Эл. Яскелайнен
Лола, Ада, Лис
Глава 3. Дорогой дневник
Маршрутка неслась как угорелая, мимо проталин с пучками травы, сосен, почти полностью избавившихся от снега, памятников, которые смотрели на меня глазами венков, что были напялены на их металлические остовы. Я поежилась. Трава мелькала, первым делом я пробовала считать пучки, сбилась, хихикнув над бессмысленностью занятия. Чертовы памятники, я тоже стану такой вот железкой, с облезлым фото, мимо будут нестись машины, где скучающая и нервная девица так же, как и я, будет тянуть, сначала украдкой, потом не стесняясь, вино из бумажного пакета. Чтобы не думать, как она станет мертвым железным памятником, мимо которого несутся фальшиво-участливые девицы в маршрутках с пакетами невесть какого вина в руке.
На них сердито будет смотреть соседка-бабушка в платке, глядя на который, девица неизменно ощущает пестрящую суету в глазах. Она протянет бабушке пакет вина, та фыркнет и станет смотреть в окно, где мелькают эти чертовы памятники. Может быть, где-то там лежит ее сын, погибший в нелепой автокатастрофе, и она вдруг цепкой внезапно рукой выхватит вино и сделает несколько глотков, чтоб заглушить боль.
Я кладу пакет бабушке на колени и, слегка пошатываясь, выхожу на остановке. Эта весна кого-то точно доконает, чувство мое четко, но пока безлично.
Люблю поезда.
Мы сидим с Адой на крыше старого завода, перед которым заходит солнце и регулярно гремят вагонами поезда на мосту. Очередной поезд волочится через реку, я рассматриваю рыбаков на лодчонках, а Ада шевелит губами, как будто молится. Только она считает вагоны. Рыбаков всего четверо, двое сидят в одной лодке, с синей полосой на борту. А вагонов много – силясь сосчитать их, Ада вытягивает голову и сбивается вдруг. Вагоны тыдыхают за горизонт. Тыдых-тыдых.
Мы смеемся.
Ада: Мама почти не ругается уже, ну что я шатаюсь с тобой где попало, потом пахну вином…
Я: Ага, потому что ты перестаешь крушить все вокруг, Адское отродье.
Ада: Вот так меня иногда и называли…
Я: А моя сама пьет как лошадь. Иии-гого!
Ее слова тонут в гудке парохода. А на свет появляется священная бутылка шампанского, озаряемая лучами закатного солнца. Мы без слов пьем и щиплемся, хихикая.
Скоро ночь накроет и меня.
Терпеть не могу насекомых.
Утро на остановке пахло иголками сосен и сырым лесом. Я потянула ноздрями – сырость была приятной, и, сама не заметив как, прошла по тропе среди деревьев, справа покоились в канавке несколько битых пивных бутылок – как братская могила. Рядом стояла грязно-зеленая, целая. Короткий пинок, и бутылка со звоном погрузилась в осколки и горлышки. Поодаль валялась буро-пятнистая использованная прокладка. Тьфу. Так, незаметно для себя, я вновь оказалась у остановки.
Все было как обычно – слегка тронутые ржавчиной перекладины, пустой рекламный щит, между двумя потертыми кусками прозрачного пластика застыли мертвые тельца насекомых. Вот паук с расправленными лапками, как мамонт в музее, он будто спешит; вот еще паук-совсем-покойник, жалостно поджавший под себя пустые стеклянные ножки. Меня вдруг передергивает. Но все еще смотрю. Вот сухой трупик мухи без головы и множество крохотных мошек, точно жертвы пластикового «Титаника».
Или они похожи на людей на остановке, где-нибудь на окраине с пятиэтажками, на похожей я и выросла.
Трясу головой и усмехаюсь: ну и глупости, отчего так – иногда пустяки и насекомые занимают мою бедовую башку и мрут там, как за потертыми стеклами. А потом я вспоминаю их и рассматриваю, пока вокруг происходит что-то по-настоящему ужасное. Пожар, например, а я думаю о том, что стрелка на колготках появилась и почему-то напомнила мне молнию, которая бабахнула и подожгла яблоню на даче. Какая-то такая ерунда.
На сосне неподалеку ободрана кора, и неизвестные жуки источили ее изрядными дырами. Я заглядываю в одно из отверстий и вздрагиваю – внутри шевелится треугольная черно-желтая осиная голова, мы с минуту смотрим друг на друга. Оса вновь шевелится и, кажется, делает шажок вперед. В какой-то игрушечной панике шныряю в автобус, который, раззявив двери, стоит за спиной.
