Юрий Темирбулат-Самойлов
Интернатские. Мы – интернатские
Они живы – и это служило главным для нас стимулом в дальнейшем ходе нашего благополучно завершившегося, в конце концов, частного расследования, о котором я имел честь сегодня доложить вам, друзья мои. Вот так…
ГУЛЬКА. ПЛЕН. ПОНЧИК
(ретроспектива)
– Гу-уль-на-ра-а!
Потерял я и поко-ой свой,
и со-он…
Этими приветливо исполняемыми прямо от входа в комнату мелодичными песенными строчками неизменно начинал свою очередную вахту самый мягкохарактерный из стерегущих Гульку «джигитов» дяди Баймурата Тохтамышева – тот, что постарше и заметно умнее остальных. Невысокий ростом, толстенький, круглолицый краснобородый бухарский еврей Назар был сразу же, по неискоренимой интернатской привычке всех вокруг одаривать кличками-прозвищами, окрещён ею Пончиком. Но даже такой вроде добродушный, говорливый весельчак, на которого и обижаться-то было трудно, если что не так, увы… как и все здесь, по сути своей был обыкновенным бандитом. Хоть бандитизм, по официальным утверждениям советских властей, в стране в годы построения коммунизма не существовал. О чём даже прямо возвещалось профессорами-правоведами на учебных лекциях по уголовному праву перед студентами юридических вузов.
Но, что бы там ни говорили учёные профессора, а «в гости» к дяде Баймурату сюда, в глухую горно-лесную местность, где её держат взаперти под строжайшей охраной, попала Гулька не добровольно… и охранники – один другого суровее, за исключением, опять же, того же Пончика…
Пончик, кстати, единственный из членов свиты директора заготконторы, возглавляющего на самом, оказывается, деле целую шайку настоящих разбойников, хоть и замаскированных под заготовителей сельхозпродукции, имел высшее образование. И не какое-нибудь, а то самое юридическое, прививающее людям знание об отсутствии у нас в СССР такого пережитка капитализма, как бандитизм. Работал он когда-то нотариусом, не бедствовал, имея, помимо зарплаты, регулярную мзду с многочисленных клиентов – от десяти до двадцати пяти рублей за каждую заверенную им даже малозначительную бумажку на уровне справки, копии какого-нибудь документа, удостоверяющего личность, об образовании и тому подобное. За удостоверение же подлинности более серьёзных документов (или подписи на них) вроде купчих на недвижимость, прав наследования и тому подобных нотариус Назар-ака брал гонорары повесомее.
Но и доход преуспевающего нотариуса показался ему жалкой подкормкой по сравнению с тем, что предложил Тохтамышев, пригласивший Назара к себе на службу формально юрисконсультом, а фактически для выполнения некоторых щекотливых поручений. Отказываться было грех…
Всё-таки великий это человек – Баймурат-ака! Ничто и никто не устоит перед ним. Взглянет – как пригвоздит. Скажет – как отрежет. А ударит – нет, не приведи Аллах!
– Зря твоя сестрёнка удрала от нас, – беззлобно выговаривал Гульнаре изнывающий от интеллектуального безделья толстяк. – С таким человеком, как Баймурат-ака, даже просто быть рядом – великое счастье. Какой ум! Какая сила! А какое благородство души! Зря и ты к нему так непочтительна. Он ведь и сам тебя ещё пальцем не тронул, и любого другого сотрёт в порошок, кто посмеет к тебе прикоснуться. Такое ценить надо!
– Предатель ваш Баймурат-ака! Мы все его так любили, уважали, верили ему. А он…
– А что он? Ничего плохого ни тебе, ни твоей сестре не желает, только – счастья.
– Счастья?! Да он же людей ворует! Как этот, товарищ Саахов из фильма «Кавказская пленница», которого потом посадили за все его проделки. Это – ничего плохого, по-вашему? Зачем вот нас сюда потащили? Обманом… Ну, скажите, что Тохтамышев не вор!
– Эх, девочка! Ты несправедлива. Вас не украли, а честно, без всякой задней мысли пригласили покататься. А потом уже, по ходу, возникла идея пригласить в гости с безобидной, даже благой целью показать, что такое райская жизнь. Что здесь плохого?
