Адалин Черно
Не прикасайся
Глава 36
Соня
Тан медлит. И почему-то нервничает. На меня не смотрит, только впереди себя, руками крепко сжимает руль. Я чувствую себя странно. Мы далеко от дома, в каком-то абсолютно неизвестном мне месте, рядом с морем, в котором при желании он с легкостью сможет меня утопить, но… мне не страшно. Абсолютно. Более того, я ощущаю себя в абсолютной безопасности.
Так действует алкоголь? Он… притупляет чувства и делает человека аморфным? Вообще тогда не понимаю, зачем его пьют! Разве что для непродолжительного поднятия настроения, ведь полчаса назад мне было хорошо даже рядом с вечно недовольным и хмурым сводным братом. Да и сейчас хорошо, если так подумать. Настроение прекрасное, несмотря на то что Тан чем-то недоволен. Он в принципе редко бывает довольным, а уж улыбающимся и веселым – практически никогда.
Открываю рот, чтобы спросить, когда мы поедем, но тут же его закрываю, потому что Тан резко разворачивается и впивается в меня взглядом, словно большой осьминог щупальцами. Сразу начинаю прокручивать в голове, в чем могла провиниться. Удивительный человек Станислав Танский – не успел ничего сказать, а уже начинаешь заниматься самокопанием, сомневаешься в себе, думаешь, где виноват.
– Что? – не выдерживаю напряжения.
– У вас все серьезно? – спрашивает лениво.
Так, словно одолжение мне делает, задавая такие вопросы. Я решаю не отвечать и лишь пожимаю плечами. Не понимаю Тана совершенно. Ему интересно знать, какие у нас с Кимом отношения? Зачем? К чему ему эта информация? Что она изменит?
– Настолько меня ненавидишь, что не готов терпеть рядом с лучшим другом? – меня внезапно осеняет.
Других причин нет. Но сейчас Тан хотя бы не так часто донимает. Да вообще словно меня не замечает! Сегодня я сама полезла, первой, попросила вызвать такси, но ведь потом я не заставляла его мне помогать. Мог бы проигнорировать, как делал это всегда.
– Хочу кое-что проверить, – выдает и тянется ко мне.
Я резко отодвигаюсь. Шарахаюсь от Тана, как от огня. Вжимаюсь в дверь и с ужасом смотрю на то, как он придвигается все ближе. Ничего его не останавливает, ни консоль, ни то, что я почти с дверью слилась в единое целое. Его рука как-то неожиданно оказывается на моем затылке, а губы – в паре сантиметров от моих. От него такая мощная энергетика исходит – меня ею натуральным образом прибивает к месту. Только сглотнуть могу, когда Тан выдыхает мне в губы:
– Расслабься… я не обижу.
Не знаю, что в его понимании “не обижу”, но напряжения не чувствую. Настораживает, конечно, такое его поведение. Но с Таном иначе и не бывает. Как не настораживаться, когда он ведет себя странно и постоянно меняется? В поведении, в настроении, в характере. Может ненавидеть, а потом… целовать.
На этой мысли опускаю взгляд на его губы. Совершенно машинально это делаю, без задней мысли. Просто вдруг вспоминаю то, как он целовал меня в тоннеле. Как его губы напористо раздвигали мои, а язык по-хозяйски орудовал во рту.
Меня захлестывает волнение. Внутри все дрожать начинает, когда сталкиваемся взглядами. Тан прикрывает глаза первым, шумно выдыхает и отворачивается слегка в сторону, словно пытается прогнать наваждение или… договориться с собой. Несколько долгих минут это продолжается. Я в этот момент чувствую себя парализованной. Во-первых, даже если бы хотела пошевелиться, у меня бы не вышло. Тан слишком близко, его ладонь по-прежнему давит на мой затылок, а вторая рука расположена на дверце.
