Эл. Яскелайнен
Лола, Ада, Лис
Глава 6. Посторонняя и посторонний
Вечер, начало сентября, сев по-турецки на новый мягкий ковер, Лола скребет в огромной шершавой тетради. Старого компа уж нет, на столе устроился серый толстенький ноутбук. Она сидит подле нового торшера на черной тонкой ножке. Торшер проливает свет на неаккуратный, бледно-розовый пучок волос, заколотый двумя острыми палочками. Рядом закрытая книга Камю «Посторонний» и еще одна, раскрытая с пожелтевшими от времени страницами.
Глубокая ночь. Лола спит в своей постели, разметавшись, включенный радиатор накалил воздух. Вот капельки пота на висках, огромная меланжевая футболка с изображением Элвиса Пресли задралась, остались только выразительные глаза Элвиса. Она ворочается, это все от жары, не более. Белое бедро то прячется под одеяло, то выглядывает вновь. Ночник-светлячок горит, освещая свою хозяйку. Солнце лениво начинает свой путь из-за горизонта. Щелчок. Дом вдруг погружается во мрак – нет электричества. Гаснет через секунды и красный глазок на обогревателе. Зеленоватым горят только часы-будильник. Приглушенно звонит телефон – на нем лежит подушка. Рука Лолы, по локоть татуированная, ползет и вытаскивает трубку. Она говорит, не открывая глаз, сухими губами. Разговор окончен. Натянуть одеяло и спать дальше. На боку. Трубка лежит и беспомощно вибрирует. На полу кипа старых номеров Vogue. Рассветное солнце забирается выше и освещает комнату, бликуя на плоском глянцевом лице Кейт Мосс.
Университет. В аудитории тишина, изредка слышен особый студенческий шепот, который якобы не замечает седовласая женщина-преподаватель. Она маленькая и с острыми зрачками. Они смотрят то на бумаги, но все чаще на студентку, что тихим и ровным голосом отвечает билет. На студентке белоснежный спортивный свитер с капюшоном, что идеальным треугольником лежит на спине. Ниже – вензеля NGU. Слева змеится почти утратившая розовый цвет коса. Взгляд преподавателя становится старчески умиротворенным. Она прерывает рассказ. Полные губы студентки замирают на полуслове. Синяя зачетка с обшарпанным углом обзавелась отметкой «отл.» и витиеватой росписью. Она перекочевывает в кожаный ранец, на лице Лолы абсолютная безмятежность, нет ни капли ликования.
Выходя, она кивает сама себе. Снаружи ее скрывает пестрая и разноголосая толпа студентов.
Осеннее утро. Облезлый, но уютный универский стадион. Трибуны давно лишились скамеек, кое-где торчат поникшие пучки травы и видны пятна мха. Лола пробегает сквозь густую тень, отбрасываемую огромной комментаторской кабиной. Nike Airmax отбивают тихий ритм. Она пересекает тень еще 15 раз. На сером хлопковом свитере проступает большое влажное пятно.
Слабая лампочка загорается в узком туалете, на стенах – желтая краска в сколах и буграх. На полу – резиновые истертые коврики. Лола стоит полураздетой, плещет холодной водой на подмышки, руки, лицо и шею. Вытирается полосатым полотенцем. Стаскивает штаны и, ловко встав на кроссовки, балансируя, вытирает слабо блестящие бедра и ягодицы. Брызгает холодной водой на живот, ежится и шипит. Потом вдруг улыбается себе и позирует перед небольшим грязноватым зеркалом, прижимая полотенце к низу живота. Фотографирует себя.
Через пять минут стадион покидает девушка в черном легком пальто по фигуре. Навстречу пробегает плечистый парень в тренировочном костюме. Он косится на нее и медленнее, чем обычно, бежит мимо. Лола поправляет на плече спортивную сумку. Отводит глаза.
Отделение милиции возле разбитого фонаря. Второй светит едва-едва.
