Юрий Темирбулат-Самойлов
Интернатские. Мы – интернатские
Тогда, на заре девяностых годов, когда пока ещё существовала, хотя и дышала на ладан, доживая последние годы, такая великая держава, как Советский Союз, и проблем с межреспубликанскими поездками не было никаких, съехалась со всей страны на твой разрекламированный Первый форум тьма тьмущая интернатского народа – и самих повзрослевших пацанов и девчонок, и их учителей-воспитателей. Задержали открытие, ожидаючи тебя, разгильдяя, как главного организатора… но так и не дождались. Расхворался, видите ли, как старая баба… Позор! Хорошо ещё, в последний момент выручил твой брательник – генерал Колюха, экстренно взяв на себя ведение торжественной части. И поддержал тогда Колюху тот же Карим, да ещё братья-пожарники Тимохины,от начала и до окончания форума находившиеся неотлучно рядом, под рукой, и мгновенно утрясавшие
все возникающие «по ходу пьесы» вопросы…
Нынче же, даже если без всяких форс-мажорных обстоятельств (по пути на тот десятилетней давности Первый форум с Ильёй Николаевичем случился первый в его жизни инфаркт, и сразу же после посадки в ташкентском аэропорту он был госпитализирован) ты достигнешь конечной цели своего путешествия и поспеешь к началу Второго форума интернатовцев, то многих здесь уже не увидишь. Причин называть не надо, всё и так ясно. Той огромной страны, многочисленные нации и народности которой, при всей разнице их обычаев и жизненных укладов, порой до сказочности живописных, считались братьями, и в любой точке которой каждый чувствовал себя как дома – уже давно нет. Плюс – старость не радость, плюс дороговизна поездок в хоть и «ближнее», но зарубежье на фоне тотального обнищания простого населения, к коему относилось большинство интернатских. Да и, по всем классическим канонам, простой повтор даже очень хорошего мероприятия имеет мало шансов уравняться в качестве с первоначальным, свежезадуманным и «на первом пару» исполненным вариантом. Это – как в многосерийном кино или модных нынче телесериалах – чем дольше затягивается, чем больше придумывается
серий в погоне за одним и тем же успехом, тем скучнее смотреть.
И, тем не менее, не может быть такого, что совсем никто не явится! Основной состав «негнилых пацанов», пусть даже и не весь, но будет обязательно. Должен быть…
КТО СКАЗАЛ, ЧУДЕС НА СВЕТЕ НЕТ?..
Николай Николаевич Сухоруков, которому решением оргкомитета было поручено открытие Второго среднеазиатского форума бывших воспитанников школ-интернатов (первое такое мероприятие десять лет назад ему довелось открывать вынужденно – из-за непредвиденного отсутствия организатора-брата Ильи), в волнении прохаживался по сцене малого зала Дома культуры. Был он, как и в своё время на Первом форуме, в военной генеральской форме, но на этот раз не в «скромной» повседневной, а – в парадной, с золотыми погонами и всеми наградами. И всё же, при всей торжественности события, было на душе, скорее, больше грусти, чем радости: как бы не последним оказалось подобное мероприятие – мало, слишком мало людей откликнулось на официальные приглашения, разосланные заблаговременно, за несколько месяцев.
– Ты, Колюха, не переживай, – успокаивал его Талгат Балтабаев, бывший Дылда, а ныне крупный промышленник, один из влиятельнейших бизнесменов Казахстана (генеральный, кстати, спонсор мероприятия). – Лучшие люди всё равно соберутся, кто жив.
– Вот именно, кто жив. Бегемота с Ёлочкой, например, Миху Чечена уже не дождёмся… а все эти Сыщики-Циклопы да Рыжие-Сундуки что-то не очень вдохновляют на веселье.
– Да погоди ты, вспомни, кто прислал телеграммы с обещанием приехать обязательно. Как раз те, кто даже в первый тот раз не явился и отмалчивался все эти годы. Так что, возможно, сюрпризы нас сегодня ожидают неизвестно какие.
