Эдуард Сребницкий
Остров Веры
– Так разве остров назван не в честь княгини Веры?
– И есть ещё одно значение у ёмкого русского слова «вера»! – засмеялся Сургон. – Верить – значит «считать, что так было, или есть, или будет», «доверять», «полагать» – то есть «belief». Кто-то верит, что на острове жила отшельница Вера, кто-то нет. Но если история о княгине имела место, то она вполне вписывается в представление о сущности этого таинственного участка суши.
ГЛАВА 23
Озеро Тургояк Сургон представил торжественно и гордо, как свою собственность. Их машина остановилась на лесном пригорке, и далее Сургон пригласил спутника сойти на землю. Сделав несколько шагов к каменистому утёсу, они вдруг оказались на краю огромной чаши, наполненной чистейшей голубой водой.
Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь водную толщу озера, играя в глубине его искрами, словно внутри драгоценного алмаза. Золотые пески, гранитные валуны и густые леса, исчезающие в дымке на линии горизонта, служили алмазу богатой оправой. Склоны берегов уходили на дно и в прозрачной воде виделись так отчётливо, что иногда с трудом удавалось понять, где кончается наземная поверхность и начинается подводная, и только неторопливые волны – это спокойное дыхание дремлющего исполина, помогали различить зыбкие границы.
Сургон ревностно смотрел на Алекса, пытаясь отгадать его впечатления. К счастью, Алексу не было нужды притворяться: величественный Тургояк показался ему прекрасен. Уловивший это Сургон остался очень доволен.
– Вон там находится туристическая база, – показал он на цепочку деревянных строений вдалеке. – Оттуда, если договоримся, мы отправимся на остров Веры.
Договариваться пришлось со сторожем турбазы: человеком средних лет, большую часть головы которого скрывала глубоко натянутая трикотажная шапочка. Ниже закрытого шапочкой лба, изгибаясь на концах, чернели длинные косматые брови, а под ними, не задерживаясь на собеседнике, прыгали из стороны в сторону вороватые глаза.
Сторож отказывался везти туристов на остров Веры, мотивируя тем, что несанкционированный доступ туда запрещён. Сургон продолжал настаивать на поездке и в качестве аргумента дважды извлекал из кармана кошелёк. Когда договорённость была достигнута, сторож отправился за вёслами, а вернувшись, велел пассажирам усаживаться в лодку, привязанную к сходням у воды. Выведя лодку из-за мыса, он взял курс почти параллельно берегу в направлении большого участка суши, возникшего прямо по ходу движения.
– Вот и остров Веры, – сказал сидящий на корме Сургон.
Алекс, находившийся в носовой части лодки, развернулся, чтобы увидеть цель путешествия. Спереди, поднимаясь из озера, на них надвигался остров. Он был густо покрыт деревьями, которые шевелились под воздействием пролетающих мимо ветров, и шевелились почему-то не вместе, а вразнобой, точно каждое дерево обладало собственной волей. Ещё сильнее, чем деревья, колыхалось в волнах отражение острова, усыпанное кровяными пятнами слетевших в воду красных листьев. Одной своей частью остров вытягивался к материку, почти соединяясь с ним затопленными стволами берёз, и казалось поэтому, будто некто огромный и шевелящийся, выкинув руку, затягивает проплывающих мимо путников.
Отвернувшись, Алекс стал смотреть на спину сторожа, которая наклонялась взад и вперёд в такт опускаемым и поднимаемым вёслам. Из-под трикотажной шапочки у сторожа выбились уши. Остроконечные и заросшие шерстью, они более походили на звериные, чем на человеческие, ибо ко всему прочему часто и мелко подрагивали. Не в силах отвести глаз от дёргающихся остроконечных ушей Алекс почувствовал вдруг, что теряет точку опоры в зыбком пространстве, где он оказался. Всё вокруг было дрожащим, шатким, ненадёжным. Всё двигалось, трепетало и плыло: шевелился, выкидывая «руку», остров, подпрыгивала на волнах озера лодка, колыхалась под ударами вёсел вода и подрагивали, подрагивали остроконечные звериные уши сторожа.