Но не отстраняюсь я не поэтому. Просто не хочу. Вдруг осознаю, что мне нравится его близость. Будоражит, разгоняет по венам кровь, окутывает запретом. Я осознаю, кто он мне. Сводный брат. Нельзя. Наши родители скоро поженятся, а мы… мы уже переступили черту, уже делали то, что запрещено. Он уже меня целовал, пробовал, совращал. И мне нравилось. Как бы я ни отгоняла мысли о тоннеле, но стоило им появиться, внутри все скручивалось в необъяснимый узел. Все тело пробивала дрожь, а на кончиках пальцев возникал зуд.
Он и сейчас возникает. С трудом контролируемый. Волнение прокатывается по мне катком, каждую клеточку тела цепляет и приводит в чувство. Волоски дыбом становятся, когда Тан распахивает глаза. Смотрим друг на друга непрерывно, дышим тяжело и надсадно.
Я стараюсь контролировать свои эмоции, но все равно что-то идет не так, и я тянусь рукой к его лицу. Прикасаюсь пальцами к его щеке, поглаживаю с той стороны, где шрам. Практически не помню, как он выглядит и где расположен. Я плохо его рассматривала, меня интересовало во внешности Тана совсем другое. Шрам никогда не был основой того, на что был обращен мой взгляд, и он… меня не пугал.
– Прекрати, – говорит так, будто пытается требовать, но у него не получается. Ну и не останавливает. Только выдыхает шумно и тут же делает вдох… глубокий, чтобы задержать дыхание.
– Можно?
– Нет, – отвечает сразу же.
Не спрашивает, о чем я. Безошибочно понимает, куда хотела прикоснуться, и… не позволяет, а мне почему-то хочется. Показать, что мне не страшно и не мерзко, что я… воспринимаю его таким? Господи, откуда эти мысли?
– Поцелуй, – выдает Тан. – В губы, – уточняет следом.
От удивления распахиваю глаза шире. Я ждала, что он будет меня целовать. Даже надеялась, но что будет об этом просить – нет. Разве я могу? Могу просто взять и поцеловать его? Прикоснуться к нему первой? Зачем?
– Зачем мы это делаем?
Не осознаю, что выдаю это вслух.
– Просто, – отвечает Тан. – Просто…
Мы другие. Изменились. Мне больше не страшно. И это изменилось давно. Не прямо сейчас, не вчера, раньше. После тоннеля, да и там в ворохе непонятных смешанных чувств не было страха. Его просто не было. Он бесследно исчез куда-то еще раньше, только вот когда? Может, тогда, когда Тан помог мне в холле, где даже мать ничего не пыталась предпринять? Или… еще раньше?
– Я не буду, – отвечаю упрямо. – Не буду, – повторяю, но тянусь к нему.
Впечатываюсь в его губы своими. Просто прикасаюсь, убеждая себя, что это ничего не значит.
Неубедительно, на самом деле, потому что как только наши губы соприкасаются, на меня такая гамма эмоций сваливается – боюсь не выдержать. Сердце стучит о ребра как ненормальное, легким катастрофически не хватает воздуха, руки начинают дрожать, а внизу живота возникают неконтролируемые и совершенно непонятные ощущения. Слегка болезненные, но вместе с тем приятные. Когда Тан целует, они становятся ярче.
Я не совсем незрелая, понимаю примерно, что это, но от этого лишь страшнее. Я не должна такого чувствовать к Тану. К сводному брату. Наши родители поженятся. Я прокручиваю это в голове раз за разом, напоминаю себе, говорю, что это все – неправильно, и вообще, Тан меня ненавидит. Мы ведь не нравимся друг другу, мы не встречаемся. Наш поцелуй не должен случиться, но он случается.
Язык Тана за мгновение прорывает барьер и оказывается внутри. Ласкает мой рот, активно проходясь по всей полости. У меня дыхание спирает, когда его вкус смешивается с моим. Терпкий от глинтвейна и горький от выкуренной несколькими минутами ранее сигареты. Вообще, мне никогда не нравился даже запах табака, но вкус Тана почему-то не раздражает совсем.
