Эл. Яскелайнен
Лола, Ада, Лис
Глава 4. Гамбит
Мне не спалось, потолок уже предательски колыхался, стены двоились – слишком много шампанского залпом. Я хладнокровно блеванула в унитаз, первая попытка вызвала только сухой спазм – а потом вдруг мощно траванула, слегка промахнувшись. Как в старые добрые времена. Чтоб им провалиться.
Стиралка холодила голую спину, попила из крана, любая вода казалась чудесной. Снова сильно мутит, качнулась-свесилась через бортик ванной, грудь пьяно не реагировала на ледяной металл. Внезапно меня замутило с невероятной силой, серия спазмов, головокружительные пируэты. Изо рта свисала ниточка черной слюны. Черной. Я сплюнула, шарахнулась назад на дверь, ободрав спиною крючки для полотенец, и бросилась бежать вглубь квартиры. Включила свет перед большим зеркалом, его освещали множество лампочек, как у звезды голливудского кабаре: полуголая, с безумными глазами, я скалилась – на зубах не было и следов той самой черноты. Ч-черт. Смахнула косметику: банки с пудрой подняли ароматную пыль, а тюбики, стуча, поскакали, разлетаясь кто куда.
Как уснула – не помню. Мазнула по экрану телефона, проверить разговор с Иваном – ничего, пустота.
Чертчертчерт. Провались ты к едреней фене!!!
Надо отвлечься. Кажется, по спине течет кровь, опять я схожу с ума, ощупала штору, что-то еще нужно для возвращения в реальность, за окнами непроглядная чернота, задавившая огни фонарей, лезущая сквозь стекла, отойти теперь от окна не было сил. Закрыла глаза, чтоб не видеть. За веками другая темнота, спасительная. Так… уже не задыхаюсь – упала на постель, как падают в бассейн, спиной вперед и раскинув руки.
Клею чужих мужиков и оставляю кровь на белых простынях. Ох, Лола-Лолочка.
Наутро появилась охота повспоминать, вскрыть пломбы с прошлых лет.
Это все было, наверное, после того как Ада и Ярик уехали, оставив меня одну в неприветливом городе. Как же там оно было?
Туманная машина накачала все вокруг белесой пеленой забвения. Вот вроде бы вижу возле меня новые лица, я даже смеюсь и веселюсь. На парах в универе картину часто заволакивает белым, я слышу только отдаленное эхо голосов и событий. Однако, новая глава в моей жизни началась. Крепкая маска веселья и жизнерадостности, а под ней часто – прострация и серии дней в fast forward. Неудачный роман и бессмысленный секс, перетекающий в последующие, не менее бессмысленные. Маска давала трещину.
Вот снова одна в квартире. В фокус попадают мои голые коленки и какие-то книги и тетради, рука замирает – слышится звонок в дверь.
В проеме появляется Катя, из коридорной темноты выплывает белое с красно-бурым, ее лицо в крови.
Белые исцарапанные руки и жакет, то ли в клетку, то ли в полоску.
Он рябит, как будто кто-то в моей голове переключает его узор. Щелк – вот он снова полосат или снова клетчат.
Руки прижимают к животу рюкзачок. Она задыхается.
Говорит много, жестикулируя и бросив рюкзачок в стену. Потом мы вроде поем на два голоса, в комнате накурено, Лис сидит на подоконнике, поджав ноги. О чем мы поем? На ее лице белые пятна теперь – пластырь?
Впереди мои вытянутые ноги в бриджах и накрашенные черным ногти. Красноволосая голова Лиса свешивается слева от меня и шевелит губами.
Новая сцена – я фотографирую ее на «Поляроид», она почему-то сидит под письменным столом, поджав ноги, лица не видно.
«Сфоткала?» Голос звонкий и надтреснутый, как будто из стеклянного горла.