Алексу вдруг захотелось оттолкнуть обладателя этих ушей и, вскочив на вёсла, направить лодку к твёрдому берегу! Или, бросившись в воду, добраться до суши вплавь и более никогда не видеть ни острова, ни везущих его туда людей. Не помня себя, Алекс опустил руку за борт, но едва пальцы коснулись волны, как он отдёрнул их, обожженный неожиданным холодом озера.
– Вода в Тургояке прогревается только летом и то возле берега, – сказал с кормы лодки Сургон, – поскольку на семьдесят процентов пополняется подземными источниками. Зато в жару, о-о, какая прелесть искупаться на здешних пляжах!
Алекс, набрав в ладонь воды, ополоснул глаза и щёки. Прохлада привела его в чувство. Что за наваждение едва не сыграло с ним злую шутку? Что так заставило взволноваться? Уши сторожа? Ну да, несколько заостренные и покрытые густыми волосами – и сторож уже вновь торопливо заправил их под шапочку. Да мало ли какие уши бывают у людей. Что ещё? Шевелящийся остров? Конечно, остров начнёт «шевелиться», если вокруг гуляет стихия – ветер и вода. Так что все эти тревоги являют собой не более чем плод разыгравшегося воображения. Впечатлительность свойственна членам семьи Коннелл. Алекс опять освежился холодной водой и окончательно пришёл в себя.
Между тем лодка приблизилась к острову. Причаливая, сторож сильно загрёб вёслами в последний раз и сложил их на корму. Под днищем послышался скрежет береговой гальки.
– Выпрыгивай и тащи лодку на себя, – сказал сторож Алексу, не встречаясь с ним взглядом.
Алекс так и сделал: спрыгнув на берег, потянул лодку к себе, и она выползла на гальку едва не целиком.
– Куда! – ругнулся сторож. – Как потом в воду сталкивать?
– Мы столкнём, – сказал Сургон, забирая из лодки свой рюкзачок. – Вы ведь нас будете ждать.
– Ждать, – пробурчал сторож. – Если не слишком долго.
– А вдруг он уплывёт? – тихо спросил Алекс Сургона.
– Не волнуйся, он слишком жадный, чтобы уплыть, я заплатил ему только половину. Пойдём, покажу тебе здешние достопримечательности.
Не обращая более внимания на сторожа, Алекс и Сургон двинулись вглубь острова Веры. Он представлял собой изначально каменистый участок суши, засыпанный за прошедшие тысячи и миллионы лет землёй. То и дело приходилось ступать по гранитным валунам больших и меньших размеров, оплетённых корневищами жизнестойких растений. Вместо пения лесных птиц из-за деревьев доносились крики кружащих над озером чаек.
Казавшийся со стороны воды довольно плоским – остров, на самом деле, имел возвышенности, и, выйдя к одной из них, Алекс и Сургон оказались у нескольких сложенных друг на друга камней. Получившуюся таким образом башенку венчал восьмиконечный православный крест.
– Это памятный крест старообрядцев, у которого идут молебны, – сказал Сургон. – Я тебе о нём рассказывал… Брось, – сморщился он, увидев, что Алекс перекрестился, – мы пришли к нему только в порядке ознакомления. Пойдём, здесь есть кое-что более интересное.
Сургон двинулся между зарослями и, Алекс, дабы не потерять его из виду, вынужден был поторопиться.
– Вот, смотри, – сказал Сургон вскоре.
Алекс не сразу заметил, на что он показывает. А потом разглядел поросший травой пригорок, окружённый загородками, которые Алекс принял вначале за ветки сухого кустарника. Отодвинув изгородь, Сургон уверенно прошёл внутрь. В пригорке обнаружился искусственный проём, обложенный камнями и снабжённый массивными деревянными подпорками. Проём был затянут красно-белой лентой и имел табличку, предупреждавшую о том, что далее проходить опасно.
