Юрий Темирбулат-Самойлов
Интернатские. Мы – интернатские
Он был одни из немногих интернатских, кто принципиально не позволял называть себя иначе, как написано в его свидетельстве о рождении – «Валеджан». Близким друзьям вроде Илюхи Сухорукова, а теперь и его брату Колюхе разрешал звать себя по-русски – Валеркой. Но в целом, любые попытки наклеить ему «ярлык» заканчивались грустно для автора, кто бы этим автором ни был – Валеджан-Валерка с одинаковым остервенением незамедлительно бросался с кулаками что на сверстника, что на взрослого, независимо от его комплекции и служебного положения. Не хочешь обращаться по имени, пожалуйста – есть, на худой конец, фамилия, но… обзываться не смей. И – не смели… ну, его, заполошного, Валеджан, так Валеджан, Азимов, так Азимов, лишь бы без драк, которые с его участием редко обходились без крови.
Ну, а то, что мы в своей оценке вознесли в ранг элитных занятий, доступных чуть ли не избранным, являл собой ничем не примечательный поначалу детско-юношеский вокально-танцевальный ансамбль народного творчества, выросший из маленького, составом всего в несколько человек творческого кружка, скучное название которого «кордебалетный» отнюдь не способствовало наплыву желающих в нём заниматься.
Всё перевернулось с ног на голову, вернее – с головы на ноги, с приходом на работу в интернат нового музыкального руководителя. Не первой уже молодости, но чрезвычайно пластичный телом и темпераментный по натуре грек Автандил Панайотович, демократично разрешающий мальчишкам и девчонкам называть себя простым в произношении и легко запоминающимся именем Алексей (этим, впрочем, его демократичность и исчерпывалась), с первого же дня своего пребывания здесь покорил своим общительным обаянием всех, с кем успел пообщаться, никого не разочаровав и в дальнейшем. Мало того, что он мог виртуозно сыграть на любом музыкальном инструменте, какой только попадал в его руки, но ещё и умудрялся под собственный аккомпанемент на этих инструментах спеть и сплясать так, что у окружающих дух захватывало от восторга, а то и слеза умиления на глаза накатывала.
Но не только умением спеть-сплясать что с инструментом, что без всякого аккомпанемента интересен был Алексей (полным подлинным именем-отчеством – Автандил Панайотович – его вскоре не называл даже директор интерната). Если б вы знали, какая тишина воцарялась вокруг, когда принимался он весело и красочно рассказывать, да ещё в лицах, о вокально-танцевальном искусстве разных стран и народов! Это было завораживающе… – таких рассказчиков интернат давно не видывал. Даже остроумные шутки-прибаутки заезжих профессиональных концертных конферансье, выступавших в местном Доме культуры и балующих иногда своим мастерством и интернатскую публику, не шли ни в какое сравнение с юмором обаятельного грека. Так что, не слишком много времени ему и понадобилось, чтобы завоевать на новом месте работы всеобщую симпатию.
При всей своей обаятельности и демократичности в неурочные часы, Алексей, тем не менее, был предельно строг в работе – на занятиях вверенного ему ансамбля. Строг и требователен, как образцовый командир войсковой гвардии в ходе военных действий. Он не терпел не только пропусков репетиций без каких-то особых уважительных причин, но и ни малейших опозданий. Причём, дисциплина дисциплиной, как само собой разумеющееся условие пребывания в составе ансамбля, а и – отбор кандидатов в этот состав был предельно жёстким, поскольку изначально проводился исключительно по творческим критериям. Оттого, видимо, ансамбль, при всей его растущей популярности, и не форсировал численное своё разрастание. Очень и очень многие не выдерживали требовательности Алексея.
Близняшки Гульнара и Динара Азимовы, обладавшие ярко выраженным, по всей видимости – врождённым даром, легко и красиво исполняя что вокальные, что танцевальные, даже самые сложные номера алексеевых программ, были признанными «примами» ансамбля. На концертах, всё чаще даваемых ансамблем на официальном уровне по большим и малым праздникам, сёстрам доставались, как правило, наиболее престижные выступления – открывающие концерт, или же «под занавес». И под занавес им неизменно приходилось повторять свои номера «на бис» – публика подолгу не хотела отпускать их со сцены.
