Литтмегалина
Год дурака
Глава 15: Мудрость Софии
Разумеется, дальше двух метров я не ушла. Кто бы ушел, услышав такое?
– Вот как? – развернувшись, я уставилась на него со смесью любопытства и презрения. – Мой отец умер много лет назад. А вы, рискну предположить, живы.
– Так я и был жив все это время.
– Вы даже не похожи на него.
– Но я твой отец, – вид у него стал как у побитой собаки, смотреть противно. – С чего мне тебя обманывать?
– Вот это мне и хотелось бы узнать. Как же так получилось, мой дорогой папочка, что вы куда-то провалились на долгие годы? Давай, объясняйся, мне интересно, как ты вывернешься.
– Я ушел от твоей матери, когда тебе было четыре года. Соня, неужели ты совсем не помнишь меня?
– Вас? Я помню другого человека! И никто не уходил от моей матери! – (От такой женщины разве что уползешь с переломанным хребтом, и то если повезет). – И вообще, разве вы летчик?
– Летчик? – растерялся он. – Почему летчик?
– Потому что мой отец был летчик! И красавец! И герой! И пальцы у него были музыкальные! Вам далеко до него!
– Неужели Галька так промыла тебе мозги? Вот стерва! – возмутился мой мнимый папочка, сжимая кулаки.
– Эй, полегче! Вы оскорбляете мою мать! Вы не имеете права так говорить… даже если это и правда. И откуда вы знаете, как ее зовут? И как меня зовут?
– Соня, у тебя есть его фотография?
– Папина?
– Да, летчика.
У меня была фотография. В кошельке. Фотографию мне сунула мама, и я убрала ее за календарик. Нечего папе пялиться на меня, как будто я разочарование всей его жизни.
– Вот.
Он глянул, и его брови поползли к кромке волос.
– Так это ж Валерка!
– Нет, его звали Анатолий.
– Анатолий – это я. А это Валерка. Он с нами в Техунивере учился. И не был он никаким летчиком. Он просто модельки самолетов коллекционировал.
Все это у меня в голове не укладывалось. Тем более сегодня. Слишком много событий на одну мою бедную голову.
– Но я же видела его на фотографиях вместе с мамой.
– Так они дружили. То есть приятельствовали. Чего уж там, она за ним бегала, пока он не женился и не уехал на Север. Он до сих в Норильске живет. Слушай, ты помнишь Барби? Я ездил в командировку в Москву и купил тебе настоящую Барби. Как в рекламе. Это был подарок тебе на пятилетие.
– О настоящей Барби я могла только мечтать. Потому что ее у меня никогда не было. Только китайская Санди. Зато три штуки.
– А книжки? Книжки-то она тебе передавала? Тебе всегда нравились книги… Я покупал их стопками. «Алиса в Стране Чудес», Кир Булычев, помнишь?
– На «Алису» я себе сама накопила. А Булычева я не читала в детстве.
Лицо Анатолия потемнело.
– Но рюкзак-то она не могла выбросить. Ты должна была пойти с ним в первый класс. Такой розовый. Со светоотражающими полосами. На нем была нарисована…
– Принцесса, – выдохнула я.
– Точно. Ты помнишь?
Снег падал и таял на наших лицах, отчего казалось, что мы плачем. Но мы, конечно, не плакали. Мы были в полном обалдении от вскрывшихся обстоятельств.
– Но почему… после того, как вы бросили нас…
– Я бросил ее, – перебил он. – Я не собирался бросать тебя. Но после этого обнаружил, что она готова превратить в ад и мое, и твое существование, если я продолжу видеться с тобой. И своего добилась: постепенно наше общение сошло к нулю. Она даже не передавала тебе мои подарки! Ты помнишь, как это было? Как она кричала на меня, и ты плакала?
– Не помню, – ответила я и потерла виски, чувствуя внезапно начавшуюся головную боль. Хотя что в действительности я помнила? Только байки о мифическом трагически погибшем отце, которые мои мать пересказывала снова и снова. Но за ними клубился туман, такой плотный, что мог скрывать все, что угодно.
– Я передавал деньги на твое воспитание. Хотя бы это я мог сделать. Деньги – единственное, что она брала от меня с готовностью.
– Но потом… когда я стала взрослая… почему ты не попытался связаться со мной?