– Что это? – спросил Алекс. – Напоминает вход в пещеру. Наверное, здесь жили монахи?
– Наверное, – неожиданно недобро сказал Сургон. – Они тут много где жили и много чего разобрали. Ты видишь перед собой, друг мой, сооружение рук человеческих, которому ни много ни мало шесть тысяч лет.
– Сколько лет? – не поверил Алекс.
– Шесть тысяч. Так говорят учёные.
Подойдя ближе, Алекс оглядел проём, крышей которого являлась толстая гранитная плита.
– И что здесь было шесть тысяч лет назад?
– Историки считают – храм. И я с ними согласен. Хочешь зайти внутрь?
– Но туда заходить нельзя, – показал Алекс на табличку и запрещающие ленты.
– Ерунда, – сорвал ленту Сургон. – Это запрет для безмозглых туристов, растаскивающих храм на сувениры. Так ты идёшь?
– Пожалуй, – решился Алекс, вспомнив, зачем здесь находится.
– Тогда держи, – подал ему Сургон электрический фонарик, вынутый из рюкзачка.
Включив фонарь, Алекс приблизился к проёму и, согнувшись в три погибели, пошёл, вернее, пополз внутрь. Он думал о том, как будет разворачиваться внутри столь маленькой пещеры, но, миновав проход, неожиданно оказался в довольно просторном помещении, где смог выпрямиться в полный рост и ещё на целую голову не достал потолка. На каждом шагу здесь стояли брёвна, подпиравшие балки: видимо, угроза обрушения существовала в действительности. Дневной свет проникал сюда как от входа, так и от пяти то ли отдушин, то ли окон под крышей. Тем не менее, помощь фонарика оказалась не лишней. Алекс посветил на стены пещеры. Она была сложена из камней и кроме основного зала имела несколько комнат-камер, соединённых коридорами.
За спиной Алекса вполз и распрямился во весь рост Сургон. Их обоих, довольно высоких и крупных, путь сюда заставил потрудиться.
– Вход специально сделан таким маленьким, – пояснил Сургон, – чтобы ступающий в храм человек низко склонился к земле, осознавая своё место.
Алекс, продолжая осмотр, поднял луч фонаря: сверху сооружение закрывалось огромной гранитной плитой, край которой можно было наблюдать снаружи.
– Между прочим, вес этой плиты шестнадцать тонн, и положена она так, что между ней и стенами не осталось щелей, – рассказывал Сургон. – Трудно представить, как это удавалось делать людям без современной техники.
Сургон и Алекс говорили по-английски, чтобы смысл высказываний был понятен лучше.
– Если это храм, – прошёлся Алекс, заглядывая в комнаты-камеры, – то где то, что указывало бы на культы?
– В нескольких десятках метров отсюда находятся развалины старообрядческой церкви, – сказал Сургон. – Службы в ней проводились всего сто лет назад, а в развалинах ты не найдёшь ничего из церковной утвари. Здесь же речь идёт о периоде в несколько тысячелетий! Но давай помолчим, мы находимся в храме.
Алекс с Сургоном какое-то время постояли молча, а потом тем же способом, как попали сюда, выползли наружу.
– Храм не единственное сооружение подобного рода на острове, – сказал Сургон, принимая от Алекса выключенный фонарик и отправляясь далее, – хотя неизвестно, сколько их существовало раньше и сколько было разрушено нетерпимыми монахами. Но археологи обнаружили, например, это.
Они вышли на полянку, где в центре выставленного камнями правильного круга возвышался каменный столб с насечкой, рядом с которым лежали ещё два камня, образующие параллельными сторонами жёлоб.
– Как ты думаешь, что это такое? – спросил Сургон.
– Ума не приложу.
– А это тоже храм.
– Это?
– Храм жизни, или «круг возрождения», главными элементами которого являются фаллос, символ мужского начала, – указал Сургон на столб, – и лоно, – указал он на камни с жёлобом, – символ начала женского: универсальные для всех народов Земли символы деторождения, плодородия и возрождения природы.
