Юрий Вячеславович Скрипченко
Братья и сестры в реестре
Любовь и Дрёма
<озеро Добрых старух> – 2039, 29 июля
– Знаешь, как я стала гипом? – спросила Елена. Они были в своем времесте, том самом, которое на каменном козырьке в окружении замшелых скал, добрых морщинистых старух, над безукоризненно чистым озером. Надувной матрас покачивался на кристальной воде. На нём они и лежали.
– Знаешь, как я стала гипом? Для этого меня убили.
Олег вздрогнул.
– Меня убили, – повторила в объятиях тёплая женщина с идеальной кожей. – Меня убили.
Олега загипнотизировали белые круглые слова, похожие на гладкие камни в их очаге.
– Две недели подряд жутко болела голова. Каждый день я заканчивала веселым миксом из белой маленькой таблеточки, снотворного, и красной, обезболивающего. Не знаю, откуда взялась мигрень. Вроде всё в жизни складывалось. Здоровье в норме. Карьерных проблем нет. А личной жизни у меня, считай, и так никогда не было. Да что врать-то – личной жизни у меня не было до тебя.
Солнце сквозь закрытые глаза пробивалось красным маревом и яркими пляшущими точками.
– В тот вечер голова просто раскалывалась. Я приняла две таблеточки: белую и красную… И начала умирать. Меня отравили, и чёрт бы подрал, если знаю, кто. Но это явно не было случайностью. Подозреваю, что мы, гипы, такие прекрасные и одинокие, появляемся не сами по себе. Думаю, нас инициируют. Как меня, когда меня убили. Или как тебя.
Елена пристально посмотрела на Олега, и тот вздрогнул, почему-то вспомнив Алину и элеватор.
– Встала простенькая проблема… Пока тело не умерло в своем времени от яда, мне нужно было инициироваться в чужом времени. Ты скажешь, пустяк… Это если тебе не пять лет и ты не осознался в стране, где не знают твоего языка.
Олег погладил Елену между некрупных грудей. Откуда у неё такая идеальная кожа?
Обычно этот жест женщину успокаивал. Или возбуждал. Как повезёт. Сейчас она не отреагировала никак.
– Я осозналась практически в твоем времени. В Аргентине. Не самый удачный выбор с точки зрения выживания… Там сходят с гор потрясающие ледяные торосы. Ночные мегаполисы отражаются в море так, будто под берегом включили газовую горелку. Острые шпили соборов оранжево пронзают небо.
– Проблема в том, что я осозналась на криминальной улочке. Представляешь, мне пять лет, я голая, потому что взрослое платье практически сразу упорхнуло. Мне хочется писать, у меня прямо там жжёт. Вокруг одноэтажные дома, изрисованные граффити, с закрытыми коричневыми ставнями. Сверху с плоской крыши свисает то ли плющ, то ли какие-то вьющиеся цветы. Узкая дорожка с грязными тротуарами. И вот я, пятилетка, сижу и писаю на обочине, потому что сил терпеть не осталось, а напротив, в тени дома, журчит какой-то мужик, выписывая на растрескавшейся стене затейливый вензель. А потом, закончив, поворачивается ко мне, и я, клянусь, еще раз обоссалась бы, если б было чем.
Лысый усатый мужик в «адидасе» цветов национального флага. И сам он под него загримирован, кроме носа, тот жёлтый. Веки тоже не покрыты гримом. Его глаза близко посажены, а шея, тоже не загримированная, вся в складках.
Что там у них происходило – чемпионат по футболу или кровавая национальная оргия, я не знаю, но я вскочила и побежала. И знаешь что – он двумя прыжками догнал меня, взял на руки и что-то по-португальски, наверное, зарокотал.
А у меня две капли мочи на внутренней, самой мягкой и беззащитной поверхности ножки. Вдруг он учуял? Это же приманка для насильника!