Она засыпает на большом черном кресле, фонарь освещает голову с растрепавшимися волосами. Через открытую форточку врывается верхом на ветре запах летнего вечера. Фонари вдруг гаснут. Катя будто висит в черном непроглядном мраке, который плавно закрывается, точно занавес.
Во сне несколько минут бестолково кручусь, пытаясь найти новый рычаг, чтобы достать еще воспоминаний, переключающих сцены. Вот он…
Очень солнечно – видимо, утро следующего дня.
Мы стоим возле кустов шиповника близ моего дома. Появляется запах дыма – видимо, Катя закурила. Я хочу взглянуть в ее лицо. Но воспоминание сопротивляется. Дым – словно застывшие каменные завитки, не могу повернуть головы. И ничего не вижу, только дымный мрамор вокруг.
Через пару секунд сцена вновь двигается.
Отхлебываю из зеленой бутылки – лимонад. Царапаю ногтем желтую наклейку на бутылке, на ней муравейно шевелятся буквы и складываются в слова на неизвестных языках.
Лис: Они опять меня лупят… И всякое другое…
Я: Мать? Отец? Издеваются?
Лис: Оба. Оба, я так задолбалась. Сбегу опять, наверное. Лола, вот если б у тебя была дочь, ты бы тоже ее метелила?
Я: Даа… Вот так.
Я выбрасываю вперед кулак, бутыль, сверкнув зеленью на солнце, вылетает из руки и со звоном разбивается. Осколки замедлено вращаются в воздухе. Отчего-то вижу каждую бликующую грань. Скуластое лицо Кати теперь в кадре, и оно как маска – непроницаемо, ее новая сигарета никак не желает зажигаться, руки дрожат.
Да шучу я, пойдем лучше в магазин. Хочу задать какой-то вопрос, он вертится на языке, но нейдет за зубы.
Стук моих каблуков.
Бегущий под ногами сухой и летний асфальт.
Цок-цок-цок.
Вечером Лис уехала, а спустя день в дверь стучались люди в форме, я с замирающим сердцем стояла у глазка, старая не дышать. Скрипнула половица – я сжалась, но люди в сером исчезли, в глазок виднелась только зеленая подъездная стена.
Потом начались звонки, это были родители Катерины, сыплющие то уговорами, то угрозами, – откуда мне было знать, куда отправилась моя подруга? Особенно старалась мать, то ли Елена Игоревна, то ли Евгеньевна, ночные пьяные звонки с угрозами и воплями. Когда они появились на моем пороге – хорошо одетые мужчина и женщина, мужчина – блондин лет пятидесяти с хитрым и неприятным лицом. Женщина – высока и узколицая. Когда они открыли рты – грязь и чернота. ЧЕРНОТА И ГРЯЗЬ.
Она заполняет жирными мазками весь экран. Время от времени масса шевелится, как черви под слоем нефтяно-блестящей жижи.
Я в слепой ярости ощериваюсь в ответ.
Наверное, это от страха. Ведь оно снова меня нашло.
Ира встрепенулась среди ночи.
Одолели. Сны и ревность.
Во сне качался синеватый туманный воздух, она видела все, но ничего не могла поделать. Накренившийся вбок автобус, как будто застывший на волнах стеклянного сияния. Синий свет заполонил пространство автобуса. Можно было ощутить высохший от времени винил сидений и трещинки на нем. Вот оно, начиналось: фигура мужа и той женщины, Лолы, оседлавшей как-то нелепо раскинувшегося Ивана. Его глаза закрыты.
Волосы Лолы шевелились, как живые. Они оба были в неудобных зимних одеждах, но руки соперницы (Ира: могла ли я ее так называть тогда?)
ловко расстегивали ширинку мужа.
Все внутри нее кипело от злости и одновременно заводилось, словно желая увидеть продолжение. От этого становилось вдвойне горько. Лола вдруг текуче соскользнула на пол, покрытый резиновыми стоптанными ковриками, и ее неестественно вытянувшийся язык обвил пульсирующий в синем свечении член. Ира не могла оторвать от этого зрелища своих спящих глаз. И плакала.