– Никогда бы не подумал, – признался Алекс. – И вообще, встретив такое, не обратил бы внимания, разве что на круг правильной формы.
– А между тем, каждый из элементов этого храма имеет значение, и все они строго сориентированы по сторонам света.
– Зачем?
– Стороны света – это стороны жизни и смерти, начала и конца: восток и юг – начала, запад и север – конца. Пойдём, я проведу тебя к смерти.
– Куда? – вздрогнул Алекс.
Сургон засмеялся.
– Я хотел лишь сказать, что мы пойдём на западную часть острова, и пройдём через север.
ГЛАВА 24
Они вновь двинулись по острову сквозь заросли растений, ступая по камням и переплетениям цепких корней. Вдруг Сургон остановился и спросил:
– Посмотри вокруг, ты ничего не замечаешь?
– Нет, – огляделся Алекс.
– Лес.
Алекс всмотрелся пристальней и обомлел: они стояли на отчётливо видимой границе леса. С той стороны, откуда они пришли, он был вечнозелёный, неподвластный сезонным циклам, а в той, куда направлялись – увядающе-жёлтый, осенний; на той стороне путников провожала стойкая хвоя – на этой встречала ранимая листва; там раскачивались сосны и ели – тут трепетали берёзы и липы.
– Но почему? – изумлённо произнёс Алекс.
– Это линия между южной и северной частями острова, между царством живых и царством мёртвых. Она прекрасно видна даже на спутниковых картах, доступных любому компьютерному пользователю. Достаточно лишь набрать в поисковой строке «Остров Веры». Кстати, в северной части располагалось и старообрядческой кладбище.
Поистине граница, проходящая по лесу, была удивительной. Но не только растительностью отличались обе части острова. Чем глубже заходили Сургон и Алекс в «царство мёртвых», тем холоднее становилось вокруг, и всё сильнее дул осенний неласковый ветер. Столь резкие изменения природы на одном клочке земли казались неправдоподобными, но являлись реальностью. Реальностью же являлась и новая волна тревоги, накрывавшая Алекса с каждым шагом вперёд.
С северной части острова маршрут их лёг на запад, и наконец Сургон сказал, что они прибыли. Это была ещё одна огороженная заборами и предупредительными лентами пещера. Под её крышей зияли два оконца-отдушины, придающие пещере вид жуткого лица, где оконца являлись глазами, перегородка между ними – каменным носом, а вход в пещеру – разинутой чёрной пастью.
– Давай попробую угадать, – предложил Алекс. – Это тоже храм, скажем, в честь умерших.
– Ты почти прав, – сказал Сургон. – Только в честь умерших не строят храмы, храмы строят божествам. Это жилище Духа смерти.
Когда он произнёс «жилище Духа смерти», Алекса обдало потоком воздуха, влетевшего в пещеру через оконца-глаза и вылетевшего через разинутую пасть. Воздух этот пах сыростью, словно пронёсся не по камням, а над земляной могилой.
– Заглянешь? – спросил Сургон.
– Нет, – отшатнулся Алекс.
Он не хотел идти внутрь, чувствуя сильнейшую преграду – не из жердочек и лент, опоясывающих пещеру, а преграду невидимую, но гораздо более действенную, чем они.
– Как знаешь, – не стал настаивать Сургон. – Там, в общем-то, нет ничего особенного. Две комнаты-камеры, которые археологи считают погребальными, несколько ниш и полочек, да вот эти оконца, через которые в дни равноденствия на закате проникают лучи солнца. Сама процедура погребения остаётся неизвестной, и, видимо, проводилась в несколько этапов: здесь тело умершего помещали на время, а захоронение останков производили в другом месте – в каменной гробнице, найденной…
– Подожди, – перебил его Алекс. – Ты сказал про лучи солнца, проникающие в пещеру в дни равноденствия?
– На закате солнца, да. А в чём дело?
– Пожалуй, я войду внутрь. Интересно посмотреть.