Я думала, он продаст меня на органы. Или изнасилует до смерти. Но этот ужасающий человек отнёс меня в полицию.
Сдал найденыша по единственному безопасному адресу.
Так не бывает, Олег. Так не бывает…
Он обнял её вспотевшие волосы и принялся слизывать капельки. Принял в себя конденсат воспоминаний.
– И они там все засуетились. Кричали, куда-то звонили. Меня заперли в достаточно комфортном помещении. Беда в том, что я чувствовала: из меня реальной, той, что осталась в своём времени, ускользают последние крупицы жизни.
– Они меня не понимали. Думали, обычная потеряшка-иностранка, но я умирала, Олег. И никто, кроме меня этого не знал.
– Меня одели не по росту, в жёлтый сарафанчик с карманом на пузе. Пришел психолог. Она долго пыталась до меня достучаться, а потом вызвала коллегу, которая говорила, боже, как чудовищно – но по-русски.
– Я выпила предложенный бокал холодной и не очень чистой воды, чувствуя, что мне в реальном времени приходит конец.
– Я сказала, мне плохо, мне нужно поспать, дайте снотворное, но тупая психологиня спросила, как меня зовут.
– Я взревела, поразительно на что способны пятилетние связки, я взревела: мне плохо, дайте снотворное. Женщина заколыхалась от смеха: расскажи о себе, кроха, нам нужно получше узнать друг друга.
– Последние минуты утекали в пустоту. Я решилась. Я медленно слезла с деревянного стула и пошла на психологиню. Она всплеснула руками и что-то залопотала, дескать, дитя, мы с удовольствием заберём тебя из семьи, которая тебя бросила, отдадим усыновителям. Добрым и чутким.
– И я шла на неё, на серый твид, на толстые пальцы в перстнях, на показное добродушие, на толстое лицо в очках без оправы.
Без оправы. Сука, она носила очки без оправы. Лицемерная мразь.
Я дошла до стола, незаметно взяла канцелярский нож, как сейчас помню, синий. Спрятала в карман сарафана.
Потом спокойно направилась к выходу.
Тётка заволновалась, метнулась за мной и ухватила за плечо.
Нож застрекотал в кармане, пока я его раздвигала, но резкий звук утонул в умиротворяющем лопотании.
В икру, обтянутую чулками от варикоза, нож вошёл как в масло. Толстая баба согнулась, схватилась за рану. Заколыхалось сало, но она не заорала, только разинула рот. Оттуда воняло.
Зато на высоте моего роста оказались уязвимые места. Пуговицы на пиджаке с треском отлетели. Полы распахнулись, словно приглашали в гости.
И нож пришёл. Сначала в блузку и живот, потом, когда туша упала на колени, в горло.
Пять или семь раз.
Она всё разевала рот, но не издала ни звука.
Помню, как она смотрела на меня стекленеющими глазами, а горло ещё пульсировало, словно жило собственной жизнью.
Когда баба начала заваливаться на меня, пришлось упереться плечом и толкнуть изо всех сил.
И эта тварь шмякнулась на спину со шлепком, который издаёт ком теста.
Это был первый и последний звук, и его издало уже мёртвое тело.
Но для верности я ещё несколько разпырнула её в горло.
Так что никто снаружи кабинета даже не встревожился.
А я знала, что делать. Я схватила стул, на котором до этого сидела, передвинула к стенному шкафчику с красным крестом на прозрачной дверце, что висел у входной двери, вскочила на него, чёрт, закрыто. Пришлось вернуться к заколотой тётке. Я начала шарить по карманам, и точно бы сблевала, но я чувствовала, что в реальном времени мой счёт пошёл на секунды. Представляешь, при малейшем прикосновении она словно дышала жабрами. Нитевидные сине-красные порезы на шее трепетали, раскрываясь и закрываясь.
Очки без оправы свалились с носа на губы.
