А. Н. Трайнин
Избранные труды
Среди факультативных элементов, характеризующих субъективную сторону умышленно совершенных преступлений, главную роль играют мотив и цель[122] совершенного преступления.
В советском уголовном законодательстве указание на цель как один из элементов состава содержится в ряде норм.
Особенно в этом отношении заслуживают внимания постановления о контрреволюционных преступлениях. Статья 581 УК РСФСР, дающая общее родовое определение контрреволюционного преступления, указывает: «Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских советов и избранных ими на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных и автономных республик рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик, или к подрыву, или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции». Таким образом, с объективной стороны контрреволюционное преступление по Уголовному кодексу обрисовано весьма широко: закон говорит о «всяком действии», но это широкое понятие находит свое четкое ограничение в субъективной стороне – в направленности действия к подрыву или ослаблению основ советской власти и советского строя.
В постановлении Пленума от 31 декабря 1938 г. особо подчеркивается значение цели в составах преступлений, предусмотренных ст. 587, 589 и 5814 УК РСФСР[123]: «Учитывая, что в судебной практике имели место случаи неправильного применения ст. ст. 587, 589 и 5814 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик». Пленум Верховного Суда СССР указывает, что «по смыслу этих статей применение их может иметь место лишь в тех случаях, когда обстоятельствами дела установлено, что подсудимый действовал с контрреволюционной целью»[124].
Так, ст. 582, 587, 589 и 5814 УК РСФСР предусматривают совершение преступления с контрреволюционной целью; ст. 5936 УК РСФСР – разрушение или повреждение путей сообщения с целью вызвать крушение поезда или судна; ст. 63 УК РСФСР – сокрытие наследственного имущества или имущества, переходящего по актам дарения, «в целях обхода закона о наследовании и дарении»; ст. 72 УК РСФСР – подделку удостоверений и документов в целях использования их»; ст. 731 УК РСФСР – угрозы должностным лицам и общественным работникам в целях прекращения их служебной или общественной деятельности или изменения ее характера в интересах угрожающего»; ст. 791 УК РСФСР – хищнический убой и изувечение скота с целью подрыва коллективизации сельского хозяйства и воспрепятствования его развитию; ст. 107 УК РСФСР – скупку и перепродажу товаров «в целях наживы»; ст. 119 УК РСФСР – провокацию взятки «в целях последующего изобличения давшего или принявшего взятку»; п. 2 ст. 136 УК РСФСР – убийство «с целью облегчить или скрыть другое тяжкое преступление»; ст. 148 УК РСФСР – помещение в больницу для душевнобольных «из корыстных или иных личных целей»: ст. 149 УК РСФСР – похищение, сокрытие чужого ребенка с корыстной целью; ст. 1581 УК РСФСР – использование опеки «в корыстных целях»; ст. 168 УК РСФСР – удержание с корыстной целью чужого имущества; ст. 170 УК РСФСР – подделку «в корыстных целях официальных бумаг, документов и расписок»; ст. 171 УК РСФСР – обманное изменение с корыстной целью вида или свойства предметов, предназначенных для сбыта или общественного потребления.
В ряде случаев закон в качестве элемента состава особо предусматривает цель сбыта. Таковы ст. 99, 991, 101, 104, 172, 1821 УК РСФСР.
Ряд статей Уголовного кодекса говорит о мотиве (побуждениях) как основном или квалифицирующем элементе состава преступления. Так, статья 136 УК РСФСР предусматривает убийство, совершенное из корысти, ревности и других низменных побуждений; ч. 2 ст. 120 УК РСФСР предусматривает служебный подлог, совершенный без корыстных мотивов, следовательно, ч. 1 ст. 120 имеет в виду подлог, совершенный по корыстным мотивам. Статья 114 УК РСФСР предусматривает «постановление судьями из корыстных или иных личных видов неправосудного приговора, решения или определения»; ст. 149 УК РСФСР – похищение, сокрытие или подмена чужого ребенка с корыстной целью, из мести или иных личных видов.