Глава 5. Эндшпиль
Видела пару талибов в Парамарибу. Ви-де-ла па-ру та-ли-бов в Па-ра-ма-ри-буу – Лола и ее губы, густо и умело накрашенные, артикулируют перед зеркалом. Нужно было записать анонс к новому выпуску.
На часах 6:05.
Не спится. Поначалу, потом проваливаюсь в сон.
Удушливый запах настойчиво ввинчивался мне в ноздри. Будто я стою возле папиных «Жигулей», машина тарахтит, втягиваю носом воздух, и мама тащит меня за руку в сторону и что-то зудит.
Трясет. Разлепив веки, я вижу лицо кондукторши, оно нечеткое, но оранжевое пятно жилета исключает ошибку. Она что-то бубнит и трясет меня за плечо.
Покидаю, неуверенно ступая по пахнущему выхлопами тесному салону. Вот остановка, окруженная миниатюрными валами из весеннего грязного вещества. Не понимаю, где я, с трудом фокусируюсь на столбе, где должна быть табличка с названием. Там торчит обросший старой краской гвоздь, на нем давно ничего не было. Молча бреду во дворы рыжих трехэтажек и дремлющих собак возле теплотрассы. Как я тут оказалась?
Втыкаю наушники в уши, на телефоне надпись: «Поиск сети». Бубнит Black Sabbath, и кажется, один наушник не работает.
Сажусь на щербатую лавочку – она прохладная. Давно я не была здесь… Будто в прошлой жизни.
Ивовые кусты впереди усыпаны стайкой чирикающих воробьев, деревянная рама в окне с мелкими трещинами на эмали, толстая кошка посматривает сквозь стекло на птиц – наверное, я никогда не покидала этого места в своей голове. Солнце слегка пригревает. На лавку плюхается худощавый парнишка и протягивает сигарету. У него худое лицо, прищур. Я машинально беру мягкую бумажную трубочку.
Он салютует и уходит, слегка оттопыривая локти в стороны от тощей спины.
Жую фильтр, бабулька, бесшумно вышедшая из подъезда, неодобрительно смотрит.
Бросаю сигарету в толстый куб бетонной урны. Смена плана – я скребу ключом замок в старой, обитой дерматином двери. Ключ на брелоке в виде черного куба подходит идеально. В квартире пусто. Мать, видимо, так и не решилась продать ее.
Короткий коридор с тумбой из коричневого дерева и болоньевый зеленый плащ на вешалке. Дверь в комнату открыта – я вожусь со шнуровкой на ботинках. Стряхиваю нетерпеливо. Забытое чувство – стопы покалывают выщербленные половицы, краска на их краях щерится десятками маленьких зубцов. Отворот на кухню, там маленький уютный столик и плитка с двумя конфорками, на окне увядшая герань. Смотрю в окно, там несколько исполинских тополей, кудлатая трава под ними, между – увлеченно играют дети, «вооруженные» палками.
Пью воду из шероховатого алюминиевого чайника, застоялый вкус, но я не могу остановиться. Пустой чайник со следом от помады на носике возвращается на стол. Мама всегда ругала за такое, особенно за помаду.
Шлепаю назад, коридор. Вот комната с одноместной кроватью и столом. Стол облеплен старыми наклейками: поблекшие Барби и Сейлормун уживаются с мутноватыми изображениями гоночных машин. Сажусь на скрипнувшую постель, провожу рукой по покрывалу с абстрактными рисунками и выбивающимися нитками, и плотный комок, сжавшийся внутри, начинает расти, угрожая задушить. Волнение. Открываю ящики стола чуть дрожащими руками, в одном – куча разноцветных карандашей и ручек, сухих фломастеров.
