Адалин Черно
Не прикасайся
Глава 32
Тан
– Ты был там, – сообщает Ким, пока мы разогреваемся на дорожках.
– Где?
– В туннеле.
Хорошо, что организм работает по инерции, стоит забраться на тренажеры, иначе я бы свалился нахер на пол. Пульс начинает частить, и часы ожидаемо вибрируют. Ким замечает и хмурится, а затем спрашивает:
– Что вы там делали? – идет следующий вопрос.
Я, по правде, охуеваю от таких вопросов. Ким не то чтобы скромный, но раньше таких тем у нас не было. Хотя раньше я бабе, которая ему нравится, язык в рот не засовывал.
– Меня там не было, – отрезаю сухо.
– А с часами что? Пил вчера?
– Сломались.
Резко срываю их с запястья. Достаточно для меня измерений. Швыряю часы в лунку к наушникам, которые так и не успел достать и вдеть в уши.
– Я не хочу недопониманий, – продолжает. – Сонечка мне нравится, и мы вроде как пытаемся построить отношения.
То, что нравится, прекрасно вижу. Уменьшительно-ласкательные у него неплохо получаются, но от них почему-то коробит. Дрожь по всему телу прокатывается, стоит услышать это его “Сонечка”.
– Стройте, – пожимаю плечами. – От меня ты че хочешь? На стройматериалы бабок дать? Они вроде недорогие. В социальной аптеке тут, за углом, по сто гривен можно взять. Три штучки.
– Я просил без этого, – отвечает спокойно, но с нажимом.
Я резко торможу дорожку. Ким делает то же самое. Как всегда, мать его, чувствует мое настроение.
– А че ты мне сделаешь? – намеренно нарываюсь. – Ударишь? Так идем! Там ринг простаивает, как раз отходили кардио.
Ким мотает головой, словно разочарован, а мне, сука, похуй. Мне хочется помахать кулаками и снять охватившее все тело напряжение. Пульс продолжает грохотать, как ненормальный, стоит подумать о том, что после туннеля Соня пошла целовать Кима. Покрывала ненавистные прикосновения теми, что нравятся, от которых течет. Сука… по венам уже не кровь течет, а зудящая необъяснимая смесь, толкающая на безумие.
Ким идет следом за мной. Соглашается на спарринг, хотя мы этим занимаемся редко. Чаще я выхожу с Само. Изредка присоединяется Фил, но они усердно готовятся к пересдаче. Их завалили по нескольким предметам, так что им не до зала и спаррингов. Выходим вместе, заранее подготовившись и надев перчатки. Тренер смотрит на нас косо. Мы не планировали сегодня занятие и не просим его присмотреть.
– Если хотите подраться – на выход! – выдает, когда мы расходимся по обе стороны и встаем друг напротив друга.
– Какая драка? – хмыкает Ким. – Мы же друзья. Лучшие. Да, Тан?
– Ага, – бурчу себе под нос.
Напоминаю, что нельзя драться. Здесь камеры, и тренер присматривает. Включается в спарринг, хоть его и не просили. Начинает отдавать команды, и мы им следуем.
– Левее! – выкрикивает. – Работай правой.
Естественно, все команды отдает мне, потому что я у него – индивидуальный ученик. Хожу на тренировки давно, хоть и не собираюсь заниматься боксом профессионально. Пять лет назад попал в этот зал, и мне понравилось, что здесь все на одном месте – и кардио, и железо, и вот такие тренировки. Под рукой. Ну и от отца тогда хотел защищаться. Должен был стать сильнее, чтобы отстоять себя.
– Соберись! – кричит тренер, когда я пропускаю удар.
Пропускаю, мать его, Киму, который боксом занимается третий раз в жизни. Он не очень любит такой спорт и спаррингов избегает. Да и весовая категория у нас разная. А я пропускаю. Начинаю наступление, собираюсь и делаю выпады. Один, второй, третий. Удар за ударом отправляю Кима к канатам. Расходимся, хотя хочется дальше. Тренер смотрит – нельзя.
В очередной раз припираю Кима к канатам, но не останавливаюсь, машу кулаками, ловя в ответ только мастерски выставленные блоки. Меня охватывает злость. Неконтролируемая ярость волной поднимается изнутри. Я ею почти ослеплен, поэтому допускаю ошибки. Промахи в технике и скорости. Тренер всегда говорил – на ринг нужно выходить с холодной головой. Оставлять все эмоции за пределами и жить техникой. Я об этом забываю, поэтому не осознаю, как оказываюсь на лопатках. Я резко вскакиваю, но Ким уже покидает ринг.