К своему творческому руководителю Автандилу Панайотовичу (величать его упрощенным «Алексей» они, единственные в интернате, не захотели) Гульнара и Динара относились с особым пиететом, и только исключительно на его занятиях старались одеться и вообще выглядеть так, чтобы их без затруднений можно было отличить одну от другой. В остальных же случаях… сестёр, неразличимых даже по голосу, забавляло, что и за годы общения никто вокруг так и не научился безошибочно определять, кто здесь Гуля, а кто – Дина. И иногда, шутки ради, они подменяли друг дружку не только в играх, но и на уроках. А ещё, чего уж греха таить, и на экзаменах, что значительно облегчало им жизнь – каждой в таком случае приходилось заучивать вдвое меньший объём школьных программ, чем остальным. А вот с Автандилом Панайотовичем… любые подобные шутки они считали неуместными: ведь танцы – лучшие, счастливейшие часы их не только досуга, но и жизни вообще. И, исполняя на репетициях разные роли и партии, они не хотели, чтобы их любимый наставник путался. Пусть знает наверняка, что, например, в красном сарафане сегодня Дина, а в жёлтом – Гуля… Всё – честно и достойно!
Именно по этой причине первого сентября после уроков, пообедав и наскоро приготовив домашние задания, коих, либерально смягчая, видимо, начало учебного года, учителя ещё не вошедшим в нормальный рабочий ритм ученикам задавали пока не так много, прежде чем отправиться в актовый зал на репетицию ансамбля, они заскочили в спальню за тренировочными костюмами принципиально разного цвета. Затем вернулись ненадолго в класс, чтобы почертить на доске мелом схемы некоторых танцевальных па, а заодно и переодеться. Благо класс, по всей логике, к этому времени должен был быть пустым, и никто не мог им помешать.
Когда с переодеванием было почти покончено, сёстры со смехом обнаружили, что, впопыхах, захватили в спальне футболки хотя и разного цвета, но с одинаковыми вышитыми на груди инициалами «Д. А.» – Дина Азимова. В нерешительности, стоя посреди класса обнажёнными по пояс, Гульнара и Динара соображали, кому какую футболку одеть, и что делать с инициалами.
В этот момент дверь класса, которую девчонки по рассеяности забыли запереть изнутри, распахнулась… и в комнату вбежали двое хохочущих одноклассников-новичков. От неожиданности растерявшиеся сёстры не сразу догадались даже прикрыться, так и застыв полуголыми в полуобороте к непрошенным гостям, и с широко раскрытыми глазами цвета спелых маслин.
Вбежавшие мальчишки, а ими оказались братья-близнецы Сухоруковы, растерялись не менее девчонок, и тоже замерли в одинаковых позах – широко раскрыв «гляделки» и разинув «зевальники».
Лица всех четверых сделались пунцовыми. А обнажённые нежные груди девчонок порозовели так, как может розоветь лишь целомудренный бутон королевы цветов. Боже всемилостивый, что это была за чудесная картина! Такой волнующей красоты мальчишки ещё не видывали. Дыханье их спёрло, в головах гудело.
Мгновение или вечность длилось счастье созерцания, братья так и не поняли. Первым их порывом было сигануть назад, подальше от такого неожиданного постыдного, хотя и сверхприятного, вынужденного полуворовского… нет, не подглядывания, а… всё равно недозволенного любования. Но ноги будто приклеились к полу, казались обоим Сухоруковым свинцовыми, и никак не хотели сдвинуться с места.
На груди одной из близняшек, прямо у соска, один из братьев – Колюха, заприметил маленькую, но чётко прорисованную природой родинку. Уставившись в это магнетическое пятнышко, юнец ещё не понимал умом, но ощущал всем своим существом, что отныне никогда в жизни не перепутает Динку с её сестрой, даже если обе будут одеты абсолютно одинаково. А его брат Илюха, по каким-то, вроде бы, неуловимым приметам, которые, если честно, он и сам вряд ли мог назвать, уже твёрдо знал, что Гульку от её сестры Динки отличит всегда даже с закрытыми глазами.