Во втором – старые тетради, исписанные мелким корявым почерком. Ничего не могу разобрать. В самом нижнем ящике ноутбук с пыльным серым корпусом.
Снова скрипит кровать, я запускаю ноут, он скрежещет и показывает: Windows 98.
Шарообразный трекболл, повернувшись, извлек из недр тонкую пыльную субстанцию – я прилипла к ней взглядом. Потом я бесцельно и долго открываю все папки, кликаю повсюду, будто осматриваю помещение, которое было мне родным.
Не знаю, сколько прошло часов, – наступает вечер. Ноутбук давно потух в моих руках. Бережно, как уснувшее животное, кладу его на кровать.
Покачиваю брелоком на фоне темнеющего окна.
Все как во сне.
Снаружи черная шапка кустарника, колонны тополей и темно-фиолетовое небо.
Тук-тук-тук! Стук в окно. Наверное ветка стучит.
Я поворачиваю голову, ощущая чье-то присутствие.
Полупрозрачный палец и лицо вдруг прорезаются сквозь стекло, как если бы по черной бумаге полоснули ножом, с той стороны осветив ее фиолетовым фонарем – из бутафорской ночи проступает Лера с простреленной щекой. Огромное лицо, все в маячащих крючковатых узорах на сизой коже. Палец ее сводит дрожащая судорога, а единственный оставшийся глаз закатывается. Обнажая студенистое дно с черными сосудами.
Окно вздувается, как мыльный пузырь, стены комнаты беззвучно крошатся. Хлопок, и меня уносит наружу, точно в космос, – мимо пролетают трепещущие кусочки стекла и обломки экрана ноутбука, фломастеры, разорванный на фрагменты чайник. Мертвая голова Леры несется рядом разинув рот, ветер полощет кометой ее волос, высвистывает в пустой глазнице и пулевом отверстии какие-то свинцовые мелодии. Просыпаюсь в холодном поту.
Сижу на кровати с открытыми глазами и часто дышу. Ветер, буянящий на улице, с грохотом ударяется в окно. На стекле видна неслабая такая трещина.
Скоро все кончится, так или иначе. Мне нужно собраться. Не впервой.
Глава 6. Отравленная пешка
Мы снова встретились в декабре этого года. Я узнала ее, сразу и безошибочно, молодая женщина с длинными рыжими волосами нервно запихивала через заднюю дверь машины разный скарб, он кобенился и падал в снег.
«Привет» – вместо голоса у меня вышло какое-то сдавленное карканье.
Катя обернулась и просияла, уронив пакет в снежную кашу. Мы стояли и изучали лица друг друга. Ее взгляд все тот же, будто сейчас заплачет, и нервная бледность, широкие скулы, и слегка обветренные губы, точно осталась привычка их нервно кусать.
Затолкав барахло в машину – поехали, она весело болтает, рассказывая, как училась в Европе, но потом чуток свихнулась и лечилась в частной больнице под Петербургом. Я рассеянно отвечаю что-то. Она вертит руль лихо, как в аттракционе. Моя голова словно заполняется пульсирующей жижей, лишая меня возможности владеть собой. Зачем я с ней поехала вообще?
Моему внутреннему взгляду все мерещился ее прежний облик, проступающий сквозь взрослые черты. Синдром Холдена. С трудом моргаю сухими глазами. Приехали.
Пока мы тащились по ступеням на этаж, я смотрела на ее иссеченные шрамами ноги, выглядывающие из-под длинной синей юбки. Их были сотни, этих шрамов и шрамиков.
В квартире витал необжитый дух, точно на заводе. Закутанные в полиэтилен предметы, мумифицированный телевизор и торшер. Компьютер запел голосом Queens of stone age.
Крепкий алкоголь, разбросанные вещи и пьяные танцы.
Sick, sick, sick. Dont resist!