– Охереть… – горячий хриплый шепот мне в губы. – Просто охереть…
Что именно “охереть” – не понимаю, но судя по тому, что Тан не отпускает, это звучит в положительном контексте. Мы с ним словно с ума сходим. Я в этой стычке теряю себя, растворяюсь в нем, задыхаюсь от переизбытка чувств и отвечаю. Пока не знаю, как правильно, это второй поцелуй в моей жизни. Оба принадлежат ему. Тому, от кого я должна держаться подальше, потому что ничего хорошего у нас в итоге не получится. Такие, как Тан, не встречаются с такими, как я…
– Меня от тебя… кроет, – выдвигает как-то неожиданно. – Пиздец просто.
Его грубость меня не отталкивает. Я вообще не знаю, что должно произойти, чтобы я с ужасом выбежала из машины, хотя это нужно было сделать еще несколько минут назад. Его близость отключает разум и вынуждает творить необъяснимое. То, о чем я никогда прежде не думала. Даже не предполагала, что буду целоваться с парнем. И что он будет говорить все это, а я… задыхаться? От переполняющих эмоций, от него, от его рук, которые забираются под кофту и касаются оголенной кожи.
– Иди сюда…
Прежде, чем я понимаю, что вообще значат его слова, Тан возвращается на свое сиденье, увлекая меня следом. Я в его руках словно пушинка. Маленькая, легкая и невесомая. Оказываюсь на его руках слишком быстро. Непонятно. И взбрыкнуть, отказаться, вернуться обратно не успеваю. Он ничего не позволяет сделать. Лишь прижимает меня к себе ближе, сдавливает в объятиях и снова целует. А еще что-то нажимает, потому что спинка сиденья отъезжает назад.
Места для маневра становится больше, и Тан смело этим пользуется. Обхватывает меня за бедра и с силой толкает на себя. У меня напрочь срывается дыхание. Начинаю дышать глубоко и часто, местами слишком сипло. Мне кажется, что я схожу с ума, что мы сгораем вместе с Таном в этой маленькой машине, иначе как объяснить происходящее?
Как объяснить то, что мое сознание отключается, и я позволяю Тану слишком много? Куда больше, чем могла бы позволить после первого поцелуя.
Я разрешаю ему себя трогать.
Глава 37
Тан
– Эмоции – разрушительное. Чувства – лишнее. Ты слышишь, Танский? Отключай это. На заезды – с холодной головой, и только так, иначе…
Остаток фразы теряется в том, чего я не должен испытывать. Разрушается под эмоциями, которые накрывают с головой.
Не помогает то, что я прокручиваю слова тренера в голове, пока буквально вгрызаюсь в рот Романовой, срывая поцелуй за поцелуем. Мне мало. Мне чертовски мало нескольких. Мало ее. Недостаточно просто поцелуев и нечаянно брошенных стонов. У меня нехватка Романовой под кожей, хотя по всем признакам тотальный передоз.
Иначе что? Я силюсь вспомнить, пока пересаживаю Романову с пассажирского сиденья к себе на руки. Она оказывается сверху, а я наглею и нажимаю на рычаг, чтобы оттолкнуть сиденье назад. Теперь у меня гораздо больше доступа. Куда больше возможности для того, чтобы к ней прикасаться, чтобы ее трогать, чтобы прижиматься к ней.
Она совершенна. Не знаю, почему эта информация вдруг ударяет мне в голову, но ни о чем другом я не могу думать. Пока целую Соню, упиваясь тем, какая она вкусная, попутно трогаю ее тело. Сжимаю в руках талию, обшариваю округлые бедра и сжимаю в руках грудь. Небольшую, но она идеально помещается у меня в руке.
Иначе что? Я снова возвращаюсь к концу фразы. Надо вспомнить, надо, потому что Романовой для меня слишком много. Непозволительно. Она – моя острая фаза разрушения, когда уже понимаешь, что обратной дороги нет, но очень хочешь это остановить. Выдрать из себя с мясом и вернуться туда, когда еще были только симптомы. Увы, уже невозможно. На симптомах я не распознал болезнь, а сейчас – поздно. Ничего не выйдет.