И в то же время, как ни странно, одна из близняшек Азимовых, Динка, тоже почувствовала, что она в любой ситуации не спутает глазеющего сейчас на неё Колюху ни с его копией-братом, ни с кем другим на свете. А Гулька, ничего не видя ни вокруг себя, ни перед собой, кроме хотя ещё и по-детски наивного, но уже явно по-мужски оценивающего взгляда Илюхи, ничего сейчас знать и чувствовать просто не хотела. Только бы (ой, стыд-то какой!) этот момент никогда не кончался… и всё, ничего больше не надо…
– Продлись, продлись, очарованье… – еле слышно, словно во сне, заикаясь от волнения, пробормотала она вдруг отрывок фразы из прочитанного ею когда-то где-то.
– О-ой!.. – это стыдливое восклицание, вырвавшееся из уст всех четверых одновременно, заставило их выйти из оцепенения.
Девчонки, прикрыв руками лица и груди, резко присели, отвернувшись, на корточки, а мальчишки пулей вылетели в коридор.
Никогда впоследствии никто из четверых не упомянет вслух об этой короткой встрече. Но каждый, с настоящего момента и всю жизнь будет в душе это мгновение благодарить и благословлять за ту пробежавшую между ними искру, подобными которой Бог одаривает далеко не всех.
ИЛЬЯ С КАРИМОМ. ПОСЛЕ ПАНИХИДЫ
– И вы все безоговорочно похоронили нас обеих? – Динара, прижав к груди голову генерала, продолжала ласково перебирать его светлые с проседью волосы. – Прямо так вот, сразу, когда не смогли нас отыскать тогда, в десятом классе?
Генерал же, не стесняясь полного зала гостей, активно общающихся между собой за столиками, – кто уже пьян, а кто не очень (в том числе и брат генерала Илья со своим другом Каримом Умурдзаковым успели осушить не по одной рюмочке), – так и продолжал, не меняя позы, большей частью молча стоять на коленях перед сидевшей в коляске Динарой, не особо торопясь вызволить свою буйную голову из её нежных рук.
Ответить любимой ему, по большому счёту, было нечего…
Не сумел он разыскать её после того таинственного исчезновения тридцать лет назад… не сумел… и тем сильнее, волнительнее было переживание, испытываемое сейчас. И – противоречивее, от чего безмятежная радость общего веселья, бушующего вокруг, слабо доходила до его сознания и мало трогала чувства. Пир друзей как будто не для него…
И всё же, главное – любимая жива, здесь, рядом! А три десятка лет разлуки, всё происшедшее за это время, прожитое и пережитое без неё, Динки, даже лучшие мгновения этого прожитого, представлялись сейчас каким-то полусном, временной подменой настоящей жизни. Он как будто и не заметил её инвалидности – Господи, какое это имеет значение, какая это несущественная деталь по сравнению с тем, что наконец-то они вместе!
Одно удручало при всём этом генерала-героя: не он истинный виновник самой неожиданной и интересной части сегодняшнего торжества, не его, Колюхи Сухорукова, заслуга эта удивительная, хотя и в глубинах души, несмотря ни что, очень жданная встреча, неожиданно наполнившая высшим смыслом весь остающийся жизненный путь, который пройден будет, уже, несомненно, достойно и счастливо – рука об руку с любимым человеком (ну, а если вдруг окажется, что любимый человек скован узами брака, да, судя по одежде и аксессуарам, брака восточного – скорее всего пожизненного, всё равно это великое счастье – знать, что она жива, хотя бы изредка видеть её, говорить с ней…) А поелику не его заслуга, и не совсем заслужил он этого счастья, что ж… значит сегодняшний пир горой – и вправду не про него.