Я чудом не сблевала, но нашла ключ, и поднялась на стул, и открыла ящик. Снотворного там, естественно, не оказалось.
Прямо со стула я посмотрела на труп – одутловатый, безвкусно одетый. Волосы неровно окрашены. Такие трупы оставляют после себя глубоко несчастные женщины.
Убойное снотворное отыскалось у неё в сумочке. И в последние секунды своей настоящей жизни я проглотила его – чтобы очнуться уже в своём времени грёбаным гипнопроходцем.
Ведь Дрёма великодушно лишает своих слуг большей части полученных повреждений.
В том числе и принятых на борт ядов.
– Это было не настоящее убийство, – сказал Олег, – Ты совершила его во сне.
– Для меня – самое настоящее. Но я поняла – иногда просто нет другого выбора.
***
Они в который уже раз занимались любовью на матрасе. Тот волновался под ними, как тело толстухи, которая всплеснула руками.
Они погружались в упоение, как батискаф в Марианскую впадину, и давление страсти сжимало их в непереносимых объятьях. Не хватало дыхания. Олегу касалось, что он умирает.
– Кончай в меня, – стонала Елена, как будто в предсмертном крике. – Я хочу это почувствовать.
Олег, как по команде, сладостно и мучительно изверг из себя пулеметную очередь горячего семени.
Изнуренный, он поцеловал её в глаза и скатился на матрас.
Она посмотрела на него с обречённой любовью, пальцами огладила лоно, которое уже сочилось белым. А потом задумчиво облизала пальцы.
– Извини, – сказала она, – Мне вдруг непереносимо захотелось именно этого. Знаешь, я бы хотела забеременеть от тебя и принести в этот сволочной мир ребенка с неземными глазами. Но в своём времени мне под шестьдесят. А в чужом, как здесь… Не волнуйся, Олег! – она увидела, как изменилось его лицо, – Тебе ничего не грозит. Даже если я забеременею, Дрёма отнимет у меня зародыш при переходе. Она забирает всё неукоренившееся. Плата за проезд.
Олег не знал, что он чувствовал. Он чувствовал себя утлым плотиком, сражавшимся со штормовым ревущим океаном. Он чувствовал себя океаном, который никак не может сожрать жалкое творение рук человеческих.
Он чувствовал.
***
– Почему ты меня предала? – всё-таки спросил Олег перед расставанием, имея в виду инцидент в «Сонной лощине».
– Предательство – это всегда ценный подарок, – Она рассмеялась, загибая пальцы. – Ты ничего не потерял. Совершил для мироздания пару полезных поступков. Получил меня. Старуху из будущего в юном теле. Так себе приобретеньице, да? Но весьма экстравагантное.
Олег обнял такую чужую и такую родную женщину. Несвоевременную и соответствующую моменту. Вдохнул запах её волос. И спросил:
– Как ты меня находишь – в каком бы времесте я ни очутился?
– Так это же очевидно. Гип может отыскать гипа, которого любит, в любом времесте. Даже если не знает, где искать. Это закон.
И Олег вдруг понял, как ему найти сестру.
Не могла же она бесследно исчезнуть! А вдруг она в падении просто заснула? А потом проснулась.
Где?
Это и предстояло выяснить.
Встреча в Реестре
<внутри Реестра><∞>
– Влюбленный в гипа гип без всяких координат и средств связи способен найти объект своей страсти в любых временах и местах, – сказала Елена и наградила его сочным продолжительным поцелуем, – Мало кто это знает, но это закон.
Олег вспомнил вкус этого терпкого поцелуя и решился. Должно сработать. Он допил из полузабытой стеклянной кружки с узором-совой, цветной и дурацкой, холодный мятный чай. Он приготовился, вспомнил о любимой потерянной сестре, лёг в свою одинокую кровать и…
… осознался в том, месте, которое и представить себе не мог. Что это вообще за немыслимое пространство! Он плыл в невесомости, в которой почему-то можно дышать.