Мотив, непосредственно не указанный в диспозиции закона, может также служить критерием разграничения близких составов. В этом отношении заслуживает особого внимания определение Военно-транспортной коллегии от 8 января 1949 г. по делу С., согласно которому причинение легкого телесного повреждения из хулиганских побуждений должно квалифицироваться не по ст. 143 УК РСФСР (легкие телесные повреждения), а по ст. 74 УК РСФСР (хулиганство).
Цель и мотив – не обязательные, а лишь факультативные элементы состава: они могут быть описаны в законе, но могут и отсутствовать. Казалось бы, отыскивать элемент цели или мотива в тех составах, в которых закон о них вовсе не упоминает, нет оснований. В действительности, однако, это не так: в ряде случаев, и это имеет большое значение для судебной практики, закон о цели или мотиве не упоминает, и, тем не менее, более глубокий анализ соответственных составов преступлений приводит к необходимости признать, что определенная законом прямо не предусмотренная цель все же является необходимым элементом этих составов. Это положение имеет, прежде всего, большое значение для правильного применения Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г.
Указ от 4 июня 1947 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан» определяет кражу как «тайное или открытое похищение личного имущества граждан». При этом о цели как элементе хищения закон не упоминает. И, тем не менее, определенная цель – цель распорядиться похищенной вещью как своей собственностью – является необходимым элементом состава кражи. Такова и только такова мысль закона. Так, если двое приятелей, шутя, тайно взяли золотые часы их общего друга, имея в виду часы эти через день вернуть (то есть без цели использования часов как своих собственных), то в их действиях нет состава хищения, хотя как будто имеется «тайное похищение чужого имущества». Следовательно, не всякое тайное изъятие чужой вещи есть ее похищение.
Такова и судебная практика, четко и твердо проводимая Верховным Судом СССР. Так, определение Уголовно-судебной коллегии от 27 декабря 1940 г. указывает: «Ч. по приговору признан виновным в том, что 13 сентября 1940 г. в пьяном виде похитил из ларька три кружки с пивом. Из дела видно, что Ч., будучи пьяным, зайдя в ларек и выпив там несколько кружек пива, решил три кружки взять с собой. Ч. на предварительном следствии и на суде доказал, что кружки он взял потому, что хотел пиво отнести домой и перелить в свою посуду. Заведующий пивным ларьком М. показал, что Ч. он знает как аккуратного человека и не предполагает, чтобы тот взял кружки с пивом с целью хищения».
При таких обстоятельствах нельзя признать правильным осуждение Ч., поскольку не установлено, что в данном случае была кража[125].
В другом определении, от 4 августа 1945 г. по делу П., Верховный Суд СССР указал: «В ночь на 29 августа 1944 г. П. позвал О. пойти с ним на ток и взять у спящего сторожа один мешок ржи для того, чтобы проверить бдительность сторожа и бригадира. Забрав один мешок ржи, они унесли его по направлению к деревне, но, когда по пути их окликнул незнакомый человек, они тут же спрятали мешок в огороде и разошлись.
Как показывает осужденная О., П. не предлагал ей поделить с ним унесенную рожь, а часть этой ржи она присвоила себе без его ведома. П. же предлагал О. либо забрать унесенный с тока мешок ржи к себе домой, либо положить в таком месте, чтобы его могли обнаружить колхозники. Как отмечается в отзывах правления колхоза о П., он добросовестный работник колхоза и, будучи объездчиком полей, он и ранее практиковал инсценировки хищения для проверки сторожей. Изложенные обстоятельства дела не дают оснований утверждать, что И. намерен был похитить унесенный с тока мешок ржи»[126].
Отсутствие цели распорядиться взятым имуществом как своей собственностью и, следовательно, отсутствие состава хищения Верховный Суд СССР нашел и в том случае, когда изъятие чужого имущества имело место в надежде получить разрешение законного владельца этого имущества. Так, в определении от 26 сентября 1942 г. по делу Л. Верховный Суд определил: «Л. признана виновной в том, что, работая на заводе, она совершила 1 марта 1941 г. мелкую кражу на производстве, взяв из лаборатории 90 г спирта-сырца, который у нее был обнаружен в проходной будке. Из показаний Л. видно, что спирт-сырец поступил в ее ведение как заведующей хозяйством лаборатории, и этот материал был на ее подотчете. Как объяснила Л., при проверке 70 кг поступившего спирта она обнаружила 100 г лишних, которые предназначались для покрытия потерь при разливе. Из этих 100 г спирта она решила взять 75 г для своей матери, страдающей ревматизмом и нуждающейся в нем как лечебном средстве для натираний.