Зато у остальных – у брата Илюхи и его друга Карима, других гостей форума, никаких самотерзаний и прочих препятствий к безудержному веселью не было. И хорошо, что не было. Пусть веселятся ребята, иначе – зачем встречаться после лет, а то и десятилетий разлук?.. Некоторые уединились по двое-трое и о чём-то весело, со смехом вспоминали, поминутно обнимаясь и целуясь, или рьяно-страстно, бия каждый себя кулаком в грудь и, больше символически, чем взаправду, рвя рубаху на этой груди, спорили, то и дело прерывая столь душевную беседу краткой процедурой «выпить-закусить», а в одном из углов зала и вовсе сдвинули несколько столов в один и торжественно, практически беспрерывно возглашали тост за тостом.
– Эх, кореша вы мои, инкубаторцы! – пошатываясь и расплёскивая нетвёрдой уже рукой алкоголь из рюмки, разглагольствовал широкоголовый рыжий, почти совсем лысый, с блестящим теменем мужчина. – Вот, говорят, что инкубаторские, дескать, рано к спиртному пристрастя… пристраща… привыкают, в общем. А вы задумывались когда-нибудь, други мои любимые, над тем феноменом, что большинство великих дел на этой грешной земле затевается именно по пьяни? Вот, нахреначатся, к примеру, короли…
– Во-во! – с гоготом пробасил, перебивая оратора, мамонтоподобный здоровяк с огромным горбатым носом. – Тебя, Тыква, как раз по пьяни и сварганили твои папа с мамой, гы-гы… живейший тому пример ты сам и есть! Уж феномен так феномен, одна башка чего стоит, хоть на ВДНХ9 уникальным огородным экспонатом отправляй…
– А ты бы, Слон, уж помолчал бы! – парировал Тыква. – С твоим-то хоботом не речи бы толкать и порядочных людей подковыривать, а
ассенизатором на выгребных ямах подрабатывать. Откель угодно, с любой глубины говно достанешь. Всё толку больше было бы.
– Бы, бы! Расколю вот сейчас твою тыковку на куски да сассенизирую в кучку! – взревел Слон, наскакивая с вилкой в руке на схватившегося тут же за столовый нож Тыкву.
– Илюх! – оперативно скомандовал сидевший рядом Карим Умурдзаков, и они оба в мгновение ока растащили в стороны готовых растерзать друг друга бывших одноклассников, которые в школьные годы, в общем-то, души друг в друге не чаяли.
Успокоив их, инициативу в ведении этого локального застолья взял на себя Карим.
– А вы знаете, друзья, – он чуть призадумался, обвёл взглядом сотрапезников, – Тыква ведь, по большому счёту, прав. Иногда, и даже не иногда, а довольно часто, именно под воздействием Бахуса10 в головы людей приходят особо интересные мысли и оригинальные решения, не всегда при этом бесполезные. Подковырка в отношении Тыквы, – ты уж не обижайся, дорогой, на Слона, это же не со зла, а просто хохма, – конечно, не в серьёз сказана, а шутки ради. А вот тот сюрприз, который все вы только что имели удовольствие лицезреть, – Карим с улыбкой кивнул в сторону забывших всё на свете счастливо шепчущихся генерала Николая Сухорукова с Динарой и подсевшего к сразу же нежно прильнувшей к нему Гульнаре не менее счастливого Сухорукова Ильи, – именно в результате хмельного застолья и оказался возможным. Илюх, подтверди!
– Не врёт Карим, могу побожиться!
– Причём… – Карим поднял указательный палец, и все, кто его слышал, стихли, – не одно, а два противоположных по назначению и эмоциям застолья тому причиной, конечному результату, то есть, коим явилась сегодняшняя встреча. Это радостное веселье по поводу встречи двух старых друзей, и – грустная панихида сразу по нескольким усопшим.
– Может, про панихиду не надо? – просительно вмешался в речь Карима Илья.
– Надо, надо! – загалдели вокруг. – Давай, Карим, рассказывай!
– Хорошо, но только если с позволения девчонок! – воспитанный Умурдзаков взглянул на Гульнару, затем – на Динару, так и продолжавшую у одного из соседних столов гладить склонённую голову генерала Колюхи. – Разрешаете, Гульк, Динк?