– Твои бы, Дылда, слова, да Богу в уши, – улыбнулся наконец-то
Сухоруков.
– Ну, вот и потеплело! – Балтабаев, весело ощерившись, побежал ко входу встречать первых гостей.
С этого момента зал постепенно начал наполняться.
Те, кто бывал на подобных форумах, вряд ли забудут ту волнующую атмосферу, в которой всё происходило. Не видевшиеся десятки лет люди, многие из которых кардинально изменились внешне, мгновенно и безошибочно узнавали друг друга во всё более разрастающейся толпе. Объятия, поцелуи, восклицания, смех, слёзы… Генерал Сухоруков и миллионер Балтабаев сбились с ног, уточняя и дополняя списки прибывших с учётом того, что некоторые приняли решение о явке на форум в последний момент, не успев известить оргкомитет о своём участии. Кто-то по разным причинам вообще не был официально извещён о мероприятии, направившись сюда за компанию с кем-то из друзей, которые приглашение получили. Кто-то прихватил с собой жену или мужа, сына или дочь, а то и всю семью целиком.
Словом, опасения Сухорукова не оправдались: зал, временно переоборудованный из зрительного в банкетный, к торжественному началу форума уже грозил не вместить всех участников. Тем более что это был не главный зал Дома культуры, а малый, который организаторы выбрали, предполагая, что в соответствии с реалиями времени гостей прибудет немного. Всё складывалось наилучшим образом – живых и здоровых интернатских собралось сегодня куда больше, чем ожидалось даже по самым оптимистичным прогнозам.
Пора было начинать… оргкомитет в полном составе направился на сцену к столу президиума.
Но тут весь праздник был чуть не испорчен инцидентом, какие хоть раз, да случаются на больших, к примеру, свадьбах и иных торжествах с употреблением спиртного, и не особо при этом осуждаются в силу их привычности и, по большому счёту, безопасности для окружающих (ну, помутузят друг дружку двое-трое спорщиков, да и утихомирятся за следующей рюмкой). А здесь и подавно допустимо что-то подобное… слишком уж эмоциональное это событие – встреча через много лет не только бывших друзей не разлей вода, но и недругов-антагонистов.
А коль допустимо, то почему бы и не произойти? Ну, и… В глубине зала за соседними столиками, на беду, оказались два давних врага, ненавидевшие друг друга не только во времена совместной работы на интернатском поприще, но и все дальнейшие годы после ухода на пенсию.
Один из них, Роберт Салихович по кличке «Фашист», был дородным степенным мужчиной, холёным, хорошо одетым и с манерами благополучного буржуа. Многие из окружавших его сейчас бывших воспитанников, в том числе и злостный когда-то двоечник Игорь Рыбин по кличке «Налим», с содроганием вспоминали «воспитательные методы» Фашиста.
Секретарь первичной парторганизации школы интерната номер пять Роберт Салихович Салихов прямо противоположную своей коммунистической партийной принадлежности кличку носил, как об этом нетрудно догадаться, заслуженно. Был он жёсток и бескомпромиссен всегда и везде, где дело касалось нарушений дисциплины и порядка. Однажды, например, когда кто-то из разозлившихся на него за что-то, или просто из шалости пацанов четвероклассников – по предположению парторга это были, скорее всего, Рыбин или другой такой же хулиган Богатырёв-Азимов – проколол украденным в учительской шилом шины обоих колёс «фашистского» мотороллера, на котором Роберт Салихович любил прокатиться «с ветерком» по территории интерната, расправы в профилактически-показательных целях не избежал ни один из учеников мужского пола попавшего под подозрение класса. Фашист поочерёдно загонял мальчишек в сырой подвал одного из спальных корпусов, и отвешивал каждому две-три звонкие оплеухи (подобные акции он называл «допросом с пристрастием»). А некоторых, и в первую очередь, конечно, Рыбина и Богатырёва-Азимова, вообще избил до полусмерти. Пощады на этот раз не получили даже авторитетные в глазах преподавательского состава отличник Илюха Сухоруков и ударник-хорошист Карим Умурдзаков.