Эти объяснения Л. подтверждены начальником Центральной лаборатории М., который удостоверяет, что в конце февраля 1942 года Л. обращалась к нему с просьбой разрешить ей получить немного технического спирта для лечения ее матери. Он обещал ей получить разрешение на вынос спирта от дирекции завода»[127].
Отсутствие цели ограбления является решающим и в указаниях Верховного Суда СССР, относящихся к 1955 г.[128], в определении которого указано: «Оценка обстановки и нетрезвого состояния Р. в момент совершения преступления, а также добытых по делу доказательств, в которых нет никаких данных, свидетельствующих о наличии у Р. умысла на ограбление, приводит к выводу, что нападение Р. было совершено из хулиганских побуждений, а не с целью ограбления».
Отсутствие цели обращения чужой вещи в свою собственность нередко является гранью, отделяющей хищение от злоупотребления властью. Так, и по делу, в котором отсутствовала цель обращения взятого имущества в свою собственность, Верховный Суд СССР нашел: «П. осужден за то, что он, работая заведующим мельницей № 1 Рязанского мельуправления, злоупотребляя своим служебным положением, отпустил за ремонт одной мельничной детали в виде компенсации 10 кг муки. Виновность осужденного материалами дела, показаниями свидетелей установлена, однако суд неправильно квалифицировал действия осужденного по п. “г” ст. 162 УК РСФСР как хищение муки: преступление П. надлежало квалифицировать по ст. 109 УК РСФСР как злоупотребление»[129].
В некоторых случаях отсутствие цели использования чужой вещи как своей собственности образует грань, отделяющую хищение от самоуправства.
Так, в определении по делу Л-ва и Л-вой от 25 ноября 1942 г. Верховный Суд СССР указал:
«Л-в Борис и его жена Л-ва Ефросинья признаны виновными в том, что они днем на улице отобрали у гр-ки К. три пуда муки и унесли в свой дом, при этом Л-в нанес побои К.
Материалами дела установлено, что Л-вы не имели умысла похитить у К. муку, а считали, что эта мука принадлежит им. Таким образом, они самоуправно осуществляли свои права, вытекающие из их взаимоотношений с К., и Л-в при этом нанес побои потерпевшей К., о чем последняя подала заявление в органы расследования.
Эти действия Л-ва Бориса надлежало квалифицировать по ст. 90 и по ч. 1 ст. 146 УК РСФСР, а Л-вой Ефросиньи – по ст. 90 УК РСФСР»[130].
Установление цели (мотива) преступления порой приобретает решающее по делу значение: недоказанность мотива преступления ведет к недоказанности самого факта совершения преступления. Весьма в этом отношении показательно определение Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 19 февраля 1955 г. по делу М. Судебная коллегия указала:
«Согласно обвинительному заключению М. вменялось в вину, что он, растратив 20 643 руб. и зная о том, что это известно бухгалтеру У., убил его в целях сокрытия хищения, поэтому помимо ст. 136 УК РСФСР, М. было предъявлено обвинение и по ст. 2 Указа от 4 июня 1947 г. “Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества”».
Предъявленное М. обвинение в хищении суд признал недоказанным и по ст. 2 названного Указа М. оправдал.
Таким образом, выдвинутая предварительным следствием версия о том, что М. убил У. в целях сокрытия растраты, в ходе судебного следствия не подтвердилась.
Между тем суд ссылается на показания вдовы У. о том, что у ее мужа имелись документы, свидетельствующие о растрате, совершенной М., на почве чего и был убит У. В данном случае суд в противоречии со своими же собственными доводами сослался на это заявление вдовы У., так как сам суд отверг обвинение М. в хищении.