– Давай, чего уж там… – Гульнара проговорила это совсем беззвучно, и снова тесно прижалась к Илье.
А Динара, не меняя позы, только рукой махнула. Валяй, дескать, человек ты порядочный, лишнего не наговоришь, не сболтнёшь…
Долго ли, коротко ли витийствовал всеми уважаемый Карим, но слушали его с величайшим вниманием не только сидевшие за одним с ним столом, но и постепенно собравшиеся вокруг почти все гости. Не слышали рассказчика, а если и слышали, то только краем уха лишь те четверо из присутствовавших, кого это повествование касалось впрямую – каждый из этих четверых, млея от счастья ощущения рядом любимого человека, пребывал сейчас в неге сладкой полудрёмы, видя как во сне картины далёкого прошлого. Какие-то из этих картин были до мурашек приятными, милыми до слёз, а какие-то – наоборот, страшнее страшного. Что-то – общим для всех четверых видением, а что-то – известным только одному. Или двоим…
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ. ПОЧТИ ПО-ВЗРОСЛОМУ
(ретроспектива)
Почему Илюхе теперь так нравилось танцевать? Даже ещё сильнее, чем там, в танцевальном ансамбле в своём городке до интерната, когда они с братом начали было с азартным удовольствием заниматься, да, увы, ненадолго… Откуда такая неисчерпаемая энергия, такая точность и уверенность в движениях? Ноги его начинали двигаться в такт музыке сами
собой, даже не успев получить команду мозга…
И самое интересное, что с его братом Колюхой творилось, судя по некоторым признакам, примерно то же.
Братья ни друг с другом, ни с кем другим на эту тему ни разу не заговорили, но озадачены были оба одинаково: с чего это вдруг Илюху неудержимо потянуло исполнять танцы в паре только с узбечкой из их ансамбля Гулькой и ни с какой другой девчонкой, а его брата-близнеца Колюху – тоже самое с Гулькиной сестрой, тоже близняшкой, Динкой?
И почему в последнее время так тесно, буквально не отходя ни на шаг, особенно на репитициях, стал общаться с обоими братьями (а раньше дружил с одним Илюхой) брат девчонок Валерка, он же грозный интернатский драчун Богатырёв-Азимов? Если Илюхе ненароком удавалось перекинуться один на один хотя бы парой фраз с Гулькой, рядом, откуда ни возьмись, возникал Валерка. А стоило Колюхе выкроить минутку для общения так же «тет на тет» с Динкой, Валерка опять оказывался тут как тут…
Гадай, не гадай, а ничего не оставалось Сухоруковым, как принять данные обстоятельства за неизбежность. Валерка, давний друг Илюхи по их прошлой интернатской жизни, стал не менее близким «корешем» и для Колюхи, когда они начали теперь учиться все вместе. Человеком он был, как уже не раз доказал в деле, надёжным. А что касается чрезмерной семейной ревности по отношению к сёстрам – что ж, бывает… примем это за издержки, неизбежные в любом, наверное, серьёзном деле. Главное, что напросившись в состав ансамбля, он не сплоховал, в скором времени стал плясать как прирождённый артист, и сделался здесь своим в доску.
Но всё же, плюсы плюсами, а… мешал Валерка. Ведь был он пятым, как в народе говорится, колесом в телеге, нефункциональным элементом в идеально, по всем нормальным любовным параметрам, сложившейся группе. Хотя и не имели братья Сухоруковы, как и сёстры Азимовы, никаких предосудительных помыслов, но неосознанное стремление каждого из четверых остаться хоть на минутку наедине с предметом своего обожания остро ощущалось этим каждым, и лелеялось, пестовалось вопреки всем попыткам Валерки помешать этому. И стремление это, с дружной точки зрения четверых влюблённых, имело не меньшее право на существование, чем справедливое с точки зрения того же Валерки, его пусть не чересчур пока агрессивное, но жёстко-бескомпромиссное, генетически унаследованное, по видимому, от покойного отца Амирхана убеждение в необходимости беречь чистоту своей крови (какими бы хорошими ребятами ни были близнецы Академики, но ведь они – не мусульмане…) хотя и все народы по нашей советской Конституции, как говорят учителя, – братья.