– Что именно? Сегодня не равноденствие, а сейчас не закат.
– Посмотреть обустройство. Так, из любопытства.
– Ах, обустройство. – Сургон посторонился и подал Алексу фонарик. – Тогда заходи. А я подожду здесь: внутри чувствую себя не слишком уютно.
Подойдя к пещере, Алекс отодвинул предупредительные ленты. Разинувшее пасть чудище глядело на него бездонными впадинами глаз. Опустившись на колени, Алекс пополз внутрь. Едва миновав вход, он поторопился подняться, но полностью распрямиться не смог: каменная крыша заставляла держать голову склонённой. Осмотревшись при свете фонарика, Алекс прошёл по помещению. Оно, как и говорил Сургон, состояло из двух комнат-камер, соединённых коридором. Камеры отличались одна от другой кладкой стен, но обе были одинаково тесными: умершим не требовалось много места.
Под подошвой Алекса что-то зашевелилось. Посветив фонарём, он в испуге отдёрнул ногу: на полу извивались две чёрные змеи. Прыгнув назад, Алекс наблюдал как змеи стремительно доползли до каменной стены и скрылись в её щелях. Луч Алекса заметался по стенам, крыше и углам «жилища Духа смерти»: других змей видно не было, но это не означало, что их тут нет.
Только усилием воли Алекс заставил себя остаться в столь опасном месте. Уйти, поддавшись страхам, он не мог: слова Сургона о луче заходящего солнца, проникающего в погребальное сооружение в дни равноденствия, заставляли предположить, что, как это ни странно, но именно здесь находится место, указанное в записке Борисом Холвишевым. Алекс ещё раз осмотрел небольшую пещеру. Солнечный свет мог проникнуть в неё только через оконца или вход. И в том и в другом случае луч падал на противоположную от входа стену. От неё, в соответствие с запиской, следовало искать единственное дерево.
Посветив на стену фонарём и убедившись в отсутствии змей, Алекс встал к ней спиной. В оконца над входом стал виден ожидающий Сургон и несколько деревьев, точнее, два дерева: у одного из них ствол, у другого – вершина. Сделав шаг влево, Алекс обнаружил ещё одну крону. И новое дерево открыл шаг в сторону противоположную. Какое из четырёх деревьев имел ввиду Борис Холвишев? Ответ на этот вопрос мог дать лишь луч заходящего солнца в день равноденствия.
– Алекс, у тебя всё нормально? – послышался голос Сургона, встревоженного долгим ожиданием.
– Да, – произнёс Алекс, с облегчением покидая «жилище Духа смерти», – всё хорошо.
На четвереньках выползши на воздух, Алекс поднялся на ноги.
– Ты удовлетворил своё любопытство?
– Вполне.
– Тогда мы можем перекусить, Тая положила нам кое-что с собой.
– Только не здесь, – попросил Алекс, – пойдём куда-нибудь подальше.
Оставив «царство мёртвых», они перебрались на другую сторону острова Веры и расположились недалеко от воды на нагретых солнцем валунах. Сургон достал прихваченную из дома провизию. Её оказалось с лихвой даже для двух здоровых мужчин: Тая заботилась, чтобы они не остались голодными.
– Мы осмотрели все пещеры? – спросил Алекс, пробуя копчёную колбасу, чёрный хлеб, варёные яйца, сыр и овощи.
– Вообще-то, правильно говорить не «пещеры», а «дольмены» – так они называются на языке специалистов, – поправил Сургон. – От кельтского, или, если угодно, ирландского, «taoi maen» – «каменный стол» – стены и крыша.
– О, – удивился Алекс, – от ирландского?
– Скорее, бретонского, но ведь это почти один язык. Сохранившиеся дольмены осмотрели все. Хотя есть ещё разрушенные, а также столбы-менгиры и другие каменные объекты, созданные человеческими руками – так называемые мегалиты. И каждый год раскопок приносит новые находки. В настоящее время на острове имеется около сорока археологических памятников. Скажем, сейчас мы сидим с тобой в древней каменоломне.