Соня ахает, когда я сжимаю ладонью ее грудь и одновременно с этим толкаюсь членом ей в промежность. Судя по едва различимой дрожи, что прокатывается по всему ее телу, попадаю куда нужно. И ей приятно. Пиздец просто. Я готов кончить в штаны лишь от того, как отзывчиво она дрожит, и как с ее губ срываются стоны.
– Тан… – шепчет мое имя, когда перемещаюсь с губ на шею, когда оставляю там яркие отметины.
Не знаю зачем. Никогда этой херней не страдал и не любил, когда что-то оставалось от других. Ни засосы, ни царапины – терпеть не мог, а ей – оставляю. Хочу, чтобы видела, чтобы смотрела, вспоминала. И знаю, что увидит он. Я определенно хуевый друг. Не тот, на кого можно положиться в трудную минуту, хотя, видит бог, я думал, что на меня – можно. Что в любой ситуации я горой за друзей. Всегда, что бы ни произошло. С Романовой что-то не так. Никакие установки не работают, я просто напрочь на ней повернут.
– Тан… хватит…
Пытается меня отстранить, да только разве я в состоянии позволить? Затыкаю ей рот поцелуем, запечатываю снова, чтобы ничего не говорила, а сам смело проталкиваю руку между нашими телами. Прикасаюсь к ней между ног прямо через ткань штанов. Надавливаю, и она хрипло стонет. Пиздец, как она стонет. Крышу рвет на каждом выдохе.
– Доверься мне, – тихим шепотом ей на ухо. – Доверься, Сонь…
Говорю это и надеюсь, что оттолкнет. Давай же, Романова, прояви свой характер и не доверяй, мне нельзя, нельзя верить, но она кивает. Смотрит на меня как-то странно и кивает. Доверяет. Блядь…
Мне сносит крышу. Я снова ее целую. Хватаю за бедра руками и толкаю на себя. Чувствую, как она промежностью по всей длине члена проезжает и выгибается.
– Покатайся так… – настойчиво говорю в ее губы. – Так, как я сделал… двигайся. Будет круто, обещаю.
Сам едва понимаю, что говорю, просто хочу продлить те искры, которые реально сыплются из глаз, когда прокатил так Романову.
Она мотает головой и застывает. Конечно, не делает так, как я просил.
– Ну же, – почти приказываю и снова повторяю движение.
Отстраняю Соню к коленям, а затем подтягиваю к себе. Медленно-медленно, чтобы она почувствовала, чтобы задрожала всем телом, чтобы отбросила все сомнения, раз уж не сбежала раньше. Не отказалась ведь? Значит, поздно давать заднюю. Слишком поздно. Я не разрешаю.
– Давай, малыш… тебе будет хорошо.
Я ликую, когда она повторяет движение уже сама. Без помощи моих рук. Чтобы не думала, впиваюсь в ее губы и ощущаю, как двигается. Медленно, как я и показал. Наше дыхание учащается, поцелуй прерывается. Оба утыкаемся друг другу в плечо и просто оглушительно громко дышим. Я знаю, что она близка к разрядке, и помогаю ей. Ускоряю темп, толкаясь бедрами навстречу. Соня охает и цепляется руками за мои плечи, а потом… потом она вскрикивает. Негромко, но я слышу и едва успеваю оттолкнуть ее на колени, достать из штанов член и кончить себе на живот, глядя на ее раскрасневшиеся щеки, опухшие от поцелуев губы и возбужденный взгляд.
Она ошарашенно смотрит на то, как струи спермы оседают на моей коже, заторможенно моргает, словно не может поверить, что это действительно произошло, и никак не двигается. Продолжает сидеть на коленях с опущенными по швам руками. Я успеваю достать влажные салфетки и вытереться, когда Романова наконец приходит в себя. Вначале неспешно ерзает на коленях, пытается перебраться на пассажирское сиденье, но у нее не получается.