Да и, как ни суди, ни ряди, как ни старайся, ни изощряйся, а не всякую тропку жизненных перепутий возможно понаставить достаточно капканов и заграждений.
Однажды после ежедневной так называемой «самушки» или, говоря официальным педагогическим языком, – самоподготовки, то есть, обязательного пункта интернатского режима дня, включающего в себя приготовление домашних заданий на своих учебных местах, Илюха решил не пойти на ужин, а выкроенное таким образом время провести в классной комнате, чтобы поболтать там один на один с Гулькой, проявившей к этой идее неожиданную благосклонность. Опьянённый таким скорым согласием Гульки пообщаться с ним в интимной обстановке, Илюха нетерпеливо погулял какое-то время по задним дворам интерната, а как только одноклассники ушли строем ужинать, зашёл в класс, где свет в это время не горел, и направился вслепую к парте, за которой обычно сидела на уроках, а согласно договорённости должна была ждать его и сейчас Гулька. Ощупью примостился на краешке скамьи. Прерывисто дыша от волнения, несмело протянул во тьму руки. Ему навстречу так же робко подались руки девчоночьи. Затаив и так почти уже остановившееся дыхание, Илюха взял эти руки в свои ладони и, дрожа как в ознобе, никак не мог сообразить, что делать дальше. Не придумав ничего более остроумного, удивлённым тоном пролепетал, как будто встреча эта вовсе и не планировалась:
– Ой, а ты чего тут делаешь?
В ответ ему прошептали, тоже как будто бы забыв о заданности свидания:
– Да чего-то задержалась…
– Ты меня любишь? – чего-чего, а таких глупых, нежданно вырвавшихся, совершенно не замышляемых слов Илюха от себя никак не ожидал, и готов был провалиться сквозь землю.
– А ты никому не разболтаешь? – от нежного звука этих пьянящих слов с трудом владеющий собой Илюха чуть не взлетел в небеса, еле слышно прошептав:
– Я тоже…
– Чего тоже?
И началось что-то непонятное. Руки Илюхи, дрожа всё сильнее, натыкались в темноте на так же лихорадочно дрожащие мягкие девичьи ладошки, сумбурно пытались обнять то, что так жарко трепетало сейчас совсем вплотную… и вдруг… к его губам прильнуло что-то горячее, слегка влажное и пугающе вкусное…
В голове его всё поплыло, тело сделалось каким-то невесомым. А губы самопроизвольно, независимо от растерявшегося разума, уже отвечали девчонке взаимностью, принявшись самозабвенно, судорожно сосать как соску её нежно-упругие уста…
Что, так и целуются люди? Неужели прямо вот так? А почему это так странно? А хорошо-то как! А стыдно… не дай Бог, Гулька сама же и засмеёт его потом как неумеху. Да, не дай опять же Бог, кто подсмотрит…
А как не хочется прерывать это сумасшедшее, непривычное пока удовольствие!
Наконец, оторвавшись друг от друга, запыхавшиеся он и она, озираясь даже в темноте, как застигнутые сами собой на чём-то крайне постыдном, начали делать вид, что приводят себя в порядок. Илюха встал и пошёл включить свет.
Вдруг ему почудилось, что в дальнем углу, на одной из задних парт кто-то тихо шебуршится. Неужели в классе есть ещё кто-то кроме них двоих? Притронувшись к выключателю, но света пока не включая, он осторожно окликнул:
– Это кто?
– Дед Пихто! – ответили ему подозрительно знакомым голосом (неужто, родной брат Колюха?..) – И бабка с пистолетом.
– Блин, а ты-то как здесь?
– Да так… уроки учим.
– В потёмках? И с кем же, если не военная тайна?
– Гуль, мы просто… – поданный из темноты голос Динки, готовой не то расплакаться, не то расхохотаться, дрожал от какого-то необычно-непонятного возбуждения.