– Всё плохо! Почему меня взаперти держите?
– Потому что вы сами, по своей же глупости всё портите. Вот, скажи, милая, куда могла податься твоя сестра и, как только её найдут, вас обеих
сразу же поселят в настоящий дворец – не то, что эта хибара.
– Да пошли вы все со своими дворцами куда подальше!
– Ну, ладно, остынь, не буду приставать с нравоучениями. А если захочешь, расскажу что-нибудь интересное, могу из юридической практики.
– Так вы ещё и юрист?! Ни фига себе!
– А что? Юрист, и очень даже квалифицированный.
– И вместо того, чтобы ловить преступников, вы сами занимаетесь бандитством?
– Не все юристы обязаны ловить преступников, а только милиция. Прокуроры за соблюдением законности надзирают, судьи – выносят приговоры, адвокаты консультируют население и защищают подсудимых в судах от несправедливых или просто ошибочных приговоров, юрисконсульты правовым обслуживанием предприятий занимаются… а я вот, к примеру, был нотариусом, и неплохим.
– Это что-то вроде конторы, выдающей справки?
– Не выдающей, а удостоверяющей подлинность, и так далее… с полной юридической ответственностью за каждый документ, ибо любой из этих документов, любая подпись на них могут повлечь за собой какие угодно правовые последствия для людей.
– Почему же тогда бросили такую ответственную работу и подались в
бандиты? Это ведь всё равно, что Родину продать.
– Погоди, не горячись. Ну, какая Родина, какие бандиты?.. Вы с твоей сестрёнкой ещё очень далеки от осознания реальной жизни. Начитались романтических книжек, наслушались школьных учителей, воспитывающих в вас на словах знания о разумном, добром, вечном, а на деле уводящих далеко в сторону от понимания действительности, как она есть. А действительность эта примерно такова… чтобы окупить, например, взятки за поступление и дальнейшую беспроблемную учёбу в университете, я по его окончании, как и многие мои коллеги, вынужден был несколько лет зарабатывать по-чёрному.
– Это как? Вот мамка наша хорошо зарабатывает без всякой черноты.
Честно. И ничего ей окупать не надо, никаких взяток.
– Мамка твоя любимая, прости, кто по профессии?
– Шофёрка на грузовике, к вашему сведению, и, говорят – классная.
– А ты задумывалась, девочка, каково ей, классной, как ты говоришь, шофёрке приходится, чтобы прокормить тебя с сестрёнкой (а ещё и братец у вас имеется такой же взрослый почти), обеспечить ваше светлое будущее и вообще, заработать на всё то, что имеет и хотела бы иметь ваша семья – отца-то у вас нет, говорят?.. Подъём наверняка часов в пять утра, а то и раньше, потом нелёгкий физический труд до скольки придётся. Дальние дороги с нерегулярным питанием зачастую всухомятку, ночёвки где попало… наживёт болезней и состарится, поверь мне, быстро. А чтобы жить легче, приятнее при тех же хороших деньгах, надо иметь образование. И чем выгоднее, перспективнее профессию хочешь получить, тем труднее поступить учиться, так как желающих попасть в рай куда-а больше, чем мест в этом раю. Отсюда и взятки, за которые можно поступить в обход строгостей экзаменационно-конкурсной системы.
– И как же лично вам удалось по вашему «по-чёрному» учёбу окупить? Да ещё в «бумажной» конторе, где и украсть-то нечего.
– Как? А воровать и не надо. Бери, сверх официальных грошовых расценок, дополнительные денежки с посетителей, не желающих сидеть в очереди… по негласной, но всем известной и никем не оспариваемой таксе.
– И долго надо так «чернить», чтобы отработать расходы на учёбу?
– Долго. Не забывай, что кроме учёбы надо оплатить ещё и то хлебное место, которое позволит тебе не только окупить учёбу и само это место, но и обеспечить себе более-менее сытную повседневную жизнь, да ещё и отложить что-то на чёрный день.