За соседним с Фашистом столиком сидел тихий, какой-то «пришибленный» бывший учитель истории Иван Оскарович, награждённый в интернате удивительно подходящим его внешности прозвищем «Коленвал». Природа сыграла с Иваном Оскаровичем злую шутку – был он с детства худ и бледен, подслеповат, вследствие чего носил огромные очки с толстенными линзами и дужками, перетянутыми сзади, на костлявом бритом затылке – наверное, чтобы не потерялись ненароком во время ходьбы, – белой резинкой, какие вдевают обычно в трусы. Одно плечо историка было заметно крупнее и выше другого, правая рука длиннее, чем левая, левая нога недоразвита по сравнению с правой, и ходил он как-то боком, натужно хромая-подпрыгивая при этом, особенно если куда-то зачем-то спешил. Чем скорее шаг, тем напряжнее и больше скачки. Здесь даже захудалому острослову придумывать ничего не надо – кличка родилась сама собой.
Любимым занятием Коленвала в свободное от основной работы время было так называемое правдоискательство. Жёлчность его характера удивительным образом сочеталась с обострённым чувством сострадания к постоянно обижаемым интернатским воспитанникам. И он писал…
Писал Иван Оскарович многочисленные гневные жалобы и обращения во все, какие только существовали в стране, инстанции о безобразиях, творимых интернатскими педагогами, и особенно «извергом и изувером» Робертом Салиховичем. Писал часто и много, но… почему-то безрезультатно. Видимо, «инстанциям» не очень интересно было верить измышлениям больного уставшего человека, обозлённо порочащего, в отчаянии от собственной никчёмности и неудачливости, славную педагогическую когорту самого гуманного в мире государства. И, получая раз за разом ничего не значащие бюрократические отписки на свои сообщения, от безысходности Коленвал становился всё более и более жёлчным по характеру, истеричным в поведении, и даже, казалось, более коленчато-кривым внешне. Кстати, и фамилия Ивану Оскаровичу при рождении досталась, словно в насмешку, вполне соответствующей его будущему хобби – Письменко. Над этим совпадением немало потешались как сослуживцы, так и жестокосердные неблагодарные ученики, за права и человеческое достоинство которых Письменко неустанно боролся посредством своей «писанины».
Теперь, через много лет, перед открытием Второго форума интернатовцев, ещё более больной и жалкий, безнадёжно состарившийся Коленвал, сидя за празднично накрытым столом в состоянии уже не самого лёгкого подпития (и когда успел-то?), вперемешку с вином то и дело отправляя в рот сразу по нескольку разных пилюль, вдруг увидел совсем близко от себя своего злейшего врага Фашиста, нагло и несправедливо пребывающего в полном здравии. Фашист мало того что выглядел блестяще, почти не постаревшим, но ещё и с таким смаком уплетал за своим столиком после каждой выпитой рюмки деликатесную закуску, что Коленвала словно взорвало изнутри. Поднявшись со своего места с полным бокалом первой же подвернувшейся под руку жидкости, он подскочил к Роберту Салиховичу и с наслаждением выплеснул содержимое бокала прямо в его сытую, откормленную физиономию. Тут бы Коленвалу и конец… – схватившийся за ближайшую бутылку Фашист непременно размозжил бы ему голову, – да вовремя подоспел Игорь Рыбин, бывший Налим, и осадил своего и коленвалова давнего оппонента крепким ударом кулака по голове.
Расхорохорившихся стариков и буйного Налима быстро урезонили окружающие, разведя всех троих в разные стороны и отправив приводить себя в порядок, кого в туалет, кого – на улицу. И как только инцидент был исчерпан, торжественная часть началась.