– Да ну вас… – а в этой фразе, вырвавшейся из уст обеих сестёр разом,
звучало уже откровенное разочарование такой откровенно конфузной ситуацией, сложившейся не по чьей-то вине, а просто как назло.
Смущённая четвёрка влюблённых, продолжая находиться в полной темноте, никак не могла сообразить, что делать дальше – сразу же разбежаться всем в разные стороны, или, может быть, кому-то и остаться…
Надо ли рассказывать, что повисшая в воздухе неопределённость довольно быстро (непонятно, правда, с облегчением или полным уже огорчением для всех) разрешилась, тут и гадать нечего, конечно же – благодаря вмешательству вездесущего в поисках выпавших, хоть ненадолго, из его поля зрения сестёр Валеджана. Чутьё его становилось острее звериного, когда он замечал их отсутствие, а если это было отсутствие всех четверых – сестёр и Сухоруковых – одновременно, то… многие знаменитые киношные следопыты сняли бы почтительно шапку перед розыскными способностями этого юноши. Чутьё безошибочно вело Валеджана, как охотника по следу добычи туда, где и находились преследуемые. Спрятаться от него было невозможно.
Включив свет, Валеджан изобразил удивление:
– Привет всем! А чего это вы не на ужине?
– А ты чего? – братья, слегка похолодев, старались скрыть что-то вроде недостойного мужчин-джентльменов испуга, да ещё в присутствии дам, «дамы» же – стыдливую растерянность.
– Я? Так просто. Поел быстрее всех.
– Кушать, дорогой братик, – начала аккуратно выходить из неудобно-растерянного состояния одна из сестёр, – врачи рекомендуют не торопясь. Пищу пережёвывать следует тщательно, тридцать два раза в одну сторону, и столько же в другую.
– Это ещё почему? Ну… тридцать два туда-сюда…
– А по биологически обусловленному числу зубиков во рту взрослого человека, на каждый зуб – в среднем один жевок! И никакое несварение желудка тебе тогда не грозит… – развеселились, наконец, и Гулька, и Динка.
– Вот я сейчас вам всем ваши обусловленные зубья и пересчитаю!
– Валеджанка, ну хватит тебе, что ли! Ещё и мамке пойди, позвони, сексотом11, блин, послужи.
– Это стукачом, что ли? Нет уж, им я, конечно, никогда не был и не буду, а вот свалить отсюда вы свалите! Всё, хорош хернёй заниматься!..
– И на том спасибо…
ИЛЬЯ С КАРИМОМ. ПОСЛЕ ПАНИХИДЫ
(продолжение)
– А помнишь, как за подснежниками в степь убегали с уроков? – Динара губами коснулась шевелюры Николая Николаевича. – И целовались, целовались… как очумелые…
– А Валеджан однажды гнался за нами на украденном где-то велосипеде…
– А за тюльпанами, уже вчетвером, вместо того чтобы готовиться к экзаменам? И как один раз от увиденной на тропинке дохлой змеи улепётывали быстрее, чем от Валеджанки?
– А Илюха-то, гляди, как с Гулькой… плачут, что ли, оба?
– Да и мы с тобой хороши… родной ты мой… Про службу-то свою военную расскажешь? Столько наград!
– Афган в основном… всю эту эпопею пришлось пройти. С начала и до конца. Почти до конца…
– Да ты что, Коленька! Выходит, мы в одной стране столько лет… Боже, мой!
– Дин, – мягко попросил Сухоруков, – а ты расскажешь, как этот обормот Илюха со своим дружком-подельником Каримом умудрились разыскать вас? И как вы сюда на форум попали…
– Так это сам Карим, вон, уже не первый час проделывает. Ты только посмотри, как народ его слушает, даже про выпивку забыли.