Загустевший воздух, Катя вращается, заметая подолом воздух, его волны толкают и притягивают меня, как прибой. Катя вдруг виснет на мне, скользнув за спину.
Очень цепкие холодные руки. Шепот. Едкий пьяный выдох и вдох.
Давай расскажу, а? А? (Я молчу, как проглотив аршин.)
Лооолка… знаешь, они избивали и заставляли делать ужасные вещи, мои отец и мать вовсе не люди, а какие-то чужие существа… чернее ночи (тяжелое дыхание мне на ухо, и тесное кольцо руки на моей шее). Я убью их и потом себя.
Дыхание все чаще. Лис вдруг прижимается ко мне, и шепот заставляет меня съежиться, как будто в ухо шипит говорящая змея: «Убью…Убь… У-бью..»
Она все сильнее сдавливает мне горло, я не борюсь, падаю в оцепенение. Мы валимся на диван. В глазах на секунду темнеет. Удар – видимо, мы скатились с дивана вниз, и я приложилась головой. Пытаюсь вдохнуть, не выходит – судорожно выкручиваюсь, и вот ее хватка слабеет, делаю вдох и чувствую зубы, впившиеся в мою шею. Сначала не больно…
Слышу какой-то животный крик, он вырывается из моей груди в ответ на утробное рычанье, которое издает Лис сквозь сжатые зубы. Царапаю наугад, она шипит – кажется, попала в глаз. Вырываюсь из последних сил.
Рвет на мне футболку, раздирая ногтями плечи – отталкиваю ее руками и ногами, боль вытесняет мое существо, выталкивает за невидимую гибкую оболочку, вижу себя со стороны с красным лицом и лохмотьями футболки. Катя лежит в неестественной позе, заломив шею, точно кукла. Невидимый кукловод тянет за веревочки, рыжая марионетка, с трудом выпростав голову, неловкими руками тянется ко мне вновь, вдруг хищно изготавливается к новому броску. Белоголовая, с окровавленными плечами, густые рубины капель на коже, отступает к окну, тяжело дыша.
Торшер летит в сторону, рыжая шипит и бросается вперед и сверху неестественно длинным прыжком. Гулко ударяются тела в стену, они катятся по комнате, роняя предметы, рассыпая вещи, хрустят стекляшки и стреляют в стороны рваные очереди бус.
Ее зубы щелкают возле моего уха. Кровавая пелена застит глаза – помню только рычание, теперь уже мое. Визг, и ее странно тяжелое тело отваливается в сторону. Кровь, кровь, кровь-не-моя, во рту… кровь на ее руках… она сжимает прокушенную мною грудь, крови много. Лис отползает к взлохмаченной кровати. Скуластое, заострившееся мертвецки ее лицо, побелев, смотрит будто сквозь меня. Взгляд затравленного зверя. Лисица в капкане. Мы отползаем друг от друга, не отпуская взглядами. Прячет лицо в ладони, белое в красно-буром.
Спасительный холод тянет из-под двери в подъезд, нашариваю дрожащей рукой замок.
Поднимает голову – искаженное лицо Кати перемазано черной слизью, вместо крови, оловянные пуговицы глаз вместо человеческих. Она вытягивает в мою сторону руку, рука по локоть тоже в этой блестящей дряни.
Я замираю, прилипнув потной и окровавленной спиной к металлу двери, – ее сизые губы шепчут что-то бессвязное, роняя скользкие нити черной слюны. Все плывет перед глазами, вжимаюсь крепче и холодней. Дверь не заперта.
Опрометью бросаюсь прочь, схватив куртку. Тошнит на бегу. Сваливаю тяжелый горшок с цветком, и меня мощно рвет. Оглядываюсь – за мной никого. Все равно надо бежать. Топот моих ног резонирует в пустом чреве подъезда. Серая стальная дверь, облепленная стикерами, захлопывается за мной.
Черная земля из разбитого горшка смешивается с желтоватым пятном рвоты.