– Я пытался! Я звонил тебе! Когда тебе было тринадцать… и четырнадцать… и пятнадцать… «Я твой папа», – говорил я тебе. А ты кричала на меня: «Я тебя ненавижу! Не звони мне больше!» И я подумал, что заслужил этого, ведь я был виноват перед тобой.
– Но… черт! Это из-за одноклассников! Они постоянно названивали мне и несли всякую чушь, меняя голоса! Я думала, это они балуются!
– Их глупые развлечения стоили нам в итоге многих лет общения, – грустно резюмировал отец.
– А потом? Почему ты снова решил попытаться? Почему начал преследовать меня?
– После тех неудачных телефонных разговоров я отступил. Я решил, что ты справишься без меня. Постепенно я привык к мысли, что не нужен тебе. Ты выросла, и я надеялся, что у тебя все в порядке… или, может, мне было удобно так считать. А потом я увидел ту передачу, «Большая терка» с Монаховым… давно, еще летом… и понял, что ты несчастлива.
– И промедлил аж до зимы.
– Да, – виновато сознался он. – Потому что мне было… страшно.
С одной стороны, его трусость злила. С другой стороны, я вдруг узнала в его нерешительности себя, и мне стало легче.
– Я позвонил твоей матери. Но ты давно не жила в той квартире, и Галя отказалась дать мне твой новый адрес. Тогда я начал караулить тебя поблизости, ожидая, что ты придешь навестить ее. Так и произошло. Постепенно я разузнал все, что мне нужно, но продолжал следить. Потому что…
– Все еще не решался подойти.
Он поежился.
– Именно. Я боялся, что ты ненавидишь меня.
– Знаешь, сейчас я должна идти. Запиши мой номер телефона… и мне напиши свой. Хотелось бы встретиться в другом месте… и в другой день.
– Соня…
– Да?
Его голова была низко опущена.
– За те пять лет, что мы прожили вместе с твоей матерью, я никогда не был достаточно хорош для нее. Это было очень тяжело.
– Я знаю. Я прожила с ней двадцать четыре года.
Я сама не ведала, что в моей улыбке. Осуждение, сочувствие или же только грусть. Я подумаю обо всем этом завтра, как Скарлетт О'Хара. А сейчас я пойду.
К тому времени, как я добралась до квартиры матери, я раскалилась от ярости так, что снег таял в радиусе трех метров от меня. Вспомнив, что застать врага врасплох – залог победы, я не стала деликатничать и от души заколотила в дверь ногой.
– Это что за номер? – открыв дверь, рявкнула мама, но я влетела в квартиру, даже не глянув на нее.
– Где фотографии?
– Может, соизволишь сначала поздороваться?
– Здравствуй, мама. Нас ждет долгий и неприятный разговор. Так где фотографии?
– Какие фотографии?
– Свадебные фотографии! Семейные фотографии! Любые, способные доказать, что человек, которого ты называешь моим отцом, имел к нам хоть какое-то отношение! – теперь настала моя очередь тыкать пальцем в портрет, в который до этого так долго тыкали носом меня.
Мама застыла, как будто бы в растерянности, но я заметила мелькнувшее в ее глазах выражение: началось. Она ждала этого дня. Она понимала, что он придет.
– Зачем они тебе сейчас? Что-то случилось? – тем не менее осведомилась она.
– Я изменила Ярославу с Эриком, решила бросить Ярослава и узнала, что он изменяет мне с офисной уборщицей. Не систематически, а непосредственно в тот момент. Поэтому, к счастью, мы расстались хорошо. Потом я пошла к Эрику, но к нему вернулась бывшая женушка, вот незадача. Таким образом, я осталась без мужика и затем встретила моего вроде как родного папочку, уверяющего, что ты двадцать шесть лет пудришь мне мозги! А так ничего не случилось, мама! День как день!
– Зачем ты Ярослава бросила? Все мужчины изменяют, у них природа такая. А он директор, холеный, богатый! Ты что, с луны свалилась?
– Да, и, наконец, стою ногами на земле. Какое приятное, подзабытое ощущение, – я стряхнула с себя шубу.
– Он тебе позволит шубу оставить?
– Мама! – возмутилась я. – Это последнее, что меня сейчас беспокоит!