Задержанный им попался буйный. Вдвоем еле утихомирили. Пока винтили – кусался. Патрульный еще раз ощупал рваную дыру на форме. Его приятель после укуса впал в несознанку и только мямлил – недавно увезли на скорой. Что-то стало нехорошо…
Он встал, еще раз потрогал дыру с висящим лоскутом. Че там такое черное в ранке? Утер пот. Снял куртку и аккуратно повесил на сиденье, как будто чужую. В коридорах отделения было пусто. Он пошел быстрым шагом. Дежурный читал «СПИД-инфо», патрульный вышел на улицу, под морось, и побежал. Не спеша и не останавливаясь, с застывшим в странной гримасе лицом.
Грузный лысый мужик с неопрятными усами сидел на краю кровати. Неделю, как менты привезли. Все тело расслабилось мешком. Лишь изредка легкая судорога пробегала по шее, потом по левой стороне лица и завершалась нелепым подскоком брови. Вот открылся рот и резко, контрастно с телом, захлопнулся. Равнодушная широкая санитарка пристально вцепилась взглядом. В глазах – пустая темень. Обычный пациент областной психушки, в его крови уже плавала лошадиная доза успокоительного – а все еще дергается. «От греха подальше», – подумала медсестра и начала набирать дозу лекарства в шприц с зеленым плунжером.
В квартире Лолы светится только экран мобильного телефона.
Он позвонил и задавал мне вопросы. Голос смутно знакомый, усталый и немолодой. Спрашивал о таких вещах, которые недавно самой казались безумными. Допускаю, что это еще один бредовый сон. Было, наверное, пять утра. После всех этих событий и моих стремлений справиться с ними я вдруг живу спокойно. Никто и ничто меня не тревожит. Даже этот звонок. Он спрашивал, зачем я вмешиваюсь в его дела. Я не придумала никакого ответа. Россыпь слов. На мои сонные вопросы он вдруг сорвался и закричал. Что-то о прошлом и о необходимости. Я уже не слушала. Потянуло в сон. Трубка надсадно тарахтела за моей спиной. А потом ее смыло мягким покрывалом сна.
Проснувшись, я ощутила сухость во рту и ломоту в теле.
Однако в голове словно связали все перепутанные прежде нити. В одну веревку. Хаос съежился. Теперь не я была в нем, а скорее, он простирался мимо. В хаосе слепо мельтешили свои и чужие призраки, мерцали московские огни, дымились сигареты и взлетали ворохи таблеток, как конфетти, тень слизывала все сизым языком, лишь чтобы оно вновь взвихрилось. А я стояла и просто наблюдала. Раньше я не могла отличить сон от яви, магию от бреда. Теперь всякая необходимость исчезла. Отрезало от прежних ощущений.
Все просто есть, нет нужды в отличиях.
Я встала и прошлепала в ванную, стянула ночнушку, рассматривала себя будто впервые, щелкнула по соску. Тудум! Коннект.
Похороненные надежно воспоминания о попытке самоубийства восьмилетней давности. Теперь я смотрю на это, как на спектакль-эксгумацию. Который, с одной стороны, захватывает, заставляет сопереживать, с иной – всегда остается лицедейством, фальшивкой. Напоказ. Вот ею-мной овладевает паника. Она зажимает рану и бросается к двери, но ноги не слушаются. Комната раскачивается – будто шторм. Ее гибко ударяет об старый шкаф. Грустно звякают в нем стекла. С всхлипом, рассеивая кровь, она внезапно кидается в противоположную сторону. Нелепо, потеряв управление, врезается в подоконник. Падение, слабые движения на полу. Скулеж. Открывается дверь. Крик матери превращается в животный вой нас обеих.
Стыд. Общий.
Доска объявлений
Сдается квартира, ул. Драгунского, 14, хрущ., санузел совмещенный, мебель. На длительный срок. Без посредников.
Я оторвала все язычки объявления, потом, запустив ногти под неровную бумагу, содрала его целиком.
То, что было моим родным домом, некогда внушавшим любовь и тоску, теперь стало лишь серой коробкой в ночи, плакучие старые ивы во дворе ни капли не изменились. Сонная соседка отдала мне ключи, оставленные матерью. Отчего-то никто квартиру снимать не хотел.