Красавец генерал Сухоруков – бывший Академик Колюха, а ныне председательствующий на Втором форуме интернатских воспитанников Николай Николаевич – под аплодисменты зала занял место на трибуне. Постучал непонятно зачем вынутой из нагрудного кармана авторучкой по микрофону, и произнес совсем негромко:
– Ребята… ну, здравствуйте, что ли!
Зал затих. Женщины, да и, украдкой, некоторые мужчины вытирали слёзы.
Какой-то шутник-юморист воскликнул было:
– Здра-жла-тварьщ-гьньрал!!!
Но, не поддержанный остальной массой народа, осёкся.
– Извините, ребят… опять, как и десять лет назад на первом таком нашем форуме, мой братец Илюха задерживается. Но в прошлый раз он не смог явиться по уважительной причине – сердце по дороге прихватило и загремел вместо встречи с нами в больницу. А теперь, – генерал показал залу
трубку мобильного телефона, – всё в порядке. Только что звонил, вот-вот будет, но просил не ждать, начинать без него.
И уже громче, с приличествующей случаю торжественностью в голосе объявил:
– Друзья! Интернатовцы! Разрешите нашу вторую всеазиатскую встречу-форум считать…
И, недоговорив, замер с открытым ртом и расширенными от изумления глазами. Вот, уж, поистине – гром среди ясного неба!
Все присутствующие как по команде повернули головы туда, куда уставился так внезапно онемевший оратор. Мама родная… чего-чего, а этого уж действительно никто из собравшихся не ожидал…
В ярко освещённом проходе широко открытых дверей парадного входа в зал одна за другой появились четыре человеческие фигуры. Сначала в совершеннейшей тишине проехала через порог, и как бы в нерешительности приостановилась дорогая, сверкающая никелем инвалидная коляска с сидящей в ней аристократической внешности женщиной. Женщина эта была облачена в белоснежные, с тонкой позолотой по краям, лёгкие восточные одеяния, невероятно красивая лицом и с не менее красивыми изящными руками, открытыми публике лишь в той мере, какова дозволена законами наиболее ортодоксальных мусульманских стран. Роскошная шаль с изысканным, как и на фрагментах остальной одежды, золотым шитьём скрывала от людских взоров истинный возраст женщины, который помогли бы как-то прояснить седые, но довольно густые длинные волнистые волосы.
Вёл коляску седовласый интеллигентный узбек в тюбетейке и белой рубахе, явление которого народу сразу же вызвало ряд громких восклицаний:
– Карим, забодай тебя комар!
– Умурдзаков, холеру тебе в бок! Неужели ты? Давай сюда, к нам!..
Но и эти возгласы, не поддержанные остальными, быстро затихли. Зал во все глаза таращился на женщину. И многие из этих пар глаз выражали неимоверное удивление: не может быть! Но не массовая же это галлюцинация… но, ведь, действительно, не может этого быть! Боже праведный…
Идеальная, казалось бы, тишина сделалась ещё более глубокой буквально через секунду-другую, когда вслед за этой первой парой на порог ступила ещё одна женщина – ослепительной красоты, и лицом как две капли воды похожая на первую, сидящую в коляске. Но эта была, хотя и в восточного покроя, но более светских одеждах и с непокрытой, вопреки мусульманским обычаям, головой, с дамской сумочкой в открытых по локти руках, со сверкающими драгоценными каменьями на открытой же шее, в ушах и на запястьях.
Мёртвая тишина в зале уступила место лёгкому гулу голосов, звучавших с плавно нарастающей громкостью, но на этот раз – без выкриков и восклицаний. И никто даже не приподнялся с места – сидели как пригвождённые к стульям. Подобная мистика была знакома собравшемуся здесь народу лишь по сентиментальным индийским кинофильмам с далёкими от реальной жизни, мало правдоподобными лирическими сюжетами. Живые сёстры-близнецы, о которых столько лет если и вспоминали, то – как о безусловно погибших.