В чернильной черноте плавали бесчисленные серебристо-изумрудные точки. Искорки то складывались в прихотливые фигуры и конструкции, то изображали броуновское движение. Вместе они слегка зудели, точно далёкий трансформатор.
Вот одна из искорок подплыла к голой ступне Олега и заинтересованно коснулась её. Пятка взорвалась болью – и в чернильную стихию плеснула горячая кровь.
Далёкий трансформатор удивился и загудел на более высокой ноте.
– Что здесь? Что ты такое?
На самом деле никакой прямой речи не было. Олег ощущал требовательные мыслеимпульсы, каждый как отдельный элемент вселенского смысла.
– Где я? Что это вокруг? Почему я здесь оказался?
Великий Реестр с трудом сфокусировался на крохотной песчинке – Олеге.
Того чуть не разорвало в клочья.
Реестр спроецировал перед мысленными образом гостя семь планет, медленно вращавшихся вокруг яркой звезды.
Три планеты погасли, исчезли, испарились.
Олег понял вопрос, от которого у него кровь пошла носом: «Сколько будет, если из семи отнять три?»
– Четыре?
Олег почему-то был уверен, что в реальной вселенной только что бесследно исчезли три планеты. Вот это размах и масштаб! Вот это глобальная несопоставимость смыслов – его и Реестра!
– Верификация пройдена, – дал понять песчинке-Олегу Великий Реестр. Наверное, инсультом и инфарктом одновременно.
Гость увидел нечто, которое понял как «что», потом рассмотрел себя со стороны, потом узнал место, где сейчас пребывал, и наконец – сам себя, который что-то предпринимает.
Безумно заболела голова, готовая тотчас взорваться.
– ЧТО ТЫ ТУТ ДЕЛАЕШЬ? – столь хитроумным способом поинтересовался Реестр.
– Я не хотел! – заорал Олег, – Я всего лишь глупый гип. Я прыгал к своей сестре! Почему я попал сюда? Где моя сестра?
Реестр как будто бы удивился, отчего (отчего? от ужасного давления несопоставимых масштабов, вот отчего) Олег позорно обдулся. Он парил в кошмарной невесомости, и за ним тянулось свидетельство его слабости, жёлтое облачко мочи, которую шорты, конечно же, не удержали.
Перед Олегом возник фотографический, сотканный из серебристо-изумрудных пылинок, образ его сестры – тот самый, из-под пальмы.
– СЕСТРЫ?
– Где она? – орал Олег, зажимая ладонями уши, – Где она? Отвечай!
Из ушей и носа шла кровь, не каплями, а струями.
Как будто он имел право что-то требовать от этой хтонической силы.
– ОНА? – бомбардировал Реестр гостя очередным ударным мыслеобразом, отчего теперь уже из глаз его стали выплывать капельки крови.
Реестр последовательно продемонстрировал серебристую собаку с изумрудными глазами, недоумённо качавшую вислоухой головой. Сонм серебристо-изумрудных пылинок, окружавших пса, задрожал.
– Я НЕ ЗНАЮ, – понял пантомиму Олег.
– Так кому ж это знать, как не тебе, чертова космическая псина! – заорал Олег и его тут же вырвало желчью. При этом он дополнительно обгадился кровавыми сгустками. Все это шлейфом плыло за ним в невесомости. Неужели так рождаются кометы?
Реестр очень удивился вспышке агрессии от микроскопической пылинки. С ним никто и никогда себя так не вёл, даже Хозяин, который, случалось, наказывал, ну так то Хозяин…
Реестр всмотрелся в странную своенравную пылинку, отчего у Олега лопнул в глазу, наверное, уже миллионный сосуд. Его мутило. Рвать было нечем.
Поэтому Олег просто заплакал в бессильной стариковской манере.
И звездный пёс сделал странное. Он облизал Олега шершавым серебряным языком, отчего тому вдруг стало значительно легче. Олег почувствовал странное вдохновение, которое пощекотало его нутро пузырьками, будто шампанское.