– Это же кабала, как говорил наш учитель обществоведения… замкнутый круг. В странах капитализма люди пулю в голову себе пускают, попадая в такие ситуации. Или вы всё это преувеличиваете?
– Ничего не преувеличиваю! Ты знаешь, сколько нужно отдать за
поступление в медицинский, скажем, институт или на тот же юридический факультет, который я заканчивал?
– Сколько?
– Десять тысяч рубликов не хочешь? Это новая машина «Волга» по госцене! Да не просто «Волга», а последняя модель, ГАЗ-24.
– Ни шиша себе! А не врёте?
– С какой стати мне врать тебе, красавица?
– Ну, ладно. А сколько стоит «по-чёрному» выучиться, например, на артиста?
– Чего-о? На артиста… хе… там, дорогая, совсем другие расклады.
– А если всё-таки рискнуть, и без взяток попробовать, по-честному, по конкурсу?
– Я же сказал, другие расклады. Без очень большого блата даже и с деньгами, и с какими угодно талантами, а не то что «по-честному, по конкурсу» с улицы делать нечего.
– Так уж совсем безнадёжно? Даже с рекомендацией от такого ансамбля как наш?
– Вот Баймурат-ака мог бы реально помочь…
– Что вы мне все про этого дядю Баймурата талдычите? – Гульнара никак не могла избавиться от привычки называть Тохтамышева именно так. –Он преступник, и никаких дел с ним мы иметь не собираемся! Слышать о нём не хочу, и видеть его тоже!
– А придётся…
– Лучше умереть!
– Не торопись. Жизнь так хороша.
– Тьфу на вас! И на вашего дядю Баймурата… с высокой горки! – на такой ноте беседы толстяка и Гульнары обычно прерывались.
Она забиралась с ногами на тахту, на которой обычно спала в углу комнаты за занавеской, доставала из трусиков, как единственного надёжного здесь тайника, листок тетрадной бумаги с огрызком карандаша, и погружалась в творчество. Первые полторы строчки будущей «Поэмы о разлучённой любви» Гульнара уже сочинила и теперь, не торопясь, смакуя, выбирала из роящихся в голове рифм наиболее подходящую.
Лишь на ту разлуку я согласна
За которой – свет…
ГУЛЬКА. ПЛЕН. ОДНОГЛАЗЫЙ
(продолжение ретроспективы)
Среди охранников Гульки заметно выделялся, но, в отличие от краснобородого добряка Назара Пончика, в обратную, плохую сторону ещё один, отвратительный и внешне, и нравом. Здоровенный угрюмый пуштун12 с чёрной повязкой на пустой глазнице и большим глубоким шрамом на лбу сразу получил в подарок от девушки-пленницы непритязательную кличку «Одноглазый».
Приступив к очередной вахте, сменяя, как правило, Пончика, Одноглазый всё время молчал, оглядывая налитым кровью уцелевшим глазом комнату, и если не жевал, постоянно сплёвывая на пол, какую-то зелёную гадость, то спал с ужасным храпом на нарах у дверей комнаты. Впрочем, «Одноглазый спит» – для пленённой Гульки мало что значило. Страх, и немалый, он продолжал внушать и в этом состоянии. Казалось, стоит сделать лишнее несанкционированное движение, не говоря уже о попытке прошмыгнуть мимо и убежать, как тут же наткнёшься на нож этого мгновенно взбодрившегося страшилища, и пикнуть не успеешь. А ножи метать в любую, хоть бегущую, хоть летящую цель, по рассказам того же бывшего нотариуса Пончика, Одноглазый умел в банде дяди Баймурата Тохтамышева лучше всех.
Звали Одноглазого Саидом, и больше Гулька не знала о нём ничего,
кроме, разве что, того, что работал он когда-то, – кто бы мог подумать! – воспитателем школы-интерната. И ещё по совместительству учителем по какому-то простенькому предмету. Верится, конечно, с трудом, но, может, такой устрашающей внешности, включая ужасный шрам и вытекший глаз, у него тогда и не было… иначе дети просто разбежались бы со страху.