Начавшееся затягиваться общее остолбенение прервал сам главный сегодняшний оратор. Как взволнованно-обрадованный мальчишка, генерал, покинув трибуну, вихрем сорвался с места и в несколько прыжков очутился у ног женщины-инвалида.
Упав на колени, Николай Николаевич, не в силах выдавить из себя ни слова, молча ткнулся лицом в открывшиеся ему навстречу ладони женщины. Красивая, с лёгкой проседью его шевелюра беззвучно вздрагивала, а женщина одной высвободившейся рукой, с грустно-счастливой улыбкой на устах поглаживала эту шевелюру, мягко разбирая и укладывая поаккуратнее отдельные непослушные, выбивающиеся из общего ряда волоски. Стоявшая рядом женщина, как все уже поняли – близнец сидевшей в инвалидной коляске, прямая как струна, плакала молча, вынув из сумочки и сжимая в руках расшитый нежными узорами носовой платочек. Глаза её, устремлёные в пространство зала, не различали ни одного отдельного лица, не видели даже щедро накрытых столиков. Они были полны слёз не то абсолютного счастья, не то просто расслабленного умиротворения.
Никто из более чем сотни присутствующих, понимая, что за женщины сейчас перед ними, не способен был, как и в далёком детстве много лет назад, различить, кто же здесь Гулька, а кто Динка – похищенные когда-то какими-то негодяями и бесследно исчезнувшие интернатские близняшки Азимовы. И только генерал Сухоруков, сердце которого ошибиться не могло органически, время от времени, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, глухо повторял:
– Динка, Дина… Диночка! Жива, моя хорошая!
При всём этом ни один из находившихся в зале людей, заворожённых происходящим, до поры до времени не обращал внимания на четвёртую фигуру – стоявшего чуть позади остальных троих вновь прибывших, счастливо и не без самодовольства улыбающегося солидного светловолосого мужчину в дорогом костюме и тоже дорогих, явно заграничного производства, роговых очках. Мужчина этот, скрестив на груди руки и наблюдая умными с хитринкой глазами за реакцией зала, явно наслаждался моментом…
И лишь после того, как сначала ошеломлённый, а затем впавший во взволновано-счастливую любовную истому генерал немного успокоился и приподнялся с колен, не отпуская рук женщины-инвалида, а затем позволил себе, наконец, обратить внимание на других троих припоздавших гостей форума, неотличимый от него лицом и статью, только одетый по другому солидный очкарик шагнул из тени вперёд:
– Здорово, братан!
Порывисто, по-мужски, обнялись, сразу после чего генерал промолвил:
– Илюх! Хоть и не виделись мы с тобой чёрт знает, сколько, но надо же ещё и с людьми поздороваться…
– Ну-ну, – с улыбкой отвечал тот, – здоровайся!
Генерал подошёл к стоявшей неподвижно, с влажными глазами красавице, бережно обнял её:
– Гулька…
– Колюха! – зарыдала та, уже не пытаясь сохранять даже хотя бы видимости спокойствия. – Какой ты красивый! А орденов-то! Да звезда Героя! Просто слов нет… И ещё, говорят, многодетный отец-молодец. Троих дочек один, прости… ну, захочешь, потом как-нибудь расскажешь…
Не выпуская из объятий женщину, генерал протянул руку узбеку:
– Карим? Умурдзаков?
– Так точно, он самый, товарищ генерал Колюха!
Обнялись втроём. Сюда же присоединился и солидный в очках. К ним прислонила голову сидящая в коляске. Продолжалось это молчаливое объятие пятерых зрелых людей не то секунды, не то минуты, но за всё это время зал не шелохнулся, не издал ни звука.