Осмотрев коридор – сразу вышла. Будто еще не настало время, надо подождать. В подъезде тускло мерцала лампа, и я поспешила уйти во двор.
Качели были новые, но издавали прежние скрипучие звуки. Я медленно раскачивалась на них: йиии-ийип! Звук разрезал тишину и резонировал. Редкие ночные прохожие никак не реагировали на протяжный плач качелей. Многоглазый дом постепенно слеп, оставляя иссиня-черные глазницы. Тьма вновь сгущалась, впервые за долгое время. Становилась тяжелой.
Пора.
Я пикнула домофоном и вошла в недра подъезда. Лампочка исчезла, а вместе с нею и свет. Куда успела деться?
В квартире царил полумрак. Дверь в мою бывшую комнату была не заперта. Распахнутые шторы впускали немного белого фонарного света, предметы отбрасывали длинные ползучие тени. Стоящая на окне герань причудливо разлапила свое черное отражение. Я уселась на стул, навалилась на подоконник, вдыхала его запах, прикрыв глаза, – сон не спеша пришел.
Костистый и носатый мужик в кожаной куртке протянул невысокому и толстому пачку денег. Лица их плыли и мялись, как полиэтилен на ветру, но здоровенная пачка банкнот, перехваченная алой резинкой, была четко видна. Толстяк взял деньги, проворно сунул за пазуху. Я смутно видела, что тень, отбрасываемая им, стала неестественно вытянутой и черной. Это был сон, всего-то сон.
Но если пошевелюсь, все тени зазвенят, как потревоженные колокольчики… Низенький нелепо размахнулся, медленно, но высокий лишь оторопело смотрел. Удар был чудовищной силы, носатый винтом влетел в стену, я ощутила теплую кровь на моем лице, морось. Хищник обошел содрогающуюся жертву и легко, как пушинку, вздернул над головой. Меня начало мутить, в следующую секунду тело с хрустом воткнулось в землю. Тень позади квадратного, налившегося силой толстяка залоснилась, набухла объемом. Я сжала зубы и попыталась зажмуриться. Понеслись десятки образов: автомобили, огни, короткие цепкие пальцы отсчитывают купюры, тыкают клавиши телефона, огни улиц и шум. Вот они уже стискивают женскую ягодицу. Рыжеволосая вырывается. Она напугана, но кокетливо хихикает и скрывается в ванной. Он выключает свет. Вижу сквозь темноту. Тошнота моя усиливается, хочется проснуться, не видеть, забыть, но я цепенею, каждый спазм может выдать меня.
Налившийся квадратной силой толстяк легко распахивает дверь – мимо моего лица свистят щепки и шурупы. Грохот удара и шабарканье. Рыжеволосая, та самая, что была тогда в «Танжере», содрогаясь, медленно выползает из ванной, рот открыт в беззвучном крике. Я снова чувствую жидкую, тошнотворную субстанцию смерти, заливающую пространство. Выходит монстр, напитавшийся убийством, теперь он кажется вдвое больше. Носком ботинка отшвыривает левую руку жертвы назад, медленно прицеливается и бьет по двери ванной. Дверь, как тупая гильотина, с мокрым хрустом сминает голову. Брызги крови вновь летят мне в лицо. Теперь их много. Я срываюсь на пронзительный визг – внутри рвется психобомба страха и ослепляющей ненависти. Чудовище в галстуке замирает. И пялится черными провалами буркал. Секунда, и взгляд его ловит мои залитые слезами глаза. Он рычит. Теперь широкое лицо обретает четкие черты, засохшие двери памяти с треском слетают с петель… Следователь. Странная авария. Мутные дела отца. Деньги, бизнес. Чертовщина купюр. Бесполезное хождение в кабинет с низким потолком.
Помню. Знаю. Ненавижу. Больше не боюсь. Нет. Я хриплю, мои пальцы погружаются в мягкий воск стены, рывок, и все видение встряхивается, как флаг на ветру, срывается и летит во тьму. Враг с грохотом валится на дверь и исчезает, обдирая кафель со стены ванной. Я трясу коридор и верещу, пока со стен не срывает обои и мебель из прихожей не разлетается на куски. За окном истерически завывает собака.