Через две недели мне приходит сообщение:
х: Привет, Лола Лай. Катя умерла. Бросилась в реку.
Тот же аноним. Кликаю на его страницу: «Пользователь ограничил доступ».
Обновляю страницу – экран гаснет и больше не отвечает.
Исступленно бью невинный экран. Вдребезги.
Зачем? За что? Какого хера? Мой крик звенит в квартире.
Убитая горем?
Вряд ли, нереальность происходящего все еще душила меня, на той самой серой двери со стикерами висело большое объявление:
«Продается квартира, 5/5, евроремонт…»
Давно не было таких слез. Очень давно.
Убитая горем.
Нечего во мне уже убивать. Хреновые дешевые слова.
Ловлю себя на том, что стою, замерев, возле эскалатора в торговом центре. Рядом истертые кожаные диваны для посетителей. На диване – коробка. Зачем я купила электромясорубку?
Сквозь стеклянную стену на меня с подозрением смотрел охранник. Внезапный приступ ужаса заставил броситься бежать вниз по эскалатору. Охранник с мясорубкой бежит за мной. Не догоняет.
Сколько я проплакала? Сбилась со счету. За окнами весна, мокрая с морозом, неживая. Деньги пока есть. Кошмаров уже меньше.
Пронзительный гудок. Ира встрепенулась, за окном сыпался снег, впереди, исчерченная следами колес, ползла побелевшая от хлопьев дорога. Красное авто обогнуло безвольно застывшую машину Ирины и еще раз раздраженно просигналило, сорвалось с места и исчезло. Мутная пелена, как будто слизкая оболочка на руле, трудно нащупать, повернуть. Не слушаются ни черта ни руль, ни руки. Скорей бы с работы домой.
В голове Ирины шумело и чертовски хотелось спать, эротические сны становились все сильней и навязчивей, она просыпалась ночами и пристально смотрела на мужа, проверяла его карманы, нюхала одежду – ничего. Только она и ее назойливые мысли, которые давно стали из мух слонами, вытаптывающими все в голове. Лола сидит верхом на Иване и ласкает его, а волосы огромным столбом шевелятся под самым потолком, оплетая люстру, и змеино раскачиваются. Движения Лолы убыстряются, она запрокидывает голову. Беззвучные стоны и судороги. Ира закусывает губу, сжимает бедра, скрещивая ноги. Опять эти проклятые сны.
Внезапный удар, немеет лоб, и вопит клаксон. В растрескавшемся переднем стекле только снег. Уснула за рулем?
Несколько капель падают на стекло, красные. Ира прижимает ладонь ко лбу – тоже красная. Надо освободиться от ремней, как раз купила нож – резать.
«Газель» тормозит у кювета, куда улетел «Матиз», седой сухощавый водитель с сигаретой в зубах ловко спускается вниз, молодая женщина с растрепанными волосами уже выбралась наружу, ее круглое лицо в крови, а в правой руке нож, мужик замирает.
Женщина, словно не видя его, утирает лоб снегом и идет мимо, не выпуская оружия из рук. Автомобильчик лежит, уткнувшись носом в заснеженный овражек, точно беспомощный замерший жук, двери его распахнуты, клочья изрезанного ремня лежат на снегу.
«Да ну нах!» – вслух ругается мужик и машет рукой, уходит быстро-опасливо, оглядываясь, спотыкаясь в талых сугробах.
Ирина шла по колено в снегу, сжимая в руке нож. Сквозь снегопад серо виднелась дуга моста над рекой.
Лола быстро собиралась, к черту мейкап. Скорей туда, на улицу. Невозможно сидеть в этой душной квартире, надо сходить на реку.
Видавшие виды тренировочные Air max месили снежную кашу под соусом из грязевых брызг. Машины влетали на мост, перекинувшийся на тот берег главной N-ской реки. Клатч под мышкой неизящно вздувался от двух банок алкогольного энергетика. Я даванула «ключом» один, и он с громким шипением открылся.