Но, несмотря, однако ж, на возможное педагогическое прошлое Одноглазого и, допустим, безобидное происхождение его уродств (может, в аварию какую попал), а с учётом прочих, даже чисто внешних, видимых невооружённым глазом характеристик боялась Гулька этого типа больше, чем всех стальных «джигитов» Тохтамышева вместе взятых. Особенно – в те моменты, когда он удостаивал её взглядом. Взглядом неизменно враждебным, и в то же время с какой-то затаённой плотоядностью. Кто знает, что бы он мог сделать с беззащитной девушкой, если бы, как и все тут, не испытывал благоговейного трепета перед своим хозяином-кормильцем.
По-настоящему, не интуитивно, а в полном смысле слова всеми фибрами своей юной души возненавидела Гулька Одноглазого с того момента, когда её неудачно попытался спасти брат Валеджанка на мотороллере. В тот злополучный день «джигиты» во главе с Одноглазым возили Гульку, в порядке «следственного эксперимента», к тому месту, где сбежала её сестрёнка Динка. Бандиты и раньше долго и безуспешно допытывались у неё, куда могла податься беглянка, почему драпанула именно отсюда. А теперь решили ещё раз посетить «место преступления» с проведением этого так называемого эксперимента, чтобы понять-таки, почему побег совершён именно здесь, и какое направление поисков беглянки может быть наиболее верным.
Когда её уже выводили из дома, чтобы посадить в машину-микроавтобус, сердце больно всколыхнулось: сюда с максимально возможной для горной местности скоростью мчался на мотороллере Валеджан…
Ну, зачем?! Что он может поделать один против всей этой банды
головорезов? В глубине души, однако, возникло чувство гордости за брата. И… затеплилась призрачная надежда: а вдруг! Если и не сумеет спасти, так хоть расскажет людям, где её, Динку, прячут. Только бы не сделали бандиты с Валеджанкой чего-нибудь ужасного! Да нет, вряд ли у них что-то выйдет – он ведь сильный, а главное, ловкий. Уйдёт…
Сидевший наготове за рулём Одноглазый сразу, как только Гульку спешно впихнули в салон микроавтобуса, рванул на полном газу с места, вскоре скомандовав остальным:
– Ублюдка этого сумасшедшего, если не отстанет, убрать!
– Убирать его надо в любом случае, уважаемый Саид-ака. Иначе – сами понимаете… – проворчал в ответ один из «джигитов».
Тогда-то она и сумела, высунувшись в приоткрытую ею форточку, крикнуть что есть мочи, предупредить брата, что его хотят уничтожить, чтобы уезжал от греха подальше.
Она слышала тарахтенье мотороллера то слева, то справа, но в основном позади машины, и молила Аллаха, чтобы Валеджанка как можно скорее отстал, и лучше окончательно. Валеджан, действительно, отстал сразу после толчка, от которого резко вильнувшая машина дрогнула, продолжая дальнейший путь уже с заметно меньшей, почему-то, скоростью…
Захолонувшее в тот момент сердечко Гульки долго продолжало бешено
колотиться: что с Валеджанкой? На самом деле отстал, или… что-то подозрительно неспешно стала двигаться машина, прекратив вдруг скоростную гонку… Надежда всё же не покидала её, ей так хотелось, чтобы братик если и не вышел из этой передряги совсем невредимым, то хотя бы остался в живых.
А Динка? Где она, любимая сестрёнка? Жива ли? Цела ли? Не загрызли ли её дикие звери в горах и не надругались ли над нею злые люди? Ах, Динка, Динка! Почему ты, а не я… нет, правильнее всё-таки – ты… пусть хоть у тебя будет какой-то шанс на спасение. Ведь только одна из нас могла уйти тогда, а вторая обязана была остаться в качестве «прикрытия», изображая перед похитителями, что в кустах справляют нужду две девчонки, а не одна. Фокус удался, и теперь у тебя есть возможность добраться до добрых людей и от нашего общего имени рассказать им всё. А совесть тебя пусть ни в коем случае не тревожит – такова судьба, что последнее слово в трудных наших с тобой ситуациях за мной: я ведь родилась хоть на минуту, да раньше, а значит – старшая. Это было не твоё, и даже не совместное, а моё решение, чтобы на свободу ушла не я, а ты…
Тревожно было на душе Гульнары за сестру и брата, но держалась она, насколько могла, стойко, тем более что её-то пока не трогали, не насиловали – Тохтамышеву, как она смутно догадывалась, нужны они с Динкой обе, в паре, целыми и невредимыми. Только вот для какой цели? Пока эту цель не объявляют, хотя догадаться, в общем-то, нетрудно. Неужели?.. Нет, до такой низости даже предатель дядя Баймурат не может опуститься. Но… решился же он на похищение!