(заметки на полях) Возле Ады я ощущаю неясную ауру, марево необычной тревоги, оно щекочет мои нервы, давно не относилась к таким заскокам всерьез, но в этот раз, похоже, придется.
Глава 4. Плюс один
Прошло почти полгода, без особых приключений. Математику подруги с треском дотянули до тройки и остались вполне довольны. Виделись теперь значительно реже, да выпускные экзамены почти на носу. В этот день таки была назначена совместная прогулка, чтоб проветриться.
Весеннее тепло оголило сиротливо-грязные дворы, топорщилась жухлая трава, тут и там лежал полупереваренный снегом мусор, с неба вовсю лились упрямые лучи набравшего силу солнца. Люди муравейно копошились внизу, сгребая мусор в кучи. Ярик – высокий и плечистый юноша с детским лицом – методично скоблил граблями, шевелил губами: раз, два, три, четыре, пять…
Через час счет шел на тысячи: тысяча шестьсот семьдесят два, тысяча шестьсот семьдесят три, тысяча шестьсот семьдесят четыре… Ярик всегда считал. Это было его неудобным ключом ко всем замкам в мире, к непонятным и расплывчатым абстракциям, они заставляли его мозг распухать, а боль тут же начинала медленным коловращением сверлить дырки в черепе. Ему было уже 18, он знал, что мама, папа и еще 274 соседа как минимум считают его больным. Ярик с этим не спорил. Абстрактные беспокойства и горести давно были им отброшены. Из соображений безопасности. Математические книги и сборники задач занимали старый чехословацкий сервант, переделанный отцом под книжный шкаф: это была та самая дверь, которую вычислительный ключ ума открывал с легкостью, он словно был создан для интегралов и функций. Тяжелые отцовские гири в углу Ярик поднимал с методичной регулярностью, физическое тело его интересовало мало, но интересовали числа: подъемы, секунды, дыхание и сердцебиение.
Происходящие во внешнем мире – тоже ерунда и головная боль, только родители вызывали в нем щиплющее сердце чувство, он избегал долго на них смотреть и отводил глаза. Особенно когда мама плакала.
Ярик формировал из мусора максимально квадратные кучи, успевая посчитать количество окурков, облезлых оболочек от сникерсов и пивных крышек в каждой: тут его мозг функционировал как гигантский вычислительный комбинат, где все сотрудники вовремя вставали по звонку, приезжали группами строго по 100 человек и шеренгой шагали в ногу на свои рабочие места, работали как пчелы, только без суеты. А когда вдруг туда протискивалась аморфная и склизкая протоплазма абстракции – то комбинат поражали хаос и паника, сотрудники нарезали круги по отделам, рвали друг на дружке костюмчики и грызлись узких коридорах.
Он посмотрел на солнце и сощурился, в глазах заплясали блики и следом темные пятна. Голова начала болеть. Зажмуриться надо. Когда Ярик открыл глаза, он увидел идущую по тротуару девушку в белых кроссовках, на левом были брызги уличной грязи, правый заметно чище, примерно на 61 %. Джинсы и черная куртка из искусственной кожи, на голове темно-коричневые кудри, выбивающиеся из-под шапки серого цвета.
Комбинат мысли вдруг разом выходит на демонстрацию, реют флаги с непонятными лозунгами и несут транспаранты, перекрученные как попало. Сердце Ярика колотится, исчисляя количество ударов в минуту, он замечает, что стоит измерить прогрессию. Но не в этот раз. Она отводит взгляд, на ноль целых девяносто пять сотых секунды задержавшийся на нем. Сердцебиение учащается – скорость вычислений подвержена крайне серьезным помехам.
Девушка на пересечении улицы с проезжей частью однократно обнимает другую, которая выше приблизительно на четыре сантиметра, светлые волосы ее не убраны под капюшон, наполовину вывернуиый наизнанку.
Ярик теряет опору и положение в пространстве.
Потом его ведут под руки. В голове – блаженная пустота. Никогда еще ему не было так радостно и хорошо. Радостно и Хорошо. Две непонятные абстракции становятся ближе. Как озабоченное лицо матери. Но Ярик улыбается, глядя в побеленный ровно 35 дней назад потолок.
Хорошо…
Каков процент снова встретить ее, ту, что в серой шапке, кудрявую и смуглую?
Нужно действовать самому.
Ярик сел на кровати и как-то по другому увидел в окно привычный ему мир.