– Подожди, – командую и прячу член в трусы, застегивая следом штаны.
После этого что-то происходит. Что-то, чему я никак не могу дать определения. Она, словно только сейчас осознав происходящее, начинает вырываться, когда я пытаюсь ей помочь и пересадить ее в пассажирское кресло.
– Отпусти! – вопит. – Отпусти меня.
Я убираю руки. Соня наклоняется, открывает дверцу с моей стороны и… выскакивает наружу, решительно шагая куда-то вперед. Когда понимаю, что она не собирается возвращаться, завожу двигатель и еду следом. Дальше действую на автомате. Беру ее куртку и выпрыгиваю из авто, шагая за ней.
– Подожди! – кричу, но она лишь ускоряет шаг, а затем и вовсе срывается на бег.
Бежит по направлению к трассе, но не успевает туда добраться, я ее догоняю и разворачиваю к себе.
– Отпусти! – вырывается. – Не трогай меня.
– Оденься, простудишься, – выдаю, хрен пойми зачем. Мне, так-то, наплевать, простудится она или нет. Абсолютно наплевать, так ведь?
– Господи, – выдыхает Соня, глядя на меня с ужасом. – Что ты наделал?
Иначе что? Но на ум ничего не приходит, даже когда она толкает кулачками мои плечи. И куртку, конечно же, не берет.
– Я наделал?! – отвечаю. – Кажется, ты была вполне не против, и, клянусь, я бы трахнул тебя там, ты бы не отказала.
– Нет, – мотает головой, распахивая глаза в ужасе еще шире. – Нет!
– Да, блядь… Я бы выебал тебя, слышишь? Потому что ты хотела!
Она шлепает меня ладонью по лицу. Наверное, со всей силы, потому что кожа начинает гореть, но это херня в сравнении с тем, что творится внутри. Там – ураган самых разных эмоций.
Иначе… ты сдохнешь…
Слова вспоминаются только сейчас, когда внутри все неконтролируемо дрожит. Почему я не могу отключиться, как всегда перед заездом? Почему, блядь, сейчас не выходит просто остыть и равнодушно смотреть на то, как она продолжает отдаляться?
Глава 38
Мне страшно… очень-очень страшно…
© Соня Романова
Соня
У меня шок! Я слабо соображаю, куда и зачем вообще иду. Просто шагаю вперед, подальше от машины, где… что? Боже, я даже определения случившемуся не могу дать. Грехопадение? Унижение? Слабость? Что со мной случилось? Это алкоголь? Уверена, что он! Я бы ни за что и никогда сама… никогда.
Шаг. Еще шаг. И еще. Я просто иду, ничего не слыша вокруг, пока крепкие руки не хватают меня за плечи и не разворачивают к себе.
– Отпусти! – кричу, наверное. Не слышу совсем себя, в голове такой гул и тело словно ватное. Ничего не соображаю. – Не трогай меня.
– Оденься, простудишься, – слова Тана долетают словно сквозь толщу воды.
Я несколько мгновений на него смотрю, как на привидение, а затем на меня шквалом обрушивается все случившееся. Не могу сказать, что я об этом забыла, но когда перед глазами возникает Тан, все заново чувствую. Каждое его касание помню, каждый хриплый выдох и…
– Господи, – выдаю с ужасом. – Что ты наделал?
Меня трясет. Впервые так себя чувствую. Разбитой, морально раздавленной. Физически ощущение, что меня переехал поезд, но при этом, если прислушаться, в теле такая легкость, я бы даже сказала, слабость. И скорее она приятная, чем…
Мне страшно… очень-очень страшно от таких мыслей.
– Я наделал?! – срывается почти на крик. – Кажется, ты была вполне не против, и, клянусь, я бы трахнул тебя там, ты бы не отказала.
– Нет, – я в ужасе распахиваю глаза.
Что он такое говорит? Я бы не позволила, конечно, нет!