А мамка? А Илюха с Колюхой? Неужели они допустят, чтобы всё произошло так, как замышляет этот гнусный разноглазый негодяй Тохтамышев? Нет, нет, и ещё раз нет! Нас наверняка ищут и милиция, и все интернатские. Не могут не искать. И – найдут!
БЕГЛЯНКА ДИНАРА
(ретроспектива)
То, дрожа как осиновый лист от бешеного озноба, то, наоборот, впадая в
адский жар, Динара, давно потеряв счёт дням, медленно приходила в себя, с трудом выкарабкиваясь из тяжёлого забытья. Она лежала на подстилке из овечьих шкур в маленькой, спрятавшейся в горной расщелине то ли чабанской, то ли охотничьей лачуги, и по мере прояснения сознания пыталась вспомнить, как попала сюда, понять, где вообще находится. Неразговорчивый угрюмый старик время от времени давал ей попить из пиалы какого-то горького горячего снадобья, иногда выводил её, чаще в тёмное время суток, на воздух в кусты по нужде, деликатно отходя при этом в сторону. Но недалеко – как бы не случилось чего, не упала бы она, исхудавшая и обессиленная до крайности, в чём только душа держится, не ушиблась бы. И так чудом осталась в живых…
Один раз этот уравновешенный, многоопытный старик не на шутку растерялся. Это когда у девушки вдруг началось кровотечение в самом нежном её месте. Живший много лет в одиночестве, старик давно забыл о кратковременных, на считанные дни, женских «выходах из строя», происходящих обычно ежемесячно, и не знал что предпринять, чтобы остановить эту нежданно случившуюся напасть. Девушка справилась сама. Со слабой улыбкой попросив своего хранителя отвернуться и не волноваться, она оторвала кусок подола своего национального узбекского платья, аккуратно сложила в несколько раз и приложила туда, куда требовалось. В течение трёх дней платье укоротилось до фасона «мини», после чего эта часть восстановления нарушенного девичьего здоровья естественным путём и в определённые природой сроки благополучно завершилась.
Во второй раз старик испугался, когда обнаружил, что слишком ещё слабая для самостоятельных походов по горам больная неожиданно исчезла. Не найдя её в непосредственной близости от лачуги, он бросился на поиски.
А Динара в это время старалась разбросать как можно дальше отсюда «отработанные» окровавленные лоскутья своего платья. Вдруг, да обнаружат их люди, что-нибудь слышавшие о похищении… и – сообщат куда следует. Видит Бог, не ошибалась девушка: один из лоскутков будет кем-то найден и доставлен в правоохранительные органы кем-то. Но, увы – поздно. Сестёр-близняшек давно уже считали погибшими, и лоскут, прошедший соответствующие экспертизы, служил ещё одним криминалистически обоснованным тому подтверждением.
ЧЕРЕЗ КУНДУЗ – НА КАБУЛ
(ретроспектива)
Не было в окружении Баймурата Тохтамышева никого, кто остался бы
равнодушным к его неожиданному для всех, внезапному, пожалуй, и для него самого назначению его на высокую должность в республиканские властные структуры – очень уж многие судьбы в случае переезда «хозяина» в Ташкент меняли своё привычное течение. Некоторые – довольно круто…
Кто-то, – их меньшинство, – буквально плясал от радости в предвкушении повышения по службе здесь, на месте, намереваясь вскоре занять если и не хозяйское кресло, то хотя бы одно из ближайших к хозяйскому. Кто-то, – таковых было примерно столько же, сколько и первых, – с вожделением возмечтал перебраться вслед за хозяином в столицу республики, ведь Баймурату Тохтамышевичу и там нужны будут верные, испытанные соратники-помощники.