Он просто подошел и познакомился, а опешила, но ненадолго. Красивый и чуток странный. Слишком правильное лицо и прическа тоже.
Ярик теперь приходит ко мне дважды в неделю, строго в 19:00. Строжайше. Я даже засекала, сидя перед часами на кухне. Они были в виде чайника, и вот, ровно 19 часов, секундная стрелка отшагивает на раз…
Трезвон, мама как-то неясно улыбается, сегодня под горбатой крышкой сковороды что-то вкусно шипит. Ярик-то странный, а я тоже странная, тем более – волнуюсь и теряюсь.
Совсем все не так, как в кино или фантазиях, блин, это тебе, Ада, не ворочаться среди жаркой летней ночи на влажных простынях. Как будто другой полюс магнита, с его чистым и красивым лицом (жутко смущает, а посмотреть охота), я на противоположном, с кучей налипшей чепухи. Он всегда знает, наверное, сколько у меня на голове волос, а сколько осталось на расческе.
От волнения они наверняка лезут куда активней.
Лолу Ярик почему-то избегает. Я-то помню, что за кулисами у меня где-то лежит реквизит для убийств и прочие сумасшедшие вещицы. Как с этим всем быть?
Временами сижу и нервно грызу карандаши, Лола приносит целые пачки – никак не могу понять ее молчаливой заботы, словно она вырастает до потолка и сыплет на меня невесомые ворохи шампанского и карандашиков. Хрустящих. Она будто чего-то ждет.
Не хочу засыпать, боюсь врачей и того, которое наполняет меня. Но Ярик – это что-то с чем-то…
Его касания заставляют меня слететь с катушек, я валю его на диван в моей комнате и целую, как будто хочу съесть. Стыдоба же, наверное. Сама себя боюсь, а он не боится.
Ох, я влюбилась, и в самый неподходящий для этого период. Он ничего не говорит о чувствах, но я знаю. Точно знаю.
Глава 5. Минус одна
Лола глядит из окна – опять появилась эта дыра в асфальте, ночью приезжала мать – ее машина слегка ухнула в провал. Вызванные рабочие долго и наигранно удивлялись и искренне матерились, выковыривая джип из ямы.
Дырища появляется каждый год, стабильно весной, какие-то течения вымывают землю, и прямо возле моего подъезда асфальт разевает пасть, туда стекаются мутные дворовые ручьи, и проваливаются колеса проезжающих машин. Сегодня в дыре появился кривой деревянный столбик в обрамлении якобы поддерживающих реек. Как те памятники на трассе. Где-то Ада гуляет с Яриком, а мне не дают покоя сраный пролом и памятники. Удушливое ощущение опасности смыкается все сильней.
Чтоб успокоиться, я шью платья, это как плавать руками по пенящейся глади тканей. Гашу лампу возле машинки – поздно уже, пора бы спать.
Сегодня был День Жутких Пробок. Автомобили в юбках из весенней грязи сгрудились, пронзительно сигналя. Автобус, людей в котором становилось больше, полз еле-еле, как умирающая гигантская черепаха, все медленней. Меня воткнуло носом в пушистое обрамление чьего-то капюшона. Он пропах табаком. Я сначала воротила нос, потом притерпелась. Кругом плотно и медленно колыхалось море из рукавов, капюшонов и голов в шапках. С утра меня не покидало ощущение, что кто-то за мной следит. В давке оно усиливалось пропорционально прибыванию пассажиров. Иногда стоит поддаться тревоге, и – я настойчиво полезла к выходу. Вдруг проехали остановку – кнопка вызова остервенело зажужжала под моими нажатиями. Людская масса всколыхнулась, загудела. Автобус затормозил – дверь шипела и пыжилась, но, упруго отталкиваемая толпой, ползла назад. Я изловчилась и проскользнула между резиновыми Сциллой и Харибдой. В последний момент что-то схватило будто и укололо меня в руку. Дернувшись всем телом, я выпала на обочину.
Помутнело в глазах. Дорога сама забирала куда-то в сторону, хотелось кричать (когда я встала, куда иду, зачем???), но крик будто утонул в густом воздухе, все тише становились воющие сигналы с дороги… Какую дрянь мне вкололи? Попытка найти руку – безуспешно, только извивающийся черный рукав, тонкой змеей ползущий поближе к черному питону дороги с бегущими пятнами света, и безвольные щупальца вместо пальцев, как будто мертвая белая медуза в пасти змеи.