Тем временем Карим Умурдзаков продолжал повествовать:
– Ну, значит, помянули мы с Ильёй Николаевичем многострадальную семью, и на какое-то время расстались: я возвратился на работу в свой интернат, а он укатил к себе в Штаты. Души наши отчасти успокоились – тёть Тамара достигла цели всей второй половины своей жизни, достойно отомстив обидчику семьи, и похоронена рядом с сыном. Но это полдела. Совесть наша по прежнему не давала спать по ночам. И чем дальше – тем требовательнее. Ведь, хотя мы и распутали начальную стадию истории похищения девчонок и, в общих чертах, подробности гибели Валеджана, но неопровержимых доказательств смерти Гульнары и Динары так и не добыли. А значит, оставалась, всё-таки, вероятность того, что они живы, и прекращать поиски их следов у нас не было морального права.
Илья, видимо, даже на огромном расстоянии читая мои мысли, недолго пробыл в Америке, и вскоре вернулся, чтобы оставаться здесь до тех пор, пока весь клубок не будет распутан до конца: или – или…
Я видел, как он страдает и, естественно, не мог более допускать ни малейшей пассивности. Чтобы взяться за дело всерьёз, чему могла помешать моя почти круглосуточная занятость со школьниками – воспитанниками интерната, в котором я непрерывно трудился много лет, пришлось пойти на конфликт с РайОНО, руководство которого до последнего не отпускало меня, и расстаться на неопределённое время с любимой работой, оставаясь, однако, нештатным, на свободном по времени расписании, помощником не менее мною любимой директрисы Мукарамы Юлдашевны. И приступили мы к повторному, а вернее, дополнительному расследованию, вернувшись к событиям семьдесят первого года.
– Прям, кино… «Следствие ведут знатоки»… затрындеть – не встать! Агаты Кристи, блин! – воскликнул один из крепко подвыпивших слушателей и тут же, беззлобно утихомиренный чьей-то из друзей-собутыльников оплеухой, сконфуженно умолк.
– Знатоки не знатоки, а результат вот он, – ничуть не обидевшись на реплику, Карим, в который уже раз за время своего рассказа с улыбкой кивнул в сторону нежно милующихся двух счастливых парочек. – Налицо!
– В общем, – продолжал он так же невозмутимо, как и до этого, – многое, в результате нашего первого расследования, мы знали. Например, как я уже говорил, отчасти историю с похищением девчонок и основную фабулу убийства их брата. Была поднята масса документов, разысканы ранее молчавшие свидетели. Немало успела рассказать сама тётя Тамара, в том числе поведала мне основные вехи жизни её семьи. Предчувствовала, наверное, свою гибель.
Напомню, если я упустил этот факт в своём рассказе, что когда всё уже было готово для передачи добытой информации в правоохранительные органы и завершения, теперь уже реального, официального расследования, случилось так, что тёть Тамара сама поставила точку в предстоящем обвинении – собственноручно расправилась с основным преступником. Причём, к её чести, заставила его умереть, не измарав об него рук и не пролив ни капли крови в классическом понимании этого: Тохтамышев скончался от страха в результате разговора с ней с глазу на глаз в чайхане. Банальный разрыв сердца… или, как пишется в медицинских заключениях – обширный инфаркт миокарда. Не выдержал вор и убийца взгляда матери несчастных детей. Матери, полжизни неустанно искавшей этой с ним встречи.
Однако, повторяю, хотя историю мы и знали, и преступник наказан, но что нам было известно о судьбе девчонок поле их исчезновения? Ровным счётом ничего! Да и где отыскать хоть какой-то их след спустя столько времени?
Я, конечно, понимал, что подобное расследование, да ещё после стольких бесплодных усилий и госорганов, и наших собственных – почти безнадёжное дело. Но на Илью невозможно было смотреть – высох и почернел от переживаний как мумия. Словом, опуская излишние подробности, констатирую: на всё про всё ушло у нас без малого два года. Почти весь этот срок – безрезультатно потраченное время. И только совсем недавно удача улыбнулась нам – мы напали на их след. Но, опять сложность – след этот терялся в другой стране. Тут уже без международных связей Илюхи было не обойтись…
Дело нам предстояло нелёгкое, да что такое любые трудности в сравнении со свалившейся на нас, особенно на счастливого отныне Илюху, радостью осознания: девчонки живы!