– Куда? – выдаю резко. – Мы не закончили.
– Ну продолжай, мне надоело, – Ким даже не оборачивается, уходит, стаскивая по пути перчатки.
Нахожу его в качалке. Он невозмутимо таскает железо, а мне вдруг становится стыдно. Затеял это дурацкое соревнование с лучшим другом. Какого только хера, неясно. Эта инфузория мне никто. Сводная сестра, да, бесячая невероятно, но ведь реально – никто. Там, в туннеле, помутнение было. Я на взводе, она податливая. Не повторится такое никогда. Конечно, нет! Я ни за что к ней не притронусь. Ненавижу ее ведь. И тяга, которая неконтролируемо возникает, ничего не значит.
– Прости, – выдаю, как только подхожу. – Сорвался.
– Бывает, – Ким пожимает плечами. – Уверен, что не хочешь поговорить? Кулаки не помогают.
– О чем?
– О ней.
– Не хочу.
– Зря, но я настаивать не буду.
– Я… в общем… встречайтесь. Я не буду ее трогать. В смысле – перестану ее донимать.
– Спасибо, – спокойно говорит Ким. – Правда, я думал, ты скажешь другое.
– Что, например?
– Что она тебе нравится, – выдает абсурдное предположение.
О том, как бесстыже у меня на нее стоял, стоило вспомнить ее в душе, стараюсь не думать. Просто она – источник сильных чувств. Ненависть – это ведь тоже чувство? Сильнейшая эмоция, с которой справиться сложнее всего.
– Я тебя сильно приложил, что ли?
– Эй, ты ко мне даже не притронулся!
За смехом пропадает необходимость отвечать и в принципе разговаривать дальше. Мы просто молча занимаемся, каждый думая о своем. Жаль, что мысли нельзя выбросить из головы. Я бы с удовольствием вернул в голову Дину и мечтал о том, в какой позе ее поимею. О Злате почему-то вообще не думается, хотя она снова обрывает мне телефон, только теперь с новых номеров. Я уже штук пять заблочил. После вчерашнего заезда так вообще меня в покое оставить не может.
– Что у вас со Златой? – спрашивает Ким.
– Ничего.
– Вчера мне показалось, что вы близки.
– Трахнул разок, на этом все.
– Прокурорскую дочку? Разок?
– Сам знаю, что дело плохо.
Ким заканчивает тренировку и смотрит на меня хмуро. Мой телефон снова оживает – и опять незнакомый номер. Со Златой нужно что-то решить, хотя бы поговорить, потому что вступать с ней в отношения я точно не намерен. Да и какие у меня, на хрен, отношения? Я в это болото вообще лезть не планирую никогда и ни с кем. С ней исключение делать не намерен, даже если пригрозит папочкой.
Остаток тренировки молчим. По пути домой – тоже. Ким не пытается, а я никогда не начинаю разговор первым. Паркую машину у его дома. Ким забирает свою спортивную сумку с заднего сиденья и выходит. Прежде чем закрыть дверь, напоследок наклоняется и выдает совет:
– Скажи, если она тебе нравится – решим.
– Дверь закрой.
После резкого хлопка сразу срываюсь с места и до самого дома об инфузории получается не думать. А там… там я натыкаюсь сразу на нее.
Глава 33
Соня
Избегать Тана уже входит у меня в привычку. С утра я намеренно жду, пока он уедет, а в институте не иду на обед, сбегая в кафе неподалеку вместе со Стефанией. Я предполагала, что мне придется объясняться перед подругой, но она стала извиняться первой. Якобы за то, что бросила меня и уехала с другими.
Домой добираюсь, как и обычно, на такси. Страшно по пути к своей комнате. Очень страшно, но как только дверь за собой захлопываю, выдыхаю и сползаю по деревянному полотну вниз.
Объяснений тому, что произошло в тоннеле, у меня нет. И если действия Тана вполне понятны, то моя реакция, а точнее, ее отсутствие, пугает. Это Стасу свойственно сходить с ума и жаждать получать то, что захочется в данную минуту. Для него нет табу и ограничений, он хочет и берет, а я… что случилось со мной, и почему я его не оттолкнула?