– А кольцо? Ты должна забрать его! Оно твое. В худшем случае ты сможешь его продать.
Про себя я отметила, что обязательно верну шубу. Кольцо с топазом я оставила на тумбочке возле кровати. Ярослав еще и мою квартиру проплатил на три месяца вперед… я рассчитаюсь с ним, обязательно, только разберусь со всем, заработаю денег… ах, еще и работу новую искать! Голова лопается!
Игнорируя бабушку и ее пространную речь про пироги с картошкой, я вошла в гостиную и бешено заозиралась, как будто еще рассчитывала что-то найти.
– Где они? Предоставить доказательства в твоих интересах, мама.
Мама покосилась на бабушку.
– Хоть супчика съешь, – сказала бабушка.
«Неужели бабушка всегда была такой? Рыхлой и жирной? Зацикленной на еде? Задействующей свой мозг только для того, чтобы запоминать героев сериалов? – в раздражении подумала я. – Ах, нет, я помню ту стройную девушку на старых фотографиях…»
– Ты знаешь, нет фотографий, – «припомнила» вдруг мама. – Представь себе, еще когда мы жили в общежитии, у нас была ужасная соседка наверху, и однажды она так залила нас…
– …что все фотографии уплыли вон из квартиры и вместе с потоком впали в какое-нибудь море, – мрачно закончила я.
Я перешла в кухню (мама тенью следовала за мной, позади кралась бабушка), встала на табуретку и сняла со стены рамку с фотографией. Отец здесь был молодой, кожа так и сияла. Пытаясь помешать мне, мама бросилась на меня как регбист, но я умудрилась устоять и, расковыряв рамку, достала фото. «Валерий Одоевский, – гласила надпись на обороте. – Выпуск 1980 года, инженерный факультет». Это была фотография из выпускного альбома.
– Вот ты стерва, – громко произнесла я, не в силах подобрать других слов. – Он не только не мой отец, но даже, блин, и не летчик!
– Чего? – у бабушки был такой вид, как будто ее трехнедельным пирогом по голове стукнули. – Галя, ты что, родила Соню от другого мужчины?
– Она была замужем за другим мужчиной! – в сердцах выкрикнула я.
– Тихо, – зашипела мать, но бабушка уже спикировала на нее.
– Что же это, дочь моя, значит? Ты мне врала, что ли?
Между ними завязалась бурная перепалка. Я присела на край стола и безучастно наблюдала. Они столько раз объединялись против меня, вот пусть теперь друг с другом повоюют.
– Как я могла тебе сказать! – завизжала мама. – Ты меня поедом ела, поедом! Все тебе было не так и не эдак! Ты мне житья бы не дала, узнав, какой у меня муж!
– А я-то думала, почему как не соберусь к вам, вы то уезжаете, то грипп у вас…
Наконец бабушка демонстративно схватилась за сердце и отползла на диван в комнату пить валерьянку. Я была рада, что ее ипохондрия перевесила ее любопытство и теперь я могу поговорить с матерью наедине.
– Ну что, ты довольна? – набросилась она на меня, после боя с бабушкой вся покрытая красными пятнами. Как будто это я виновата в ее интригах! – Набросилась на мать! И с чего: мужик ей на улице сказал!
– Но его слова оказались правдой!
– Не важно, – она убрала со лба мокрую прядь, мрачная, как туча. Впервые в жизни я видела мать настолько выведенной из душевного равновесия.
– Он так на меня похож, то есть я на него, – вздохнула я. – Такая же рохля. Мама, как ты могла так со мной поступить?
– Чего? Как я с тобой поступила? – взвилась она. – Да ты не знаешь, от чего я спасла тебя! Неудачник! Слабак! Инженеришка паршивый! Сидел на половине ставки и ждал сокращения! Ничего не мог для семьи выбить! Если б я муку да картошку не добывала через знакомых, мы бы загнулись от голода! Плевать ему было и на тебя, и на меня!
– Но ты не должна была решать за меня, нужен мне такой отец или нет! И я хотела Барби! А ты выбросила ее! И мои книги ты тоже выбрасывала!
– Не говори мне, что я должна, чего не должна! Мать всегда права!