Фонари погасли. Лола сидит на полу и тяжело дышит. Шторы сорваны наполовину, герань, рассыпав землю, лежит, придавленная тяжелым горшком. На подоконнике темнеют пятна крови. Такие же следы на батарее. На верхней губе ее набрякла тяжелая капля, прочертила след из правой ноздри. Она поджимает ноги и аккуратно ложится на пол. Надо отдохнуть. Шмыгает носом.
В зеркале я была бледная и красноглазая. Будто опять удолбалась. Вроде цела, кровь подсохла. Не смываю, смотрю. Колупнула пальцем, полетели бурые чешуйки. Только и всего, стоило взять и вернуться. Попасть под жернов. Или я окончательно тронулась, или магия сработала. Теперь он не отстанет. Сегодня особенная ночь. Ржавая пружина, заклинившая где-то в моей голове, щелкнула и выстрелила. Воспоминания, как включенный конвейер, поползли, не смешиваясь, я стояла под душем и смотрела в недавно закрытое прошлое. Отец погиб в автокатастрофе со странными обстоятельствами. Я снова помню нелепые похороны. То, с чего стоило начать. Бледная бабушка и непрерывно плачущая мать. У меня странно сухие глаза. Это ощущение никогда не оставит в покое. Осенняя грязь и мертвый папа в нелепом красном гробу, на плечах у живых. Я плетусь в хвосте, на сапожках кандалы из рыжей глины. Ненавижу это и себя. Особенно себя. Все изменилось. Все покатилось к чертям.
Бабы воют в голос, а мне холодный осенний ветер выстудил глаза. Но я силюсь не моргать.
Вот тот боярышник, мать решительно шагает через аллею.
Я незаметно обрываю ягоды и сую в рот. Здание похоже на букву «П», приземистое и с узкими слепыми окнами. Серое снаружи и грязно-салатовое внутри. Отвратительный толстяк, но странно твердый. Он – следователь, говорит резко, пробивая в моей матери бреши, она уже не грозит, не требует, а лишь сдавленно выплевывает слова. Из нее выходит воздух, а он все наливается. Не могу на них смотреть, в окне черные неровные буквы, надпись: «Шиномонтаж». Обратно мать идет изрешеченной тенью, срываю боярышник – она кричит.
Крик переходит в белую вспышку удара – леденеет, а потом горит скула. В ответ я молча и изо всех сил бью наотмашь по ее занесенной вновь руке. Она слепо и ненавидяще буравит взглядом пространство. Выстуженные мои глаза и ее, подернутые дымом и тлеющие. Пустая оболочка, все выгорело. Я с отвращением отворачиваюсь, она тащит меня в наш осиротевший дом. Причинять друг другу боль – вот что нас свяжет. Но я все еще люблю ее…
На кухне смеются люди, звучит музыка, я пытаюсь закрыть уши подушкой, вжимаюсь в мягкий матрас. Гомон нестерпимый. Иду туда, босая, в трусах и футболке. Молча забираю бутылку вина со стола, гости притихают, мамин кавалер глазеет на мои ноги. Я мельком ловлю его взгляд, потом – летят невидимые искры, это мать своим зырканьем высекает их. «Хоть бы оделась», – цедит в спину. Я салютую не оборачиваясь.
Фильм этот бесконечен. Несмотря на открытый слив, ванная почти полна. Я беззучно плачу, но вижу это будто со стороны, смешение соленых и пресных вод. Ванная выплескивается, закручиваю краны, вытираюсь и одеваюсь, обкусывая вздувшийся от воды эпидермис на пальце. Авария, следователь, семейный ад, таблетки, огни, тело, судороги, истерический хохот, снова огни, страх, слабость, вновь таблетки, шизофреническая плазма, содрогание костей, воспламенение химикатов и плоти, скоростной голод, под глазами стемнело, так оно почти сожгло меня.
Глава 7. Химический баптизм
Катилась к чертям. Теперь я у самого их порога. Дальше катиться некуда.