Опять первым нарушил общую паузу генерал:
– Ну, пройдёмте в зал…
ПЕРВАЯ ИСКРА
(ретроспектива)
В истинности поэтического вывода-утверждения «любви все возрасты покорны» могла бы поклясться, наверное, преобладающая часть населения земного шара, как в лице миллиардов отдельных личностей, так и от имени великого множества сообществ в виде больших и малых семей, сложившихся в результате явления, которому ещё ни один человек с момента сотворения
мира, будь это гениальный поэт или великий философ, мудрец-учёный семи пядей во лбу, преданный муж, сохранивший верность одной-единственной возлюбленной на протяжении всей своей жизни, или наоборот – прошедший огни и воды легендарный любовник-развратник вроде Казановы6, Дон Жуана7 или Ловеласа8, не сумел дать исчерпывающе точного, неоспоримого определения и объяснения.
Это удивительнейшее из чувств, даримых человеку Творцом Всего Сущего, может вызревать в течение целой жизни, а может и возникнуть в любой момент неожиданно. Может протекать спокойно и легко, нежно до счастливых слёз, а может ворваться в судьбу грубым, животным унижением, тоже до слёз, но слёз горьких. Предметом этого чувства может стать достойный во всех отношениях, идеальный с самых разных точек зрения партнёр, а может – наоборот, согласно ещё одному многажды доказанному жизнью постулату «любовь зла»…
Но при всей его непостижимости есть в этом чувстве моменты или, правильнее назвать, факты, в которых человечество разобралось уже давно: любовь нельзя получить по заказу или подарить кому-то по твоему выбору, её невозможно продать, купить, выменять или выпросить, её не пригласишь в гости и не изгонишь из своего сердца в удобный для тебя момент. Она приходит и уходит независимо от воли и желания человека, подчиняясь чему-то высшему, недоступному для человеческого разума. Она наша ровно настолько по её месту в сердце и столько по времени, насколько позволит это высшее и недоступное. Верующие называют сей феномен просто: дар Божий. Как талант, как наитие, как неожиданно проявившиеся способности ничем
ранее не выделявшихся людей.
Две интернатские парочки – братья-близнецы Илюха с Колюхой Сухоруковы с мужской стороны, и сёстры-близняшки Гулька с Динкой Азимовы с девичьей – явили собой тот счастливейший случай, когда данная небом благодать озарила все четыре юные души одновременно и с равной силой. Произошло это в первый учебный день восьмого класса…
Хотя… был и до этого момент, который мог бы смело претендовать на определение «первая искра», кабы… не был бы безжалостно пресечён на корню. Произошёл тот курьёзный случай двумя годами раньше, ещё в период учёбы близнецов в разных интернатах (девочки учились в одном, их брат Валеджан с Илюхой Сухоруковым в другом, а брат Илюхи Колюха – в третьем). Илюха приехал однажды по приглашению своего приятеля Валеджана к нему в гости на каникулы, и с первого взгляда втрескался, как говорится, по уши сразу в обеих его сестрёнок. В обеих – это, конечно, перебор, но что ему ещё оставалось, если он не отличал одну от другой, и если бы ему была предоставлена возможность выбирать кого-то из них, то вряд ли смог бы это сделать, при всей его врождённой честности и добросовестности?.. В итоге, будучи за такую дерзость битым, и довольно крепко, своим другом – ярым защитником чести сестёр, незадачливый воздыхатель вынужден был надолго выкинуть обеих из головы.
А вот в восьмом…
В те памятные годы происходила некоторая пертурбация в системе узбекских высших и средних специальных учебных заведений. Открывалось немало новых техникумов и провинциальных отделений столичных вузов сельскохозяйственной направленности, которые, видимо, ввиду нехватки вновь отстроенных базовых комплексов, в спешном порядке располагались на месте спешно же закрываемых интернатов и прочих подобных учреждений. Наверное, государству в ту пору нужнее была подготовка дополнительного отряда квалифицированных кадров для хлопководства – стратегической отрасли народного хозяйства республики, нежели избыток школ-интернатов, кои, поужав в общеколичественном отношении, можно по средней численности учащихся немного и уплотнить.
Таким образом, в результате вынужденного доукомплектования уцелевших после этой самой пертурбации (слово-то, какое придумали – не сразу и выговоришь правильно…) интернатов и стали учиться вместе разлучённые ранее между собой братья Сухоруковы и трое Азимовых.