– Нет, ты не всегда права! – завизжала я. – Ты вышла замуж за человека, которого считала недостойным себя, может быть потому, что не знала, будет ли еще у тебя шанс! А когда он собрал остатки воли и сбежал от тебя, ты наврала всем с три короба! И не говори мне, что это правильно, мама!
– Ты бы переживала, что твои родители разведены.
– А ты думаешь, я не переживала, все свое детство выслушивая истории, каким чудесным был мой папаня, пока не отбросил копыта?
– Я хотела, чтобы ты гордилась отцом!
– Нет, мама, ты хотела, чтобы я верила, что ты успешная женщина, – сказала я, и она отшатнулась от меня, как будто я ее ударила. – Так и получилось, – продолжила я, игнорируя уязвленное выражение в ее глазах. – Хотя у тебя не было блестящего мужчины в настоящем, он был у тебя в прошлом, о чем ты не давала забыть никому вокруг и, главным образом, мне. Рядом с тобой я чувствовала себя неудачницей. Но это то, к чему ты стремилась, да, мама?
Она молчала. Воспоминания вдруг хлынули в мою голову, как будто открылись шлюзы. Пока еще слишком хаотичные и обрывочные, но я вспомнила отца. Как он принес мне настоящего живого ежика с колкими иглами, чей животик я все пыталась потрогать, а ежик сворачивался в клубок. Как мы с папой учились печь печенюшки, и мама ворчала, что на кухне бардак. Как отец ушел, хлопнув дверью, а она плакала, сидя на краю ванны, а когда я спросила, почему, ответила: «Что ты можешь понять? Ты же еще маленькая».
– Ты бы ни за что не призналась, что тебя бросили, тем более такой слизняк. Ты бы не выдержала такого унижения. Это событие полностью обесценило тебя в собственных глазах. Все последующие годы ты отчаянно старалась поднять свой статус.
Мама помотала головой.
– Ты не понимаешь. Бабушка тогда еще жила в деревне, но и оттуда она меня доставала. Женщина, которая не смогла удержать мужа, – ничтожество в ее глазах, она извела бы меня. Вот вдова – другое дело.
– Едва ли ты начала всю эту ложь после развода. Даже если бабушка так и не встретилась с моим отцом, наверняка она расспрашивала о нем по телефону, его работе, делах. Ты говорила ей правду?
Мать отвернулась к окну.
– Я не могла позволить ей унижать меня, не хотела выслушивать комментарии о моих неудачах с мужем. Ну а потом… К тому же люди в то время были другие. Вдова вызывала сочувствие, но на брошенную женщину смотрели косо.
– Люди были такие же, как сейчас. Дело не в них. Это ты осуждала себя, ты ценила себя лишь настолько, насколько тебя ценит мужчина. Как будто сама по себе ты ничто. Почему, мама, почему ты не любила, не уважала себя?
– Я себя не любила? – возмутилась она. Даже ноздри раздулись от гнева. – Это Валера не любил и не уважал меня! Он должен был жениться на мне! А не на этой… этой Машке…
– Мама, ты изменяла с ним папе?
Она уставилась в окно с таким интересом, будто там слон гарцевал на канате.
– Понятно. У вас вообще ничего не было.
– Потому что он был слеп.
В беспокойстве я начала нарезать круги по тесной кухне.
– Я вспоминаю бабушку… когда дед был еще жив. Как он ходил по деревне пьяный и позорил ее, возвращался домой за полночь, а она встречала его с ужином и графином водки. А ведь до свадьбы он капли в рот не брал, она сама говорила. Она готова была сделать его пьяницей, чтобы привязать к себе.
– Глупости. Ты ни дня не работала по специальности. Так с чего сейчас начала строить из себя психолога?
– А история с моей прабабкой? Она позволяла прадеду держать в их доме его племянницу, которая на самом деле не была ему племянницей! А моя прапрабабушка? И прапрапрабабушка? На что они были готовы пойти ради мужчины? Да я сама хороша! Год скакала как блоха, все искала жениха! Собрала кретинов со всей округи, и они трепали мне нервы! И в итоге осталась ни с чем! Мама, что мы творим? Мы совсем спятили! Мы не занимаемся собой. Мы перестали видеть себя как мыслящую единицу. Мы существуем, если мы с кем-то! Но в одиночестве… нас почти что нет.