Да что там не оттолкнула?!
Я ведь отвечала. Неумело, потому что прежде не целовалась, но пыталась, так же шевелила губами и… трогала его. Боже, я трогала Тана, своего сводного брата, того, кто возненавидел меня с первой секунды нашей встречи! А я? Я ведь тоже должна!
После всего, что он сказал и сделал, это было неминуемо, но вместо этого я предаюсь воспоминаниям. Перед глазами возникает наш поцелуй, эмоции словно материализуются. Я переношусь в темный туннель и снова проживаю наш поцелуй. Его горячие влажные губы на моих.
Забыть! Господи, пожалуйста, я должна выбросить это из головы.
Резкий стук в дверь вынуждает вздрогнуть и быстро подскочить на ноги. Успеваю закинуть сумку на кровать, прежде чем дверь открывается, и на пороге появляется мама.
– Ты так быстро прошмыгнула, я не успела тебя позвать, – сетует, когда входит.
– Устала после универа, – оправдываюсь. – Сегодня было много занятий.
– Понимаю, – она кивает.
После случившегося в гостиной мы не разговаривали. Так вышло, что сейчас – первый раз, когда мы видимся. Я чувствую неловкость, которая повисает в воздухе, хотя раньше такого у нас с мамой не было. Мы всегда могли откровенно поговорить, даже если накануне по какой-то причине поссорились.
– Я хотела поговорить, – выдает мама и прикрывает за собой дверь. – Без свидетелей.
– Хорошо.
– У вас с тем мальчиком серьезно? – сразу подходит к главному.
– Мы просто друзья, я тебе уже говорила.
– Мне так не показалось, – мотает головой. – Он друг Стаса, Соня.
– И что, мам? Я не могу с ним дружить?
– А ты уверена, что он хочет с тобой именно дружить? – тон мамы меняется на поучительный. – Мальчики, малыш, обычно не дружат с девочками.
– Мы дружим, – заявляю уверенно.
С Кимом я общаюсь, а мама делает выводы только по Тану. Считает, что Ким такой же. Жесткий, недовольный, с чрезмерным чувством вседозволенности. Только вот в окружении Стаса не все такие.
– Я говорила с Богданом, и он сказал, что давно знает Кима. Он… не очень хороший.
– А кто хороший, мама? – не выдерживаю. – Кто? Богдан Петрович? Ты знаешь, что он делает со своим сыном, когда ты не видишь?
По маминым отнюдь не удивленным глазам понимаю, что все она знает.
– Он его избивает.
Я тут же жалею о сказанных словах. Во-первых, мама все равно ничем не поможет, а во-вторых, я вроде как не должна была знать эту информацию.
– Он его воспитывает, – тихо говорит мама.
– Воспитывает?!
Я в ужасе отшатываюсь.
– Надеюсь, меня он не собирается так воспитывать? Или тоже планирует?
– Что ты! – тут же бросается с объяснениями. – Он тебя и пальцем не тронет! Ты у меня послушная, понимающая, хорошая девочка.
Тук. Тук. Тук.
Удары сердца становятся прерывистыми. В груди больно сжимает. Моя мама изменилась. Я понимаю это только сейчас, глядя на ее похудевшую фигуру, слегка осунувшееся лицо и насквозь пропитанную фальшью улыбку. Она – другая. С папой она была счастливой. Улыбалась, веселилась, сияла счастьем. Еще тогда, когда он был здоров, но все же. Последние годы нам дались нелегко. Мама все чаще была хмурой, заплаканной, но и сейчас, в новых отношениях, она выглядит ничуть не лучше.
– Он и тебя запугивает? – выстреливаю догадкой.
– Нет, что ты, – поспешно оправдывается.
– Боже, мама, давай уйдем. Сбежим! Мы же можем вернуться? В нашу прежнюю квартиру. Я больше не хочу здесь находиться.
– Ну ты чего такое говоришь? – мягко отвечает мама. – Куда сбежим? Ты испугалась, что ли? Доченька…
Мама протягивает ко мне руки для объятий, но я уворачиваюсь. В итоге оказываюсь у двери, а мама у кровати.