Алекс удивлённо воззрился на валуны.
– По следам на них, – указал Сургон, – ясно видно, как происходила обработка гранита. – В выдолбленные отверстия загоняли деревянные клинья, поливали их водой, и, дождавшись, когда рассыхающееся дерево расщепит камень, откалывали нужные куски.
Оставив на время еду, Алекс с интересом разглядывал свидетельства работы древних камнетёсов.
– Удивительное место этот остров! – произнёс он.
– Исходя из наличия на нём только культовых сооружений и судя по огромным усилиям, затраченным на их строительство, остров Веры являлся духовным центром большой территории.
– В мире есть ещё подобные объекты?
– Довольно много, и в Азии, и в Европе – тот же Стоунхендж, например, или мегалиты на кельтских землях. Хотя нигде нет подобного цельного комплекса, отражающего всю ширину представлений человека о своём пути: рождение – почитание богов и предков – смерть – последующее перерождение. Но действительно уникальным остров Веры является по другой причине: пожалуй, это единственное место на Земле, где на протяжении шести тысяч лет без перерыва разные народы и религии ведут богослужения! Иерусалим моложе здешних храмов на три тысячелетия. А недавно на острове Веры найдены следы пребывания человека, датируемые возрастом в сто тысяч лет.
– Я не могу себе этого даже представить.
– Тем не менее это так. И наш с тобой народ как минимум два с половиной тысячелетия тоже преклоняет здесь колени пред высшими силами.
– Но, если не ошибаюсь, – припомнил Алекс, – русские пришли на Урал пятьсот лет назад?
– Я говорю не о русских.
Алекс непонимающе посмотрел на собеседника.
– Мы принадлежим с тобой к другому народу, – сказал Сургон.
ГЛАВА 25
– Что такое «русские»?.. – Сургон, закончив пить чай, выплеснул остатки из стаканчика на землю. – Будешь ещё? – спросил он Алекса и, получив отрицательный ответ, закрутил крышку термоса.
Во время вращательных движений то вспыхивал, то гас на солнце перстень с рельефным изображением человеческого черепа.
– …В современном мире, как считают учёные, практически не осталось народа, который мог бы похвастать даже относительной чистотой крови, за редчайшим, может быть, исключением: какого-нибудь малочисленного племени в непроходимых джунглях. Все нации в мире неоднократно смешивались: или с завоевателями, или с побеждёнными, или с соседями, или со случайными попутчиками в периоды миграций. Но русские, к которым ты привык себя относить, в силу исторических и географических причин занимают в проблематике этногенеза особое место.
– Я привык относить себя не к русским, а к американцам.
– Американцы – это вообще не нация, – сказал Сургон. – Белые американцы, афроамериканцы, латиноамериканцы, чайнаамериканцы… Между вами не различия, а непреодолимая бездна.
– Не нация? – переспросил уязвлённый Алекс. – Интересно, многие ли народы в мире сравнятся с нами по уровню патриотизма, гордости за свою страну? И, вообще-то говоря, гордости обоснованной.
– Мне стоило выразится яснее, – извинился Сургон. – Я ни в коей мере не умаляю американского патриотизма, подтверждая наличие у вас существенных оснований для национальной гордости. Просто хочу сказать, что вы нация не в смысле этническом и даже не в смысле культурном, а в смысле государственности, что не одно и то же. Цементирующим началом для американцев является их страна – Соединённые Штаты Америки, в которой граждане одновременно могут продолжать считать себя – культурно, исторически, родственно – итальянцами, кубинцами, вьетнамцами и так далее. Ведь и ты по крови причисляешь себя к ирландцам и русским. Разве не так?
– Последнее время так, – согласился Алекс.