– Женщина должна быть рядом с мужчиной. Про одинокую и счастливую – это все глупые сказочки, придуманные дурнушками и американскими феминистками.
– Мама… ты даже не понимаешь, что я хочу тебе сказать. Женщина должна оставаться собой. Ценить собственную личность. Не терять ее.
Она смотрела на меня возмущенным, лишенным и тени мысли взглядом. У меня поникли плечи.
– Достаточно на сегодня. Мне нужно уехать. Привести голову в порядок.
– А работа?
– Я ушла с работы.
– Когда?
– Вот в эту секунду.
– Это что еще за выверты? Ты думаешь о последствиях? – она схватила меня за руку, но я вырвалась.
– Мама, не трогай меня. Я на тебя очень зла. Наверное, я тебе давно должна была это сказать. Конечно, мы помиримся… но не раньше, чем ты пересмотришь свое отношение ко мне, – я торопливо набросила на себя шубу.
– Куда ты? – крикнула она мне за дверь.
– В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!
– Нет у тебя никакой тетки!
Кто знает. С моей матерью нельзя быть уверенной…
Пожалуй, насчет Саратова я немного погорячилась. Денег с собой у меня наскребалось только на билет в один конец. Мне, конечно, хотелось сбежать ото всех, но не настолько же радикально. Поэтому, подумав, я решила направиться в деревню с прилипчивым названием Репьевка, где раньше жила моя бабушка. Далеко не Саратов, зато та еще глушь. У бабушки остался там дом. Когда она уже переехала в город, мы иногда ездили в деревню, но последний раз это было лет пятнадцать назад. Наверное, дом обветшал, но вряд ли настолько, что в нем невозможно жить. А ключ? Ладно, пролезу в окно, что уж мне теперь.
Прямой автобус до Репьевки не шел. «Лет пять назад отменили, – объяснила кассирша на автовокзале. – Непопулярный рейс». Пришлось брать билет до Мирного, откуда вроде как можно добраться маршруткой. Ближайший автобус в пять тридцать утра, эх. Возвращаться домой не хотелось. Мать начнет названивать, а Эрик… придушу, если увижу. Или сяду перед ним и начну рыдать, что еще хуже.
Нет, так нельзя. Я не могу просто взять и уехать, без смены белья, без зубной щетки, без зарядника для телефона, наконец, и все потому, что боюсь столкнуться с изменником, живущим по соседству! Я объяснила себе, что это трусливо и вообще неправильно, после чего села на жесткое сиденье и поняла, что до приезда автобуса с места не сдвинусь.
Несколько подозрительных граждан тоже устраивались на ночлег, но были изгнаны полицейским. Он покосился на меня, но я была женщина и трезвая, и меня оставили в покое. Я надеялась, что мне удастся уснуть, но сна не было ни в одном глазу. Таким образом, самый ужасный день в моей жизни продолжился. Я прогоняла мысли об Эрике, но они настойчиво стучались в мою голову. На фоне возвращения его женушки даже история с фальшивым отцом не казалась такой шокирующей. Как он мог! Уверял, что она не интересует его, но стоило ей поманить пальчиком, и… хотя, конечно, она мать его ребенка.
Я категорично решила не плакать, но в горле ощущалась предательская соль. В сердцах я отправила Эрику эсэмэску: «Я бросила Ярослава. И тебя тоже. Не звони мне», сказала себе, что ответ мне безразличен и выключила телефон. Потом включила и начала ждать. Но ответа не было. Он молчал! Я отвергла ради него Ярослава, порвав все струны в моем сердце, а он тем временем слинял втихую к другой бабе! Я снова выключила и включила телефон – вдруг завис? Но ответа не было. Да чтоб твой Роботрон сломался!
К двум ночи меня охватил гнев. Я была так зла, что мне не сиделось на месте. Я вышла наружу и начала ходить по платформе. Мое лицо замерзло и пальцы сводило от холода, но я продолжала метаться, как тигр в клетке. Мобильник пищит! Замирая в тревожном ожидании, я нажала на кнопку… «Друзья всегда рядом, с Вашим мобильным оператором!» – бросилось на меня сообщение, и с диким животным вскриком я зашвырнула телефон в темноту. Он ухнул мимо платформы и беззвучно провалился в снег.