– Нет!
Меня иначе воспитывали. Отец, когда еще был жив, всегда твердил, что мальчикам нужно только одно, и я должна быть внимательной. Вообще, об этом, наверное, должна разговаривать мама, но у нас с ней хоть и были близкие отношения, о таком она умалчивала. Со мной говорил папа, и я его слушала. Парней обходила стороной, хоть в школе ко мне особо и не клеились. Встречаться предлагали, но я отказывала, не чувствуя взаимной симпатии.
Мы с Таном… никто друг другу. Мы не встречаемся, не испытываем взаимной симпатии. Он вообще меня ненавидит, а я… я не знаю! Не знаю, что к нему чувствую. Просто рядом с ним теряюсь. Не знаю, как себя вести, и все позволяю ему на автомате.
– Да, блядь… Я бы выебал тебя, слышишь? Потому что ты хотела!
Я отшатнулась от его слов, как от пощечины. Закрываю уши руками и разворачиваюсь, отдаляясь. Лучше идти пешком, честно, лучше пешком, чем с ним в одной машине.
Меня трясет от холода, пока шагаю. Куртка, которую Тан со злостью пихнул мне в руки, не помогает. Не согревает так сразу продрогшее уже до костей тело. Я кутаюсь плотнее и продолжаю шагать. Останавливаюсь, когда до дороги остается всего ничего. Туда идти страшно, а назад возвращаться незачем. С Таном в машину я не сяду. И ловить попутку не буду.
Меня накрывает отчаяние. Телефон я не взяла, да даже если бы он и был. Кому я буду звонить? Маме? Я даже не знаю, где нахожусь. Слезы жгут глаза, а затем и щеки. Я кутаюсь плотнее, наконец немного согреваясь.
Позади меня рычит двигатель автомобиля. Я оборачиваюсь. Вижу, как Тан медленно приближается на машине. Он – единственный, кто может меня отсюда забрать, но я все еще не нахожу в себе силы обернуться и пойти к нему навстречу. Не после того, что он сказал. Боже, как он вообще мог обо мне такое подумать? Мысли о том, что я вела себя соответственно, прогоняю, потому что не вела. Я его только поцеловала. Только и всего, дальше он делал то, чего я не хотела. Не хотела ведь?
Тан едет рядом некоторое время. Я иду – он медленно ведет машину. Колеса едва крутятся. Тан ждет, когда я сяду, а я злюсь. Как он мог сказать мне те слова? Как, а главное, зачем? Обхватываю себя руками и прохожу так несколько шагов, а затем замираю и все-таки иду к машине. Тан останавливается, и я беспрепятственно забираюсь в теплый салон. Как только оказываюсь внутри, мне кажется, что здесь все говорит о том, что тут случилось не так давно. Даже запах другой. Изменившийся, хотя это и невозможно, потому что Тан ехал с открытыми окнами.
Как только я сажусь в машину, Стас увеличивает скорость, и через пару минут мы оказываемся на главной дороге. Едем к съезду, чтобы развернуться. Направляемся домой. Я упрямо молчу до тех пор, пока Тан не отвечает на звонок. Я невольно прислушиваюсь. Голоса собеседника не слышу, но говорят явно обо мне.
– Да, она в порядке. Мы уже едем домой. Дать ей трубку? На, – протягивает мне телефон.
– Да.
– Соня… – слышу голос Кима. – Ты как?
– Я…
Слезы почему-то жгут глаза. Удивительно, минуту назад я чувствовала себя сносно, мне не хотелось плакать, но стоило услышать голос Кима и представить его лицо перед собой, как захотелось разрыдаться и рассказать ему все. Поплакаться у него на плече. Почувствовать поддержку и… утешение.
– Я в порядке, – глотаю слезы вместе с застрявшим в горле комом.
Как такое рассказать? Тем более парню. Киму. Не расскажу, конечно же, ни за что на свете.
– Точно все хорошо?
– Точно.
– Мне приехать?