Я несколько раз спотыкалась и падала, ноги вязли в каких-то черных частицах, что вспархивали вверх от моих шагов. Так темно вокруг. Где-то вдалеке взвыла сирена, и меня залило вдруг желтыми лучами света. Они были физически тяжелы и прижимали лицом в мягкий ковер из этих летучих хлопьев. Медленным, плывущим волоком меня поволокли.
Больше не сопротивлялась, не могла.
Хлопнула автомобильная дверь.
Попытка поднять голову – ресницы будто ожили и цепкими лапками впились в пыльное сиденье. Оторвалась кое-как. Рядом сидел человек в халате и маске – меня передернуло. По одежде его медленно ползали ржавые пятна. Щелчок его пальцев, и темнота заполонила все.
Пробуждение было точно от долгого, неимоверно долгого сна. Ох, тяжело. Медсестра воткнула в тонкую руку жало капельницы. Судя по запоздалому укусу металла – мою руку.
На потолке висела длинная люминесцентная лампа. Справа была пупырчатая стена, бежевая. Слева – больничная койка, пустая. Подняться не было сил. Гравитация в палате словно нарастала, когда я пыталась пошевелиться. Недавние события казались ирреальными, похожими на сон или бред.
Возле стены была еще одна рука, та, что прошлой ночью уползала вдоль дороги. У локтя виднелось странно сероватое, слегка вспухшее пятно. След от другой инъекции? Поворот головы так тяжел, что я тут же уснула, как будто нажали на выключатель.
Женщина в белом халате вещала: «Иванова Анастасия, диагноз – острый стимуляторный психоз, последствия наркотического опьянения и отравления.
Ну что же вы так, Настенька, пугаете родителей?»
Сухощавая и коротко подстриженная врач строго сверкнула на меня очками сверху вниз.
Иванова Настя.
Банальное какое-то имя, за что мне все это? Слезливое отчаянье нахлынуло. В голове бардак, слипшийся в один ком. Я помотала этой распроклятой черепушкой и заплакала.
«Сегодня к вам придут родители, не плачьте. К тому же долго держать вас здесь не имеет смысла. Кризис миновал».
Врач улыбнулась и вышла.
Иванова, родители, больница, кривая чужая память – я плакала и ровным счетом ничего не могла поделать со всем этим.
Утром был завтрак, безвкусный, другие девушки вокруг тоже бессильно едят. Рыжая вдруг порывается блевать. Высокий санитар или врач тащит ее вон. Хотя бы есть силы ходить. В больнице тихо, я бреду обратно в палату.
«На поправку идешь, Нась», – улыбчивая медсестра помогает мне дойти до кровати.
За окном трепещут налившиеся силой свежие листочки. Значит – силу набрала весна. Мне бы так.
Подойдя поближе, я ощутила запахи, просачивающиеся через щели в окне. Там стеной стоял лес из перешептывающихся лиственных деревьев и хвойных островков. От свежести голова вдруг пьяно отяжелела, и меня потянуло вниз, чертова гравитационная машина вновь заработала.
Руками по стене, заплетающимся шагом до кровати.
Родители сидели возле моей постели. В тумане памяти появились два новых человека.
Отец был высок, жилист и худ, на его внимательном и умном лице были легкие очки в золотистой оправе. Мама шмыгала носом и причитала. Култышка рыжих волос, невысока ростом, миловидное круглое лицо – очевидно, если я – «Настя Иванова», то похожа скорей на отца. Его длинная ладонь поглаживала мой лоб успокаивающе.
Разговоры были долгими…
После них я неизменно засыпала, содержание бесед, увы, утопало в тумане, который надежно укрывал то неизвестное, что я надеялась однажды снова узнать. Или вернуться в ту жизнь, которая теперь у меня есть? Бестолковая наркоманка, но хоть кем то не брошена. Опять хочется всплакнуть. Лучше поспать.
Той ночью я вдруг проснулась в темноте. В первый раз. В коридоре что-то взвыло и грохнуло. Щелчки и хлесткие звуки, звон рассыпающихся медицинских инструментов. В проеме появилась тонкая девичья фигура – кудрявые волосы стояли дыбом, а глаза странно светились, как если бы у фонаря была черная линза. Сердце мое отчаянно заколотилось.
Но страх как-то неуверенно мялся и чего-то ждал. Силуэт ее бросился на меня и вдруг поволок за руку – стальная хватка. Упала, и меня потащило по липкому линолеуму, с нечеловеческой силой. Я тихонечко завыла, как собака.