И я вдруг поняла, что осталась совсем одна. Нити порваны. У моего любимого новая старая жена. Деструктор, наверное, безумно счастлив, ведь его мамочка вернулась. Они будут счастливы без меня. Я буду несчастна без них. Словно сюжет страшного сна, но это произошло со мной в действительности. Просто в голове не укладывалось. Как я буду без Эрика? Без его улыбки? Заботы? Любви?
В пять тридцать, опухшая от слез, я села на автобус. За окном висело темное марево, начавшее светлеть только к концу трехчасовой поездки.
В Мирном я расспросила сонных прохожих и услышала, что ходит до Репьевки какая-то маршрутка, но редко, а посему, чтобы не тратить зря время, мне лучше отправиться пешком. Всего-то два часа спокойным шагом – и я на месте. Легко сказать. Решив, что хуже мне уже не будет, я устремилась в путь. На середине дороги повалил мокрый снег, но и без того я уже поняла, что была не права. Сонная и голодная, я быстро растратила силы. Можно предположить, что, доковыляв до деревни, я нашла бабушкин дом и все стало хорошо, но когда мне так везло?
В деревне, стеная и охая добравшись до конца улицы, где, как я смутно помнила, находился бабушкин дом, я обнаружила, что никакого дома уже нет. Просто ровный слой снега на месте, где он стоял раньше. Я понадеялась, что что-то перепутала. Но вот береза, знакомая с детства. А вон остатки бабушкиного сарая. Осознав свое положение, я села в сугроб и зарыдала.
– Что ты, милая, плачешь? – услышала я вдруг и, подняв глаза, увидела старушку с ведерком.
Хоть и говорят, что женщина с пустым ведром не к добру, но эта на вид была чисто престарелый ангелочек. Сквозь увеличивающие стекла очков ее глаза казались огромными, как у совы.
– Я из города приехала… пожить… в доме б-бабушки… а его здесь нет!
– Конечно, нету. Их же пять домов сгорело лет десять тому назад. Остальные отстроились. Кто в город не уехал, конечно.
– Я не могу уехать в город! – страдальчески вскричала я. Мое отчаянье многократно усугублялось тем фактом, что перед этим мне придется прошагать весь путь обратно до Мирного.
Бабушка задумалась, теребя платочек.
– А знаешь что, доченька, – вкрадчиво начала она. – Живу я одна. Думаю иногда: кто бы помог мне – тарелочку помыть, платочек погладить. Как бы было хорошо. Жили бы душа в душу.
Я удивленно раскрыла на нее глаза.
– Вы позволите мне пожить у вас?
– Немного помощи – все, что мне нужно. Баба Феня меня зовут.
– Соня.
Пораженная своим везением, я побрела за ней.
Жила баба Феня неплохо – большой сад, двухэтажный дом с пристройками, гараж, где ее внуки ставили машины, навещая ее.
– Попьем чаю с печеньками…
– О, вы так добры, – меня буквально трясло от благодарности. Я снова была готова залиться слезами, но теперь слезами счастья.
– Вешай свою шубку сюда… Что ты, без вещей? Сбежала, что ли? Несчастье какое случилось?
Пока я размышляла, стоит ли пересказывать ей события, в которых низкий уровень морали продемонстрировали я, Ярослав, Эрик, моя мама и наверняка кто-то еще, старушка уже отвлеклась:
– Пойдем, мое хозяйство посмотришь.
«Вот оно, русское радушие, которым так славятся наши люди», – подумала я, следуя за ней.
– Вот здесь у меня свинки живут. Немного свинок. Десять голов всего.
Я посмотрела на свиней. Свиньи на меня. По мне так их было чересчур много.
– Вот здесь мои курочки.
Курицы апатично клевали пшено с дощатого пола курятника. Оглядывая свой гарем, важно расхаживал петух.
– Ты с ним осторожнее, – предупредила баба Феня. – А то глаз выклюет.
– Прямо выклюет? – встревожилась я.
– Или нос оттяпает.
Все это настораживало, но я понадеялась, что я не часто буду контактировать с курами. Вот платочки погладить – это сколько угодно. Или тарелочку помыть. С этим я справлюсь.
– А вот кролики.
– Кролики!