– Нет. Нет, не нужно. Мы просто… катаемся.
Не представляю, как после случившегося смотреть Киму в глаза. Мы не пара, не вместе, он мне как брат, но отчего-то кажется, что стоит ему посмотреть на меня, как он тут же все поймет. Узнает, чем именно я занималась с Таном в машине. Я теперь вообще не знаю, как в глаза другим людям смотреть. Стефании, маме, Богдану Петровичу, студентам и преподавателям. Вообще всем. Меня обволакивает стыдом, словно коконом. Хочется провалиться сквозь землю, но я упорно еду домой. Даже из машины на ходу выпрыгнуть не пытаюсь, хотя поначалу была такая мысль. Мне почему-то… неловко. Перед Таном в первую очередь, хотя… это ведь он все. Он это устроил.
– Приехали! – резюмирует, стоит автомобилю заехать на территорию дома.
Я вылетаю из машины и пулей несусь в дом. Надеюсь никого по пути не встретить, но, как назло, сталкиваюсь с Богданом Петровичем, который стоит прямо в холле. Конечно, пронестись просто мимо не могу. Останавливаюсь и здороваюсь. Позади слышатся шаги, и я хочу спешно ретироваться, но Богдан Петрович не позволяет.
– Подожди!
Стою словно вкопанная и смотрю на маминого будущего мужа. Он окидывает меня внимательным взглядом. Пожалуй, даже слишком внимательным. Кажется, он обо всем сразу догадался.
– Вы вместе приехали? – усмехается.
Чувствую, что щеки горят. Господи, надеюсь, он спишет это на реакцию моего тела на перепады температур. Я всегда краснею, когда захожу с холода в тепло.
– Твоя мать уехала, – ошарашивает меня новостью. – На неделю, может быть, на две.
– Куда?
Я вот только что с ней разговаривала. Сколько прошло? Час, может, два. Максимум три. На улице еще нормально не стемнело, как мы вернулись, а мама уехала? Но куда? И почему она мне ничего не сказала?
– На отдых. Командировка немного ее подкосила, и я решил дать ей отгул. Она буквально только что уехала. Вы не видели автомобиль?
По пути сюда я вообще ничего не видела, ехала, погруженная в свои мысли, но почему-то не верю в то, что мама так просто развернулась и… уехала! Когда она приходила поговорить, она не выглядела так, словно у нее были собраны чемоданы. Да и макияжа на ней не было.
– Я могу ей позвонить?
Богдан Петрович смотрит на меня, как на идиотку. Пожимает плечами и говорит:
– Уверен, она еще не добралась до посадки и возьмет трубку.
Я взлетаю по ступенькам наверх, и стоит мне добраться до телефона, как я тут же набираю маму. Она снимает трубку через несколько гудков.
– Мам, ты где?
– Я уехала, – повторяет то, что я уже слышала. – Я приходила сказать тебе, но ты внезапно убежала, и у меня не получилось попрощаться.
– Я…
– Я приеду через неделю или две. Точно пока не могу сказать.
– Хорошо, – выдавливаю из себя и глотаю обиду за то, что мама не взяла меня с собой.
Ведь могла же! Если бы она предложила, если бы только сказала! Я бы не уехала с Таном и не натворила глупостей.
– Будь умницей, малыш, – выдает мама и говорит, что ей пора.
Мама отключается, а я хмурюсь, глядя на экран телефона. Почему-то внутри все сжимается от беспокойства. Понять, что именно показалось мне странным, мне мешает стук в дверь, от которого я подскакиваю на месте. Первая мысль – не открывать, но я тут же ее отгоняю. Если пришел Богдан Петрович, мое поведение покажется ему странным, а если Тан… когда его останавливала запертая дверь? Ручку поворачиваю, молясь увидеть там не Стаса, и мои молитвы оказываются услышанными, только вот по ту сторону двери и не Богдан Петрович.
Там… Ким. Он лично приехал убедиться, что я в порядке, только вот… как спокойно смотреть ему в глаза?