– Так вот, «русские» – понятие тоже весьма условное, хотя и в другом смысле. Начать с того, что само слово «русские» многие учёные связывают со скандинавским народом – викингами, варягами – под названием «русь», распространившим своё влияние, а затем и наименование на часть восточнославянских и финно-угорских племён, большинство из которых составляли всё-таки славяне. Так это или не так сказать сложно, но не вызывает сомнений, что объединённые русы, будучи в большинстве своём славянами, двинулись по Евразии, вбирая в себя полностью или частично все племена, населявшие эти земли. Существует давняя поговорка: поскреби любого русского и найдёшь там татарина. Татарами же в былые времена называли не только современный народ «татары», но и многие другие народы на границах Руси, коих было ни счесть: и тюрки, и монголы, и арии, и финно-угры, каждый из которых сам являлся этаким разнокровным коктейлем, как мы видели на примере башкир. Известный русский историк и государственный деятель Василий Татищев, принимавший личное участие в обустройстве границ Российской Империи начала восемнадцатого века, писал в своём главном историческом труде: «Все сарматы и татары покорённые и от других народов издавна в Русь пришедшие, язык и веру переменив, славянами или русскими с древности себя полагают». О том же говорит и современная генетическая наука: едва ли не четверть мужчин, считающих себя этническими русскими и имеющие типично русские фамилии, несут в себе гены, не присущие славянам и европейцам. А доля финно-угорской составляющей у русских людей может превышать половину!
Сургон полностью развернулся к собеседнику, чтобы удобней было вести разговор.
– Посмотри на русских, – продолжал он: – одни из них блондины, другие чёрноволосые, у одних глаза голубые, у других карие, у одних скулы малозаметны, у других выражены и так далее. Всё это антропометрические признаки разных этнических типов. Кстати, и знаменитая Лидия Русланова, исполнительница русских народных песен – та, что поёт «Валенки, да валенки…», являлась русской лишь наполовину: по материнской линии она принадлежала к финно-угорской народности эрзя. И это очень характерно.
– Мы в Соединённых Штатах привыкли не слишком обращать внимание на такие мелочи, – пожал плечами Алекс.
– Иногда такие, как ты выражаешься, «мелочи» позволяют сделать существенные выводы! – возразил Сургон. – Например, объяснить у русских, с одной стороны, их выдающиеся достижения, присущие развитым цивилизациям Азии и Европы, а с другой – варварство, унаследованное от полудиких племён. А ведь история русского этногенеза не закончилась с освоением Евразии. В России ещё появились и пустили корни миллионы немцев и евреев, многие из которых были ассимилированы затем местным населением. Династия царей Романовых, правившая страной более трёхсот лет, по крови считается более немецкой, чем русской, официально именуясь «Романовы-Гольштейн-Готторп». Если же брать новейшее время, то специалисты отмечают значительно возросшее количество официальных и неофициальных браков между русскими (в основном, женщинами), с одной стороны, и выходцами с Кавказа и Средней Азии, с другой.
Сургон убедился, что Алекс понимает всё, что он ему излагает, и продолжил:
– Вследствие этого возникает вопрос: являются ли русские нацией? С точки зрения современных представлений – да, разумеется. И если угодно – великой нацией, с чем трудно спорить. Как невозможно спорить, что славянская составляющая доминирует в этногенезе русских. И всё же объединена эта нация не столько по этническому, сколько по иным признакам: культурному, языковому, ментальному и прочим. Определяющим для русского самосознания является ощущение принадлежности к большому русскому народу, или, как сейчас говорят, – к русскому миру. Но по крови этот мир крайне неоднороден.
– Воскресающий Вавилон? – задумчиво произнёс Алекс.
– Что? – не понял Сургон.
– Я вспомнил одну из проповедей священника в нашей церкви. Он говорил о проклятии Вавилона. О том, как после неудачного строительства Вавилонской башни единый прежде род людской распался на множество народов, и Вавилон погряз постепенно в праздности и грехе, став в новозаветном Апокалипсисе символом духовного и нравственного падения. По мысли священника, людям для достижения Царствия Небесного необходимо построить на земле Новый Вавилон, соединившись под сенью Бога вновь в единый род человеческий. И, слушая тебя, я подумал: может, в России, где на протяжении столетий один народ вбирает в себя многие другие, такое строительство и идёт?.. Впрочем, говоря о Новом Вавилоне, наш священник, полагаю, имел ввиду всё же Соединённые Штаты.