То был счастливейший год жизни для всех пятерых, и в первую очередь для тех из них, кому прежде довелось учиться в заведениях, далёких от соответствия понятию «райский уголок». Например – для Колюхи, прошедшего, – иначе не назовёшь, – школу выживания в широко, оказывается, известном своими суровыми нравами «тринадцатом» интернате. Или – для Колюхи с Валеджаном-Валеркой, прошедших вряд ли менее жёсткую школу в школе-интернате номер восемь, где даже питьевая вода была привозная, не очень чистая, не говоря уже о кухне. Кухня эта, к слову сказать, надолго оставила в их памяти, кроме всего прочего, и такую картину: толпа мальчишек и девчонок, улучив в перерывах между школьными занятиями или внеклассными развлечениями момент, атаковала в столовой раздаточную стойку с мольбами:
– Тёть Ва-аль, хлеба дайте!
Единственная сердобольная из поваров интерната тётя Валя в свои рабочие смены допускала заметный перерасход хлеба, не только без ограничений раздавая его просящим, но и позволяя им поджаривать кусочки на большой электроплите кухни. За что и была, в конце концов, уволена.
Нет, не голодными были для страны эти годы. Чего-чего, а хлеба в Советском Союзе было тогда в избытке. Просто, во многих, если не во всех, детских учреждениях всегда была масса внелимитных едоков – практически весь педагогический, административный и хозяйственно-технический персонал, питающийся, естественно, за счёт едоков законных, то есть детей. Но если детей можно объедать и всячески обделять безнаказанно, то с персоналом, особенно руководящим, шутки плохи. Попробуй, недодай директору либо завучу того, что по неразумной щедрости иных добрячков раздаётся зазря детворе!
Здесь же, где Гульке с Динкой Азимовым посчастливилось учиться с самого начала их интернатской жизни – с четвёртого класса, всё было по-другому. О рукоприкладстве со стороны преподавательского состава в этом благополучном во всех отношениях учебно-воспитательном заведении не то что вести речь, а и подумать было бы странным. В столовой с цветами в горшках на подоконниках и красивыми живописными картинами на стенах многие переведённые из других интернатов впервые, наверное, в жизни отведали по-настоящему вкусную пищу. Да ещё и вдоволь!..
А на уроках новички поражались интеллигентным обращением к ним учителей на «вы», как к взрослым. Никаких тебе издевательских насмешек, оскорблений-унижений, побоев. Сказка! И это всего за какую-то сотню километров от «Восьмого» и «Тринадцатого» интернатов.
Да-а… не всё, значит, в этом мире так мрачно, как думалось. Есть и светлые места, есть и справедливость. А такие недоразумения, как «Восьмой» и «Тринадцатый» – уверены были осчастливленные выходцы из этих «недоразумений», радуясь прекрасной, в противоположность пережитому в недавнем прошлом, новой реалии, – когда-нибудь совсем отомрут, канут в прошлое и, если останутся в чьей-то из интернатских памяти, то лишь – как страшный сон. Иначе и быть не может в такой великой, согласно написанному в школьных учебниках и на развешенных по улицам плакатах, лучшей на свете стране, строящей коммунизм нашей
великой Родине – СССР.