На улице гаснут фонари. Он скоро позвонит. Я одеваюсь в эластичные брюки, черную футболку и флисовый свитшот. Все приготовлено заранее. Проверяю патроны в барабане. Проглатываю пять разноцветных таблеток. Пять патронов, дрожа от моих пальцев, входят в глазницы барабана. Подвожу глаза, добравшись до второго – чувствую приход, дрожь растворяется. Докрашиваю губы и верчу трескучий барабан, у захватанного Набокова на рукояти стерлось лицо. Как там Бурзик?
Зажужжал мобильник. Я отложила помаду и подняла коробочку сименса к уху. В трубке запыхтело, послышался голос Леры, он был спертый и натянутый, дышала она сухо: «Лола, он меня убьет, прии…ез…жай (четыре странных вдоха-выдоха, а я вдела в ухо пуссету)… на стадион, Ло…»
Я положила трубку, вторая сережка заняла свое место. Таблетки окончательно задавили беспокойство, оно пробежалось легкой волной и угасло. Загодя подготовленная аптечка, револьвер, тонкий шприц, игла и ампулы с желтоватым содержимым – чиркнула молнией на сумке. Сильное успокоительное. В подъезде вновь вяло светила лампа, оранжевым мерцающим огнем. Отсюда недалеко. Знаю куда идти. Небо заволокло тучами, скрыв луну, Венера же, напротив, голубоватым глазом смотрела на меня, сквозь это дырявое полотно. Я взглянула на красное табло заправки напротив.
Глубокая, черная ночь.
Окраинный стадион стоял в густой тени седых елей, зияя прорехами в решетках. Застряла. Кровь беспокойно забилась в голове, но я протиснулась через щербину. Под ногами предательски скрипнули камни. Откуда я знаю, что они именно здесь? Ниоткуда. Знаю ниоткуда.
Луна множилась в лужах на истоптанном футбольном поле. В тени заброшенной комментаторской башни лежали опрокинутые ворота. Полуподавленное волнение уступило нетерпеливой решимости, более невыносимой, чем страх. Револьвер оттягивал карман. Заскрипели под ногами камни, я пошла к воротам – там, они точно находились там. Огонек сигареты вспыхнул в чернильной полосе тьмы. Приблизившись, я смогла различить ссутулившуюся фигуру Леры. Она глубоко затянулась и нервно мотнула головой, не по-людски, по-вороньи. Наши взгляды пересеклись. С непривычно бледного лица карие глаза ее смотрели виновато и тускло. Низкорослый полный человек возник из тени позади и положил ей ладонь на голову, грубо потрепал, точно собаку: «Хорошая девочка».
Я бы похолодела, но морозец отскочил от таблеточного щита, а может, от очевидности. Лера была его игрушкой не первый день. Он улыбался своим лицом мертвого болванчика. Черная сила плескалась в буркалах – они теперь казались лишенными белков.
Многослойная капсула с ускоряющим веществом рассосалась в желудке и включилась на всю мощь, капли дождя будто замедлились вокруг меня. Я задохнулась от нахлынувших ощущений. Мир стал слишком медленным, а я понеслась куда-то вверх. На взлет.
Одной рукой он полез в карман, вынимая пистолет. Второй рванул свою рабыню наземь. Она падала, рассеивая тусклые слезы, плавно, долго и безвольно. Ботинок поднялся вместе с густой грязью, вытягивающейся причудливыми нитями, и шаркнул по красной помаде на ее губах. Она зажмурилась, стряхивая еще пару слез, и по-собачьи лизнула коричневую кожу ботинка, длинный, сероватый в полумраке язык. Пистолет вдруг упал в его руке и дернулся, громыхнув, голова Леры вздрогнула плавно, пуля подбросила фонтанчик воды, щека мокро лопнула и выбросила ошметки в грязь. Ускорители мои сбились с ритма. Ноги подламывались, лицо врага слилось в один глянцевый ком, он торжествующе бурлил. Грязь чавкнула под моими коленями. На первом патроне револьвер беззубо клацнул, время снова ускорилось, и раздалось еще четыре хлопка подряд, будто стреляла очередью.