Таким образом, отпадение цели – убийство с целью скрыть совершенное хищение – ведет к недоказанности самого факта преступления – убийства М. бухгалтера У.
Факультативные элементы, характеризующие субъективную сторону преступления, не исчерпываются мотивом и целью.
Статья 138 УК РСФСР предусматривает убийство, совершенное в состоянии «внезапно возникшего душевного волнения, вызванного насилием или тяжелым оскорблением со стороны потерпевшего». О душевном волнении упоминает и ст. 144 УК РСФСР. Этот признак, введенный законом, – «душевное волнение» – является также элементом состава, характеризующим субъективную сторону преступления.
Глава девятая
Элементы состава преступления и обоснование уголовной ответственности
Как было развито выше и неоднократно будет отмечено в дальнейшем, единственным основанием уголовной ответственности является состав преступления.
Наличие состава преступления предполагает наличие всех без исключения образующих его элементов.
Это положение сомнений вызывать не может, но оно не исключает учета – в общем плане обоснования уголовной ответственности – особого значения некоторых элементов состава, как не исключает признание объектом преступлений общественных отношений учета особого значения объекта для построения системы Особенной части уголовных кодексов.
Конкретно это положение находит выражение в том, что два взаимно весьма связанных элемента состава преступления – вина и причинная связь – имеют значение для обоснования в рамках состава уголовной ответственности.
В системе социалистического правосудия, допускающего уголовную ответственность лишь при виновном причинении преступного результата, это положение приобретает особо важное значение.
В речи на XI съезде РКП (б) В. И. Ленин говорил: «…пролетарский суд сумеет наказать, а чтобы наказать – надо найти виновных…»[131] В письме к Д. И. Курскому В. И. Ленин писал: «Нужно научиться притягивать и примерно сурово наказывать как раз ответственных виновников этих “организационных дефектов”, а не каких-то других лиц»[132].
В ряде норм Особенной части Уголовного кодекса в качестве элементов состава конкретных преступлений указаны умысел и неосторожность (ст. 136, 139, 142, 143, 175 УК РСФСР и др.). Однако и это имеет огромное значение, советское законодательство в Общей части с четкостью и конкретностью, не известными буржуазному праву, выдвигает общее положение: согласно ст. 10 УК РСФСР уголовной ответственности подлежат лишь те, кто действовал виновно – умышленно или неосторожно. И судебная практика, в полной мере учитывая то значение, которое законодатель придает вине, подчеркивает важность, наряду с прочими элементами состава, вины для обоснования уголовной ответственности.
Так, в определении от 30 апреля 1955 г. по делу М. Судебная коллегия указала: «Обвиняемый может нести уголовную ответственность за наступившие последствия своих действий только в том случае, если они являлись результатом его вины, умышленной или неосторожной». Без вины в социалистическом уголовном праве нет преступления, нет наказания.
Но вина – лишь один из элементов состава преступления, служащих для обоснования уголовной ответственности. Диалектическое изучение общественных явлений выражается в исследовании их сложности и разносторонности. В сфере уголовного правосудия этот метод выражается в отказе отрывать субъективное от объективного, субъекта от действия, преступника от преступления. Социалистическое правосудие покоится на диалектическом сочетании оценки субъективных и объективных моментов, оценки личности преступника и его поведения. Отсюда последователен вывод: вина, служа в качестве элемента состава для обоснования уголовной ответственности, должна сочетаться с другим, объективным, элементом, также относящимся к составу.