Но ещё больше, чем хорошая столовая и вежливые учителя, очаровала новеньких в корне отличающаяся от их прежней внеклассная, досуговая жизнь этого интерната, который жаргонным словечком «инкубатор» и называть-то было неловко. Спортивная жизнь, например, к восторгу сильного, здорового Валерки Богатырёва-Азимова и закалённых с пелёнок сибиряков Сухоруковых, била здесь ключом. Особым почётом у ребят пользовался «король спорта» футбол. И если там, в прошлых «инкубаторах», навешиваемые всем и каждому клички носили чаще всего обидный характер и, произнесённые вслух в глаза, расценивались как личное оскорбление, то тут было по-другому. С достоинством носили пацаны прозвища, производные от имён величайших советских мастеров футбола: если ты Эдик – ради Бога, зовись, в честь легендарного нападающего, Эдуардом Стрельцовым, если Ёська – будь Иосифом Сабо, а коль по метрикам Лёва, да ты ещё и умеешь хоть чуть-чуть ловить мяч, летящий в футбольные ворота, гордись прозвищем Лев Яшин… Лучший же футболист интерната традиционно прозывался – Пеле, и был самой популярной здесь личностью. Кличка эта, подобно переходящему призу, примерно раз в учебном году присваивалась тому, кто добивался лучших результатов в игре. Правда, за ту или иную «футбольную» кличку, бывало, спорили, а то и дрались, но, что ж, мальчишеская потасовка – явление вполне рядовое даже в таких мирных учебно-воспитательных заведениях, как это.
У девчонок был свой «король», то есть, «королева спорта» – гимнастика. У одних художественная, у других – спортивная. Хотя спортивная гимнастика давно полюбилась в равной степени и мальчишкам. Один только турник чего стоил. Не подтянуться на нём десяток раз или около того было постыдно для любого неувечного пацана, особенно в классах постарше. Не все, конечно, могли похвастать такими результатами, как, например, те же Богатырёв-Азимов и Сухоруковы, но стремилось большинство.
Немалой популярностью пользовались здесь ещё баскетбол и волейбол,
вольная борьба (здешний физрук был перворазрядником по этому виду спорта, и успешно популяризировал его среди интернатских), настольный теннис, называемый в крупных городах на заграничный манер – «пинг-понгом»… Короче говоря, пребывать в хорошей спортивной форме считалось в этом интернате чем-то вроде важнейшего пункта кодекса чести.
Для желающих и способных заняться музыкой или иным изящным искусством существовала здесь творческая студия. Баянист, гитарист, и даже пианист не являлись диковинкой для остальных, и исполнение ими во всеуслышание своих опусов было для интернатских делом если и не скучно-обыденным, то, во всяком случае – привычно-повседневным. А сколько сценических пьес ставилось не хуже чем в настоящем театре!
Однако, к истинно элитному внеклассному делу, стоявшему выше всего перечисленного, поскольку требовало это дело не просто способностей и трудолюбия, а – способностей неординарных и трудолюбия недюжинного, приобщиться сумела не очень многочисленная группа учеников, в которую входили уже четыре года, начиная с четвёртого класса, близняшки Гульнара с Динарой. Группа эта в начале нынешнего учебного года удачно пополнилась ещё тремя одарёнными от природы подростками, сумевшими скоро стать её неотъемлемой частью. Из этих троих сначала сюда вошли братья-близнецы Илюха и Колюха Сухоруковы, носившие с подачи некоторых дружков Колюхи, переведённых вместе с ним сюда из его прежнего интерната, общую кличку «Академики» (Колюха-то имел её уже давно, а здесь она распространилась и на его брата, сразу затмив ранее им носимую тоже не обидную, но всё же хоть чуть, да менее солидную – «Профессор». Возражать не стали, ведь оба были отличниками, а «Академики» для отличников – не худший вариант из возможных: одного отличника, например, прозвали «Пятачком» из-за того, что только так он называл свою любимую отличную оценку; но «Пятачком»-то можно дразнить и человека, внешне схожего, например, с поросёнком…)
О кличке, с кратким экскурсом в историю её происхождения, мы
упомянули потому лишь, что к следующему персонажу, вошедшему вслед за Академиками в здешнюю творческую группу, никакие клички (нонсенс для такой специфической подростковой среды как интернатская) не прилипали никогда. И гадать не надо, кто это. Конечно же – хулиганистый и далеко не бездарный, как оказалось, в искусствах, Азимов, настойчиво запросившийся сюда, сгорая от братской ревности к любым возможным поползновениям на честь сестёр в отсутствие его непосредственного безотрывного пригляда.