А кто-то, – вот этих было больше, – наоборот, грустил: так сытно и спокойно жилось за широкой спиной этого могучего и авторитетного человека, а как сложится без него…
В стане «джигитов» по особым поручениям внешне ничего не изменилось. Никто не плясал, но никто и не плакал. А вот в умах и душах переполох был… Что предпримет хозяин, как прикажет распорядиться похищенными красавицами-близняшками, одна из которых, сбежавшая, так до сих пор и не найдена? Не потащит же он их за собой в Ташкент, рискуя карьерой…
А если не потащит, то какими могут быть его дальнейшие шаги в отношении их судьбы? Незаконное самоличное пересечение государственной границы с целью укрыть пленниц в ближайшем крупном афганском городе Кундузе, например, для Тохтамышева уже неприемлемо. Но даже если и пожелает он продолжать следовать этому плану, но не в собственном лице, а доверив миссию, допустим, родственнику – надёжнейшему из своих подручных Саиду Ходжаеву, который, будучи корнями из Афганистана и имея там кучу родни, скорее всего с задачей справится, то всё равно вряд ли Баймурат-ака сможет реально по ночам навещать близняшек, а тем более жениться на них. Он ведь и до этого был депутатом, членом партийных комитетов разного уровня, то есть заметным, узнаваемым лицом, а теперь… достигнув такого высокого положения, и подавно будет на виду, с жизнью, расписанной не по часам даже, а по минутам.
Так – что? Отпустит хозяин свою добычу с миром и сядет с позором в тюрьму? Да ещё и отдаст, – добровольно?! – её в жалкие руки других, коих и мужчинами-то назвать язык не повернётся – этих ничтожных «женихов»-блондинчиков? На такое самолюбивый и гордый Баймурат-ака тоже вряд ли пойдёт, исключено.
Остаётся… а вот на это даже среди самых отпетых, прочно повязанных с ним кровью соратников-головорезов не у всякого рука поднимется. Во всяком случае, у нотариуса во втором поколении Назара – однозначно, и ни за какие деньги. Даже по личному приказу или душевной просьбе уважаемого кормильца товарища Тохтамышева. И даже, наверное, под страхом собственной смерти.
Пока Баймурат-ака проходил в Ташкенте необходимые процедурные формальности по назначению и оформлению его на новую должность, личные взаимоотношения его помощников по особым поручениям Назара и Саида становились всё более натянутыми. Каждый из обоих втайне побаивался другого, опасаясь не только размышлять при нём вслух, но и даже встречаться взглядами – вдруг да прочитает тот его какие-нибудь «неуставные» мысли. А потом продаст с потрохами хозяину.
Скрывать же тому и другому было что.
Саида, в частности, давно уже ничто не держало в этой стране. Чуть не кончившаяся скамьёй подсудимых армейская служба… завершившееся тяжким увечьем педагогическое поприще… отвратительная раздвоенность в интимно-эротическом плане и полная в связи с этим неопределённость – заводить или не заводить нормальную полноценную семью… а если и заводить – какая красавица позарится, даже из материальной корысти, на такого калеку? О любви же, как таковой, пора объективно забыть, пожалуй,
навсегда.
Вот эту интернатскую девчушку он и спрашивать не стал бы. Любит – не любит, что за чушь! Взял бы… да Баймурат-ака вмиг лишит или сразу уж головы, или, как минимум, того органа, при помощи которого в любовь играют и детей делают. А, может, воспользоваться ситуацией, да махнуть тайком от всех, захватив с собой пленницу, через границу, в тот же Кундуз, где многочисленная коренная родня всегда пригреет, прикроет, поможет? А оттуда – прямиком в столичный Кабул. Затеряться с нею в огромной исламской стране… жениться на этой красивейшей из виденных в жизни представительниц женской части населения планеты. А не стерпится, не слюбится – утопить её где-нибудь в горной речке или, поимев хоть какую-то выгоду, продать к чертям собачьим!