И он начал видеть реестр в цвете и понимать Сущее без мучительных мыслеобразов, бьющих по глазам, отнимающих последнее здоровье.
– Ты ищешь её? – спросил Звездный Пес и показал Олегу фото сестры под пальмой.
– Да! Где она, отвечай!
– Я не знаю.
– Как такое вообще возможно? Ты же мера всего сущего? Ты же сам всё сущее?
– И так бывает, – вздохнул пёс, который вдруг сделался меньше и положил себе на башку правую лапу. Почти как человек. – Но я могу с ней разговаривать. Мне очень одиноко.
– А как давно она здесь? Почему ты не задумываешься, что ей тоже жутко одиноко – в пустоте и неизвестности?..
– Вместе легче. Она очень трепетный собеседник. Так много предугадывает… А как она тут давно? Порой мне кажется, что мы тут были всегда.
– Я могу с ней поговорить? – вскинулся Олег. От резкого движения в невесомости его закрутило вокруг своей оси.
– Не знаю. Могу попробовать.
Перед глазами Олега словно раздвинулось перевёрнутое окошко камеры-обскуры.
Под резным пальмовым листом стоял, устремив упрямый взгляд в бесконечность, перевёрнутый… Олег.
Тот Олег, который застыл в черноте перед экраном, ошарашенно посмотрел на свои руки, и увидел, что руки эти женские, узкие, до боли знакомые.
– Алина? – спросил Олег, взирающий из экрана.
– Олег? – обреченно отозвалась Алина, разглядывающая свои руки в чернильной пустоте.
– И так тоже бывает, – вздохнул Звёздный Пёс.
– Где ты? – зажал двумя пальцами виски Олег.
– Где ты? – всплеснула руками Алина.
– Где я?
– Где я?
Им вдруг пришёл в голову странный образ, что кто-то из них киль, а кто-то – мачта, и они обречены существовать в противоположных стихиях, оторванные друг от друга. Будучи при этом одним целым.
А потом Олега, точно Олега, выплюнуло из Великого Реестра.
Позже удивлённая Елена, которая выслушала сбивчивый рассказ, сообщила, что он был поцелован Реестром и сделался от этого уникальным. Таких… таких в данный момент больше нет.
На вопрос, что это значит, Елена задумалась и ничего не ответила.
Реестр знает.
Наверное.
– Где она? – спросил у себя Старина Ре, – Я и правда не знаю. Но эти двое просто не могут быть рядом! Это слишком противоестественно. И опасно. Да, слишком опасно.
Ты обладаешь
Сердцем из глины.
В дикой вроде не такие живут.
Ты не нужна и дельфинам.
Ты обожаешь
Воду из крана.
Если ты хочешь бывать на плаву,
Не подходи к океанам.
***
Глава 17. Замыкая круг
Олег вышел из «Пищемаркета» с бумажным пакетом, набитым продуктами. Когда он вешал лямки на руль верного «Росинанта», Элиса подала голос:
– Я в курсе твоих похождений с этой Еленой Гутенберг. Которая «полномочный представитель будущего».
– И? – Каспер, зажав велосипедную раму между бёдер, вскрывал энергетический батончик. Упаковка шуршала, но не поддавалась.
– Придумай, как отвадить её от сороковых годов. Она все расклады портит. Иначе я найду других людей, которые решат проблему. Поверь, тебе это не понравится. Котик.
Старый долг
Воронеж-2033, 26 ноября
Поразительно тихими стали города с пришествием электромобилей. Оказывается, вовсе не разноцветные яркие пятна фонарей, реклам и стоп-сигналов выворачивают из горожан душу. Выжигают волю. И даже не смог, который першит в горле. Нет. Тяжелее всего homo urbanicus переносит какофонию из шумов – которые то визжат сиренами, то рокочут двигателями, то сигналят, то издают шинами звук открываемого скотча. Но всегда сливаются в отвратительный ком, который отражается от домов, образует кошмарные звуковые водовороты. И ужас никогда не заканчивается.