– Сонь, все в порядке. Со мной все хорошо, меня никто не трогает, не выдумывай. Стас заслужил такое к себе отношение, и даже не думай его жалеть! Он с отцом так разговаривает! Ты себе подобного никогда не позволяла.
Почему-то становится обидно за Тана. Если даже моя мама, которую я считала едва ли не самым сострадательным человеком, считает, что действия Богдана Петровича вполне оправданы, то все это продолжится. Я, конечно, не считаю Тана святым. Он многое наговорил и мне, и моей маме, с отцом разговаривает не лучше, но рукоприкладство…
С каких пор мама это одобряет? Меня никогда не били, а послушным ребенком я была не всегда. Отец говорил, что насилие порождает насилие. Меня никогда не наказывали. Обычно мне хватало повышенного тона отца, чтобы понять свою ошибку. Поэтому Богдан Петрович мне не понравился почти сразу. Он – другой. Для него ударить, словно стакан воды выпить, а меня воспитывали иначе.
– Ты куда? – спрашивает мама, когда видит, как я берусь за ручку двери.
– Мы со Стефанией договаривались встретиться, – нагло вру. – Я забыла и уже опаздываю.
Быстро выбегаю из комнаты и спускаюсь по ступенькам. К выходу бегу так, словно за мной прямо сейчас Богдан Петрович гонится с палкой. Конечно, за спиной никого нет, только вот прямо на выходе я влетаю в Тана. Сталкиваюсь лбом с его широкой грудью и ойкаю, едва не падая. Он меня подхватывает. Удерживает, прижимая к себе за талию.
– И здесь ты, – выплевывает.
Я сглатываю и отстраняюсь. Разжимаю пальцы, которыми по инерции вцепилась в его предплечья, и отхожу на шаг. Не пытаюсь понять, что значат его слова. Скольжу расфокусированным взглядом по его мощной фигуре и спускаюсь по ступенькам. Телефон я оставила в комнате, так что вызвать такси не получится.
– Тан! – поворачиваюсь и вижу, что он смотрит на меня.
Пристально и внимательно, а еще почему-то хмурится, и у него между бровей залегают складки.
– Чего тебе?
– Можешь вызвать такси? Я телефон оставила в комнате.
– Не вернешься?
– Он… разрядился…
Конечно же, я вру.
– Я еду в город, – неожиданно говорит он. – Идем, подвезу.
Запротестовать он не позволяет, да я бы и не смогла – нахожусь в слегка пришибленном состоянии. Подхватывает меня под руку и ведет к машине. Поверить не могу. Тан ведет меня к своему автомобилю, из которого еще совсем недавно выкидывал, как нашкодившего котенка. Что происходит?!
Глава 34
Тан
Когда вижу в ее глазах застывший ужас, появляется абсолютно нелогичное и необъяснимое желание защищать. Такие эмоции мне неподконтрольны, поэтому справиться сложно. В груди что-то давит, когда она растерянно просит вызвать такси, скребется что-то там, глубоко внутри. Мимолетное прикосновение к груди не помогает.
– Можешь вызвать такси? Я телефон оставила в комнате.
Я всем нутром рвусь к ней, но холодный разум тормозит, останавливает. Получается вроде как даже равнодушно спросить:
– Не вернешься?
– Он… разрядился…
На то, чтобы раскусить ее вранье, у меня уходит секунда, дальше я решаю совместно свалить из этого балагана. Предлагаю ей подвезти ее до города, откуда, между прочим, только вернулся, и, не позволяя ответить, подхватываю под руку и веду к машине.
Протестов она не устраивает, молча садится в машину и ждет, пока я заберусь на водительское сиденье. Когда выезжаем, бросаю взгляд в зеркало заднего вида и вижу на пороге маму инфузории. Видно, поцапались. С расспросами к ней не лезу. Когда выезжаю на трассу, увеличиваю скорость и просто слежу за дорогой, но на светофорах нет-нет, да и смотрю в ее сторону. Соня хмурится и дрожит, хотя пытается это скрыть всеми силами.
– Куда ехать? – спрашиваю, догадываясь, что так далеко она наверняка не думала.
– Я… эм… высади меня рядом с универом.
Туда ехать минут десять. Значит, времени не так много.
На нужном повороте я сворачиваю в другую сторону, и едем мы совсем не туда. Если инфузория это и понимает, то никак мой поступок не комментирует. Сидит на пассажирском кресле притихшая. После включения обогрева она больше не трясется, но выглядит отрешенно, словно в этой машине находится только ее оболочка.