Но… но… но… уничтожить или сбыть на рынке бывший в употреблении товар по дешёвке – большого ума не надо. А вот если найти в себе силы воздержаться на первом этапе… девственницей её можно было бы реализовать стократно дороже (если же ещё и вторую, сбежавшую, соплячку изловить, то вообще…) и надолго обеспечить безбедное своё существование. Есть над чем подумать.
Только вот, как поступить мудрее? Умыкнуть девку, пока мысль эта свежа и азарт не угас, сразу, не дожидаясь Тохтамышева из его организационной ташкентской поездки, а значит нажить в его лице смертельного врага, который хоть и издалека, но всю жизнь будет слать в твой адрес проклятия, или… дождаться всё-таки, сохранить на редкость доверительные отношения и получить его прямое распоряжение на сию акцию, с подобающей для такого сложного и пикантного дела финансовой поддержкой? Ну а если Баймурат-ака передумает, и не даст такого распоряжения… тогда всё сильно осложнится. Ч-чёрт!
Оппонент Саида Назар-ака не был провидцем, но нередко улавливал, и довольно тонко, разве что не читал, как открытую книгу, мысли собеседника. Хоть Саид и не претендовал в интеллектуально полноценные собеседники для обладателя «верхнего» образования, как шутливо называл сам себя Назар-ака, и всё больше хмуро отмалчивался, особенно после получения известия о высоком назначении хозяина, но всем нутром чувствовал Назар, что тот всё же напрягается своим убогим умишком и затевает что-то не вписывающееся в рамки негласного устава клана Тохтамышева. А это плохо. Это – предательство. А любое предательство подлежит безусловному осуждению. И, в конечном итоге – наказанию.
Если этот одноглазый дебил, судя по его украдчивым жадным взглядам в сторону девчонки, что-то удумал по отношению к ней, то его тем более необходимо обезвредить. Как можно скорее. И красавица Гульнара будет спасена на радость хозяину, и поощрение от него же ждёт Назара наверняка щедрое.
Хотя… если откровенно… чем сам Назар, относившийся к Гульнаре как к родной, хуже Саида? И (о, Всемогущий! Не дай никому подслушать эти крамольные мысли…) если Баймурат-ака откажется, почему бы не Назару стать мужем этой редкостной красотки? Или – её удачливым продавцом на заграничном мусульманском рынке… ведь среди контрабандистов, много лет успешно переправляющих черед афганскую границу «товар» – наркосырьё и прочие запрещённые к ввозу-вывозу вещи, у Назара есть свои надёжные люди. За соответствующую мзду они помогут хоть слона перебросить, куда требуется.
И бывший нотариус, не откладывая в долгий ящик, начал между делом готовиться к возможной эвакуации…
Это может показаться странным, но в каких-то десятке-другом километрах от места содержания под стражей пленённой Гульнары, в тех же горах в предместье того же Самарканда схожие с саидовыми и назаровыми мысли будоражили ещё одно вместилище не ахти какого, но всё же разума – старую седую голову мало кому известного охотника, в домике которого в эти дни восстанавливала силы родная сестра-близнец пленницы.
Старик этот не был ни обласканным властями ударником-производственником, ни лесным разбойником. Он просто смолоду, переняв мастерство от деда и отца, профессионально охотился по государственным лимитам на зверя, сдавая шкуры и рога приезжавшим к нему время от времени районным заготовителям, получая за это скромные, но относительно регулярные деньги, кое-какие продукты и необходимые боеприпасы.
Навещали его, бывало, и другие люди, мало похожие на государственных. За немногим более щедрую плату, чем получал за рога и шкуры от заготовителей, старик проводил этих молчаливых суровых людей сложнейшими тропами туда, куда ходить, вообще-то, нельзя. Проще говоря – через госграницу. Он слыхивал, что там, за кордоном, жизнь не такая, как в его стране. Мол, там другие – ближе к заповеданным Аллахом, законы, обычаи и нравы. Не запрещается, в отличие от СССР, иметь много денег и много жён. В молодости его подспудно тянуло туда, но он боялся уйти. Теперь не боялся, но уже и не очень тянуло.