Разнородны элементы состава, характеризующие его объективную сторону; сюда относятся способ, место, время совершения преступления и другие обстоятельства, характеризующие преступление. Однако все эти обстоятельства изменчивы, малозначительны и для многих групп преступлений не характерны (например, способ действия при злоупотреблении властью, место преступления при изнасиловании и т. п.). Эти признаки поэтому не могут быть выдвинуты в качестве одного из общих, служащих для обоснования уголовной ответственности. Вместе с тем нельзя пройти мимо того факта, что среди элементов, характеризующих объективную сторону состава преступления, один элемент, подобно вине в субъективной стороне, имеет особое значение. Является бесспорным, что любое преступное действие и его результат должны быть причинены субъектом, должны явиться плодом поведения; лишь лицо, причинившее преступный результат, может нести за него ответственность. Отсюда обоснован вывод, что элемент состава – причинная связь – служит в сфере объективной для обоснования уголовной ответственности. В УПК РСФСР имеется норма, непосредственно этот вопрос решающая, – статья 320 УПК РСФСР. Согласно ст. 320 УПК РСФСР при постановке приговора суд должен разрешить, в частности, следующий вопрос:
«… 3) совершил ли это деяние подсудимый». Приведенный вопрос – совершил ли подсудимый преступное деяние – вопрос, который обязательно должен разрешить суд, – и есть по существу вопрос о причинной связи.
Уголовный кодекс Албанской Народной Республики 1952 г. прямо предусматривает наличие причинной связи для обоснования ответственности. Согласно ст. 1 албанского УК «лицо подлежит уголовной ответственности только при наличии причинной связи между его действием или бездействием и общественно опасными последствиями».
В судебной практике значение причинной связи для обоснования уголовной ответственности выступает последовательно и неоднократно.
Так, в определении Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 4 июля 1942 г. по делу Т. указано: «Из дела видно, что осужденный Т. принял зависящие от него меры как фельдшер в оказании медицинской помощи С., который отравился рыбой. Установлено, что С. после оказания ему медицинской помощи почувствовал себя хорошо, но на следующий день в более тяжелом состоянии вновь явился в поликлинику к Т., который, как видно из дела, немедленно направил С. в больницу. Через два дня последний в больнице умер. Из заключения врача больницы З. видно, что С. поступил в больницу с острым аппендицитом. При таких данных обвинение фельдшера Т. в допущении им халатности при оказании медицинской помощи С. является необоснованным». По этому делу выдвинуто следующее общее положение, правильно и четко решающее вопрос о значении причинной связи: «Наступившие последствия не могут быть поставлены в вину подсудимому, если они не находятся в причинной связи с его действиями или бездействием».
Заслуживает быть отмеченным также определение Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 22 сентября 1945 г. по делу Ш.
Ш. признан виновным в том, что он, работая кладовщиком рабкоопа, халатно относился к своим обязанностям, в результате чего при сдаче склада другому лицу у него оказалась недостача пшеницы в количестве 495 кг.
Приговор народного суда подлежит отмене по следующим основаниям: признавая Ш. виновным в халатном отношении к работе, суд не указал в приговоре, в чем конкретно выразилась халатность Ш. Из материалов дела видно, что в одном из складов была обнаружена пробоина, через которую похищена пшеница. Составленный Ш. акт с участием других лиц был передан администрации рабкоопа, последняя, как видно из справки, направила акт о хищении зерна в органы милиции. Однако никаких мер к расследованию хищения принято не было. К этому следует добавить, что охрана складов отсутствовала. Таким образом, по делу установлено, что недостача пшеницы произошла в результате хищения таковой из склада, о чем Ш. тогда же был составлен акт. При наличии таких данных у суда не было оснований для обвинения Ш. по ст. 111 УК РСФСР.
Общий принцип, выдвинутый по делу Ш., также подчеркивает значение причинной связи:
«Ущерб, причиненный в сфере служебной деятельности должностного лица, может быть ему инкриминирован только в том случае, если этот ущерб наступил в результате преступного действия или бездействия должностного лица». И в более позднем определении от 9 июня 1951 г. Водно-транспортная коллегия Верховного Суда СССР по делу А. указала:
«Нарушение А. п. “ж” и “м” ст. 183 Устава службы на судах Морфлота СССР, выразившееся в невызове капитана на мостик парохода, не находится в причинной связи с аварией. Установлено, что авария произошла в результате грубого нарушения трудовой дисциплины старшим штурманом встречного судна Б., который осужден по этому же делу».