Паркуюсь возле небольшого придорожного кафе. Инфузория крутит головой в разные стороны, осматривается, а затем, словно только сейчас поняла, что я вез ее не туда, спрашивает:
– А мы где?
– В одном хорошем месте. Мне сюда по делам нужно было. Посиди в машине, ок?
Она кивает, но хмурится. Происходящее ей явно не нравится, но с места она не двигается.
В кафе все точно так же, как и год назад. Ничего не изменилось. Я давно здесь был. После аварии не приезжал, но даже спустя столько времени меня узнают. Одна из официанток, что работала здесь и раньше, приветливо мне улыбается, здоровается. Никто из них не знает, что произошло год назад и почему я не приезжал. Никто не знает об ужасном шраме на моем лице. Жизнь по-прежнему идет своим чередом, хотя для меня давно все изменилось.
Раньше я часто сюда приезжал. Мне нравилось это одинокое кафе у дороги, нравилась царящая здесь умиротворяющая тишина и люди. Тогда я еще не знал, что мир – не оазис любви и сочувствия, а люди – те еще твари.
– Здравствуйте, – обращается ко мне бармен. – Что будете?
– Два глинтвейна с собой.
Пока жду, осматриваюсь. Здесь почти все осталось прежним, но кое-что действительно изменилось. Например, на смену квадратным столикам пришли круглые, а не всегда удобные деревянные стулья заменили на кресла с мягкой обивкой.
– Ваш глинтвейн.
Я бросаю несколько купюр на барную стойку, подхватываю подстаканник и покидаю кафе. Воспоминания – слишком сильная эмоциональная нагрузка, и я, к сожалению, не всегда могу их контролировать. Когда оказываюсь на улице, мне требуется время, чтобы перестроиться. Чтобы вспомнить, что в моей руке – два стакана, а в машине сидит ненавистная сводная сестра, от которой меня колотит. На вопрос о том, почему же я намеренно ищу с ней встреч и даже везу туда, куда не приводил ни одну девушку, ответить не получается.
Иду к машине, сажусь на водительское сиденье. Ставлю глинтвейн на специальную подставку и завожу автомобиль, трогаясь с места.
– Мне кажется, мы едем не в ту сторону.
– Мы едем так минут пятнадцать. Ты только заметила?
– Куда мы едем?
– Увидишь.
– Мне надо в универ.
– Не надо.
Она шумно выдыхает, но дальше не препирается. Сидит, насупившись и отвернувшись к окну, так что остаток пути удается проехать в тишине.
– Приехали! – выдаю, когда инфузория упорно не покидает машину.
– Я никуда с тобой не пойду, – выдвигает и упрямо складывает руки на груди.
– Можешь сидеть здесь, – киваю и забираю стаканчики.
Захлопнув дверь, направляюсь к спуску. Дорога к морю занимает несколько десятков шагов. Останавливаюсь, собираясь насладиться тишиной, когда слышу позади:
– Тан!
Оборачиваюсь. Инфузория стоит вверху и неловко машет рукой.
– Спускайся, – кричу ей в ответ.
Она сомневается. Смотрит на крутую лестницу и хмурится. Оставляю слегка остывший глинтвейн на песке подальше от волн и иду к ней.
– Спускайся! – командую. – Если будешь падать, я поймаю.
Она широко распахивает глаза и смотрит на меня с ужасом.
– Я серьезно. Или можешь остаться там и подождать меня.
– А ты долго?!
– Как хочешь, – пожимаю плечами и разворачиваюсь, делая вид, что собираюсь отойти.
– Ладно-ладно, – поспешно сообщает. – Я попробую.
Распахиваю руки, чтобы продемонстрировать готовность ее поймать. Инфузория закатывает глаза и начинает спускаться. Одна ступенька, две… на последних я надеюсь на то, что она споткнется. Отказываюсь в это верить, но ведь смотрю с ожиданием…
Правда, когда Соня все же спотыкается, зачем-то отхожу. Шарахаюсь от нее, как от огня, но она и так врезается в меня со всей силы. Вдавливается своей грудью в мою и хватается руками за плечи. Она странно на меня действует. Ядовито. Я не успеваю ее коснуться, как внутри все вскипает. Руки на ее талии смыкаю на автомате и к себе прижимаю сильнее. Отпускаю только тогда, когда слышу ее едва различимый писк. Разжимаю руки и позволяю ей отойти. Сам следую к морю, поднимаю стаканы с глинтвейном и делаю большой глоток. Протягиваю один ей.