Впереди шла семейная пара с грудным ребенком. Женщина опасливо обернулась на шипенье, которое, будто зацепившись за шум колес, усилилось, полетело вперед. Кто-то из водителей просигналил мне.
Сделала большой глоток, оглянулась на них – мужчина, вывесив ребенка на руках, показывал ему реку, под мостом она почти освободилась ото льда и вяло катила, будто сплетенные из разных канатов, лиловые и темно-синие воды. Женщина все так же с опаской снова глянула в мою сторону, мне стало неловко.
Внизу возле берега громоздились отвратительного вида желтоватые льдины, словно какое-то гигантское существо каждую темную ночь справляло на них нужду. Через минуту разошелся снегопад, густо посыпая сырое полотно воды.
Я отряхнула отяжелевшие волосы.
Незаметно банка подошла к концу. Миновав семью, где отец все еще играл с ребенком, а мать таращилась на меня, я вынула следующую банку, которая будет приговорена на той стороне моста, где летом был небольшой пляж, а сейчас лежит сырая сугробная шуба. Шумят машины, снег повалил пуще прежнего будто в последний раз стараясь.
Вот и второй банке конец.
Глаза слегка слезились, а ветер пощипывал бедра под юбкой, взгляд направо: странно, семья будто куда-то испарилась.
Сразу прокрутила в голове картину падающего ребенка и отца, а потом и в отчаянье голосившей матери. Их тела летят винтами, врезаясь со стружками воды в сине-зеленые волны. За ними летит и рыжеволосая девушка в черном пальто. Я вижу ее взгляд, она улыбается мне и с треском разбивается об лед, на сотню черных осколков. Тряхнула головой. Радостные весенние образы – вздох.
Ноги уже не так хорошо слушались, при спуске со ступеней к реке сгибались чуть сильней. Как будто гравитация была в сговоре с напитками – дурацкая пружинящая походка. Неуклюже шаркая каблуками, я вдохнула сырой речной запах, и как-то полегчало. Суета обрывков мыслей, недодуманные слова.
Над головой едва заметно подрагивали кабели моста, когда очередной тяжелый грузовик пронесся, гнусаво сигналя.
Под моими ногами бумага. Газета с отпечатком следа и полурастаявшими снежинками. Над отпечатком значилось: «Прогноз погоды», а дальше был след женского сапожка, грязный, но совсем небольшой, как Дюймовочка, подумалось мне.
Катя, она упала где-то там, среди снега и медленной воды. Отгоняю эти мысли, не из-за них я сюда пришла… А то снова зазвучит в ушах этот мокрый треск удара об лед.
Внезапно что-то хрустнуло и больно укололо сзади в спину, хруст прозвучал в моих сухожилиях, вибрируя, прокатился до затылка.
Толчок, и мое тело валится на бетон и снег набережной.
Я попыталась подняться, хотя бы вскрикнуть от боли, но горло словно свело судорогой. Умираю???
Невысокая женщина переступила через тело блондинки и зашагала было прочь, поднялась наверх, на мост, и там замерла на месте, слепо глядя перед собой.
Ирину задержали там же, на мосту, она не сопротивлялась, но полицейские повалили ее на землю и вырывали нож из руки, судорога-захват, дюжий полицейский пыхтел, силясь разжать будто сросшийся кулачок вокруг рукоятки ножа.
Она не моргала, глядя на бледнеющее лицо Лолы, которую спешно грузили в орущую машину скорой помощи.
Иван поставил букет цветов на больничную тумбу. Лола спала в переплетении дренажных трубок и проводов. За окном было солнечно.
Во сне папа закрывал передо мной дверь. Лицо его я видела четко и ясно, как никогда. Он улыбался. Яркий свет из двери сужался, пока полностью не исчез за ее темным покровом.
Пора просыпаться.