Наконец, весьма существенно для надлежащей оценки значения причинной связи в социалистическом уголовном праве определение Судебной коллегии Верховного Суда СССР от 27 марта 1946 г. по делу У. По этому делу Судебная коллегия отметила в определении:
«Для применения ст. 111 УК, карающей за халатность, необходимо, чтобы установленные по делу последствия находились в причинной связи с действиями или бездействиями подсудимого. Применительно к данному делу для применения указанной статьи необходимо было установить, что недостача в 57,8 кг хлеба явилась результатом действия или бездействия У. Между тем из содержания самого приговора видно, что судом такая причинная связь не установлена. Не отрицая самого факта получения У. горячего хлеба без скидки, суд вменяет У. только то, что он не оформил надлежащим образом это обстоятельство. Однако последующее оформление не устраняло самого факта неправильной выдачи хлеба с хлебозавода. Поэтому образовавшаяся недостача, если бы было установлено, что она получилась вследствие отсутствия скидки, явилась результатом не того, что У. не оформил этого обстоятельства, а того, что хлебозавод отпускал хлеб без скидки; следовательно, ответственность (по меньшей мере, материальную, а в случае злоупотребления – уголовную) за недостачу должен нести не У., а соответствующие работники хлебозавода»[133].
Общее положение, выдвинутое по делу У., в несколько иной форме, но снова подчеркнуло значение причинной связи для обоснования ответственности лица за преступный результат.
«Вменяя подсудимому наступившие последствия, суд обязан в приговоре указать, в результате какого именно действия или бездействия подсудимого наступили инкриминируемые ему последствия».
Равным образом в аргументированном постановлении Пленума Верховного Суда СССР по делу С. и П. указывается:
«С. и П. были осуждены за то, что не приняли мер к своевременной разгрузке барж и не обеспечили пункт надлежащим количеством грузчиков, в результате чего последовал перепростой барж. Пленум нашел: С. и П. признаны виновными в халатности только на основании самого факта перепростоев, по делу не выяснены в достаточной степени причины, создавшие эти перепростой, и зависело ли от С. и П. устранение этих причин и их последствий. Между тем вопрос о виновности должен разрешаться не только на основании установления самого преступного результата, но и на основании установления причинной связи между преступными действиями или бездействием обвиняемых и наступившими преступными результатами. Сосредоточив свое внимание исключительно на личностях С. и П., связанных по своему служебному положению с производством погрузо-разгрузочных работ, органы следствия и суд прошли мимо других организаций и лиц, с которыми были связаны в своей работе С. и П., и не выяснили, насколько эти организации и лица повлияли на создание условий, повлекших за собой непроизводительный простой барж. Между тем, если по делу будет установлено, что С. и П. были лишены возможности устранить обстоятельства, созданные помимо них, к ответственности должны быть привлечены не С. и П., а те лица, которые своими преступными действиями или бездействием создали условия для непроизводительного простоя барж».
Таким образом, рядом с виной как элементом субъективной стороны состава социалистическое уголовное правосудие выдвигает причинность как элемент объективной стороны состава для обоснования уголовной ответственности. «Для того чтобы виновный в умышленном причинении тяжкого телесного повреждения отвечал по ч. 2 ст. 142 УК, – указывает Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР, – необходимо, во-первых, чтобы между наступлением смертельного исхода и действиями виновного существовала причинная связь и, во-вторых, чтобы в отношении этого результата – смертельного исхода виновный проявил неосторожную вину…»[134]
Конечно, не только вина и причинная связь, а все без исключения элементы состава преступления одинаково необходимы для наличия данного состава. Вместе с тем выделение двух элементов состава преступления – вины и причинности для обоснования уголовной ответственности – имеет большое практическое и глубокое принципиальное значение.