– Что это? – берет стаканчик в руки. – Кофе?
– Почти.
– Пахнет вкусно, – сообщает после того, как принюхалась. – Специями.
– Попробуй.
Она делает глоток, смешно причмокивает и облизывает губы. Мать вашу, ее язык просто проходится по губам, а у меня просто… мурашки по коже и каменный стояк. На такой простой жест такая неадекватная реакция.
– Так что это? – спрашивает искренне.
– Серьезно? Никогда не пробовала глинтвейн?
– Не-а, – хмурится и делает еще глоток.
Смотрю на инфузорию с подозрением. Она где вообще выросла, блин? Давно совершеннолетняя, а о существовании глинтвейна не знает? Судя по ее мамашке, не скажешь, что там монашеские взгляды. Муженек умер, а она ради бабок в койку к другому прыгнула и хуй на дочь положила. Интересно, инфузория уже поняла, что нахрен маме не нужна, или еще нет?
Глава 35
Тан
– Здесь так красиво! – восторженно заявляет инфузория, осматриваясь. – Так ти-и-и-ихо, – тянет гласные.
Я молча за ней наблюдаю. Она отпивает глинтвейн из стакана и улыбается. Так широко и искренне, что я засматриваюсь. Она и раньше так улыбалась, но не рядом со мной. Другим людям – подругам, матери, Киму. При воспоминании о нем внутри все вскипает. Помню ведь, как она его обнимала, как жалась к нему, когда от меня вырвалась. Эта картина пожизненно в моей голове застряла.
– Как ты нашел это место? – спрашивает, поворачиваясь.
Пока смотрю на ее раскрасневшиеся щеки, она делает еще глоток.
– Случайно. Однажды просто свернул не туда.
– Зачем мы здесь? – спрашивает и смотрит прямо на меня. Открыто и откровенно. Ждет моего ответа.
– В каком смысле?
– В прямом, – пожимает плечами. – Ты ненавидишь меня и привозишь сюда – зачем?
Было бы неплохо, будь у меня ответ на ее вопрос, но его, к сожалению, нет. Я просто не знаю, что ей ответить. Что сказать? Я и сам не знаю, почему ее сюда привез. Почувствовал, что ей это нужно? Что нам это нужно? Ощутил в ней то же одиночество и отчаяние? Не знаю, просто понял, что ехать ей некуда, и просьба высадить у института – тупая отмазка, пришедшая в ее голову.
– Собираешься меня здесь оставить, да? – допытывается. – Знаешь же, что у меня нет телефона.
– Отличная идея, я подумаю.
– Значит, не так планировал? – хмурится. – А как?
Самому бы знать, как…
– Просто привез. Наслаждайся и оставь меня в покое.
– Грубо, – выдыхает она, снова делая глоток из стакана. – Мне почему-то хочется разговаривать.
– Алкоголь странно на тебя действует, – замечаю. – Становишься болтливой.
– В смысле алкоголь? – она таращит свои огромные глаза с расширенными зрачками на меня. – Это что – алкоголь?!
Она так натурально удивляется, что я не могу сдержать улыбки, а затем и смеха. Пока инфузория требует у меня ответа, я пытаюсь не слишком откровенно ржать.
– Ты подмешал туда алкоголь? Тан!
Она пихает меня в бок, и от этого простого прикосновения я в момент становлюсь серьезным. Прекращаю смеяться, следом замирает и она. Сглатывает.
– Я не хотела.
Перехватываю ее за руку. Обхватываю тонкую кисть и тяну на себя. Она моментально впечатывается в мое тело. Охает от неожиданности и открывает рот, чтобы что-то сказать. Господи, какой у нее рот… меня от него в прямом смысле кроет. Когда смотрю вот так вблизи на нее, когда ее запах обволакивает, даже несмотря на то, что ветер здесь довольно ощутимый, я все равно его чувствую.
– Глинтвейн – алкогольный напиток. Коктейль на вине с фруктами и специями. Обычно я такую лабуду не пью, но здесь ничего другого не лезет.