Кролики были милые, кролики мне понравились. Они так забавно возились в своих пахнущих сеном клетках. Но здесь начались настораживающие моменты. Для начала баба Феня ухватила черно-белого за уши и вытащила его из клетки с нестарушечьей силой.
– Смотри, какой жирный кроль. Потушим его скоро.
– Вы их едите? – я в ужасе уставилась на нее.
– Не в шашки же с ними играть.
Я перевела взгляд на кроликов. Они были такие пушистенькие, ушастенькие, играли друг с другом. Как можно видеть их каждый день, а потом сожрать и не подавиться? Кошмар какой-то. Я бы не смогла съесть животное, которое до этого погладила. Я бы захлебнулась слезами прежде, чем проглотила хоть кусочек.
– Вот сучка, погрызла-таки еще одного! Всех сожрала, тварь прожорливая! Последний остался!
– Кого сожрала? – ужаснулась я.
– Крольчат, конечно!
– КРОЛЬЧИХИ ПОЖИРАЮТ КОЛЬЧАТ?! – я в ужасе закрыла рот ладонью.
– Еще как жрут, только за ушами трещит! – баба Феня извлекла из клетки пушистый трупик убиенного крольчонка и небрежно бросила его в мешок с мусором.
Я посмотрела на единственного уцелевшего малыша. Он был беленький, с одним серым пятнышком на спинке. Какой чудесный розовый носик. Неужели все его братишки и сестренки погибли? Я перевела взгляд на крольчиху. Она была черная и выглядела… сытой. Меня передернуло от отвращения. Крольчиха вдруг подпрыгнула, грузно опускаясь возле крольчонка. Крольчонок шустро отскочил от нее.
– Скачи-скачи, пока жив, – хладнокровно посоветовала баба Феня.
– Надо что-то делать! – воскликнула я. – Мы не можем оставить его с этой… каннибалкой! Надо отдать его другой крольчихе, нормальной!
– Да если его родная мать сожрать пытается, чужая вернее съест. Запах выдаст, что не свой, – резонно возразила баба Феня.
Подавленная ужасами из жизни кроликов, я проследовала в коровник. Коровы мне не понравились. Они были большие, не очень чистые, и смотрели на меня без всякого выражения. А вот нежный, большеглазый теленок был крайне мил. Баба Феня сказала, что родился он совсем недавно, но уже стоял на своих хрупких тонких ножках.
– Вы его есть не собираетесь? – на всякий случай уточнила я.
– Это телка. Посмотрю еще, как молоко будет давать.
Бедная малышка. Жестокая эксплуатация. Но нам не лучше в наших офисах.
– Можно я ее поглажу? Корова не рассердится?
– Погладь, погладь.
Я коснулась шелковистого носа, и телочка испуганно отпрянула.
– Не бойся, маленькая, я тебя не обижу.
– А теперь с другой стороны потри, – предложила баба Феня.
– Что?
– Молозива перепила, пожадничала, теперь понос у нее, – баба Феня протянула мне щетку и ведерко с водой. – Вся задница в дерьме. Что, не чуешь?
На фоне благоухающего навозом коровника учуять чьи-то проблемы с кишечником было проблематично. Я покорно взяла щетку и ведерко, но после-таки впала в истерику:
– Как ее мыть? Я… я не могу! Послушайте, у меня даже собственных детей нет! Я не знаю, как это делать!
– Вот, потренируйся. Потом я тебе быка покажу. Может, он на коровах объяснит тебе, как ***ться.
Я захлопала глазами. Она это сказала? Она действительно это сказала? Или мои уши меня обманывают? А если это не уши, то что с этой старушенцией?
Содрогаясь от отвращения, я счищала со шкуры животного жидкий помет и раздумывала, так ли длинен путь до Мирного. Когда я закончила и наклонилась, чтобы поставить ведерко, что-то со страшной силой врезалось мне в зад, отчего я пролетела метра два до стены и притормозила о нее головой.
– И еще козел у меня есть, – флегматично подытожила баба Феня.
– Баба Феня, – жалобно пропищала я, поднимаясь и потирая то зад, то лоб. – А как же чай с печеньками?
Тут одна корова задрала голову и протяжно замычала.
Баба Феня подняла сухонький пальчик.
– Слышишь, коровка кушать просит? Сначала скотину накорми, а потом уже о себе думай.