Враг замер, подрагивая, пистолет в его руке выстрелил в землю, черная пелена на его лице, проглотив пули, гейзером вытолкнула наружу бурые кровавые сгустки и белесое крошево зубов. Он медленно рухнул на тело Леры, оросив ее пропитавшиеся грязью волосы своей маслянистой кровью. Я повалилась на дырявую сетку лежащих ворот вниз лицом и, сжав зубы, боролась с нахлынувшей тошнотой.
Все кончено, почти. Нужно бы поставиться успокоительным.
Быстрее.
На мой затылок упали крупные капли дождя, в воздухе громыхнуло. С трудом перевернувшись, я подставила лицо ливню, он лупил во всю мощь теперь, будто ждал этого момента. Надо уходить.
С трудом спихнула тело врага с Леры, она слабо шевелилась и подрагивала, как прибитое насекомое, простреленная щека оскалилась осколками зубов, кроваво-красный глаз будто посмотрел на меня напоследок и закатился. Я сидела на корточках, бережно держа ее голову, перемазанную в грязи и крови. Сломанная игрушка. Дождь все усиливался.
В голове вместо тоски звенел вакуум.
На нетвердых ногах, в мире, лишенном света и ориентиров, я пошла прочь от парующих антрацитовым дымом тел или же к ним, распростертым повсюду. Лишь бы не увидеть снова ее лицо. Казалось, что все вокруг погибли. Сколько их? Сколько меня?!
Пальцы нащупали решетку. Все еще окутанная мраком, шла сквозь дождь, что хлестал наискось, кусты цепкими лапами хватали за промокшую одежду. В голове загудел джанковый механизм, наматывая на свои валы все подряд, смешивая сон и явь. Слишком много разного приняла. Вокруг закружились синергические призраки и затанцевали огни химических соединений, которым стало тесно в моих венах, и они решили порезвиться.
Я оказалась в лесу из сплошных еловых и мягких пихтовых лап. Слепо иду сквозь их уступчивые заслоны, ощущая сухими глазами их иглы, в небе танцующий знак воды, виден другим зрением. Река где-то близко. Он переливался бирюзовым сиянием и сулил отмыть убийства и остудить химическое горенье, что грозило теперь сжечь меня. Я ощутила, как мир нырнул вперед, упала и послушно поползла. Знак пропел хорал над моей головой, и я вползла внутрь мелкой холодной речушки. Вода зашипела на раскаленных нейронах. Захлебываясь водой, словно впервые в жизни скребла руками по вязкому дну. Что-то большое вздохнуло с облегчением. Все вокруг?
Я вскочила, взметывая град капель, закашлялась, вспоминая, как дышать. Правый берег. Холод и сырость. Тучи исчезли. Глотала спокойные слезы и смотрела на остывший диск луны. Сумка и пистолет исчезли. Била мелкая дрожь. От холода. Я поднялась и посмотрела в речку, лицо мое рябила теперь беспокойная вода. И только.
Лес тихо покачивался, ночные космические ветры струили влажные бело-розовые локоны бледной высокой девушки в испачканной рыжим суглинком промокшей одежде.
Она шла, пошатываясь, в широко распахнутых глазах отражалось заблестевшее звездами небо.
Под слоем глазных звезд угасал без подпитки слой дымящегося прошлого. Ему отчаянно требовалась боль, призраки и тени умирали, водитель без лица методично бился головой об руль, на котором уже повисли клочья серой плоти. Женщина на заднем сиденье замерла, вцепившись опаленными пальцами в раскаленные бусы. Из опустевших глазниц ее и разинутого рта валил пар, двигатель комом выкатился наружу, неведомая жидкость растопила передок авто и медленно, но верно обгладывала останки мотора. Мотор еще бился, точно чудовищное сердце. Дорогу в страну мертвых и отравленных душ разворотила упавшая звезда. Бледные тени с кирками и лопатами, чьи древки давно поросли мхом и грибком, неуверенно и гулко переговаривались, не решаясь подступиться к кратеру на дороге, откуда светило чистое небо ночи.
Лола сбросила свитшот и уже привычно побежала вперед по лесной тропе, туда, где стояли сонные пятиэтажки.