Обычно я и не разговариваю так много, а уж тем более не оправдываюсь перед чертовой сводной сестрой, но сейчас во мне словно что-то меняется. Беспощадно ломается, вытесняя здравый рассудок и уступая место идиотизму. Я хочу с ней говорить. Я хочу слышать ее голос. Я хочу ее поцеловать.
– Боже… – выдыхает одно-единственное слово. – Что теперь будет?
Ее взгляд до костей пробирает.
– Ты никогда прежде не пила?
– Нет.
Теперь и мне интересно, что дальше. Какой будет ее реакция на выпитое? Пока я заметил только разговорчивость и смелость. Я бы даже сказал, наглость. Никогда прежде инфузория так себя со мной не вела. Да и не только со мной, в принципе.
– Забери его, – командует, пытаясь оттолкнуть от себя.
Перехватываю стакан с глинтвейном, забирая его у нее.
– Больше не будешь пить?
– Нет, конечно!
– Ты говорила, что тебе вкусно.
– Там алкоголь! – выдает так, словно этим все сказано.
– Тебе сколько лет, инфузория? – насмехаюсь над ней. – Это всего лишь стакан вина, к тому же тут еще и специи, фрукты, алкоголя совсем мало.
– Все равно нет. Я не ведусь на дешевые уговоры.
– Дешевые? – выдаю на повышенных тонах.
– Я не планировала когда-либо пить алкоголь, – заявляет со всей серьезностью.
– То-то я заметил, как ты присосалась.
– Ты меня вынудил, – предъявляет.
– Еще скажи – заставил.
– Именно.
– А не много ты на себя взяла?
Удивительно, но наша перепалка не выводит меня на эмоции. Вернее, конечно, я рядом с инфузорией испытываю непонятные чувства, но нет ни намека на злость. Мне даже… нравится?
Ни хрена подобного!
Просто уж так вышло, что мы с ней оказались здесь вместе.
Чтобы отвлечься, закуриваю и тоже тяну глинтвейн из бумажного стакана. На вкус – такой же, как и год назад. Ничего в этом заведении не изменилось, кроме интерьера. Все тот же рецепт глинтвейна. Вкусный, пряный, слегка терпкий для языка. Не зря инфузории понравился. Зря отказывается пить еще. Вкусно ведь, и вижу, как она то и дело бросает взгляд на свой стаканчик в моей руке.
– Точно не будешь?
– Точно.
– Я допью?
– Пожалуйста.
По глазам вижу, что ни хрена это не пожалуйста. Испепеляет взглядом и стаканчик, и меня вместе с ним.
– Если я столько выпью – поедем домой поздно. Несколько часов точно будем тут зависать, пока протрезвею.
Вру ей, конечно. Чтобы я не мог поехать домой, мне нужно выпить полбутылки виски, а не маленький стаканчик глинтвейна, но раскрасневшаяся и явно поплывшая от напитка инфузория этого не знает, поэтому верит мне на слово. Ну и хочет, конечно же, допить. По взгляду ее жадному это вижу и, как змей-искуситель, ей этот стаканчик сую в руку.
Она берет его нехотя. Вертит в руке, а затем подносит ко рту, и я отворачиваюсь, чтобы спрятать необъяснимую самому себе улыбку. Очень уж мне интересно узнать, как она отреагирует на выпитое – это раз, а два… она могла просто вылить коктейль, но предпочла его допить. Говорит о многом, не так ли?
Некоторое время молчим. Она отходит от меня на небольшое расстояние и садится прямо на песок. В это время года здесь довольно морозно. Сидеть на влажном и холодном песке – не очень безопасно.
– Вставай, – командую, когда подхожу ближе.
– Чего?
– Вставай, говорю.
– Еще чего! – фыркает. – Хочу и сижу.
Пока она упрямо отказывается, я стаскиваю с себя куртку и бросаю на песок рядом с ней. Без лишних слов, к которым, уверен, она даже не прислушается, подхватываю ее за локоть, слегка приподнимаю и пересаживаю на куртку. Инфузория только рот открыть успевает, но так ничего и не говорит, а затем, когда я уже отхожу, мне в спину летит:
– Нормально нельзя было сказать?
– Нельзя.
– Не замерзнешь?
– А что – волнуешься?
– Вдруг ты окоченеешь, и мы не сможем вернуться домой?