Основная – в области уголовного правосудия – задача, стоящая перед следствием и судом, заключается в разрешении вопроса, имеется ли в действиях лица состав преступления. Состав преступления, как подробно было развито выше, есть совокупность весьма разнородных, но одинаково необходимых для обоснования уголовной ответственности элементов. Каким же путем может и должен идти суд к установлению или отрицанию всей совокупности элементов состава преступления? Нельзя исследовать все элементы состава одновременно; нецелесообразно, конечно, их исследовать в случайном порядке. Здесь и приходит на помощь следствию учет особого значения двух элементов состава – причинной связи и вины: рационально и обоснованно установление, в процессе расследования, прежде всего названных двух элементов состава – причинной связи и вины. Так, если совершено убийство, то для обоснования уголовной ответственности лица за это убийство необходимо прежде всего – до анализа других элементов состава (например, наличия мотива – ревности), установить, что это лицо:
1) причинило смерть жертве и
2) причинило виновно – умышленно или неосторожно.
Как было указано, учет вины и причинной связи как элементов состава, с субъективной и объективной стороны обосновывающих уголовную ответственность, имеет не только практическое, но и общее принципиальное значение.
За истекшие десятилетия советская наука уголовного права достигла значительных успехов. Если в самой сжатой форме охарактеризовать тот творческий процесс, который неизменно совершается при развитии институтов и понятий советского уголовного права, его можно определить как процесс материализации правовых понятий, процесс наполнения правовых форм новым содержанием. Можно проиллюстрировать это положение на понятии преступления.
Советская наука уголовного права с полным основанием может утверждать, что в области изучения понятия преступления она достигла значительных успехов. Советская наука уголовного права материализовала это понятие и внесла в него конкретное содержание. Она вскрыла историческую изменчивость и классовую природу преступления.
Выделение вины и причинности для обоснования – наряду с иными элементами состава – уголовной ответственности, являясь дальнейшим выражением процесса материализации уголовно-правовых понятий, выдвигает дополнительный материальный принцип уголовной ответственности: нет преступления, нет наказания без указания о том в законе (формальный признак), нет преступления, нет наказания без вины и причинности (материальный признак)[135].
Этот принцип нашел выражение в § 2 Уголовного кодекса Чехословацкой Республики 1950 г.:
«Преступным деянием является лишь такое общественно опасное действие (бездействие), последствия которого предусмотрены законом и наступили по вине лица, совершившего преступное деяние».
Причинную связь и вину, служащие для обоснования уголовной ответственности, нельзя смешивать между собой[136], но и нельзя механически расчленять: причинность и вина органически связаны.
Смешение причинной связи и вины – не только не содействует уточнению этих понятий, а, напротив, их затемняет в результате путаных попыток определить одно (причинность) при помощи другого (виновности)[137].
Обратимся к следующему примеру. Идет учебная стрельба, все меры предосторожности приняты. Однако некто А. перелезает через забор, попадает в поле обстрела и умирает, сраженный пулей Б. Если смешивать вину и причинность, то выстрел Б. не является причиной смерти А., так как на стороне Б. не было ни умысла, ни неосторожности. В действительности же смерть А., бесспорно, явилась результатом выстрела Б. Но так как в рассмотренном примере отсутствует субъективный элемент – вина, то уголовная ответственность отпадает, несмотря на то, что причинение смерти имеется. Возможность обособленного существования лишь одной причинности или лишь одной вины подтверждается и противоположным случаем, когда на стороне лица имеется субъективный элемент состава – вина, но отсутствует элемент объективный – причинение преступного результата. Например, А. задумал убить Б. и совершил для этого ряд действий, но неожиданно Б. был убит бандитами. А. не может отвечать за убийство Б., хотя на его стороне имеется умысел убить, не может отвечать за оконченное убийство, так как не он, А., причинил смерть. Таким образом, для вменения содеянного, для уголовной ответственности необходимы и причинение, и вина: отсутствие любого из этих элементов состава исключает уголовную ответственность. Необходимо учесть и следующее.
Практически в уголовном праве задача заключается не в том, чтобы установить, является ли вообще рассматриваемое действие причиной наступления последствия, а – является ли данное виновно совершенное действие этой причиной. Там, где вопрос о вине лица исключается, практически теряет – в плане уголовного правосудия– значение вопрос, было ли действие лица причиной наступившего последствия: без вины лицо ответственности нести не может. Поэтому рассматривать причинность и вину в полном отрыве друг от друга – значит, состав преступления из единства элементов превращать в их механический набор.
