.
– Я бы хотела увидеть историю этого общения.
– Личное это, понимаешь, личное, – он произнёс последнее слово по слогам.
Она, казалось, и не собиралась настаивать. А Питкевич подумал – продолжать играть с ней, или вспомнить, что у него свободные руки, встать и врезать ей между глаз? Силы только рассчитать, чтобы непоправимо не сломать что-нибудь важное для здоровья. Никаким рапортом потом не отделаешься, если эту красотку инвалидом сделаешь – все-таки бывший десантник. Плевать, что у неё оружие. И не с такими справлялся.
Аста вздохнула, после чего выдержала довольно длинную паузу и сказала:
– Заставлю.
– Меня? Заставить? – он хмыкнул. – Каким же, интересно, образом?
– А вот таким, – она передёрнула затвор. – Поможет?
– Наверное, – машинально ответил он. – Боевиков насмотрелась? Чего тебе в самом деле надо?
– Козлов.
– Да на кой тебе сдался этот вонючий кусок дерьма? – рявкнул он.