– Киму позвонишь с моего телефона, – предлагаю на автомате, но она тут же эту идею подхватывает и раскручивает.
– Вариант. Он точно не будет пить за рулем. И раздеваться на холоде – тоже.
Она охуительно права. Ничего из этого Ким делать не станет. О пледе он побеспокоится заранее, а алкоголь он и так не употребляет. Правильный. Ловлю себя на мысли, что из них бы получилась идеальная пара. Они друг друга стоят, и меня это почему-то раздражает. Выводит на бешенство, скользящее по венам и на максимальной скорости разлетающееся по всему организму.
Допив глинтвейн, сажусь рядом. Не специально, конечно. Я уже говорил, что на холодном песке сидеть чревато. Некоторое время молча наблюдаем за морем. Она свой глинтвейн тоже прикончила.
– Пора ехать, – сообщает. – Мне нужно сделать домашку.
– Чего?
– Домашку, Тан. Это то, что задает преподаватель.
– Ты запариваешься над домашкой?
– По-твоему – не должна?
– Может, бросишь? Универ, в смысле… не уверен, что он тебе по силам.
– Почему это?
– Сложная тема, сталкер. Если тебе нужно делать домашку – учиться будет невыносимо.
– А тебе не нужно? – хмурится.
– Не-а… на лету схватываю. И много знаю из того, что там преподают.
– Вот уж не думала, что ты хорошо учишься…
Ухмыляюсь. Наверняка она считала, что я и учеба – вещи противоположные, и что батя закрывает все мои прогулы и висяки, но нет. Я, конечно, не вундеркинд, но ей не вру – многое действительно на лету схватываю, и необходимость в домашке отпадает. Во-первых, у меня ее не проверяют, а во-вторых, я курсовые сдаю без нее и сессии закрываю на отлично. Если что-то не выходит – учу, но такое бывает редко.
– Богдан Петрович меня не прикрывает, – намеренно ее стебу, называя отца по имени и отчеству. Так, как она его называет. – Но тебя может.
– Я не стану просить, и я учиться поступала. На помощь откуда-то не рассчитывала… – поднимается на ноги. – Поехали, пожалуйста. Уже темнеет, я ничего так не успею.
Поднимаюсь тоже. Забираю куртку с песка, отряхиваю и перебрасываю через плечо. Одеваться уже нет смысла, потому что через пару минут будем сидеть в теплом салоне автомобиля. По лестнице поднимаемся в таком порядке – сначала сталкер, потом я. Вру ей, что подстрахую, на самом же деле бесцеремонно пялюсь на ее задницу. Она у нее, между прочим, зачетная, есть на что посмотреть, как бы мне ни хотелось другого. Хоть какой-то изъян инфузория иметь должна, но я его пока не нашел.
– Можно твой телефон? – спрашивает, когда оказываемся у машины.
– Зачем?
– Нужно… у тебя же есть номер Кима?
– Есть. А что – соскучилась?
Что я там говорил? Изъян не могу найти. Вот же он… здоровенный такой, узкоглазый и, блядь, до пизды правильный изъян. Меня дико вымораживает его присутствие в ее жизни, и контролировать я это не в состоянии. Как только с ее губ слетает его имя, мне тут же хочется с кем-то подраться. Адреналин в кровь шпарит на максималках, я едва сдерживаюсь, чтобы не расхуярить телефон об асфальт и не сказать, что никакого звонка не будет. Сдерживаюсь, конечно, и сам Кима набираю. Когда отвечает, цежу в трубку:
– Тут с тобой поговорить хотят.
Протягиваю ей телефон, а сам забираюсь в машину и громко, оглушительно хлопаю дверью, чтобы не слышать разговор. Если услышу, как она с ним сюсюкается – точно ничем хорошим этот день не кончится. Зуб даю – сорвусь. И хорошо, если просто телефон разобью, все ведь может быть хуже.
Сталкер этого не понимает. Распахивает дверь с пассажирской стороны и забирается в салон, попутно смеясь в трубку:
– И я соскучилась, – выдает. – Ага, очень, надеюсь, что мы скоро…
Что они там “скоро”, решаю не дослушивать. Вырываю у нее телефон и, бросив короткое “пока”, швыряю его на заднее сиденье.
– Извини, – выдает. – У тебя платный звонок?
– У меня лимит на тупые нежности, сталкер. Запомни.