Вдруг мы остановились. С трудом поднявшись, я увидела, как моя похитительница быстрым размазанным движением сбила с ног долговязого в пятнистой врачебной маске – тот выстрелил в потолок какими-то дротиками. Или еще чем-то таким. Хррясь-хрясь. Локоть похитительницы врубился в лицо врача. Где я его видела? Он завыл и начал кататься по полу. Из соседнего коридора донесся многоногий топот. Девушка-демон утробно и жутко заурчала. Тут до меня вдруг дошло, что нужно бежать отсюда. С демоном. Тень мелькнула и выбила хлипкие двери запасного выхода. Ноги вдруг понесли. В преследователей полетело инвалидное кресло, что ржавело во дворе, – раздались грохот и крики.
Откуда взялись силы, но я рванула за ней, в темноту, не оглядывалась. Ветки, иглы, скользкая грязь. Падать и вскакивать. Когда мы остановились, она повернула ко мне странно знакомое лицо – смуглая кожа, кудрявые волосы. Только глаза были чужие. Невозможно было посмотреть в них, отражали все, отводили, отшвыривали взгляд, словно глялишь во что-то раздвоенное и единое одновременно.
«Лола…» – голос ее был странным, будто доносился из далеких коридоров, ослабленный и резонирующий, перекрученный и отдающий вибрациями.
«Лола» – это мое настоящее имя? Мое настоящее.
Моя настоящая жизнь. Я озиралась, тяжело дыша, одновременно наблюдая себя со стороны. Чертовщина. Моя настоящая чертовщина.
Вечерело. Позади был чернеющий лес, внизу петляла дорога и лежали окраины N-ска, большой горбатый мост, на котором мельтешили воспоминания верхом на огнях автомобилей. Все было запутанно и сумбурно, но я вдруг вспомнила, кто я есть, хоть и очень смутно. Но это временно.
А может, часть меня осталась в больнице, да в черном лесу?
Что-то серьезное произошло. Мы теснились на заднем сиденье такси, невозмутимый смуглый водитель аккуратно курил в окно – сигарета его странно пахла гвоздикой.
Втроем на заднем сиденье: я, Ада и Ярик. Он приехал за нами, как рыцарь на бежевой «Волге»-такси. Ада прикорнула у него на груди и что-то бормотала. Он же молчал. Гладил её волосы. Мне стало неловко. За окном мелькали перила моста.
Глава 6. Демон и пилюли
Теперь по порядку. Мне удалось взять приступы под контроль, случайно. Та-ак, опять я путаю. Когда Лола исчезла – я сбилась с ног в поисках. Странно, что больше никого это не беспокоило. Словно ее вообще не существовало. В школе разве что, вяло поискали. Милиционер в дежурной жевал не пончики, а кончик галстука, и выплюнув, уныло глядел то на нас, то в экран телека, где мелькало лицо киношного мента Дукалиса. Бесполезно.
Мы с Яриком проводили время в ее квартире, занимаясь, чем полагается заниматься молодым влюбленным. Ярик потом с абсолютно серьезным видом оттирал там, где мы наследили со своими шалостями. Но все никак не отменяло тревоги – Лола пропала, и возможно, это из-за меня. Отчего я так думала – неизвестно, просто интуиция и совесть. Совесть прогрызла во мне изрядные норы. Они болели.
А получить контроль над приступами мне удалось случайно. Однажды вечером мы были в постели, Ярик дремал, а я любовалась им, водя пальцем по слишком правильным чертам его лица и крепким плечам.
Пора было идти домой. Вот теперь и я – женщина, однако маман-то это вряд ли оценит, потому я надевала скромное бельишко вместо той кружевной пошлости, что мне удалось добыть, да избавлялась от макияжа. Завывание сирен в голове сначала было непривычно тихим. Стринги и полупрозрачный лифчик выпали из рук. Я ползла к нашей одежде, лежащей подле кровати. Скорее найти таблетки и бежать. От осознания того, что я могу натворить, стало страшно так, как никогда. Сквозь муть-пелену я не видела, что глотала, четырежды щелкнул блистер.
Шло время, а все так же страшно было подняться. Вдруг вой стих, в глазах мельтешило, как будто летали жирнющие черные мухи стаями. Ярик проснулся и глядел на меня. Ничего ужасного не происходило. Кроме ощущения пружинящей силы. Та, вторая часть Нас, только глухо шипела, когда я переливала Ее по невидимым сосудам внутри. Она, эта сила, слушалась.