Она затянула лекцию о питании коров, к финалу которой мне хотелось плакать. Это была целая наука. Грубые корма. Концентрированные корма. Силос. И все в определенное время в определенном количестве.
– Что?
– Сено, говорю, принеси им, – она посмотрела на меня как на круглую дуру.
М-да, она далеко не такая милая, как мне поначалу показалось.
– Что ж ты в грязную лохань сыпешь. Промой сначала.
– Да где промыть?
– Вы там у себя в городе последние мозги в Интернете растеряли.
Взвыв, я потащила тяжелую лохань к крану.
Когда с кормежкой было покончено, мне дали скребок и метлу и отправили чистить коровник. Потом пришел черед кроличьих клеток. «Кролики тоже хотят кушать, Соня! И про курочек не забудь! Да и свинки что-то нервничают. Руки им не тяни, а то твои пальцы пойдут на обед. Ха-ха, а козла-то ты и не заметила. Нечего стонать, подымайся, переломов нет!»
Мне хотелось остаться уже только из одного любопытства – у этой старушенции проснется совесть когда-нибудь? Каждый раз, как я заходила к ней в дом, она сидела на креслице, прикрыв ноги пледиком, и, отпивая чаек из чашечки, проворно стучала спицами. И всегда-то у нее находилось новое поручение. Я вальсировала по кругам ада. Это продолжалось, и продолжалось, и продолжалось, пока я не обнаружила, что время близко к полуночи.
– Что ж, теперь можно и чаю выпить, – заявила добрая баба Феня.
Да я и капли, крошки за весь день не проглотила!
– Налей себе, чайник горячий.
– А где же печеньки? – с надеждой заозиралась я.
Баба Феня потянулась к жестянке на столе и заглянула в нее.
– Печенье все вышло. Раньше надо было брать.
– Вы завалили меня работой!
– Кто ж виноват, что ты такая нерасторопная, что у тебя час работы три длится, – фыркнула баба Феня.
Перед такой наглостью просто руки опускались. Едва сдержав рычание, я упала в соседнее кресло и запрокинула голову.
– Мне нужно умыться, – водопровод здесь был, но вода текла только холодная. Для февраля не вариант. – Моя одежда воняет. И переодеться не во что.
– С одеждой я тебе помогу. У меня осталось кое-что со времен молодости. Это я сейчас такая худая, а раньше была кровь с молоком, как ты. А насчет помыться, так затопи баньку и мойся. Чурки в сарае. Дровишек придется наколоть.
– А самой вам мыться не надо? – вспылила я. – Вы сидели и ждали, когда я соберусь, чтобы самой ничего не делать!
– Если тебя что-то не устраивает, ты всегда можешь уйти, – невозмутимо отбрила меня баба Феня.
Я глянула на кромешную тьму за тюлевыми занавесками.
– Сейчас я не могу уйти.
– Тогда марш топить баню! – гаркнула баба Феня и была так грозна, что я предпочла с ней не спорить.
Я уже и не ждала, что что-то будет просто. Пока я тупила, колола дрова, снова тупила, а потом все-таки растопила баню, напускав внутрь дыма, время дошло до двух ночи. Когда я смывала с себя мыльную пену, тратя все последние силы на то, чтобы поднять кувшин, ввалилась абсолютно голая, морщинистая баба Феня и улеглась на полку.
– Плохо натопила. Дверь за мной прикрой, дует. Ну что, веником меня побьешь?
– Я бы шпалой вас побила, – буркнула я и пошла спать.
Какой ужасный день. Кошмарный, отвратительный день, после предыдущего кошмарного, отвратительного дня. Завтра же уеду! Эрик, его жена, моя мама, мой отец, мой придуманный отец, Ярослав, его отец, его мать, – кто угодно, что угодно, только не баба Феня с ее зверьем и чайком с печеньками.
Ну хотя бы постельное белье она мне приготовила. И одолжила по паре халатов и платьев полувековой давности. Я упала на кровать и мгновенно уснула… минут на пять… А потом открыла глаза. Невероятно, но, находясь на последнем издыхании, я думала об этом чертовом кролике! Должно быть, его мамаша проголодалась. Она смотрит на него горящими в темноте глазами и из ее зловонной пасти капает слюна. Бедный маленький крольчонок. Его день был еще тяжелее, чем мой.