От этой перманентной атаки ноги сами несут под защиту герметичных стеклопакетов. В глухую бетонную норку.
Олега Каспера колёса верного «Росинанта» несли прямо под высокий виадук – на редкость тихое местечко. Вот та самая опора, под которой назначено. Выцветшее граффити гласило: «Ссыкуны и шлюхи» и, конечно, было в чём-то право.
Олег спешился, прислонил велосипед к бетону и посмотрел на часы: четверть девятого. Достаточно, чтобы поздненоябрьский город накрыла тьма в бесчисленных пятнышках уличных огней.
Поморгав фарами, мимо прокатил кроха-микроавтобус неизвестной марки. Он был неприметного мышиного цвета.
Олег застегнул горло на болоньевой куртке, тоже неприметной, оседлал «Росинанта» и пошуршал следом.
Два транспортных средства спустились по крутой асфальтовой дорожке, которая сначала вильнула влево, а потом закончилась внушительной полупустой парковкой перед входной группой Центрального парка.
Микроавтобус вырулил в укромный уголок, туда, где скучали мобили, оставленные на зиму.
Фары погасли.
Олег приковал углепластикового коня к столбу и обогнул микробус справа. Там оказалось водительское место, где сидел, барабаня пальцами по рулю, Порфирий. Он был одет в зимний спортивный костюм с поднятым капюшоном и напоминал инфарктного дедушку в кокошнике.
Хмыкнув, Олег обогнул мобиль и уселся слева – на пассажирское сиденье. Оно скрипнуло.
Порфирий нажал явно самодельную кнопку под торпедо, и стёкла мобиля потемнели. Раздался еле различимый гул.
– К чему такая секретность, босс?
Тот откинулся от руля:
– Знаете, Олег Анатольевич. Я ведь сейчас очень сильно рискую. Вы уверены в том, что не передумаете? Точно для себя всё решили?
– А вам какая разница?
– Просто хочу убедиться, что собеседник осознаёт возможные последствия. Это очень важные люди с очень длинными руками.
– Вам-то что? Мне кажется, вам вообще наплевать на людей. Включая своих, – Олег зевнул, – Вы ведь в курсе, что я вас терпеть не могу?
– Конечно. А для меня вы камешек, который постоянно клинит отлаженный механизм. Обменялись любезностями?
– Ладно, к чёрту лирику, – снова зевнул Олег. Так, что хрустнула челюсть. Вы мне вот что лучше скажите – голофон с собой не брали?
– Мы же договорились. А вы?
– Естественно. Моё же условие. Так. У машины есть выход в сеть?
– У этого ведра? Нет, конечно. А ещё говорят, что я параноик!
Олег хмыкнул и протянул старику флешку. Тот вставил её в разъём. Центральный экран неярко замерцал, бросая голубые отсветы на лица. Артритные пальцы старика забегали по сенсорной клавиатуре. Он бормотал: «Ничего себе – досье на всех ключевых фигурантов». «Даже так – с видеотрансляциями от первого лица?» «Мерзость какая». «Прямо здесь соберутся? Иронично. И даже так? Все эти люди?»
Через пару минут он выключил экран и посмотрел на Олега:
– Знаете, что самое интересное. Мне не санкционировали операцию по «планетариям». Представляете, руководителю региональной «эфэсбэ». Так что заберите это. Советую разломать. Или съесть. В-общем, гарантированно избавиться.
Уже снаружи в открытую дверь Олег спросил:
– И как вы поступите?
– Будем импровизировать. Или не будем.
Хлопнула дверца. Микроавтобус не тронулся вяло, по-пенсионерски. Он задрал нос и с пробуксовкой стартанул прочь.