«Ты выпила четыре моих таблетки. И сейчас ты именно в том состоянии, которое описывала. Проанализировав, я считаю, уровень угрозы минимален», – выдал Ярик и спокойно улыбнулся.
Полупустой блистер лежал рядом с джинсами – синие оставшиеся таблетки были синими. Таблетки Ярика.
Метнулась на кухню, схватила толстенную вилку с вензелями.
И легко согнула ее большим пальцем – как будто она была из олова, вилка лопнула сухим щелчком. Заныли мышцы рук и кости, но вилке точно конец.
Удивительная… сила. Ярик осторожно пробовал новое слово.
«Едрическая сила!» – вырвалось у него, так говаривал отец.
Я спросила, у Того, что внутри, где Лола. Оно сжалось и вдруг змеино укололо меня, я охнула и сползла на пол, загребла рукой звонкий дождь из столовых приборов.
В этом уколе были злоба, бессилие и… ответ. Я схватила еще одну вилку и скрутила ее винтом – полегчало вроде.
Нечто внутри меня повторно дало ответ, гораздо более острый и точный. Будто прижали лицом к географическому атласу, ударили о твердую парту.
Внезапно боль от укола-укуса хлынула по нервам, оплавляя их, как свечки.
Закричала – забилась. Но руки Ярика прошли через кокон боли, смахнули его остатки и замкнулись на моей спине. Но я не могла больше ждать.
Той же ночью я освободила Лолу. Все было в густом нефтяном тумане – руки врагов с неведомыми пистолетами-шприцами. Треск игл, отскакивающих от стен, – я была слишком быстра. Они же – будто играли роли второго плана в паршивом балете. Медленные мучнистые тени со скальпелями и шприцами. Я разбивала их головы, как тухлые яйца, о стены. Переворачивала столы со вспархивающими стаями бумаг.
Только один, тот самый, с переливчатой маской, пронзил окружающую темноту своим пистолетом, едва успела отвести в сторону. Щелчки промаха, негодующий сухой крик – мои удары превратили его в бурлящую кровью тряпку с кастаньетами переломанных костей внутри. Свои руки я тоже, кажется, покалечила, но боли почти не было, пока что.
Швырнула ржавую коляску в преследователей – там звякнуло и захрипело.
Сирены в голове ревели натужно, как электрические псы. Но мы уже бежали сквозь лес, время и пространство. Прочь из липкого темного мира. Только эхо тяжелых выдохов и топот двух пар босых ног. Кроссовки, видимо, послетали во время драки.
«Ярик где-то внизу, бежим… Лола!»
Мой голос подстегнул белоголовую тень, и она понеслась, даже опережая меня. Вниз по холму, к дороге.
Последнее воспоминание – тяжелое дыхание и мое ослабшее тело на руках Ярика. Остро болят руки и плечи. Но я терплю. Бормочет глушитель машины. Таксист невозмутим.
Все закончилось на этот раз.
Лето уже вовсю поливало солнцем смешанный лесок на окраине N-ска.
Две девушки, одна светловолосая, в пестром платье, другая – кучерявая брюнетка в простецких трениках и майке, – осторожно шли сквозь чащу. Белоголовая сжимала в руке нож. Мы видим их с небольшой высоты, вот они достигают странных развалин. Некогда белые стены с облезлой штукатуркой тут и там пестрят рыжим кирпичом. Крыша давно провалилась, и среди осколков шифера и балок растут трава и стрелки жидких кустарников.
На провисшей сетчатой кровати мирно дремлет бродячий пес. Когда гостьи ступают на трескучий шифер, он вздрагивает, но, не открывая глаз, почесывается и вновь замирает.
Блондинка странно-осторожно идет через провал в стене, к окну напротив, чудом уцелевшему. Нож по прежнему в напряженной руке. Окно перечеркнуто трещиной и покрыто пылью, но сквозь него можно смотреть. На подоконнике крошево старых стеклянных шприцев и поросшие заскорузлой чешуей резиновые жгуты.
Там, за окном, видится ей знакомый лес, снаружи казавшийся новым и чужим. Стена из лиственных и хвойных. Она было делает несколько странных «шагов» руками по стенке, но запинается за гнилую балку и куски шифера.
Мы отчего-то не слышим шепота, хотя мы совсем близко.
«Здесь…» – вроде бы шепчут ее губы.
Кудрявая подруга вдруг цепко тащит ее, решительно топча осколки и траву. Поскорей отсюда. Белоголовая роняет нож.
Пес вскакивает и глухо лает им вслед.
Поднимается сильный ветер. Наверное, быть грозе.