– Забудь наконец россказни христианских священников! – в сердцах воскликнул Сургон. – Никогда люди не были и не будут едины ни в США, ни в России, ни в любом новейшем Вавилоне. Настоящая общность может основываться только на общности крови, родства. И только такой народ имеет право именоваться народом в полной мере. Такой, как наш с тобой!
– Объясни же тогда, что значит «наш с тобой»! – не выдержал Алекс.
– Я и ты, – произнёс Сургон высокопарно, – принадлежим к народу, сумевшему на протяжении многих веков сберечь свою кровную чистоту. Имя нам – исседоны!
В глазах Сургона мелькнул свет, присущий фанатикам и сумасшедшим.
– Мы – древний арийский народ, испокон века живший в предгорьях и горах Урала. Свидетельством здесь о нас служат названия двух уральских рек: Миасс и Исеть, в которую река Миасс впадает. В местных языках нет убедительного объяснения обоих топонимов. И учёные уже неоднократно высказывали мысль, что «Исеть» означат «страна исседонов».
– Названия рек? – с иронией переспросил Алекс, отметив про себя, что за слово послужило основой для писательского псевдонима Сургона – Исетов. – А других свидетельств о «древнем народе» нет?
– Есть, конечно же, есть, – сделал вид, что не заметил насмешки Сургон. – Более двух с половиной тысяч лет назад древнегреческий путешественник и поэт Аристей из Проконнеса отправился на поиски того места на земле, откуда черпают несметные золотые богатства скифы. До самих золотоносных источников Аристею добраться не удалось, поскольку и скифы ими не владели, но зато он собрал сведения о народах, непосредственно к источникам примыкающим. И вернувшись, написал об этом поэму. Там он упоминает, в частности, о народе исседонов, живущих в горной местности к северо-востоку от скифов. И хотя текст поэмы не сохранился до наших дней, он был доступен, к счастью, авторам древности, которые ссылались на него в своих трудах. Так, византийский писатель Цеца сообщал: «Исседоны, гордящиеся длинными волосами, – это люди, что живут вверху, в соседстве с Бореем. Они многочисленные и очень доблестные воины, богатые конями и стадами овец и быков. Каждый из них имеет один глаз на прелестном челе; они носят косматые волосы и являются самыми могучими из всех мужей». Ты слышишь, Алекс? Самыми могучими из всех мужей! И Цеца прав, ведь исседоны, согласно тексту поэмы, отвоевали часть территории не у кого-нибудь, а у самих скифов!
– Я слышу и нечто другое, – заметил Алекс. – Про «один глаз на прелестном челе».
Сургон весело расхохотался. Фанатичный свет в его глазах угас.
– Писатель Цеца перепутал, – сказал Сургон, – ибо более подробно о содержании поэмы Аристея мы узнаём от отца исторической науки Геродота. Всё дело в том, что исседоны, от которых к скифам поступало золото, ревностно оберегали источник своего благосостояния. Они не пускали в горы никого, используя для этого не только силу, но и разного рода ухищрения, например, распространяли страшные небылицы. Своим ближайшим соседям и основным покупателям, скифам, исседоны рассказывали, что просто так подобраться к золотоносным источникам нет абсолютно ни какой возможности. Ибо, во-первых, золото стерегут гигантские грифоны, а во-вторых, в горах обитают воинственные одноглазые люди аримаспы, которых боятся даже исседоны! Рассказ про одноглазых аримаспов настолько впечатлил Аристея, что он всю поэму так и озаглавил: «Аримаспическая поэма». Из обычаев же самих исседонов Аристея удивило, в частности, то, что «женщины у них совершенно равноправны с мужчинами». И особо он отмечал, что о существовании исседонов известно абсолютно достоверно.