Когда-то у него, как и у большинства нормальных советских людей, была любимая и единственная жена. Но прожила с ним недолго. Родив мёртвого ребёнка, следом ещё одного такого же, потом опять… она решила, видимо, не искушать дальше судьбу, спустилась в долину и не вернулась, оставшись в привычном до замужества шумном многолюдном обществе. Не могла, наверное, без всего этого, как он не представлял себя без тишины гор. Смирившись, он зажил одиноко, размеренно и без претензий к судьбе.
Одна полуреальная, почти уже угасшая мечта у старика всё же была. Он страстно хотел иметь коллекцию охотничьих ружей. Дорогих, и чтоб некоторые из этих ружей, те, что пулевые дальнобойные, были с оптическими прицелами. И чтобы хранились они не в железных сейфовых ящиках, как у избалованных, ленивых горожан-псевдоохотников, а на красивых коврах по стенам добротного, крепкого дома. Но дом этот должен стоять не в селе или городе, а непременно здесь, в горах. И если уж не на горной вершине, то, хотя бы, у её подножия. Вот тогда к нему обязательно вернётся его возлюбленная.
Но где взять денег на это великолепие?..
Теперь, всего две недели назад, его угасающая мечта вновь напомнила о себе. Надежда проснулась в тот момент, когда он обнаружил в зарослях кустов слабо стонущую, почти не дышащую, всю в царапинах и кровоподтёках красивую как горная легенда девчонку. Здорово, видно, покувыркалась, бедняга, сорвавшись с крутого откоса. Как попала сюда, в эту глушь, явно городская нежная барышня? Вряд ли на прогулку пришла, да ещё и в одиночку. Нет, не по своей, видать, воле здесь оказалась.
Но – по своей, не по своей… а выручать человека надо. Она в беспамятстве, слаба и беззащитна. Кем бы ни была, а нуждается в сострадании, помощи как ребёнок, оставшийся, волей несчастного случая, один на один с дикой лесной природой в горах, где зверья всякого куда больше, чем добрых людей.
А если в беспамятстве… то почему не вручить её судьбу в крепкие руки людей, которые платят деньги за услуги старика уже много лет. Денег, правда, платили всегда не ахти как много, но теперь есть основания и поторговаться – очень уж хорош товар. Если её захотят увезти в страну, где есть гаремы, то коллекция ружей на красивых коврах может стать реальностью. О, Аллах, не пронеси…
И не пронёс Аллах, услышал молитвы старого охотника. Но – лишь первую их часть.
Нагрянувшие на этот раз конники торопились как никогда. Даже чаю не попили. Людей в группе было больше, чем обычно, но из старых знакомых он заметил всего двоих – отца и сына Фатхуллу и Зиятдина, которые и без старика знали нужные тропы, и заехали сюда, вероятно, только по стародавней привычке. Командовал отрядом сегодня крепкий одноглазый, устрашающего вида мужчина, которого старик видел не впервые, припоминая как одного из периодически наезжавших к нему по казённой надобности работников заготконторы.
За робко предложенную стариком в качестве живого товара красавицу-девчонку радостно изумлённый одноглазый, не торгуясь, бросил ему в руки новенькую, в банковской упаковке пачку двадцатипятирублёвок. Таких денег старик в руках ещё не держал. Чуть не свихнувшийся от счастья, – вот и сбылись мечты всей жизни!.. – он прошептал:
– Аллах милосердный! Целых две с половиной тысячи…
А когда Фатхулла, после молчаливого кивка одноглазого, бросил вслед за денежной пачкой ещё и новенькую двуствольную «вертикалку», то и вовсе онемел, прижимая дрожащими руками к груди драгоценные подарки.
В счастливом волнении старик не сразу заметил перекинутую поперёк седла одной из запасных лошадей ещё и вторую, кроме проданной им девчонки, точно в таком же, как у неё, но целом платье и такую же хрупкую, как она, женскую фигурку со свисающими косами. А заметив, поднял вопросительный взгляд на всадников. И тем самым подписал себе приговор, логично следовавший из неписаного закона тайных сообществ: «Не задавай лишних вопросов, даже безмолвных…»
